Текст книги "Воспоминания о Штейнере"

Автор книги: Андрей Белый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

И уже потом я узнал, что с осени 1916 года чуть ли не до Рождества он опять читал в Дорнахе едва ли не ежедневно, давая пространные объяснения после лекций: на политические темы; и на тему: "ТАЙНЫЕ ОБЩЕСТВА"[111]111
  II pourrait s'agir du cycle de 24 conférences tenues du 4 décembre 1916 au 6 janvier 1917: Zeitgemässe Betrachtungen parues sous le titre Zeitgeschichtliche Betrachtungen. Das Karma der Unwahrhaftigkeit.


[Закрыть]. Он очень предостерегал членов против вступления в них (это уже рассказывал позднее вернувшийся в Россию Трапезников[112]112
  Trapeznikov, Trifon Grigorievitch (1878–1922): historien de l'art, co – fondateur de l'Institut pour l'Histoire de l'art de Pétersbourg; anthroposophe. Fit transformer en musée la maison de Tolstoi «Yasnaïa Poliana».


[Закрыть]).

Таков. краткий перечень его общественной работы, которой я был личным свидетелем: с июля 1912 года и кончая 1916 годом (время, которое я провел при нем).

Потом я уехал, – и не могу точно отметить (из месяца в месяц), что он делал и где читал. Знаю лишь, деятельность его утроилась.

Знаю, что и до 1912 года он в этом же темпе вел работу в Германии, будучи Генеральным секретарем "Теософического Общества".

8

Ко времени моего появления в Германии в ноябре 21‑го года деятельность Штейнера необыкновенно разрослась; он оброс рядом забот, которых прежде не было; входил во все детали жизни Вальдорфской школы и педагогов, и учеников, которых всех знал лично; весьма разрослась издательская деятельность (издательство, ряд журналов): наконец, появилось два центра жизни: и Дорнах, и Штутгарт, между которыми носился на автомобиле он; он оброс учреждениями: медико – терапевтический институт, социальная фракция, религиозная, эвритмическая; оброс конгрессами и съездами; начались «ШКОЛЬНЫЕ НЕДЕЛИ», то в одном городе, то в другом: своего рода переносный университет носился из города в город всем штатом лекторов под предводительством Штейнера, откладывая новые студенческие ячейки после каждой лекционной недели.

Я уже не мог так, как прежде, летать за ним; факты его общественной деятельности до меня долетали издали; многих сторон его деятельности я вовсе не знаю; вот обрывки ее с осени 1920 года до июня 1923 (весьма скудные): в сентябре – октябре 1920 года трехнедельные высшие курсы в дорнахском Гетеануме, в которых он кипел (т. е. дебаты, заседания, прения, организационные вопросы, вероятно, его курс лекций, бесконечные приемы и т. д.); в апреле 21 года курсы и семинары в Дорнахе; – и – его курс об антропософии и науке[113]113
  Anthroposophie und Fachwissenschaften.


[Закрыть]; в июне его курс в 18 лекций для студентов, изучающих теологию (в Дорнахе[114]114
  L'indication est erronée: il s'agit des six conférences du cycle Erster Theologen – Kurs données à Stuttgart en juin 1921.


[Закрыть]); в июле – курсы в Дармштатте для студентов технической школы; в августе – курсы по предметам искусства в Дорнахе; и – курс Штейнера (вероятно, «О СУЩЕСТВЕ КРАСОК»[115]115
  la date est erronée: lieber das Wesen der Farben sont trois conférences tenues les 6, 7 et 8 mai 1921.


[Закрыть]); в ноябре – ряд публичных лекций и лекций для членов по Германии (между прочим, – в Берлине); и – далее: антропософский съезд в Христиании; ряд лекций Штейнера на нем; до этого в октябре: съезд в Штутгарте[116]116
  la daie est erronnée: il s'agit de septembre.


[Закрыть]; в декабре – педагогические курсы при Гетеануме; и – курс Штейнера.

В январе 1922 года лекционная поездка Штейнера по Германии: ряд его лекций в Мюнхене, Штутгарте, Франкфурте, Маннгейме, Кельне, Эльберфельде, Ганновере, Берлине, Бремене, Дрездене и Бреславле; в марте 22‑го года – "ШКОЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ" в Берлине, на которой присутствовал: 7 его "ШКОЛЬНЫХ" лекций, лекции в ложе, выступления в эвритмических представлениях и "ШКОЛЬНЫХ" дебатах; в апреле – курсы доцентов – антропософов в Гааге; и – курс Штейнера; в апреле же – поездка Штейнера в Англию (ряд лекций его и т. д.); в мае – ряд его лекций в германских городах; в июне – большой антропософский конгресс в Вене (ряд его лекций и проч.); в августе – его политико – экономический курс при Гетеануме[117]117
  Nationalökonomischer Kursus.


[Закрыть]; в середине августа же – его курс в Англии (в Оксфорде): «ДУХОВНЫЕ ЦЕННОСТИ В ВОСПИТАНИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ЖИЗНИ»[118]118
  Spiritual values in Education and Social Life./Des geistige und seelische Entwickelung des Kindes.


[Закрыть]; тотчас же по возвращении из Англии он читает в Дорнахе курс «КОСМОЛОГИЯ, ФИЛОСОФИЯ И РЕЛИГИЯ В АНТРОПОСОФИИ»[119]119
  Semaine française: Philosophie, Kosmologie und Religion.


[Закрыть]; одновременно: он читает КУРС для группы теологов; в октябре – в Штутгарте: 1) «МЕДИЦИНСКАЯ НЕДЕЛЯ», 2) ряд лекций Штейнера по педагогике; в ноябре – вторичная его поездка по Голландии и Англии с Рядом лекций. В декабре – январе 22‑го – 23 годов ряд семинаров в Дорнахе (ДО и ПОСЛЕ пожара Гетеанума); и курс Штейнера: «Возникновение ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ В ИСТОРИИ»[120]120
  Der Entstehungsmoment der Naturwissenschaft in der Weltgeschichte und ihre seitherige Entwickelung.


[Закрыть]). в феврале 23 года – ряд бурных заседаний в Штутгарте с рядом его выступлений и лекций (попутно – его лекции в Берлине[121]121
  indication erronée: Steiner ne tint aucune conférence à Berlin au mois de février, se partegeant exclusivement entre Stuttgart et Dornach.


[Закрыть]), а в марте – «ШКОЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ» в Штутгарте (опять его лекции); в мае он был в Берлине и читал лекции (кажется, в лекционном турне); далее – след его деятельности теряется для меня (знаю, лишь – в сентябре он читал в Штутгарте); с октября – я в России: ничего не знаю о нем, кроме известий, что его деятельность проносится в темпе перманентного «КРЕСЧЕНДО», внушающего просто страх.

Вот выдержка из статьи Марии Штейнер, посвященной воспоминаниям о последнем периоде деятельности доктора* (Напечатана в еженедельном листке: «ВАС ИН ДЕР А. Г. ФОРГЭЭТ», от 4 октября 26 года.[122]122
  l'année est fausse: il s'agit de 1925.


[Закрыть]): "Приближался сентябрь** (1924 год.). Уже вдвигался Лондон со своими начинаниями. Во – вторых, должен был начаться съезд в Дорнахе с колоссальным натиском людей. Между – необходимы были заседания в Штутгарте. Усталый, въехал он в Дорнах, чтобы тут же улететь в Штутгарт и там заседать и ночи и дни. Между тем: я начала лекции в Дорнахе для слушателей «Драматического Курса»; и уже с пятой лекции он… мог вступить в курс. Без малейшей паузы после штутгартской сутолоки он ушел в работу. В то же время он вел курс по медицине для врачей… и курс для общины пасторов. Ежедневно – 3 лекции 3‑х курсов необычайной силы… Между – по три лекции в неделю об антропософии и великолепные лекции для работающих над постройкою*** (Второго Гетеанума.)… Он сам неоднократно говорил, что то, что его укладывает в лоск, так это… частные разговоры… Четыреста посетителей насчитывал придворник в то время, когда он читал в день по четыре лекции… Так нас настигла судьба. Так появился он перед нами в последний раз 28 сентября с усталыми, волочащимися шагами, – он, который всегда ходил такой эластичной походкой, как юноша. Говорил он тихо, медленно… В голосе не хватало дыхания. Он прервал лекцию".

К этим словам нечего прибавить.

9

Всюду, куда ни врывался он – он вносил этот темп, от которого я испытывал головокружение; так – просматривая свою памятную книжку, я вижу следующую статистику мной прослушанных лекций Штейнера, не считая других антропософских лекций, не считая ряда других выступлений Штейнера: в октябре 13 года мною прослушано 17 лекций, в ноябре – 13; в декабре – 10; в январе 1914 года – 16 и т. д.; что бы ни начал он делать, все – разрасталось, сложнилось, членилось; мобилизовались знания; призывались «СПЕЦЫ»; и тут же усвоив слова их, принимался сам за работу; так: из заданий общества вырастала культура; из постройки Гетеанума – росла культура искусств; из встречи с пасторами – религиозное движение; то же с сельским хозяйством, с медициной, с пуговичным производством; из всего росла проблема сорока ремесел: так он вынужден был становиться «МОРЕПЛАВАТЕЛЕМ И ПЛОТНИКОМ». Это – не всезнайство; это – уменье видеть связь между целым культуры и отдельной ее конкретностью; если бы судьба привела его к слесарям, я уверен, что будучи поставлен в условие дать конкретный ответ на то, как соединить слесарю свое мастерство с духовным знанием, – доктор Штейнер лично обучился бы делать ключи и замки: и после этого дал бы неожиданнейшие ответы.

Трогательно то, что собственные занятия координировал он с запросами членов. Не было бы Смите, – не было б эвритмии; когда Смите сама поработала над проблемою связи пластики со словом, то и он весь ушел в ответ ей; по мере разрастания эвритмии, он все более лично работал в этом направлении; выросла отсюда: проблема слова; в итоге – удивительный драматический курс. Если бы в числе его учеников оказалась бы группа талантливых гносеологов, – развернулась бы в линии лет монументальная гносеологическая система его работ; были бы написаны "КИРПИЧИ"; его сжатые гносеологические тезисы, его методологические экскурсы в свое время не встретили понимания; среди его учеников не было явно выраженного гносеологического таланта и интереса; он, координируя работы с сотрудниками, не подхватывал часто собственных замечательных гносеологических положений. Когда я в 15 году задавал ему ряд вопросов в линии его чисто философских работ, он мне заметил: "То, о чем говорю, я хотел сперва облечь в философскую одежду: но не встретилось отклика". Позднее, когда около него подобралась группа ученых – спецов, он зачитал уже на вполне специальные темы.

Так круг его ТРУДОВ (до характера чтения) определялся потребностями состава его учеников. Он не стоял за ОТВЛЕЧЕННЫЕ ДОГМАТЫ; то, что он крепко знал, специально знал, моделировал он всю жизнь, переводя, так сказать, на жаргоны Разных культурных сфер; вавилонское столпотворение специальностей он стремился гармонизировать в СИМФОНИЮ общей работы; и ради общего дела, он силился, как мог, стать ВСЕМ ДЛЯ ВСЕХ.

В этом несении креста, в неустанном самоограничении во имя других, – сказывалась его центральная христианская линия.

Он всемерно старался быть "ВСЕМ ДЛЯ ВСЕХ"; и он же раскрыл этот лозунг ап. Павла: всей жизнью своею.

Деятельность его уподоблялась перманентной деятельности вулкана, сотрясающего окружающих подземными толчками, вызывающими в них эффект потрясения; все вокруг него было потрясено; и все, находящиеся в его обстании, для лиц, непосвященных в этот темп трясений, ходили со странно расширенными глазами; казалось: лица их вытянуты от изумления; было чему ИЗУМЛЯТЬСЯ! И не смешны были эти расширенные глаза, такие глаза, вероятно, делаются во время землетрясений; он – потрясал основы косного покоя; каждым днем своей жизни.

Одновременно текла перманентная лава лекций его; и, конечно, после известного периода (для кого год, для кого два), надо было его не слушать, или слушать умеренно; иначе сознание отдельного человека ощущало себя засыпанным материалом, им подаваемым; еще далее – наступала анестезия восприятий; но как школа встряски сознания, – эту лаву лекций надо было испытать; и, испытав, – бежать от нее. Ведь он говорил не для одних и тех же слушателей; он говорил – "ВСЕМУ МИРУ"; и пусть этот мир от него отворачивается; в отмежеванное ему лекционное 25-ЛЕТИЕ он точно спешил выговорить то, что, остыв, в столегиях, может быть, будет плодоносящею почвою новой культуры; и если он некоторых, неосторожно приближенных, сжигал своей лавой, он не мог остановить ее, ибо он выговаривал не ближним, а всему земному миру; и говорил – не четверть века, а – ВЕКАМИ ВЕКОВ.

Им не записана и тысячная доля выговоренного, кое – как закрепленного стенограммой; собери все стенографированное (и просмотренное и не просмотренное), огромная комната, уверен я, наполнилась бы с полу до потолка ценнейшими материалами, прогнозами и полетами, и мелкими штрихами, и "МИРАМИ", и формулами; вот она – будущая магма: плодоносящая почва: культуры грядущих столетий.

Он торопился выговорить свой "МУЗЕЙ СТЕНОГРАММ"; он – не мог остановиться; через голову тысячей, его окружающих, он говорил с невнимающими ему миллионами: современников и тех, кто родится.

Отсюда это неравновесие двух устремлений в нем: КОНКРЕТНО ЗАНЯТЬСЯ с каждым из приходящих к нему; и, одновременно, – невзирая на тех, кто его окружает (готов, не готов, понимает, не понимает) говорить "ПЛЕНУМУ" своей подлинной аудитории: всему человечеству.

Неравновесие разрывало его, – "УЧИТЕЛЯ РАВНОВЕСИЯ"; и он разрывал души его окружающих, – он – "ЦЕЛИТЕЛЬ ДУШ".

Я не знаю никого, кто бы сочетал в себе такую мощь ДАРОВ с такой БЕСПОМОЩНОСТЬЮ в неумении заставить правильно взять эти ДАРЫ своих близких.

И опять встает мне: неуравновешенный, хвалящийся и силой, и немощью своею апостол Павел, которого он так понимал, что всякое его слово об апостоле вызывало во мне: как бы вздрог от электрической искры.

И опять – таки: как из вулкана с грохотом взлетают камни под небо и, взлетев, падают вниз, – так из него под небо взлетали огромнейшие задания, полные гениальных возможностей: эвритмия, педагогика, "НОВОЕ РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ", проект ликвидации государства, первый Гетеанум, второй; и иные из предприятий так, как вулканные камни, обрушивались на него самого: провал социальных идей его учениками, почти провал всего А. О., пожар Гетеанума и т. д. Эти удары камней о их выбросивший вулкан, деформировали, разрушали жизнь вулкана, а он продолжал бить в небо новыми и новыми грандиозными предприятиями, пока смерть не оборвала его деятельности.

Я не знаю прекраснее явления; четыре года наблюдал я этого человека во всех проявлениях: в величии, в простоте, в равновесиях и неравновесиях, в справедливости и несправедливости, в любви, в гневе, в скорби, в смехе, в шутке; и – что же: померк он во мне, как просто человек? Нет, – сквозь все, что я в нем понял и чего не понял, выступила основная тема: медленно разгорающихся – восхищения, любви, доверия, радости, что судьба сподобила меня его встретить, ибо он – главная "НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ"[123]123
  allusion probable au recueil au même titre de Blok.


[Закрыть] моей жизни… даже в «БОЛЯХ», которые он невольно мне причинил; и эта, мне причиненная боль, – боль о мире, а не боль о моей бренной жизни.

Он заставил меня переболеть собою, сперва успокоив те боли, которые наросли на мне, как тоска по действительному человеку; он показал мне величие "ЧЕЛОВЕКА", себя, унизил во мне моего "ЧЕЛОВЕЧКА"; но и это унижение – во славу: для правды.

В 12-ом году первая встреча с ним извлекла из груди моей вскрик восхищения; и теперь, в 28‑м году, делая эту приписку к воспоминаниям о нем, я свидетельствую: с радостной ясностью вспоминаю я доктора: ни одной тени, ни одного пятнышка, заставляющего в нем усомниться!

У многих ли в мой возраст есть счастье так верить в "ЧЕЛОВЕКА ВООБЩЕ", как я верю; и это потому, что я "ЧЕЛОВЕКА" видел воочию.

В докторе – деятеле самым прекрасным феноменом был доктор – человек.

Глава 2. Рудольф Штейнер, как человек

1

Все, записываемое о Штейнере, не дает действительных впечатлений; к воспоминаниям этим я подступал многократно, терпя лишь фиаско; фигура Штейнера в «ВОЗВРАЩЕНИИ НА РОДИНУ» – явный провал; попытка заговорить о нем в «НАЧАЛО ВЕКА» – провал; раз пытался я коснуться письменно отношений к доктору, как к водителю (для себя): провал; провалившийся трижды с «намерениями», я набрасываю откровенно сплошной ералаш впечатлений о «ДОКТОРЕ» (да разрешат мне так звать его: так называли его мы); и важное, и пустяки я валю в одну кучу.

Чтобы ухватывать проявление конкретной жизни в докторе, надо расшириться; тут наталкиваюсь на границу своих отношений к нему; и описываю не его, а досадное ощущение своей ограниченности.

Доктор стоял перед нами как бы с таким жестом, точно готов он навстречу откликнуться; каждому: мы же стояли перед ним, едва сдерживая свой порыв: к нему броситься; но мы не знали, как броситься: мы не умели броситься: из нашей душевности в дух; не мог нас насильно тащить: ведь попытки его окончились бы неудачей: шипы, которыми мы обросли, вероятно, вонзились в него бы; обратно: в пыле нашего приближения мы наталкивались на порог: неумения конкретно любить человека (не только в пыле сантиментов и не только в головном признании); мы не умели любить его мудро; делами любви; обнаруживалось: переживания любви, или мысль о любви очень часто эгоистичны; выступал скрытый в нас эгоизм многообразием проявлений; например: начинали покрывать чувством любви его слова тогда, когда он просил критически относиться к ним; в жесте ж взятия их брали на ВЕРУ; действовала в порабощенности его мыслью кривая ЛЮБОВЬ. Я ловил себя на внутренних словах, обращенных к нему: "И ты в чем – нибудь ошибаешься, если ты ЕЩЕ человек; ошибались и апостолы. Но пусть мне укажут на гибельные последствия твоих ошибок, я их хочу разделить с тобою, как карму твою; и это потому, что я тебя люблю".

Так иногда я стоял перед ним, принимая иные из "ДАРОВ" его; но в годах такое принятие обертывалось теневой стороной; принимая многое из мне неясного в нем, я накопил "СКЛАД НЕЯСНОСТЕЙ", который стал тормозом явить помощь ему в "НАШЕМ С НИМ ДЕЛЕ"; так я оказался "БАЛЛАСТОМ" прежних лет, не поспевающим за ним в последующих годах. Неумелая любовь мне напортила.

Любовь до покрытия ошибок доктора – оказалась только ленью; я сантиментализировал свое желание разделить КАРМУ ошибок; когда – то доктор горько сказал Эллису[124]124
  Ellis, pseudonyme de Kobylinski, Lev Lvovitch (1876–1947): théoricien du symbolisme russe; adepte de l'anthroposophie à un moment donné – il en parla avec enthousiasme à Biélyi avant la rencontre de ce dernier avec Steiner —, il s'en éloigna ensuite pour devenir jésuite.


[Закрыть]: «Оставьте, доктор Эллис, сантиментально – культурные мысли: они вас до добра не доведут». Доктор хотел взаимной любви в деятельном сотрудничестве: хотя бы в одной МЕЛОЧИ; желание разделить КАРМУ доктора – тонкая форма лени: где – то в тысячелетиях – пострадать; и этим купить себе мгновенное право пассивно сидеть в кресле под кафедрой доктора.

Другая форма СКРЫТОГО ЭГОИЗМА в любви к нему: УЧЕНИКИ и УЧЕНИЦЫ начинали требовать исключительного к себе внимания; если он, сердечно откликавшийся на. личные чувства, позволял себе ЛИЧНОЕ проявление (он был готов всегда верить в действие любви и действием удесятеренным, – откликнуться), – те, кому он откликался, начинали настойчиво требовать все больших откликов до… возни с ними. Я знаю примеры, когда отклик рождал иллюзию "ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ СУЩЕСТВ", мечтавших об "ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТИ" отношений в ущерб всем прочим; и доктор ВО ИМЯ любви должен был ставить грань внешнему ее проявлению.

О, как он умел ставить ГРАНИ!

Но оскорбленные гранью начинали развивать тезу любви в антитезу неприязни, не видя, что уже синтез дан: в грани.

"ГРАНЬ" – символ синтеза, потому что за гранью: билось безграничное чувство любви: доктора к людям; так моя встреча с доктором – встреча с ЛЮБЯЩИМ ХРИСТИАНИНОМ; и тут – то трагедия выявления чувства любви; и появлялась нота: самопознания, жертвы, подвига, и МУДРОСТИ, как пути к подвигу; сам сиял теплом любви, а на сияние опускал: шлем мудрости, забрало твердости. Отсюда и тема страдания о невозможности установить трапезу любви между собою и учениками своими; отсюда же и суть его дела: совместными усилиями очистить место для храма любви; но "ХРАМ" сгорал в люциферических[125]125
  Les deux forces pouvant faire dévier l'Homme de son chemin d'évolution positive, sont désignées par Steiner respectivement par Lucifer et par Ahriman. Elles peuvent en gros être caractérisées comme faisant miroiter une spiritualité illusoire pour la première, et un matérialisme tout aussi illusoire pour la seconde.


[Закрыть] душах; и строгость переходила в требование: работать для осуществления того, чтобы на развалинах общественного пожарища построить дело, к которому хотели перенестись «ЕДИНЫМ МАХОМ».

Он знал психологию "ЕДИНОГО МАХА"; и знал духовные законы, по которым такой "МАХ" перерождался в ПРО-МАХ промаха; хорошо еще, если только ПРО-МАХ.

Случались У МАХИ: умахивали от любви к доктору к врагам доктора; и там развивали "пыл" чувства к нему первоначальной любви в конечную ненависть.

Я мог бы здесь привести ряд случаев подобных "УМАХОВ". Но приведу один случай: случай с Эллисом.

2

Эллис, натура люциферическая, всю жизнь несся единым махом; и всегда – перемахивал, никогда не достигал цели в прыжках по жизни; его первый «МАХ»: с гимназической скамьи к Карлу Марксу: отдавшись изучению «КАПИТАЛА», он привязывал себя по ночам к креслу, чтобы не упасть в стол от переутомления; в результате: «УМАХ» к… Бодлэру и символизму, в котором «ЕДИНЫМ МАХОМ» хотел он выявить разделение жизни на «ПАДАЛЬ» и на «НЕБЕСНУЮ РОЗУ»; так в Бодлэре совершился «УМАХ»: от Бодлэра… к Данте и к толкованию «ТЕОСОФИЧЕСКИХ БЕЗДН», т. е. в Данте совершился новый «УМАХ»: от Данте к Штейнеру; в 11-ом году его снаряжали в путь: без денег, знания языка, опыта; прожив с друзьями, водившими и «мывшими» его в буквальном смысле, – этот «СЛИШКОМ МОСКВИЧ», в Берлине становится «СЛИШКОМ ГЕРМАНЦЕМ», сев в первый ряд уютного помещения берлинской ветви на Гайсбергштрассе[126]126
  Geisbergstrasse


[Закрыть].

Доктор, переутомленный, перегруженный делами, увидевши перед собой "ТАКОЙ ФРУКТ", разумеется, с удивлением его разглядывал; как человек сердечный и добрый, окружил Эллиса всем, чем можно; видя "МАХ" и ужасную неразбериху сознания, он уделил Эллису большее внимание, чем другим, как "БЕСПОМОЩНОМУ"; принимал, выслушивал "ДОКЛАДЫ" ученика, начавшего путь ученичества с проекта: "ЕДИНЫМ МАХОМ" превратить Москву в общество учеников и учениц доктора; доктор с удивительным терпением принимается нежно смягчать "МАХ" Эллиса; Эллис рвется к "ПОСТУ", – похлопывая его по плечу, косится сочувственно "ДОБРЫМ НОСОМ" (нос доктора часто делался добрым): "Доктор Эллис, вам нужно бы себя уплотнить, да хорошенько – мясом!" Обида: как? Антропософы – вегетарианцы; Эллис рвется к посту, а тут – мясо! На все попытки представить проект полного переворота в России идеями доктора, доктор с терпением внушает Эллису: довольно жить "ПЕРЕМАХАМИ" и лучше бы Эллису не заниматься "мировыми переворотами".

Невероятен дар Эллиса: приставать, ходить по пятам; знаю это по опыту; доктор сквозь дела в силу исключительной "ВОСПАЛЕННОСТИ" Эллиса, принимает его чаще прочих и реально печется о нем; приставляет добрых людей; печется об Эллисе во всех смыслах; и разрешает в тетрадочках ставить вопросы себе, разумеется: появляется град вопросов в тетрадке; и даже – град тетрадок с вопросами (Эллис показывал их); на полях тетрадок – ответы доктора.

К Эллису относятся бережно; дикий и в Москве, Эллис, в условиях чопорного быта выглядел НЕПРИЛИЧНО; ему – прощали; но то один, то другой из НЕМЦЕВ в ужасе от него убегал; "ДЕР УНМОГЛИХЕ ХЕРР"[127]127
  Der unmögliche Herr


[Закрыть]. «ХЕРР» не замечал собственной чудовищности; и, садясь в первый ряд, сбрасывал с занятых мест ридикюльчики (вещь, ужасная для Германии), чтобы из первого ряда «пылать» любовью.

Доктор, если и не "пылал", то делал все, что может сделать конкретная любовь (вплоть до замаскированной денежной помощи); Эллис все принимал, как должное; и – требовал большего, как "ИЗБРАННЫЙ" ученик; его любовь, как и все, приняла ужасные формы (доктор де – воплощение Заратустры); он возненавидел, запрезирал всех, находящихся вблизи доктора, как недостойных; достоин – он, мы, едва пришедшие к доктору, да фрау Польман – Мой, явившаяся вблизи него заботою доктора, ей подавшего мысль, употребить свободные силы на то, чтобы защитить беззащитность Эллиса; есть "ПЫЛ" преданности; Эллис же развивал "ОСТЕРВЕНЕНИЕ", готовое растерзать предмет "ПЫЛА".

Доктор, увидевши воспаление душевного состава Эллиса, отбирает от него все, что может разогреть "ПЫЛ", начиная с медитаций: медитировать нельзя в таком "ПЫЛЕ"; умытый, одетый, обхоженный, вполне устроенный заботами о нем, но пылающий Эллис, пристает к доктору: доктор недооценил де силы и красоты Люцифера; доктор нежнейше старается повернуть Эллиса к "ХРИСТИАНСТВУ". Эллис – не внимает: люциферизировав сознание фрау Польман – Мой, он вмешивается в ее "ИСТОРИИ" с членами общества, грозит уже, схватывает палку.

В доме доктора Эллиса УГОМОНЯЮТ: в начале 13‑го года он делает заявление, что поколотит учеников доктора, как недостойных; он собирается на лекции устроить кому – то скандал, кто недостоин "учителя". Я удивлялся ТЕРПЕНИЮ доктора; нужно было действительно любить человека, чтобы сносить трудности бытия Эллиса в обществе. Эллис принимает, все это, как должное: он – исключительный; и его отношения с доктором – тоже.

С начала 13‑го года мне было ясно: близится новый "ПЕРЕМАХ".

Так и случилось: в три месяца свершилось – диалектика чувства: я невыразимо люблю доктора; доктор меня ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО понимает; как же он может не быть со мною 24 часа в сутки?

Все – не стоят его; а он – с ними, что обижает: разве это христианство? В докторе – люциферический импульс.

Так, забыв о своих раздуваниях Люцифера и усилиях доктора их умерить, – он, бросив доктору упрек, уходит из А. О. и отдается католицизму, где ему предоставляется свобода пылать иезуитскими лозунгами. Мало того, он пишет брошюру против… доктора[128]128
  Ellis: Vigelimus (трактак) (1914).


[Закрыть]; мне же о докторе пишет с иронией: «Наш мейстер стал танцмейстером». (Это об эвритмии).

Так из "ЕДИНОГО МАХА" вылупился стиль пасквиля по адресу того, кто был повернут живыми делами любви к нему.

Это – один случай "ПЫЛА", а случай с Минцловой? А случай с Шпренгель? Десятки случаев имели место.

Доктор страдал от "ПЫЛАНИЙ" – от человеческой слепоты, неуменья любить и – ставил грани, опуская забрало на истинном лице своем; стоял с лозунгом: "Познай себя!"

3

Можно было бы долго говорить о деятельности, о миссии Штейнера, как любви и жертвы: это казалось банальной мыслью (о ком так не пишут?); жертва же доктора – превышала все мысли о ней.

Лучше отмечу я только СЕРДЕЧНОСТЬ в докторе, на силу которой порою нечем было ответить; СИЛА же – не в физиологических выявлениях: жеста руки, произнесенных слов; он не говорил нам: "люблю, сочувствую". Он ДЕЛАЛ ЛЮБОВЬ видимой в намеке: и неуловимо вспыхивало солнечное тепло в полуулыбке лишь уст, глаз, чтобы жить года и давать плоды в трудные минуты покинутости; его улыбка была какая – то терапевтическая; лицо процветая, как бы становилось огромною РОЗОЮ от полноты дара любви, распространяя неосязаемый аромат; только он "ДАРИЛ" улыбкою и чувствовалось: нечем ответить. Был у него – дар улыбки ("ШАРМЕРОМ" – он не был); полнота НЕПРЕДВЗЯТОГО, мгновенного сердечного проявления сказывалась: гигант в СЕРДЕЧНОМ проявлении! Давила б улыбка его, если бы он ей, где нужно, не ставил преграды.

Солнечную улыбку его знали многие; о ней говорили; о ней – сказать надо; ни на одном портрете не запечатлелась она.

А. С.П. рассказывал мне: когда он прибыл впервые на курс доктора (в Берне в 1910 году), – он и не думал, что станет "ЧЛЕНОМ"; он думал: ему предстоит путь иной; и ехал в Берн не встретиться, а – проститься: принести благодарность за прежде прочтенное. Это была абстракция. "ДО НОВОГО СВИДАНИЯ" – сказал ему доктор; и – лицо его по выражению А. С.П. стало "РОЗОЙ" (у него заимствую это сравнение с розой).

О проявлениях сердечности можно было бы написать томы. Велика была "МУДРОСТЬ", поставленная между любовью и долгом, но сила любви превышала порою и МУДРОСТЬ: количество приемов ширилось; час, способный вместить 6 свиданий от готовности выслушать – вметал 12 свиданий; придешь по специальной записи: хвост ожидающих; выходишь: и – тот же хвост; автомобиль ждет; упакованы вещи, а доктор сидит и выслушивает; и – как выслушивает.

В такой обстановке протекало мое последнее свидание с ним; до меня – ХВОСТ; и после – ХВОСТ; автомобиль уже был подан (доктор из Штутгарта уезжал в Дорнах); когда он вышел ко мне и ввел меня в комнату, мы уселись за столиком; на нем – лица не было; трудно выслушать толпу сменяющихся людей, пришедших каждый по своим главным; его ответы звучали конкретно, попадая в ЦЕЛЬ, но развертывались лишь в годах; все то мелькнуло в последнем свидании; он, повернув ко мне переутомленный лик с добрым орлиным носом, покосился с непередаваемою улыбкою: "Времени – то мало: постарайтесь сказать кратко все, что у вас на сердце". Двадцатиминутная беседа живет, как многочасовая – не оттого, что я сумел сказать ВСЕ, а оттого, что он мимо слов ответил на все: в последующих годах ответ – в ряде жизненных положений.

Только он умел так отвечать: надо было увидеть сквозь слово мысль месяцев, годов; и увидеть за мыслью итог переживаний; разглядеть – ВОЛЮ МОЮ, мне тогда неясную. Так он ответил мне; на теперешние мои мысли ответил он; стало быть: как он УВИДЕЛ меня? Стало быть: какова была его конкретность ко мне?

Она превышала и силу моей любви к нему.

О чувствах – ни звука; он их мне ПОКАЗАЛ до беседы – на собраниях в Штутгарте (23 года); тем, как он поглядывал, и тем, как он сам поймал за рукав меня, с книжкой, в передней, дернул, чтобы я обернулся, назначил прийти (день и час), записал себе в книжечку; а он был пере – пере – перегружен едва ли не сотнями свиданий в сквозных щелях свободного времени: между фортрагами; и не ему бы ловить меня, а мне его; особенно сказалась его любовь в том, что он просил сказать все, что лежит на душе; а лежало многое вплоть до слова… против него; прокатывал ревучим баском, разъясняя мне, как я неправ; и я чувствовал: от него на меня перешла атмосфера ТЕПЛА и ЖАРА: как бы накрыла.

Все, что я говорил, было только трехмерно; атмосфера ж ТЕПЛА и ЖАРА, меня омывавшая от моих окаянств и скорбей, не поддавалась учету; учет – вырастал в годах, как лучшее во мне.

Об этом тепле, как бы вырывающемся из сердца, рассказывала мне и моя приятельница; она попала случайно; и уезжала – надолго; свидание было нужно, а доктор был перегружен; у него вырвалось чуть не с досадой: "Почему приезжают во время собраний, когда у меня нет ни минуты!" Приятельница моя воскликнула: "Мы не волны приезжать по желанию: едем, когда есть возможность". Повернулась и, огорченная, пошла; вдруг ей в спину: "Фрау такая – то". Обертывается: бежит доктор, протягивая руки; он взял ее за руки обеими руками; от него пахнуло теплом и жаром.

Покойный Т. Г. Трапезников рассказывал мне в глубоком волнении, как потрясла его сила душевного проявления доктора к нему: после одного из достижений покойного, доктор был так взволнован моральным процессом, происшедшим с Т. Г., что прослезился.

Мудрость его не становилась порогом меж ним и учениками в тех случаях, когда сила сердечного проявления могла им не повредить.

Он – не был сантиментален; скорее, он мог казаться черствым – там именно, где вставали соблазны "сантиментализма".

И оттого – то "ДАР СЛЕЗ" в докторе глубоко взволновал Трапезникова.

4

Доктор умел помогать становлению сознания учеников, выжидая благоприятного момента, в который помощь могла бы действовать; не раз сетовал я: ослабевают силы; обстоятельства бьют; а доктор, как бы не видит; при встречах, на лекциях – нуль внимания. После я понял, что жест невнимания – в нем от сознания: ищущая поддержки душа не созрела до понимания; и надо еще потерпеть, ибо силы терпения не истощились; его поддержка апеллировала к сознанию.

В миги же, когда жизнь складывалась так, что события ее для тебя становились инсценировкой душевного содержания, где ставилось "БЫТЬ" или "НЕ БЫТЬ", – доктор Штейнер со всей активностью появился на сцене судьбы с решительным, с бодрым, дарящим: "Быть"! Коллизия разрешалась "КАТАРСИСОМ".

Продуманною постановкой своих отношений к тому, к этой, умел он склонять к прекрасному, к доброму, не нарушая свободы, но лишь ослабляя искус.

Осенью 1913 года в Мюнхене во мне шла борьба; он же подчеркивал свое равнодушие; и – даже подчеркивал строгость; укор выражал его взгляд; после я понял: он знал, что делал; он хотел, чтобы я сам разглядел корень зла в себе; однажды в концерте встала передо мною картина меня самого; и я с горечью готов был сложить оружие; вдруг приподнялся из первого ряда он и ТАК посмотрел, что переживания самопознанья высеклись в свет.

Он шел ПОМОЩНИКОМ СКОРЫМ И ДЕЙСТВЕННЫМ от сознанья к сознанию; и долго ждал мига: прийти на помощь; может быть, "ХЕРР ДОКТОР ШТЕЙНЕР" и не знал до конца рассудком о мотивах своего действия, отдаваясь духовному ритму так именно, как сам же он описал в своих драмах – мистериях ритм повеленья нового УЧИТЕЛЯ.