Текст книги "Воспоминания о Штейнере"

Автор книги: Андрей Белый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

И тут в учении о "МНОГОСТРУННОЙ" культуре он был более ницшеанец, чем Ницше; только один Ницше приходит мне на ум, когда я разглядываю мотив толстовского однодумного упорства, с которым развертывался сверх этой многогранности.

Но Ницше был в жизни "тихий", а доктор мог бить молотом толстовского упорства и сверкать многострунностью Ницше с таким великим грохотом (голосовым и жестикуляционным), что из фигур, мною виданных, я вспоминаю лишь Жана Жореса, грохочущего в "ТРОКАДЕРО". Но Жорес по сравнению с доктором "ГИППОПОТАМ"; лицо его наливалось кровью; жесты его бывали нелепы; маленькая фигурочка доктора, грохочущего без усилия над 3000-ной толпой берлинского "филармониума" с непроизвольно легкими жестами, не менялась в лице; только жила на шее становилась отчетливой.

Доктор, как Жорес, грохотал многострунно; но еще многоструннее он молчал в паузах; о, эти паузы молчания! Или "тишина" его появления на эсотерических уроках? Вероятно, – так тишеют… "СТАРЦЫ".

В жестикуляционно – мимическом отношении от кого отправишься, как от печки? Странно: лицо – не то, глаза – не те, стиль движений – иной, в темпераменте – ничего общего; общее, моментами, в выблеске глаз, моментами – в грудных басовых нотах голоса, во владении легко слетающим зигзагом движений (хотя выправка фигуры иная вовсе), в протонченности абриса, в росте, – да… пожалуй… М. А. Чехов, когда он сидит во второй картине "Гамлета"; и, поворачиваясь к королю, говорит: "Я слишком солнцем озарен"; или, когда Гамлет обращается к "отцу", или: когда Гамлет усовещает мать (лишь в штрихах), или выглядывает на приближающийся кортеж с телом Офелии; доктор иногда выглядывал так, но не на сцене, а в жизни: помнится, так выглянул он из двери в 14‑м году на генеральном собрании, кого – то выискивая.

Возьмите богатство мимики Чехова и сожмите его несколько в кулак, превратив часть кинетики в потенциальную энергию, удесятерите силу энергии и укрепите ее в еще глубже лежащем непременном центре, и вы "от печки", "от модели", нечто уловите и от доктора.

Да – вот отдайте размах Чеховского жеста в руки покойного Никиша (если вы его помните) и заставьте Никиша жестикуляционно стянуться (небольшие взмахи палочки; точно взнуздывающей оркестр), дайте ему в руки не палочку, а, скажем, невидимый крест, или ритуальный молоток массонского гроссмейстера, и вы получите впечатление некое, как бы от "мейстера" особого культа; и таким он бывал в иных проявлениях; и странно: вспоминаю чин службы епископа Трифона (князя Туркестана) в Храме Спасителя, поразившего меня мягкой энергией и красотой архиерейских жестов руки, зажимающей приподнятый крест; и тоже от противного, т. е. если произведете в воображении "рикошет", – нечто от доктора, от стержня в нем, стягивающего разброс жестов.

Но наденьте сюртук, замкните в достойную легкость силы, легко несущей балласт знания, – присоединится нечто от профессора в высшем стиле; этим изяществом профессорского "теню" владел некогда, еще не пораженный ударом, профессор К. А. Тимирязев, когда он по традициям чтения на университетском акте, появился на кафедре, держа треуголку и алея… лентой, изящно надетой через плечо (?!). Он так надел "ленту", что она пропела "красным цветом Марсельезы" на нем.

Дико – парадоксально (рикошет – необычайный!): Тимирязев – и – Рудольф Штейнер! А что – то в одной из десятков граней было общее: легкий, тонкий, изящный, но… мужественный.

Вот только с чем, из виданных мною, сравню иссеченность резцом лица доктора? Видел я такое лицо раз – в Монреальском соборе[177]177
  II s'agit du voyage entre autres en Sicile à Monreale (1910), précédant sa rencontre avec Steiner.
  I78 Institut thérapeutique et pédagogique pour l'enfance handicapée mentale.
  I79 L'aura, dans l'enseignement de Steiner, est une substance supra – sensible "colorée" entourant l'être humain.


[Закрыть]: молящийся прелат в лиловом шелку с лицом, как вырезанным из камня (камея); но просеките это лицо лицом Эразма Роттердамского, которому надо сильно убавить нос; «плюс» – мысленно присоединяю лицо бритого кайруанского дервиша, заклинателя змей; на трех этих лицах как на трех осях координатной системы строю жест лица; и что – то получается; а то оно разбито многими десятками портретов; в каждом – одна только черта лица, а не лицо.

Но с чем сравню смех (явный или сдержанный)? Не видел такого смеха: не "ГРОХОТ – ХОХОТ" Владимира Соловьева, конечно, а все же – любовь к каламбурам, вплетенным в серьезнейшее, посерьезнейшее порой закрывающим: у Соловьева в смехе был страшен рот, а у доктора делался совершенно пленителен – до впечатления расцветающей розы.

Глаза – грустные; вблизи – маленькие, черные, издали порою во все лицо; и – бриллиантовые; падающая порою на лоб прядь и встрях головы, ее сметающей, – что – то от композитора; и минутами в патетике чисто музыкальной отдачи себя теме, я подмечал там в докторе жест выражения, виданный мной в одном из портретом Бетховена (ничего общего в отдельностях черт лица).

Все эти, мной накладываеыме краски, даны еще в одном нюансе, в нюансе "сказочности".

"Добрый сказочник" как – то умягчал "софиста", "однодума", "многострунного", "забияку", "оратора", "молчальника", "мима", "профессора", "мейстера"; целое из всех этих граней – в мягкогрустной, тихой сказке.

Нет, – бросаю попытку дать "негатив" портрета рикошетами от других личностей.

Глава 3. Рудольф Штейнер, как лектор и педагог

1

Удивительный режиссер жизни связан был с «доктором»; деятельность режиссера есть деятельность координирующая, как деятельность дирижера; доктор – был еще более удивительным ДИРИЖЕРОМ в самом широком смысле: дирижером предприятий, возникавших в обществе: Вальдфорская Школа, Христианская община, эвритмеум, Гетеанум, Иенский санаторий для больных[178]

[Закрыть], издательство «Дер Комменде Таг»; и – так далее. Его мотто, проводимое им сквозь все: «Надо явление брать в круге явлений». Он имел дар видеть явление в круге явлений; многие имеют кругозор, подобный пустому кругу; эти судят обо всем обще, но – пусто; он в круге видел многообразие живо текущих и переплетающихся явлений: и в переносном смысле слова и в буквальном.

2

Когда он входил в зал, переполненный народом (например, в лекционный зал), он любил оставаться до лекции в помещении зала, не уходя в лекторскую; как хорошо знакома мне эта картина: за десять минут до начала лекции – в переполненном зале, у двери фигура входящего доктора в расстегнутом зимнем пальто с меховым воротником, – с портфелем; или с книгой в руках, в сопровождении М. Я., фр. Валлер; это явление наблюдал я: в Берлине, в Христиании, в Лейпциге, в Дорнахе, в Копенгагене, в Нюрнберге; от воздуха кажущееся розоватым лицо и пленительная улыбка, – кивок руки, кивок головы; проход; к первым рядам, где часто около кафедры снимал он пальто, вынимал носовой платок, протирая пенснэ; и огненным быстрым жестом вскидывал его на нос; приподняв и несколько закинув голову, он глядел прямо перед собой; выражение лица – менялось (пленительный, грустный, усталый, переполненный здоровьем, грозный), и цвет лица был разный: розоватый, точно светящийся прозором зорь, то – белобледный, со сжатыми губами, с печатью твердой грусти и непреклонной решимости; то бело – зеленоватый, измученный, но – бодрящийся; гладко зачесанные волосы, четкий пробор с капризною прядью, не слушающейся прически и свисающей на лоб; часто – старательно причесанный; редко – точно всклокоченный (с непокорным «ершом» сбоку). Волосы, цвет лица, выражение – резкое; но – жест – тот же; ПРОТИР пенснэ, вскид головы, откид; и – взгляд перед собою, как бы вперенный в точку – над головами присутствующих: в точку стены противоположного конца зала; а уже с ним кто – то разговаривает; и он – дает ответ; но сам где – то впереди; перед собою самим; о, как хорошо я знал [эти различные] выражения губ после опыта выслушания более 400 фортрагов его! Иногда сквозь настроение его уже просвечивало содержание лекции: ТОН нам еще неизвестной лекции; и мне казалось, что ТОНЫ основных лекций, как аура, овевающая лицо доктора, уже охватывала меня; не раз, видя доктора вошедшим, стоящим в описываемой мной позе, я говорил себе: «БУДУТ сказаны важные слова о Христе». Этому предшествовало НЕЧТО, как бы невидимо опустившееся над доктором; он казался строгим, но – теплым; сказал бы, что жарким; и цвет лица его, тот цевидимьш, который изощренному сознанию как бы делался видим, – теплый до жаркости пурпур ПЫЛАЮЩИХ роз; конечно, – все то, что я говорю – субъективно; не субъективен для меня лишь факт верного угадывания тональности сейчас предстоящей нам лекции – в иные полосы моей жизни при докторе; тон пылающей алости и строго – доброй и нежной любви, жар любви, выражающийся как бы от его, чела, Уст, гортани и груди – вперед перед ним, независимый от Цвета лица, означал в восприятье моем: «Будет говорить о Христе».

Очень скоро после того, как вступил он на кафедру, уже начинал выявляться основной тон лекции, сопровождаемый для меня субъективно – красочным восприятием, как бы АУРЫ[179]

[Закрыть] его; от доктора во все стороны ясно ширилась атмосфера; и ТОН атмосферы и ЦВЕТ атмосферы мне ведом был; разумеется, говорю я не о ГЛАЗНЫХ впечатлениях: о внутренних; но они подавались мне, как безошибочное содержание депеши, уже в начале Фортрага; у доктора бывали, так сказать, разные ауры; кроме пурпурно – жаркого ТОНА его слов о Христе, бывали розовато – золотистые тона, ослепительно золотые, розовые и белые.

В лице доктора при его входе в зал отражалось что – то и от содержания предстоящей лекции, налагая на цвет лица и на жест душевного содержания сегодняшнего дня ЛИЧНОСТИ доктора – нечто БОЛЬШЕЕ: ПЕЧАТЬ он носил непередаваемую; и эта основная его печать преломлялась ПЕЧАТЯМИ содержаний докладов.

Хочу сказать: замысел доктора, точно гений почти до ВИДИМОСТИ витал над его головой; и очень часто казался он мне идущим, стоящим, читающим, или мило шутящим – в проходе, под кафедрой, около дверей, на эстраде под некоею нам невидимою кущею. Мне становилось понятным евангельское выражение: "Останемся с ним; и – разобьем кущи". Так говорили апостолы, увидев Христа, беседующим с Илией и Моисеем, в БЛИСТАЮЩЕМ виде.

На иных лекциях, еще до лекции, доктор стоял с БЛИСТАЮЩИМ ВИДОМ; БЛИСТАЮЩИЙ вид его – не выражение лица, не сияние глаз, не восприятие глазами физической ауры; БЛИСТАЮЩИЙ ВИД – это и есть ПЕЧАТЬ, несомненная, ему присущего Манаса, который как вершина горы, обволакивался туманами, так сказать в иных климатических зонах своего душевного выявления; доктор, посылающий громы на заседаниях общества часто заволакивал свое собственное блистание, сходя с себя самого: в сферу туманов общества; доктор, отчетливо излагающий гносеологическую тему, – доктор, спустившийся еще ниже: под тучи – в сферу окида ландшафтов сознания и логики; доктор у себя на дому, – или доктор – режиссер, которого молодежь не боялась брать за рукав, – доктор, предавшийся, так сказать, луговым затеям.

Но идя на лекцию внутреннюю, для членов, – лекцию, долженствующую высечь в сердцах свет, – это доктор, совершающий восхождение к себе самому: на вершину; доктор, перед которым, так сказать, расступились у ледников туманы облачного пояса, доктор, озаренный пролетом НЕБА мысли; пролет над его головой, – он – то и производил впечатление невидимо раскинутой над ним КУЩИ, внутри которой перерождался он еще до лекции; и, перерождаясь, приобретал как бы блистающий вид.

К "ЭТОМУ" доктору, как бы мы ни хорошо знали, сколько бы ни беседовали с ним, хотя бы и в тот же день, – к "ЭТОМУ" доктору подходили мы с трепетом глубокого благоговения, ибо это уже не была ЛИЧНОСТЬ доктора, а ИНДИВИДУУМ духа доктора, внутри которого он ставил свою личность и изнутри которого он говорил; виделась ЯСНО личность доктора; но не виделось ясно обстание этой личности ВНУТРИ КУЩИ; не сознавалось, от чего или от кого в доктора (или вокруг него) падает этот оттенок невидимого блистания – на личность в черном сюртуке, повязанную небрежно черным шелковым шарфом; и не было ясно – с кем собственно он говорит, кроме внимающих ему членов; а он, несомненно, с кем – то еще говорил; я опускаю без внимания сны "ТЕТОК" (и не только "теток"), заявлявших не раз, что они в миги величайшего напряжения (как было в Христиании, в Лейпциге, в Кельне, – раз в Гельсингфорсе) видели как бы сияющие очерки фигур, обстающих доктора (один миг); все это – романтика, теософия, усталость зрения, "ПОСЛЕ-ОБРАЗЫ" (всегда ли "только"?); для меня, 48-летнего мужа, после ряда годин размышления над иными "МИГАМИ" лекций, – отстоялась почти уверенность: "БЛИСТАЮЩИЙ" вид – бывал; и это не было "БЛИСТАНИЕ" душевной разгашенности; это было явление высшего, сказал бы я, ДУХОВНОГО порядка, о котором, конечно, вблизи доктора нельзя было заикнуться и о котором все "мифы" теток – попытка грубо физиологического уплотнения "чего – то".

Хотелось спросить себя: "Кто же с ним в куще СЛУЖИТ в свершениях лекции"? И срывался невольно душевный ответ себе самому: "НЫНЕ СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ… СЛУЖАТ". И тогда понятно мое невольное обращение к образу "КУЩИ", невольное желание нас, слушателей, в связи с лекцией ли, с курсом ли, воздвигнуть "КУЩУ", как будто мы видели доктора в блистающем виде с Моисеем и с Илией.

Доктор дорнахских репетиций, доктор гремящий, доктор, наконец, воспринятый, как "СМЕШЛИВЕЦ" – совсем другой доктор: не этот ДОКТОР с большой буквы; об этом не смели мы и спрашивать друг друга; но ЭТОГО доктора, если мы не были окончательно слепы, – мы видели.

Это – автор курсов: "ХРИСТОС и духовный мир" (Лейпциг), "Пятое Евангелие" (Христиания), "Бхагават Гита и Послания апостола Павла".

3

Сам же «херр доктор», или личность доктора, т. е. человек небольшого роста с таким же цветом лица, вскидывающий пенснэ и орлиным взором окидывающий зал, – «херр доктор» не менялся: то же вежество, те же приветливые (или неприветливые) кивки внутри кругозора: стены данного помещения; то же дьявольское умение уловить многообразие переплетений: лиц, жестов их, их кивков друг другу, их выражений, тайных и нетаимых. Доктор действительно видел всех: входя в зал, и вперяясь перед собою, – он видел: и «херр» такого – то, стоящего перед ним в такой – то позе и передающего такой – то «фрейлейн» книгу такого – то формата (вероятно, по формату угадывал и содержание книги, и смысл передачи книги), и стоящую, по – видимому, вне его взгляда, а сбоку, кучку, и лиц, составляющих кучку, и – прячущегося от взора его где – то в противоположном конце зала сконфуженного "X", – сконфуженного от своих, может быть, сегодняшних мыслей; видел он и то, кто как одет, и кто в каком настроении, и кто ищет к нему подойти, и кто ищет от него спрятаться; одновременно, – он вел разговор с обступившими его людьми и имел содержание предстоящей ему лекции перед глазами; глядя на него – казалось: ухо слушает собеседника, глаза устремлены на вершину Фавора (не видят); рот, поджатый, неуловимейшим передрогом укора и порицания бросает тщетно прячущемуся от него "X" горько строгое: «Вижу, брат, тебя: нечего сказать – хорош гусь!» (отчего, вероятно, "X" не будет спать много ночей, пока его не простят); одновременно: всеми порами тела вбирает в себя он многообразие событий душевной жизни, которое принесли души собравшихся; и все это – ляжет в основу лекций, преломляя основной, лекции предшествующий тон: это будет НЕДОСКАЗАНО, а то – ПЕРЕСКАЗАНО. НЕДОСКАЗ от рассеянной жизни "X" в предшествующие дни; ПЕРЕСКАЗ – для старушки "У", появившейся на лекцию доктора из соседнего города.

Все – получат.

В десятиминутной паузе, предшествующей лекции, и проведенной (так было прежде) не в лекторской, а в лекционном зале, совершается автоматически огромная работа: систематического усвоения, так сказать, ауры зала, и усвоение всего состава аудитории. И тут – к интуиции разгляда, т. е. к умению молниеносно окинуть все и всех, присоединялась еще невероятная внешняя наблюдательность, о которой он сам говорил не раз: "Думают, что чтение событий духовного мира начинается ГДЕ-ТО ТАМ; оно начинается уже здесь; и первый шаг к нему – удесятеренная наблюдательность к мелочам! Наблюдение мелочей, порою смахивающее на "мелочность", составляло особенность лектора – доктора, независимо от того, был или не был он в БЛИСТАЮЩЕМ виде; "херр доктор" не менялся; и если бы не пойманный с поличным "С" подошел к доктору, – ничего ужасного не произошло бы: доктор говорил бы с ним ТАК, как всегда.

Но нас, неоднократно видевших доктора на ИНТИМНЫХ и ПОЛ У ИНТИМНЫХ фортрагах – не проведешь. Мы знали, что в минуты выступания, так сказать, БЛИСТАЮЩЕГО аспекта доктора, как бы невидимо беседующего с горним миром, – его зрение, брошенное в кругозор физического плана, не омутнялось, а прояснялось; в эти – то миги и ВИДЕЛ он подноготную каждого; и в неописуемых, неуловимых штрихах изменений лица его, кажущегося неподвижным, каждый прочитывал себе ответ; я разумею "КАЖДОГО" из тех, кто хоть в одной точке своего душевного мира бывал, хоть раз, внутренне "УЧЕНИКОМ" доктора.

И здесь: в сочетании сосредоточенной неподвижности и неуловимо порхающей как бы вокруг этой неподвижности тучи потенциально выявляемых в мускулах лица улыбок, полуулыбок, гнева, грусти, дружеской поддержки, заряда любви и т. п. – в сочетании этом сказывалось остранняющее нас всех действие доктора – учителя; можно было учиться по его книгам; можно было приходить к нему на дом; и на внятно поставленный вопрос получить внятно составленный ответ; но можно было учиться по его лицу, пристально вживаясь в это лицо (ведь он сам взывал к ПРИСТАЛЬНОСТИ разгляда); и тогда (этот факт, установленный десятками, сотнями признаний, заслуживающих доверия) – и тогда доктор начинал с тобой говорить как бы без слов: "Символы не говорят, а кивают". В тебе разыгрывалось то или это, а доктор из градации неуловимой игры выражений ВДРУГ как бы выстреливал в тебя одним выражением, тебя ослепляющим, как молния, в тебе разраставшемся и после жившим неделями; и подобно тому, как мы по выражению фотографии говорим: "Лицо это выражает гнев, радость, похвалу, порицание, приглашение к терпению и т. д.", – подобно этому одно из выражений, иногда подстреливавшее сознание, гласило – ясней слова; и оно относилось: к ТЕБЕ, а не к соседу; СОСЕД, тоже видящий игру выражений, не переживал ничего от МОЛНИИ, в тебя попавшей, он видел не молнию, а одно из выражений, как зыбь, омывающее основной тон лица; он, может быть, был подстрелен выраженьем предшествующим, к тебе не относящимся.

Так, в минуты БЛИСТАНИЯ лица доктора с кафедры, под ней (на лекции, или после, до) это лицо умело разговаривать СО ВСЕМИ ВООБЩЕ и С КАЖДЫМ В ОТДЕЛЬНОСТИ.

И в совести людей жили РАДОСТЬЮ, или УНЫНИЕМ не эмпирические слова ДОКТОРА, сказанные им, а эти УВИДЕННЫЕ, не произнесенные слова жестов, в которых доктор, приподымаясь над "херром доктором", глядел с высоты МАНАСА-ФАВОРА подлинно духовным взором учителя, то карающим, то благословляющим, то любящим сквозь все; и помогающим совести – сквозь все.

ДОКТОРА ОСТРАННЯЛО в иные минуты действительное сочетание ДУХОВНОГО ЗРЕНИЯ (подобного прозорливости) с просто пристальным взглядом в простом, эмпирическом смысле; он все видел, как наблюдательный человек; и он как бы ВСЕ ВИДЕЛ в человеке, когда был "ПОД КУЩЕЙ" в минуты важные и исключительные.

ДО НИХ и после НИХ он многого мог просто не разглядеть; и на многое мог просто не прореагировать.

4

Великолепен был жест этого человека – во всем; и – в частности; я всегда наблюдал его жесты на лекциях, непроизвольные и экспрессивные: не перечислишь их; они менялись; некоторые повторялись, как тема в вариациях.

Вот – он входит на кафедру; и – положив на нее свои руки, схватившись руками обеими за края кафедры, он обводит аудиторию медленным взором, не торопясь поворачивает голову, потом он, взглянув перед собою, несколько прищурив глаза, опускает их: и тогда раздается – отчетливо громкое, по сравнению с максимальными минутами лекции кажущееся тихим "ЗЕЕР ФЕРЕЕРТЕ АНВЕЗЕНДЕ", если лекция – публичная лекция – "МАЙНЕ ЛИБЕН АНТРОПОЗОФИШЕН, ФРОЙНДЭ", если лекция для членов, и наконец "МАЙНЕ ЛИБЕН ШВЕСТЕРН УНД БРУДЕР"[180]180
  Sehr verehrte Anwesende. Meine lieben anthroposophischen Freunde. Mein lieben Schwestern und Brüder.


[Закрыть], если это – эсотерический урок. Пауза. Потом – умелое начало лекции, иногда эпизод, иногда ссылка на какое – нибудь изречение – Гете, Новалиса, Германа Гримма[181]181
  Grimm, Hermann (1828–1901): fils et neveu des frères Grimm, auteur littéraire, historien d'art et spécialiste de Goethe. Steiner l'estima beaucoup et lui consacra de nombreux articles et conférences.


[Закрыть], а то – современного профессора, – неожиданная ссылка на неожиданный эпизод; в зале – недоумение, смех, ожидание, – к чему бы это; и вдруг – взверт мыслей: и – вспрыг в тему лекции: ИН МЕДИАС РЭС. Как я любил эти изящные, порою очаровательные введения, в которых сказывалось еле сдерживаемое кипение темы, как бы прикрытое порою изумительно отточенной фразой; сколько раз удивлялся я отточенности его фразы, изяществу в архитектонике чередования фраз на иных его публичных лекциях, читанных некогда в «АРХИТЕКТЕНХАУС»; в этой стадии лекции (первые 15–20 минут) доктор, видимо, сдерживая напор волн голосовых, разрывающих уж его грудь, – отрываясь то одной рукой, то другой от края кафедры, делал тихое и уверенное движение, подобное небольшому кругу, описываемому над кафедрой; и снова схватывался рукою за кафедру, иногда он над нею немного раскачивался, как бы делая поклоны кому – то; иногда поклон был – низок, быстр, остр; он – сопровождал всегда нечто сатирическое, непроизвольно выражающееся из лекции: так, помню, упомянувши в начале одной лекции о психофизиологе Теодоре Фехнере'82, которого, видимо, он любил, упомянув о каком – то обстоятельстве из жизни Фехнера, он неожиданно бросил: «АБЕР МАМА ФЕХНЕРС ДАХТЕ ГАНЦ АНДЕРС»[183]183
  Aber Mama Fechners dachte ganz anders.


[Закрыть]. Это появление МАМА из кухни немецкой квартирочки в кабинете ученого со своим мнением о научном вопросе, построенном не на основании лабораторных, а на основании кухонных данных, я знал уже, таило неожиданный взверт в самой теме лекции; доктор, еще тая свою мысль, вдруг вспыхивал веселой, немного лукавой улыбкой, взносил на нос пенснэ; и вдруг – схватившись руками за кафедру с низким поклоном, точно отрубливал парадокс «МАМА ФЕХНЕРС – …»

– пауза: смех: —

"Но, дорогие друзья, в этом ответе нет ничего смешного: МАМА ФЕХНЕРС – была права, со своей точки зрения" – и пенсне слетало с носа доктора и он откидывался: "ЗЕЕН ЗИ"[184]184
  Sehen Sie. 362


[Закрыть] – голос креп: и начиналось быстрое взвитие темы из эпизода. В умении взметнуть огромный вопрос над шутливым эпизодом, или обратно: в неожиданном умении тему мирового значения сосредоточить в комическом эпизоде, – был он неподражаем, текст его лекции – играл, интерферировал, на эпизодах – отдыхали, и после них с особенной яркостью вставала в сознании значимость в лоб брошенного вопроса; так он поступал не на всех лекциях; на лекциях известного тона (у него было энное количество тонов чтения).

Бывало – взвивается тема; и он уже не тот, – не сдержанней, не пытающийся замкнуть свой голос и не пытающийся волну содержания сдержать небольшим круговым, словно сдерживающим движеньем изящной руки: он – уже откинут от кафедры – весь – назад, с оторванными в стороны брошенными руками, глядя как бы вниз из недосягаемой высоты, бьет в нас крепнущим, точно падающим с утесов в глубь пропасти голосом; и темп фразы – быстрее, быстрее, быстрее, как ускорение падающих в пропасть тел; глаза – вспыхнули и точно разъялись перед бессмыслицей пригвождаемой философии или квази – научного взгляда (тут уже не до "МАМА" Фехнер; призванная на помощь "МАМА" теперь словно над ним бросилась как разгневанная Эриния); в эти минуты у доктора голос делался – гром; надувалась на шее артерия, глаза – огненные колеса – в нас били фонтанами блеска, а руки, оторванные от кафедры и взнесенные и разведенные на уровне головы повернутыми к небу ладонями, начинали как бы призывать Эринию на тупое и общее место, которое он гвоздил; миг – и глаза взлетают наверх; а голос – не поспевая за вихрем взвиваемой фразы, взвиваясь куда – то над нами уже – ослабевает; но кажется, что он громче еще в высях, там, куда молниеносно вознесся; казалось мне в эти минуты, что доктор, вдруг вырвавшись из себя самого, над собою самим на нас мчится громовым раскатом; качающаяся же фигура – не доктор; "ТАК ЧТО-ТО", автоматически производящее движение, по знаку доктора, – "ТОГО" доктора – свыше: теперь – то он – с Большой буквы; теперь – только слушать: в разъятом сознании в быстрой смене фраз, смыслов, сопоставлений над ними, над всеми, как радуга над фонтанными каплями, вспыхивает мгновенный и молниеносный смысл вовсе не сказанного в словах; сколько раз мне казалось в эти минуты, что было сказано то, чего потом не оказывалось в стенограмме; и. это – не мое впечатление, а всех, хорошо знающих РИТМ его лекций; тут – фон разверзался: за словом; и куща невидимая, под которой он ходил, как бы нас брала: нет, не всех, – только тех, кто прислушивался вторыми ушами; записывать было бы бессмысленно; сам он просил: "Не записывайте, но – слушайте!" Он разумел: слушайте ВТОРЫМИ[185]185
  Allusion à P"écoute spirituelle" steinérienne, un certain degré de pénétration dans le supra – sensible.


[Закрыть] ушами.

Когда же полет его мысли уже был не фразою, – молниеносным зигзагом, то – упадал его голос до шопота; и он сразу, бросался лбом с кафедры, как иерей на служенье в глубоком поклоне у алтаря перед Кем – то, с Кем он разговаривал; руки – схватывались опять за край кафедры; нос как будто надрубливал что – то над ней, а глаза – закрывались; в эти минуты – казалося, что – тишина: и что силы и скорость течения речи его – есть лишь "НОЛЬ"; но то были именно минуты вихрей; и – тут вспоминались слова – слова Ницше: "Мысли, приносящие мировой переворот, ступают на голубиных шагах". Пауза. Точка. И над кафедрой он – молчит. И потом, вновь спокойный, но несколько бледный, автоматически зацепляясь пальцами за шнур болтающегося пенснэ, – он обводит присутствующих серьезным, невыразимо значительным, невыразимо скорбным порой, а то – строгим взгладом; и ждет чего – то; может быть, – ждет волны ответной от нас на волну, им отданную; слушает сердца; а верней, что средцем он слушает те именно "ГОЛУБИНЫЕ ШАГИ", о которых знал Ницше; и которые слышались многими в эти ТИХИЕ МИНУТЫ лекций, между громами порывов. Мне эти минуты воспоминаний связывались со стихами Владимира Соловьева:

И в тихом дуновенье

Он Бога угадал[186]186
  le texte exact est: …, и в тайном дуновенье
  Он Бога угадал.
  («В стране морозных вьюг…»)


[Закрыть].

Он, бывало, стоял перед нами в такие минуты – как бы угадавший, прислушиваясь, и как бы угадывал: УГАДАЛИ ЛИ МЫ; и обводил нас глазами, казавшимися огромными и грустными бриллиантами, как бы наполненными слезами, одновременно любви и скорби: любви к "МИРУ СЕМУ", и скорби о том, что "ВО ЗЛЕ ЛЕЖИТ ОН"; иногда он такими минутами оканчивал лекцию; и мы, мало сказать, взворошенные, мы – понявшие на один миг НЕПОНИМАЕМОЕ и вспомнившие на один миг не бывшее с нами, которое – то и было действительно БЫВШИМ, мы даже не пытались взглядами пересказать друг другу о ТОМ, в чем мы были; и – странный факт: после лекций таких, – нельзя было разойтись; но и нельзя было говорить; и мы звали друг друга в кафе; и под звуки пошлости "СЕГО МИРА", под визгливые скрипки, или под "Уймитесь волнения страсти", разыгрываемые в берлинском кафе, сколько из нас испытывали перерождение души: те именно миги и вспоминались, неслись через жизнь; никакие "симфонии" – не могли бы аккомпанировать нам в такие минуты; душа требовала "ПЛЮС БЕСКОНЕЧНОСТИ"; и в "МИНУС БЕСКОНЕЧНОСТЬ" скрипченок охотней мы шли, чем в слова; сколькие из нас с дикой злобою взглядывали на порой прорывавшиеся слова теток: "ДАС ВАР – этвас, этвас[187]187
  Das war – etwas, etwas…


[Закрыть]…". Хотелось вскрикнуть, – «МОЛЧИТЕ».

Молчали в кафе.

И потом возвращались домой.

5

В эти тихие минуты, хотелось бы сказать, – шаги тихого, белого грома его, о, не слов – удивительны, выпуклы, вырезаны, непроизвольны бывали и все его жесты: знаками складывались; вот один жест: рукой, поднятой и протянутой перед собой, начертывает медленно и отчетливо линию вниз; и жест – непроизвольное сопровождение слов; пауза в жесте; и вот: рукою, тою же, протянутой в сторону, он проводит перед собой горизонтальную линию; и опять – таки: линия – непроизвольное сопровождение фразы; но получившееся пересечение линий, отчетливо рисующее перед нами КРЕСТ, есть высечение меж двумя смыслами двух смежных фраз – смысла третьего, большего, как и крест есть ФИГУРА, а не сумма линий; и – снова пауза: вот он обводит (опять непроизвольно) рукою вокруг креста круг; и – КРЕСТ в КРУГЕ; и вот наконец, он естественно, непроизвольно, – одним только шагом своим приближается; и стоит: в точке начертанного креста с разведенными направо и налево руками; и он – как КРЕСТ в круге.

Движений подобного рода, непроизвольных, нельзя было нам не увидеть; в минуты расширенности сознания все мелочи, так сказать, увеличивались; наблюдательность – изострялась; мы видели в эти минуты – не только движения его лица, истонченного в лик; мы видели – жест; и – сумму жестов; и – вырезанную фигуру из них.

Изощренность внимания – делалась невероятной в такие минуты: но – и она имела предел; иногда выносили мы лекцию; и трезвое сознание не расключалось с ИНЫМ, не рассудочным, образным; иногда ж наступали моменты, когда два сознания в нас расключались – на время; и мы, как укачиваемые на ритмах его громыхавшего голоса, строили образы; вот – встает шар; это – солнце; вот – блеск из него излучается; и – спохватывались: "Что это вижу за сон я?"… Сколько раз я был в полусне, когда грезились образы; и в эти минуты (потом вспоминал я об этом) – я строил образы не произвольные, а соответствующие мной пропущенному в такие минуты ЛОГИЧЕСКОМУ содержанию слов: "Что я вижу: откуда в душе образ солнца; нет, – слушать: что доктор – о чем говорит?" И – оказывается: говорит о солнце духовном; и далее – связывает это солнце с сердечной деятельностью; и – со Христом. – "Вот о чем? Да и я видел солнце сейчас", – удивляешься; и – пытаешься вернуться к сознанию рассудочному.

То, что я обрисовываю, не есть фикция: факт, подтвержденный десятками, сотнями слушателей, имевших опыт прослушивания градации лекций его; с первой лекции "этого" не делалось; "это" уже начиналось потом; и, наконец, "это" преодолевалось; и получалось умение: слушать его, так сказать, двумя парами ушей, видеть – двумя парами глаз и понимать – двумя способами понимания[188]188
  Comme pour l'"écoute spirituelle" (cf. note 185), il s'agit ici delà «vue spirituelle» – autre degré de pénétration dans le supra – sensible —, ainsi que de l'allusion à la pensée «vivante» au sens de Steiner, dont la pensée ordinaire n'est qu'une sorte d'ombre.


[Закрыть]. Но многие, наивные слушатели,

– когда начинался период огромнейшей встряски душевной в них, – наивные слушатели именно в этот период, в минуты наибольшего напряжения: испытывали вдруг – позыв, неудержимый, ко сну; и – засыпали; не от невнимания; от – так сказать – ПЕРЕВНИМАНИЯ, исчерпывавшего самые, еще недостаточно развитые силы ВНИМАНИЯ; внутренние лекции доктора, я сказал бы, можно было выдержать лишь вниманием, укрепленным в медитативной работе[189]189
  La méditation au sens de Steiner, fait partie des exercices pouvant déboucher sur la perception supra – sensible.


[Закрыть]; вне этого укрепления – наступал СОН; и это опять – таки – факт, засвидетельствованный сотнями случаев; даже: существовала традиция, – успокаивать засыпающих, которые после конфузились: «Успокойтесь, – это не сон обычный; и доктор не будет претендовать на вас; и – окружающие не взыщут: многие ведь из них через это прошли». Так, бывало, меня успокаивали; так и я успокаивал. Объяснялось, что это происходит от видоизменения ритмов эфирного тела[190]190
  Le corps éthérique est, d'après Steiner, l'une des composantes supra – sensibles de l'être humain.


[Закрыть]; потом оно приспосабливалось: к доктору, взятому, так сказать, в СИЛЬНОЙ ДОЗЕ.