Текст книги "Воспоминания о Штейнере"

Автор книги: Андрей Белый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Он вырастал в миги, когда была нужна его близость; и – странный факт, который не раз замечал я: были периоды, когда не встречался он мне нигде; а он появлялся всюду: на работах, на лекциях; лишь я не встречал его, хотя жил напротив; то, так сказать, наполнял он окрестность собою; и там, – доктор Штейнер; и здесь – доктор Штейнер; куда ни пойдешь – доктор Штейнер; идешь ли на лекцию – с ним на дороге столкнешься (его ли догонишь, или он сам догонит); идешь ли так просто, – гулять; и опять: доктор Штейнер идет в Арлесгейм[129]129
  Ariesheim: petite ville contigue à Dornach sur la route vers Bâle.


[Закрыть], где месяцами не бывал он; под мышкою – зонтик, пакетцы какие – то; в Базель поедешь: на базельской улице, около книжной витрины, стоит доктор Штейнер: один, для себя; и ритму дивишься, заставившему его… точно «РАЗМНОЖИТЬСЯ», чтобы отовсюду явиться, везде оказаться.

Вспоминались невольно его же слова: "Когда в нас инспирация действует, мускулы сами нас тащат на нужное место, где ждет нас судьба".

Весною 15 года, как помнится, – в марте (на лекции – после нее) вблизи выхода из помещения столярки меня по плечу кто – то хлоп: и – крепчайше! Обертываюсь; и – лицом в лицо: доктор; стоит и серьезный, и добрый: отеческий; глаза – моргают; басок его: "Мужество, херр Бугаев: не надо бояться!" Но…но… но чего? Были страданья, недоуменья, боль; но – при чем страх? После открылись причины; и более того: страх длился месяцы: мрачный период, в котором обращался все жестом к нему, прося помощи; он – не внимал; с апреля до августа длились приступы непередаваемых состояний; их доктор предвидя, до них подойдя ко мне, хлопнув меня по плечу ("мут!"[130]130
  Mut!


[Закрыть]), вооружил заранее на борьбу с призраком «СТРАХА», который еще ПРЕДСТОЯЛ.

Кроме внутренней помощи, и внешнюю помощь оказывал он, где лишь мог; так в 14 и 15 годах, когда съехались в Дорнах отовсюду и открылися эпидемии (грипп, инфлуэнца), вставали потребности иметь антропософа врача; лечила нас доктор Фридкина[131]131
  Fridkin, Henriette Ginde (1879 – morte en déportation au camp de Drancy à une date inconnue): médecin, appliqua la médecine anthroposophique; sculpta également le premier Goetheanum.


[Закрыть] (русская женщина – врач), до сих пор еще не практиковавшая, но имеющая права на врачебную практику; Фридкина доктору давала отчет о всех больных; и он знал, кто чем болен; входил он в детали лечения Фридкиной и ей давал Ряд советов.

5

Гибкость доктора, его способность меняться на протяжении получаса, была невероятна; он владел даром координировать проявления многих «личностей», в нем живших, в одно целое, в организацию личностей, в коллегию личностей; эта коллегия личностей, их которых каждая проявляла себя совершенно свободно и искренне, в целом являла законченный индивидуальный стиль: ИНДИВИДУУМ стиля – высшее "Я" доктора; наше "Я" в индивидуальном своем проявлении отпечатывается в наших противоречиях (схватках «ЛИЧНОСТЕЙ» внутри их держащего ИНДИВИДУУМА), как самосознающей души; в докторе же, как в индивидууме, жил «МАНАС»[132]132
  Manas: terme sanscrit à l'aide duquel Steiner désigne une certaine composante spirituelle que l'Homme possède actuellement à l'état de germe; l'une de ses missions consiste à la développer, évolution où le peuple russe et les peuples slaves en général joueront un rôle privilégié.


[Закрыть]; и этим «М АН АСОМ» индивидуальность его так вычерчивалась среди других индивидуальностей; она была как бы в иной климатической зоне, над бурями: в блеске и солнечном трепете смеющихся ледниковых вершин; зона самосознающей души, в ее обычных выявлениях, как зоны индивидуальной, – еще зона туманов, зона – обычного пояса; душа рассуждающая – взгляд на стелющиеся внизу луговые ландшафты, являющие абстракцию ландшафты, как географическая карта; зона души ощущающей – цветущая луговина подножия.

"МАНАС" в докторе – снежная белизна в бездне неба; но доктор владел и всей градацией "душ" под "МАНАСОМ": и поясом бурь, и цветущим лугом; в поясе бурь он гремел; на луге – цветы собирал; "ПОЯСЫ" эти в нем жили, как бы в одновременности.

Помню:

Однажды, на бурном и ответственном заседании в Дорнахе доктор сказал членам А. О., что, если они не найдут средств изжить выявившиеся противоречия внутри общества, то – во – первых, общество должно закрыться; и – тем самым: все огромное предприятие с постройкой Гетеанума аннулируется; нам остается, так сказать, сложить чемоданы и разъехаться; а Гетеануму, так сказать, оставалось мокнуть в лесах под осенним ненастьем; таков был смысл речи доктора; сказал он это так, как только умел сказать; он умел ударять словами, как громом; и быть громом; глаза его умели в это время быть молниями, обжигающими безжалостно; голос его, в эти минуты, был гром в буквальном смысле слова. Помню гнетущее впечатление от этих его слов, когда мы расходились с собранья. На следующий день должно было членам Совета и собравшимся вынести резолюцию, ликвидирующую многонедельное топтание на месте; это топтание выражалось в том, что возникал ИНЦИДЕНТ ЗА ИНЦИДЕНТОМ в дорнахской группе; ликвидация же инцидента вскрывала новые инциденты; неисчерпаемость инцидентов коренилась, по – видимому, в недоверии к "ГРУППЕ", с которой доктор работал в Дорнахе; "ТЕТКИ" разнесли сплетни по разным ветвям о том, что в Дорнахе, де, Бог знает что делается; наехали с разных сторон КОНТРОЛЕРЫ; собрали в Дорнахе БОЛЬШОЙ СОВЕТ; так сказать, стали контролировать центральный президиум (Унгер, М. Я., Бауэр), бывший в курсе внутренних дел Дорнаха; члены президиума были на стороне дорнахской группы строителей, работавших с доктором в контакте; самочинные КОНТРОЛЕРЫ просунули неделикатно свой нос в дорнахские дела; М. Я. Штейнер вышла из президиума; просовывание носа не в свои дела "БОЛЬШОГО СОВЕТА" вскрыло ряд ИНЦИДЕНТОВ, но в итоге разбора в инцидентах оказались виновны сплетницы; в Дорнахе вспыхнул пожар свар. Доктор всем жестом своим говорил: "Бросьте глупый контроль над молодыми сотрудниками; видите, что из всего выходит?" Но многомесячная сплетня создала предубеждение против дорнахцев, которых называли в иных отдельных ложах дорнахской "СВОЛОЧЬЮ".

Жест доктора остался непонятым; в итоге – появился раскол уже не только между стариками и молодежью, но и между ГАРАНТАМИ ЛОЖ, с одной стороны, между ПРЕЗИДИУМОМ И ДОРНАХСКОЙ ГРУППОЙ – с другой стороны. Вот на это – то противоречие в самом, так сказать, правлении Общества и указывал доктор.

Тучей взошел на кафедру; и громовым напутствием закрыл заседание.

На следующий день мы с А. А.Т.[133]133
  Turguiénev – Bugaïev, Anna Alekséevna (Asia) (1890–1966): en parenté avec l'écrivain Ivan S. Turguiénev (son grand – père Nicolas était cousin de l'écrivain); première femme de Biélyi, elle resta à Dornach à son départ en Russie en 1916; mit son activité artistique au service de l'oeuvre steinérienne, sculptant entre autres (de 1927 à 1946) les vitraux de la grande salle du deuxième Goetheanum; eurythmiste.


[Закрыть] должны были ужинать у доктора, после заседания (были приглашены); на заседании должны были прийти к результату; недели разбора свар до того утомили всех (более всего работающих при Гетеануме), что некоторые испытывали нервное заболевание в буквальном смысле; между тем выяснилось, что ликвидация путаницы зависела не столько от «ПУТАНИКОВ» и «ПУТАНИЦ», сколько от распутывающих, среди которых находились иноземные РЕВИЗОРЫ дорнахской жизни; это последние должны были, так сказать, ревизовать собственное сознание, оставив в покое быт жизни дорнахской рабочей группы; на заседании обнаружилось, что никакого исхода из положения – нет. Доктор, отгремевший накануне, явился на заседание с бледным, каким – то мертвым лицом, и сел в первый ряд с демонстративным видом уже ушедшего, стороннего наблюдателя; его взгляд говорил: «Не спрашивайте меня: я предупреждал; вы – не вняли». Во всей позе его (как он сидел в кресле) чувствовалось, что «ЧЕМОДАНЫ» его, так сказать, сложены; и он – готов к отъезду.

Страшны были его ГРОМЫ; еще страшнее была ледяная ТИШИНА, веявшая от него; в этой позе он напоминал ледник на фоне черной бездонной ночи.

На заседании ВСЕ ЕЩЕ не пришли ни к какому результату; отложили решение еще на одни день.

Доктор, как пришел, как сидел, – так встал; и – ушел; ни с кем – ни звука: сжатые, сухие губы; и взгляд на окружающее – презрительно уничтожающий; и уже даже – не заинтересованный; он ушел с заседания с таким видом, будто он говорил: "Я ЗДЕСЬ НЕ ПРИ ЧЕМ".

Чувствовалось, что наше появление к доктору после происшедшего – анахронизм; казалось – ввиду разразившейся драмы, появление это равносильно неуместному визиту в дом, где – покойник; "ПОКОЙНИКОМ" – то было А. О., вызванное доктором к жизни.

С трепетом шли к нему с заседания, пропустив его с М. Я. вперед, с трепетом звонились; входили, как в дом покойника; и – что же? Из передней мы видим: в столовой доктора, очень красочной (вокруг стола здесь стояли огромные, декоративные, красные кресла) – в пальто еще (было слякотно) доктор сидел в красном кресле, снимая кожаные ботфорты, которые он носил; приподняв кверху лицо в сторону фрейлейн Валлер[134]134
  Waller – Pyle, Mieta (1883–1954): collaboratrice très étroite de Marie Steiner sur le plan artistique; eurythmiste, actrice dans les drames – mystères de Steiner, elle participa à la peinture du premier Goetheanum. Réalisa également des projets architecturaux inspirés du style inauguré par Steiner.


[Закрыть], он заливался безудержным детским смехом в ответ на какую – то шутку Валлер; я никогда не забуду глаз доктора; в эту минуту это были глаза ребенка; на столе стоял букет красных роз; и, помнится, что из – за этого букета, увидев нас в передней, он стал махать нам рукой, приглашая в столовую; и опять в этом жесте помахивания рукой – вырвалась резвость; весь вечер доктор был шутлив и игрив; часто он заливался хохотом; и был готов к маленьким шалостям в разговоре, как бы провоцируя нас к ним; после ужина он не раз вскакивал из – за чая; и со словами: «Погодите, я вам покажу…», исчезал; и вновь появлялся: с чем именно, не помню; помню лишь, что раз появился с томиком Гете; и удивительно прочел под красными розами стихотворение Гетево «Росслейн»[135]135
  Goethe: Heidenröslein.


[Закрыть].

Между прочим: незадолго до этого А. А.Т. исполнила это стихотворение с Киселевой на дорнахском подиуме (эвритмически); и уже по этому поводу бродили какие – то СПЛЕТНИ; будто стихотворение в подоплеке своей неприлично. Доктор чтением и комментированием стихотворению давал детский, невинный оттенок; была какая – то грустная легкость в его исполнении. Чувствовался одновременно: и цветущий луг, и ребенок, играющий на луге с цветами; но и луг, и ребенок чувствовались прозаренными горным воздухом неба.

Доктор, каким он был в этот вечер после заседания, живет в памяти моей – смеющимся и лучезарным: почти ребенком; пожалуй, ТАКИМ веселым я его никогда не видел; и тот же доктор, каким он был на заседании, живет в памяти моей, безжалостно зловещим и ледяным; такой ЛЕДЯНОЙ презрительности, какая отпечатлелась в нем в тот же вечер, – я тоже не видел; но пауза между ЛЕДЯНОСТЬЮ и ВЕСЕЛЬЕМ равна времени, какое нужно затратить, чтобы с дорнахского холма прийти к "ВИЛЛА ГАНЗИ"[136]136
  Villa Hansi: villa au bas de la colline du Goetheanum, lieu d'habitation de Steiner.


[Закрыть] – ПЯТЬ МИНУТ. В эти пять минут переродилась природа доктора. Доктор на заседании – одна личность, доктор у себя – другая. Обе в своей независимости выявились искренне до конца; пересечение обоих, оно было, – так сказать, над нашим кругозором: в поясе загрозовом: в блеске белых ледников: в Манасе!

6

Доктор нес в себе что – то строго – огромное; что – то огромное – до строгости; и это ОГРОМНОЕ, что он нес, он не мог никуда поставить; представьте себе: из далеких стран с огромною ценною тяжестью пришел некто: подарить ценность; и – обнаружилось: у даримых нет места, куда бы можно было поставить ценность; это «МЕСТО» для ценности они, так сказать, разрушили в годах сна; аннулировался как бы по вине даримых весь смысл подарка; и некто, изнемогший под бременем ценности, должен был стоять с ценностью, держать ценность, изнемогая в потребности поставить ее: дать другим.

Вся деятельность в годах, все кипения в теософическом и после в антропософическом обществах, – деятельность постройки такого места, внутри которого можно было бы поставить ценность; последней попыткой ПОСТАВИТЬ ЦЕННОСТИ, В ДОМЕ, – постройка ДОМА: для ценности. Этим домом должен был быть ГЕТЕАНУМ; но он сгорел. До открытия второго Гетеанума – НЕКТО, пришедший с ценностью, не дожил; как пришел, так и ушел, неся в себе самую важную ценность; многое дал, обогатил, – на десятилетия; но мог бы обогатить и более, ибо все богатство – для "БОЛЬШЕГО". Эта ценность, которую нес "НЕКТО", часто во мне вставала в образе Грааля.

Доктор всю жизнь на руках нес Грааль: ходил с Граалем, и Даже спал, подняв над головой утомленные руки, с Граалем. Отсюда тон строгости и печать МУЧЕНИЯ, невыразимого – от невозможности дать к осуществлению то, с чем он ходил. И эта строгость – как бы фон всех душевных проявлений; и оттого эти проявления в докторе на фоне миссии его жизни порою ОСТРАННЯЛИСЬ НЕВЕРОЯТНО; душевные проявления, периферические, в нем были остры, странны до вздрога; и чем внешнее проявлялся доктор, тем сильнее я испытывал, как бы внутренний вздорг.

7

Особенно СТРАННО было подмечать в нем, подчас сдерживаемые им в себе вспышки смешливости; доктор, – это звучит невероятно – был смешлив; он был охотник до смешливых парадоксов; только этим объясняю, что из всех стихотворений моих с его ведома было выбрано для эвритмического исполнения то, в котором описывается, как притащившийся к ледникам горбун седовласый -

Голосил

Низким басом: – В небеса запустил Ананасом[137]137
  Белый: Золото в лазури. «На горах».


[Закрыть].

С одной стороны: "ДОКТОР ШТЕЙНЕР", ДУХОВНОЕ движение, ПУТЬ посвящения. С другой – озорство: "Запустил в небеса ананасом". Но в докторе жила нотка смешливости, "ШУТНИК" в нем мог воскликнуть: "запустил ананасом" зер шон: давайте сюда, на подиум! Эллис рассказывал: доктору и М. Я. он представлял, как ходит по дворику петух.

Однажды молодая антропософка столкнулась с доктором в пространстве перед уборной; и сделала вид, что она идет МИМО уборной, а не в уборную; доктор всем своим строгим видом показал ей, что, разумеется, она идет: МИМО УБОРНОЙ. Но судьбе было угодно подшутить: в этот же вечер, с ТОЮ же целью эта членка шла к той же уборной; и – о ужас: перед тою ж уборной – возник доктор; тут, – он не выдержал; строгое, не замечающее уборную лицо его, покрылось морщинками; закрывая лицо рукою, – он едва ли не поперхнулся смехом, не совладев с собой: он – был смешлив.

Другой случай: особа женского пола, претендующая, что она ВОДИТ, куда хочет, по жизни своего мужа, вела его за пустой рукав надетого на плечи пальто с дорнахского холма; навстречу – доктор; ему поклонились; он – ответил; но – остановился; и – недоумевающе внимательно посмотрел, пропуская идущих мимо себя; когда муж самоуверенной дамы невольно обернулся, пройдя мимо доктора, на доктора, не понимая, почему доктор так пристально посмотрел на него, он увидел такую картину: повернувшийся доктор стоит и смотрит в спину идущим; закрыв лицо рукою, он с неподдельной веселостью сам с собою цветет улыбкой им вслед. Обернувшийся муж, удивленный и отчасти потрясенный этим смехом в спину, стал размышлять о причине этого смеха; и тут увидел, что фигура молоденькой дамы, самоуверенно шедшей перед ним, была смешна в той позе, в какой она тащила за собой не мужа, а пальто мужа за пустой рукав; этот муж сообразил, что у него, вероятно, было надутое лицо, когда с ним встретился доктор.

Но смешная картина ведения за ПУСТОЙ РУКАВ ПАЛЬТО (не человека: человек шел добровльно, делая вид, что его ведут) оказалась в судьбах отношений описываемой пары – символической. Доктор оттого рассмеялся, что во внешней ситуации: ВЕДЕНИЕ ПУСТОГО РУКАВА ПАЛЬТО МУЖА (вместо мужа) он увидел смешное в претензии: к руководительству.

Смех доктора бывал – детский; но иные выявления смешливости были остраненны чем – то острым: до жути.

Доктор любил – в припадке смешливости изредка… позубоскалить: однажды показал он мне изображение одной из химер Парижской Богоматери; и сказал – с плутоватым видом: "Посмотрите – ка: фрейлейн такая – то говорит, будто она похожа на эту химеру". Химера, действительно выявляла карикатуру "ФРЕЙЛЕЙН ТАКОЙ-ТО". Казалось бы – довольно, нет: толкая пальцем меня, доктор с лицом нарочито невинным, заставляющим эту невинность подозревать, – прибавил: "Заметьте: это не я говорю: это фрейлейн такая – то говорит о себе".

Однажды прибегает к нам Рихтер и говорит: "Знаете, что сказал доктор про X?" – Нет. – "Приходит ко мне в мастерскую, садится в кресло, облокачивается руками в колени, – и прямо с места: "Знаете ли, Рихтер, – у фрау X две пары крыльев". Данное выпаливание в лицо Рихтеру парадоксом о двух парах крыльев, разумеется, не было ритуальным сообщением духовно – научного порядка; доктор, как духовный водитель, не разглашал тайн духовного бытия своих учеников; "ДВЕ ПАРЫ КРЫЛЬЕВ" относились, вероятно, к удивительной раздвоенности натуры у X; она одновременно, на одной паре крыльев как бы неслась в "МИСТИКУ"; на другой – "ВО ФЛИРТ"; "ДВЕ ПАРЫ КРЫЛЬЕВ" – замаскированное порицание; и одновременно – афоризм, порожденный смешливостью доктора, очевидно наблюдавшего с интересом X, как она, одновременно, летала: в противоположные обители.

Т. Г. Трапезников рассказывал, вернувшись с заседания форштанда, на котором обсуждались очень серьезные и ответственные дела, как доктор из какой – то игры слов выявил образ толстухи Шолль[138]138
  Scholl, Mathilde (1869–1941): d'abord théosophe, devint membre très actif de la S. A. Co—éditrice des Mitteilungen für die Mitglieder der Anthroposophischen Gesellschaft.


[Закрыть], сидящей на тощих чьих – то мужских коленях; кажется, Шолль присутствовала при этом. Я не знаю точно, откуда вырос этот образ гротеск: но – смешливость доктора его подцепила и подчеркнула.

Однажды я показал доктору схему, изображавшую двух ПРЕСТОЛОВ; мое неумение нарисовать просто человеческое лицо выявилось в том, что вместо ПРЕСТОЛОВ в поле зрения доктора появились две здоровенные рожи с лепешистыми щеками, старательно раскрашенными; лицо доктора вспыхнуло молниями смеха, но он их подавил, сказав лишь: "Ого!" И перешел к обсуждению уже не "Рожи", а сути схемы; но в лице его долго еще бегали искорки смеха потом: он был смешливый.

Проявление искорок этой смешливости на фоне строгой до огромности скорби, с которой он ходил, неудержимость этих искорок, производили особенно острое, странное впечатление, белая искорка на черном фоне – ослепительнее, чем на фоне цветном. В искорках веселости выглублялась за ними стоящая молчаливая и будящая совесть глубина строгости.

8

Доктор был СМЕШЛИВ; и я уже отметил, почему СМЕШЛИВОСТЬ его на фоне строгой грусти, в нем жившей, казалась остраненной, до дрожи; кроме детского смеха в нем жил подавленный смешок, усмешка из – под серьезности.

В этой усмешке себя изживала порою любовь к парадоксу, к чудачеству даже; лишь в этом разрезе можно понять, что порою он, не будучи ДЕКАДЕНТОМ, умел перемигиваться с декадентами и с символистами; ведь декаденты уже ощутили бездну – реально; БЕЗДНА их была выявлением пропасти, в которую ДЕКАДЕНТЫ и падали, о чем писал Брюсов:

Не поскользнусь ли я,

Чтоб стать звездой падучей

На небе бытия?[139]139
  Брюсов: Urbi et orbi. «Лестница».
  Le premier vers cité est incorrect: Не оступлюсь ли я…


[Закрыть]

Миг декадентского ВСПЫХА был мигом ПАДЕНИЯ их; миг вспыха в учении доктора, – миг приглашения к упражнению в летательном действии над БЕЗДНОЙ. Доктор сходился с ДЕКАДЕНТАМИ в утверждении, что БЕЗДНА, КУДА падают: есть; и – уже разверста; обыватели этой бездны не знали; так что в одной, узкой грани, – ДОКТОР и ДЕКАДЕНТЫ были как бы согласно противопоставлены людям прошлого века; отсюда и умение ДОКТОРА при случае подмигнуть декаденту – переживанием СТРАННЫМ, с усмешкою странной; в этом смысле воскликнул Эллис, которому я однажды передал обмен слов между мною и доктором; и воскликнул, заливаясь хохотом: "О, доктор, декадент шестого "ЦЕЙТРАУМА"[140]140
  Zeitraum. Une partie de l'évolution de l'Humanité passe, selon Steiner, par sept «cultures» ou «périodes» (Zeiträume). L'époque actuelle est la cinquième, et la sixième à venir sera celle du développement du «manas» (cf. note 132).


[Закрыть]; попробуй ему сказать предельное в смысле ДИКОСТИ; он и глазом не сморгнув, с невозмутимым видом ответит ДИКОСТЬЮ, возведенной в энную степень, и способной свалить с ног быка".

Разумеется, – доктор не был ДЕКАДЕНТОМ; но суть и глубину декаденства, как болезни, он так понимал, как будто он сам прошел сквозь декаденство; я разумею декадентство в его жизненном нерве, а не ЛИТЕРАТУРНОЕ ТЕЧЕНИЕ, в котором на действительно ДЕКАДЕНТСКИХ переживаниях мимикрировали и – поза, снобизм, эстетизм. Ему ли не понимать декадентски – тютчевской "БЕЗДНЫ" ("И БЕЗДНА ЯВЛЕНА ТОСКОЙ С СВОИМИ СТРАХАМИ И МГЛАМИ"[141]141
  Le texte exact est:
  И бездна нас обнажена С своими страхами и мглами… (Тютчев: День и ночь!


[Закрыть]), когда, можно сказать, он устанавливал самый отправной пункт ДУХОВНОГО ЗНАНИЯ – от «БЕЗДНЫ»: «Так нахожу я в нисхождении и мертвой ночи творчество нового начала» (из стихов его[142]142
  Steiner: Wahrspruchworte. «Wintersonnenwende»:
  So finde im Niedergang Und in des Todes Nacht Der Schöpfung neuen Anfang,…


[Закрыть]).

Самой гносеологической основе нормального познания (высшей степени "НЕНОРМАЛЬНОГО" для мещанства) – по доктору предшествует процесс разоблачения предрассудков, – до выступления из – под них, ими извне лишь скованного, ХАОСА непредвзятого опыта; учение об этом опыте, взятое в рассудке, оставалось "УЧЕНИЕМ СРЕДИ УЧЕНИЙ"; но взятое в опыте, к которому он звал, оно становилось переживанием бездны и опытом бездны: остранняющим все восприятия; и доктор, где можно ОСТРАННЯЛ восприятия; а его УСМЕШКА порою была остранняющей УСМЕШКОЮ; нужно было быть символистом, чтобы видеть эту усмешку; не символисты тут именно видели – очень странное резонирование: игру софизмов.

На опыт "бездны", бывавший у его учеников, он реагировал странными вспышками странной смешливости; М. В.В.[143]143
  probablement Volochina, Margarita Vasilevna (1882–1973): femme du poète et critique d'art Maximilien Volochine; peintre, auteur de Die grune Schlange, mémoires d'anthroposophe.


[Закрыть] однажды, поморщившись, мне говорила: «О, ЭТИ ШУТКИ ДОКТОРА! ОНИ ГРУБОВАТЫ…». Да, – но в грубоватость шуток был часто вложен тончайший шарж.

Вот почему он так любил в Моргенштерне не только АНТРОПОСОФСКИЕ СТИХИ, но и те, в которых ОСКАЛ БЕЗДНЫ И ПАДЕНИЕ ВВЕРХ ПЯТАМИ остраннены в шуточный гротеск; именно: он реагировал на все оттенки "ПЕСЕН ПОВЕШЕННОГО", – этой до футуризма возникшей в Моргенштерне футуристической книге: он – проповедовал эти "ПЕСНИ"; и очень любил, чтобы его эвритмистки исполняли шуточные моргенштерновские стихи; без "ПЕСЕН" не обходилось почти ни одно эвритмистическое представление эпохи 1914–1915 годов.

Оттого – то он реагировал и на мое "ЗАПУСТИЛ АНАНАСОМ", когда ему перевели стихотворение, фразой: "Но это же – правильно!"

9

Однажды, когда я сидел у него за чаем, он прервал меня: «Подождите, я вам что покажу…», встал из – за стола и со свойственной ему легкостью быстро вылетел из комнаты; послышалась дробь его шагов; он легко взбегал по лестнице – во второй этаж виллы «ХАНЗИ», где был его кабинет; скоро он спустился с большой книгой. "Смотрите, это – изображения к Кунрату[144]144
  Khunrath, Heinrich: Amphithealrum sapienttae aeternae (début 17° siècle), ouvrage orienté vers l'ésotérisme.


[Закрыть]; видите – вон монстр; и вот; всюду – монстры. Многое говорилось мистиками и толкователями Кунрата о символической значении изображений; а между тем, – тут никакого символизма нет; и все глубокомыслие на дешифрование рисунков – тратилось впустую. Дело в том, что эти монстры – знакомые Кунрата; так Кунрат видел своих знакомых".

И доктор посмотрел на меня с оттенком смешливости, чуть не с подмигом; и – повторил с значительной грустью: "Да, – так он видел людей". И – помолчав: "И правильно видел: люди в астрале[145]145
  Le monde astral est l'un des mondes supra – sensibles décrits par Steiner.


[Закрыть] порой выявляются, как таковые; Кунрат лишь перенес свои восприятия, их уплотнив на бумаге; и получились – чудища".

Помолчавши, добавил:

"Человек человеку – замкнутая вселенная; в человеке есть все, и то, что видел Кунрат".

Дело в том, что в это время я именно о многих людях, бывающих в А. О. имел восприятия, как о чудищах; мне все что – то РОЖИЛОСЬ в это время; думаю, что мысль показать мне рожи знакомых Кунрата пришла на ум доктору потому именно; в этом показывании чудовищ и явном подмиге о том, что человек человеку – "СТРАШНАЯ БЕЗДНА" сказалась та вызывающая вздрог, остранненная до нельзя смешливость доктора, которая уже не напоминала нисколько мной описанный его детский смех.

Все сказали бы, что это – эпатирование А ЛЯ Маяковский и ранний Брюсов эпохи шедевров; доктор был велик тем, что умел назидать и ДЕКАДЕНТОВ; являясь порой перед ними; и говоря с ними на их языке.

Для всех он был всем; с символистами, как символист, с декадентами, как декадент.

Некоторые СМЕШЛИВЫЕ мины доктора имели явно символический смысл; но СИМВОЛИЗМ смешка, как бы невольно вырвавшегося сквозь серьезность, открывался впоследствии; так один господин, жалуясь на холодность к нему жены и относя ее к необычайной духовной высоте этой последней, воскликнул, указывая на рядом с ним стоящую жену: "ХЕРР ДОКТОР, МОЯ ЖЕНА, КАК МОНБЛАН, так ДАЛЕКО!", на что доктор со странной усмешкой отвечал: "Но ведь Монблан не так уж далек". Монблан от Дорнаха не был далек; но – суть не в Монблане, а в том, что пресловутая ВЫСОТА была вовсе не так ВЫСОКА, что после обнаружилось; в пору же идеализации господин "X" не мог, конечно, подумать, что доктор шуткой отчитывает в нем абстрактность, вне отнесения к ЖЕНЕ каламбура (к такому отнесению он не был готов), шутка выглядела вполне непонятной.

Таким же неуместным и непонятным ответом, сквозящим шутливостью и высказанным не без озорства, были слова доктора мне, на почти вскрик мой о том, что я так скверен: "НО ВЫ ЖЕ НАПИСАЛИ ХОРОШУЮ КНИГУ"[146]146
  11 s'agit de sa défense de Steiner contre les attaques de Medtner (cf. note 8).


[Закрыть]. Сколько раз удивлялся неуместному, каламбурному ответу; и сколько раз в душе поднимался протест: «В духе ли духовного водителя отвечать с таким легкомыслием на вопросы моего сознания; какое отношение имеет хорошо или дурно написанная книга к КОНКРЕТНОЙ УТРАТЕ человеком ПУТИ»? Мне казалось, что я утратил мой путь; я уже вышел из возраста видеть смысл моего бытия в хорошо или дурно написанной книге. Слова доктора казались мне почти вызывающими, а странная смешливость тона казалась обидной.

В годах мне осмыслились: ответ: и – тон ответа; это был символический ответ; и смешливость тона была – странной смешливостью; в ту минуту я должен был вспомнить свои собственные слова о мудреце, написанные за 12 лет до разговора с доктором; о мудреце, как ВЕСЕЛЬЧАКЕ.

Доктор был таким ВЕСЕЛЬЧАКОМ; он умел, где нужно, перед учениками ходить с духовной наукой, как с "ВЕСЕЛОЙ НАУКОЙ"[147]147
  Allusion à Nietzsche: Die fröhliche Wissenschaft.


[Закрыть]; он весь в эти минуты делался легконогим; и – кстати сказать; походка его была легкая, как ветер; издали глядя, как он поднимался утрами на дорнахский холм, можно было бы подумать: вот взбегает вверх легкий юноша; странно, что этот юноша – в сюртуке, развевающемся по ветру; тогда лишь соображалось, что это – доктор; с легкостью порою взлетал он на холм; и начинал носиться по холму от одного рабочего барака к другому; легко взлетал по лесам, быстро оказываясь под куполом, где, подчас он вскарабкивался на ящики, чтобы очутиться рядом с работающим и наглядно ему объяснить свою мысль о форме; когда он шел с М. Я., то он – медленно – ПЛЫЛ с нею под руку; когда, бывало, один возвращался, то – быстрыми, легкими шажками слетал, вернее, сносился с холма, перегоняя медленно идущих рабочих, стремительно сворачивал на углу; и с развивающимися фалдами сюртука влетал в палисадник виллы «Ханзи»; эта картина – сколько раз мною видана: ведь наш домик был против домика доктора.

10

Не раз эвритмистки утверждали, что у доктора эвритмическая походка; и это значило – вот что: одно из первых упражнений в эвритмии – исправление ритма походки, неправомерно огрубленной в обычной жизни; мы наступаем на ступни (в эвритмии – на носки); мы ходим, точно по колдобинам; колдобины шага – неумение переносить ногу и неумение применяться к ритму переноса другою ногою; к эвритмической походке приучаются в ряде упражнений; она – не сразу дается; ИДЕАЛ – усвоить настолько ритм этой походки, чтобы ЗАХОДИТЬ и в жизни, как в эвритмии. Доктор – до эвритмии ходил эвритмически: непроизвольно эвритмически: ступая носком, соблюдал ритм переноса ноги, разумеется, не думал о правилах эвритмии; и от свойств эвритмической походки уже зависела СТАТЬ его; стремление держать туловище прямо, не сгибаться, не КОЛЫХАТЬСЯ ногами, плечами, локтями; доктор – прямой – прямой, – обхватив рукою руку с зонтом у себя на груди, не колыхаясь локтями и не припрыгивая, быстро несся на быстрых и маленьких шажках, напоминающих непроизвольно ПА какого – то неизвестного никому танца.

В буквальном смысле он был ЛЕГКОНОГИЙ ПЛЯСУН при ходьбе, как Заратустра; и такой же он был легко – мыслящий, резво – мыслящий (символами, парадоксами, шутками); легкий и острый.

Но, повторяю, его ШАЛОВЛИВОСТЬ – явление горнего порядка; о ней можно говорить лишь условившись о том, что фон этой ШАЛОВЛИВОСТИ установлен точно и прочно: раз навсегда; он – огромная серьезность, огромная строгость, огромное страдание, огромная любовь.

Эти четыре свойства входили, так сказать, в СУБСТАНЦИЮ всех его проявлений: СМЕШЛИВОСТЬ и ШАЛОВЛИВОСТЬ – вспыхивающие не всегда АКЦИДЕНЦИИ этой СУБСТАНЦИИ; не всегда, не особенно часто; и главное – не ДЛЯ ВСЕХ.

11

Были люди, к которым никогда не повертывал он своего смешливого лика; ОСТРОТА и СТРАННОСТЬ ЭТОГО ЛИКА – смутила бы их, а доктор без нужды НИКОГДА НЕ СМУЩАЛ.

Наоборот: он успокаивал простотою старушек; любил старушек; любил их непритязательность; требовательный к успевающим и на едва достижимый успех отвечающий жестом "ЭКСЦЕЛЬЗИОР", – он к простым, мирным, душевным людям, прибегающим в А. О., чтобы здесь сложить ПРОСТЕЦКИ проведенную жизнь, не применял никаких требований; бывало,

– шепчет в уши ему семидесятилетняя старушка о том, что она во сне увидела мышь, – а доктор, склонив ухо к ней (на одно ухо он плохо слышал), слушает ее с огромной серьезной заботой, приговаривая нараспев: "Зоо… Зоо… Зоо…". И в склонении головы, и в моргающих добродушною озабоченностью глазах, – искренняя печать: ЛЮБВИ К СТАРУШКЕ.

СТАРУШКУ берег доктор от ей непосильных соблазнов и искусов; и стиль шуток его со СТАРУШКАМИ был совершенно иного рода, чем стиль шуток со мною и Эллисом; вот одна шутка его по адресу его слушающих СТАРУШЕК – на лекции об эвритмии: "Эвритмия – искусство для детей и молодых людей, возрастом, – до семидесяти лет, так что фрейлен Киттель может отдаться эвритмии". Фр. Киттель – милейшая старушка, носящаяся за доктором из города в город. Можно сказать, что его любовь к СТАРУШКАМ, напоминающая мне любовь Жореса к КОТАМ, – была его слабостью; СТАРУШКАМИ одно время переполнил он А. О., – в ущерб себе самому.

12

Совершенно другой стиль его отношения к «ТЕТКАМ» и «ДЯДЯМ»; любя человека, он не любил в человеке «ДЯДИ» и «ТЕТКИ»; шутки его по адресу «ТЕТОК» бывали ЖЕСТОКИ; но ведь он так страдал от «ТЕТОК»; на жалобу, что фрау такая – то вообразила себя перевоплощением Магдалины, ответил со вздохом он: «Увы, – в моей практике, это уже ПЯТИДЕСЯТЫЙ СЛУЧАЙ». «ТЕТКИ» ОБДАВАЛИ его кипятком преданности, смешанной с парами душной влюбленности, на что порою он жаловался с эстрады, взывая к трезвости и потрясая в руке им полученным (в который раз) объяснением в любви. Его жалоба с эстрады на «ТЕТКУ» был опять – таки назидающий такую «ТЕТКУ» гафф.

"ТЕТКА" – определение антропософки, догматически шаржирующей антропософию; с "ТЕТКОЙ" – боролся доктор всю жизнь; а "ТЕТКА" – перла и перла в общество на протяжении 20 лет, преодолевая все искусственные преграды, ставимые ей на пути; т. е. "ПЕРЛА" не тетка, а – появлялась ДАМА: ничего себе, порою не глупая, не бездарная, с задатками к пониманию; через 2–3 года из ДАМЫ вываливалась "ТЕТКА"; "ТЕТКА" – продукт неодоления субъективной имагинации; может быть "ТЕТКУ" и не пустили бы в общество; пускали "ЧЕЛОВЕКА" женского пола; доктор сочувствовал эмансипации "ЧЕЛОВЕКА" в женщине из – под гнета немецкого, мужланского кулака; и "ЖЕНЩИНЕ-ЧЕЛОВЕКУ" были широко открыты двери общества; но мелкобуржуазность среды, в которой развивалась немецкая женщина, создавала из нее под действием антропософских паров – часто – ТЕТКУ и только ТЕТКУ; тетка – продукт горения разных продуктов; "ТЕТКАМИ" делались: и художницы, и бывшие кухарки, и дамы с высшим образованием, и дамы – благотворительницы; фрейлины, купчихи, чиновницы, полукухарки, артистки, социал – демократки, попадая в горн А. О., уже внутренне перекристаллизовались в "ТЕТКУ"; в ряде лет процесс ТЕТКООБРАЗОВАНИЯ отлагался в мощных пластах балласта; и для доктора возникла серьезная проблема: как разгрузиться от "ТЕТКИ"; просто выбросить "тетку" – нельзя: ведь она – человек; пока она не совершит чего – либо позорного, ее НАСИЛЬНО уйти нельзя; подвергнуть тетку ЭКЗАМЕНУ, тоже нельзя, да и нерационально: многие "ТЕТКИ" обладали в обществе высоким образовательным цензом; подвергнуть "ТЕТКУ" внешнему "ДУХОВНОМУ ЭКЗАМЕНУ", но это – нарушало ту самую свободу, за которую стоял доктор; и потом "ДУХОВНЫЙ ЭКЗАМЕН" не соизмерим с внешним уставом общества, организации внешне СОЦИАЛЬНОЙ.