Текст книги "Воспоминания о Штейнере"

Автор книги: Андрей Белый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава 6. Рудольф Штейнер в теме Христос

«Мистерия Голгофы – единственное, величайшее событие человечества». Рудольф Штейнер. («Основные положения», 1924–25 гг.)[372]372
  Anthroposophische Leitsätze, Nr. 138: «Das Mysterium von Golgatha ist das einmalige grösste Ereignis innerhalb der Menschheitsentwickelung.»


[Закрыть].

«Событие Голгофы – свободный, космический акт, … постижимый лишь человеческой любовью». Рудольф Штейнер. (Оттуда же)[373]373
  Ibid., Nr. 143: «Das Ereignis von Golgatha ist eine freie kosmische Tat, die der Welten‑Liebe entstammt und nur durch Menschen‑Liebe erfasst werden kann.»


[Закрыть].

«Нисхождение Христа – проникание человечества изначальным… Логосом». Рудольф Штейнер. (Оттуда же)[374]374
  Ibid., Nr.49: «… wie der herabgestiegene Christus die Durchseelung der Mensch, heit mit dem Ursprungs– und ewigen Logos darstellt,…»


[Закрыть].

«Язык, к которому стремится антропософия, будет двигаться, – это сказано более чем образно – в чистом элементе света, который идет… от сердца к сердцу». Рудольф Штейнер. («Современная духовная жизнь и воспитание», стр.222, 1923 г.)[375]375
  Gegenwartiges Geistesleben und Erziehung, conférence du 17 août 1923 (Ilkley, Angleterre): «Die Sprache, die angestrebt wird durch die Anthroposophie, wird sich bewegen – mehr bildlich ist das gemeint – im reinen Elemente, des Lichtes, das von Seele zu Seele, von Herz zu Herz geht.»


[Закрыть].

1

Доктор всегда повторял: "Говорят "О" духовной культуре, говорят "О" духе; все – "О", "О" и "О"; мало говорить "О"; надо дать конкретно почувствовать дух, говорят "О" духе бездушно: без духа". Говоренье, по доктору, вело к материализму – с другой стороны. Он – не так говорил.

Совершенно особенно он говорил о Христе.

Можно даже сказать: он – молчал о Христе, подготовляя условия к восприятию Христова Импульса, чтобы звуки слова "Христос" излетали, как выдыханье вдыхания: силы Христовой; чтобы понять мысли доктора о Христе, нужен был путь поста и молчания, и мыслей, и чувств, принимающих крещение: требовал, чтобы слово о духе прядало жизнью. Его слова о Христе были – строгим молчанием, или – самим Христом в нем.

Он готовился к произнесению слова "Христос", – порой месяцами; и потом объявлялся курс: "Христос и духовный мир"[376]376
  Christus und die geistige Welt.


[Закрыть]; кто был его ученик, тот знал значение объявления такого курса. Это – прохождение новых ступеней знания; и – призыв: «Ман Мусс Вахен унд Бэтен!»'77 Готовились, – просыпая «моление о чаше»; и знали, что просыпали, но как умели, готовились; звучало нам: «Перемените пути!» И не словом, а «тихою» минутой лекций, когда и громы исчерпаны; на миг прокалывалась «лекционная» ткань; он глядел проколами невыразимых своих, как слезами наполненных, глаз, – в паузе меж двух частей лекции, – может быть не относящейся к Христу, а к … Фехнеру. Но из – за «Фехнера», – вставало, глядело, будило и звало глашми его, говорившими нам: «Не я… а… во мне». Так говорил «Дух» личности, в личность спустившийся, глянувший в нас из расширенных глаз… И тогда догадывались, что УЖЕ говорит о Христе, хотя тема курса «Христос»… – еще вдали.

Даже сонные в эти миги сквозь сон замечали "летение тихого ангела" над лекционной темой; "ангел" летел ВЕСТЬЮ О ТОМ, что будущий "курс" – символ свершений, открытий и катарсисов в наших душах, которые могли б иметь место, если б "Я" усилием воли могло стать лучше для своего Дамаска.

Это – не выдумка, а жизнь тех из нас, кто хоть в точке одной был ЭСОТЕРИК; но можно было бы в неупоминании имени Христа Иисуса увидеть – лишь перевлеченность внимания с духовной темы на светскую; мы порой знали, когда он молчит просто, и когда он молча ГОВОРИТ… О ХРИСТЕ; молчание – вдох; будущее слово о Христе – выдох; он требовал угадки в нем словесного жеста к непроизнесенному еще, но уже веющему: звал под кущу.

Так он порою вел неделями по пустыням молчания.

Так он говорил о Христе!

И – кто так говорил о Христе?

2

Вернувшись из Дорнаха, я не мог привыкнуть к московской религиозно – философской болтовне; хочется не сказать, а вскричать, и даже СДЕЛАТЬ СЛОВАМИ ЯВЛЕНЬЕ ИЗ ВОЗДУХА отзыва той реальности, а не «аллегорий» силы Христовой в нем, когда он говорил "О"…

Срывалися с трезвости и трезвейшие: ждали, молчали и переглядывались: "Не… пропел ли… петух… Не… – стоят ли… в дверях!" Срывались на этом – "…не ли…?" Происходил экзамен "искушения" царствами; искушение Христа Люцифером, – вставало: "Вот… наступает… царство Его!.." Не верилось, что еще оно: "Не от мира сего". И – вырыв астрала мгновенно – бурный; и – падали. Явленье с "падениями", о которых я писал, открывало "курс" на тему "Христос", продолжаясь в течение курса; причина – неподготовленность сознания, непрохождение "поста".

3

Перечитывая фортраги «Христос и духовный мир», «Пятое Евангелие»[378]378
  Das fünf te Evangelium. Il existe plusieurs cycles et groupes de conférences tenus sous ce nom du premier octobre 1913 au 10 février 1914.


[Закрыть], – спрашиваю: «Куда оно делось? Великолепнейшие прогляды – да! Но – главнейшего – нет: СВЕТА ПРОСВЕТОВ и ВЗГЛЯДА проглядов!» СВЕТ – ПРИСУТСТВОВАВШИЙ – ХРИСТОС!

Потому и "падали"!

4

Оговариваюсь: среди нас – философы; они мне возразят: подобного рода воспоминаниями я вздуваю «мистику»; антропософия – «трезвость», апеллирующая к познавательной ясности. Знаю: и сам доказываю, что нужна ясность; и сам щипал себя за палец в Лейпциге, чтобы не «упасть»; и даже – вытащил упавшего на меня толстого немца.

Не видавшие доктора, но весьма изучившие его "Философию Свободы" могут судить и рядить о "ясном мышлении"[379]379
  II s'agit de la «pensée pure» (reine Denken), notion fondamentale de la Philosophie de la liberté.


[Закрыть]. Известно ли им: «ясное мышление» могло вызывать в нас и явления, подобные явлению «Фаворского Света».

Лучше не "пасть", чем "пасть", ибо тут – разрыв между "Я" и МАНАСОМ; явление явствует все же о касании нас сил света; мы еще не владели [владеем] высшими органами; но тут факт налицо: рудименты органов есть.

Лучше не "падать", зная "язык", чем падать.

Хуже всего: не "упасть" оттого, что "событие" ни в чем не зацепилось за черепом обведенную голову, с мозгом, прилипшим к костям, переворачивающую лишь абзацы и подабзацы теории знания и отвлеченные положения "О" духе. Должны овладеть мы и "Кантовым" рассудочным разумом; не мне это доказывать. Иное хочу сказать: доказав, что и рассудком можно понять связь гносеологии и христологии, надо доказывать: этого – мало; она и есть "О": то "О" духа (не дух), на что гремел доктор. Доктор требовал большего: такта и знанья рельефов различных сознаний и твердого понимания, что – в Разуме нет ни ГОЛОВЫ, отделенной от СЕРДЦА, ни безголового сердца; есть сердечное, жаркое, любовное ведение: Христова Импульса.

И говорил о Христе не головой, не сердцем, а – БОЛЬШИМ; но большее, не будучи "безголовием" мистики, не было "бессердечностью" утонченнешей клоунады теоретико – познавательного бильбокэ; Разум, вешавший в нем о Христе, юта станет понятен, когда мы представим: "Человек говорит всею силою мысли со всем жаром сердца: от СЕРДЦА К СЕРДЦУ".

Вне жара и силы, до которой всем далеко, – не поймем тайн Христова Ума.

И он не говорил, а "пылал".

"Одни" – падали; другие – сидели на лекциях с карандашиком, прослеживая – даже в миги ТАКИЕ – связь ГНОСЕОЛОГИИ И ХРИСТОЛОГИИ.

"Тетка" – падала; а "дядя" – прослеживал.

Немногие – овладевали подступами к "интеллекту".

"Тетки" – лучше; откровенно душою их овладевал Люцифер; "дяди" – хуже: гносеологизируя в эти минуты "О" духе – в минуты ДУХОВНЫЕ – они падали в объятия Аримана.

Доктор нам говорил от "головы" к "голове". Это – усвоили; но обращался он в миги другие к СЕРДЦАМ; выраженье: "от сердца к сердцу" – с какой ясной, любовной улыбкой он говорил это, когда говорил о "младенце" Иисусе, сильном беспомощностью возлежания в яслях, перед которой ломается меч Аримана, – сам был беспомощным младенцем; не спрашивал, чтобы помнили спекуляции, его же; был – сердце; вернее: ум его был в месте сердца; и УМНОЕ СЕРДЦЕ – цвело; "сердце", а не "сердечный ум".

5

Хочу сказать, чтобы твердо знали: говорил очень умные вещи о гнозисе и о Христе; это – известно; о том же, что делалось в сердцах, – не видавшие доктора не могут понять; я должен сказать: «Он был сердцем гораздо более, чем головою»… Он был – инспирация: не имагинация только! И слова о ХРИСТЕ – инспирации: сердечные мысли; перерождающие чувства еще больше, чем головы; как МЫСЛЬ живет в абстракциях, не будучи ими, так инспирация, будучи мыслью,

– живет в чувствах; она менее всего – бесчувствица феноменологических мыслеплясок, способных угнать – куда Макар телят не гонял; и даже – мотивировать антропософски подобный угон.

Доктор молчал о Христе – головой; и говорил СОЛНЦЕМ

– СЕРДЦЕМ; слова его курсов о Христе, – выдохи: не кислород, а лишь угольная кислота, намекающая на процесс тайны жизни.

Полуэпилептическое "уже", на котором срывались – неумение найти сферу "уже"; не при ЭТИХ дверях стоял ОН – при других: голова ж поворачивалась – к деревянным дверям: Удар ДЕРЕВА ПО ГОЛОВЕ, – сознание мутилось. Была иная дверь – СЕРДЦЕ! Он звал к ЭТОЙ двери…

– "Вздор! О каких он дверях говорит?"

О таких дверях я [я дверях] говорю, куда вы не войдете, пока не измените своего мира!

Должны говорить мы – тут ТАК: без "гносеологических вертов", без Аримана, без "Ариманики": без смешка, ставшего модным среди иных из нас.

Так говорил – он; и так говорил учение его, Бауэр; надеюсь: в Христианской Общине говорят – так.

Вне СЕРДЕЧНОГО языка ("ВЫ – ПИСЬМО наше, НАПИТАННОЕ В СЕРДЦАХ" – говорит нам апостол) – молчание.

6

Вот почему и на эсотерических уроках вторую часть лозунга произносил он: «Ин…, – наступало молчание (и – сквозь глаза его виделся Кто – то), – … моримур»* (в Нем мы умираем.), – произносил он отрывисто, строго – взволнованно, как бы наполненный жизнью того, что стоит между «ин» и «моримур». К этому МОЛЧАНИЕ в докторе я и апеллирую; чтобы стало ясно, ЧТО переживали мы в Лейпциге[380]380
  Christus und die geistige Welt (28.12.1913 – 2.1.1914).


[Закрыть] и ЧЕГО ИМЕННО нет в изданном «курсе».

Знаю: он давал медитации, смысл которых был в жизни Имени в нас: вместо Имени – будто случайные буквы.

Медитация над Именем – путь: доктор не был лишь "имяславцем". Взывал к большему: к умению славить Имя дыханием внутренним с погашением внешнего словесного звука: к рождению – СЛОВА в сердце.

В Рождестве этом, – будучи, – звал сквозь пустыню к Крестительству "ИН"… или погружению в воду, перетрясывающему мозги и составы: "моримур" говорим мы, выныривая к этому Рождеству:

Тут путь – к доктору.

Тут – доктор сам!

7

Мне приходится этого касаться, – после 15 лет молчания об этой стороне воспоминаний; многое – выговорено; о многом пора перестать говорить: оно созревает; многое – еще "к кч

То, о чем юворю, – созревает в теме: "Доктор и Хрис тос"… Время – близится; некоторые – намолчались; если не станем "сестрами" [и] "братьями", перестанем быть "друзьями". Пора научиться знанию: когда что "открыть"; было время, – учились закрывать сердце. "Откровение", без "моримур" – не откровение; но и ПОКРОВЕНИЕ без ОТКРОВЕНИЯ – смерть!

Что мы открываем?

Сердце!

Вспоминать доктора "мозгом", получившим его поцелуй, – нельзя; он не боялся беспомощности в "отечестве" с нами, детьми своими. "Дети, любите друг друга!" – носилось в воздухе.

Говорил, как Павел; молчал – как Иоанн.

Теперь, когда его нет с нами, смысл наш в воспоминании этой вечери с ним; ФИЛОСОФИЯ АНТРОПОСОФИИ – в десятилетиях – будет; будет ли ДЕЙСТВИЕ, о котором он говорил: когда ученики ЕГО учеников говорили, передавалось еще нечто и от Иисуса.

8

Доктор в теме Христа; в последнем счете: все в докторе сводится к теме Христа; дары, им развитые в себе, с бесконечным благоговением поднимались к теме Христа; пышность выявления антропософской культуры – молчание Штейнера; доктор, летающий из города в город и перекидывающийся от социального вопроса к искусству, от искусства к естествознанию, отсюда к заданиям педагогики – доктор, молчащий о «главном»; в культуре ткет блестки из возможностей, ландшафтов, способных кружить головы; думается: неужели в этот блеск облечется человек? Встает будущий «культуртрегер»: царь природы, маг, несущий в чаше дары познания. Но вскрывается молчание о главном над перспективой культур – его слово слов: слово о СЛОВЕ; дары, ризы, блеск – не для "Я" человека: «Не я, но Христос во мне». Самое начертание "Я" («ИХ»)[381]381
  Steiner employa à plusieurs reprises le mot allemand «Ich» (je/moi) pour en faire les initiales «I. CH.» de «Iesus‑Christus».


[Закрыть] – И. Х.; человек – маг, человек – царь, – в культурном несении даров обращен к яслям; человек – маг, человек – царь идет не к собственничеству; доктор с дарами – перст, указующий на ясли; и доктор – склоняется.

Когда он говорил о благах культуры, тайнах истории, мистерии, он казался порой облеченным в порфиры магом, владеющим тайнами; но вот подходит минута совокупить все дары, и – произносится: "Я", "ИХ", все в "Я"; но тотчас: "Я", "ИХ" в свободно любовном поклоне исчезает из поля зрения: "ИХ" – И. Х.: Иисус Христос; силами свыше держится царь мира; "Царство" – не собственничество; первосвященство – прообраз; соедините все о КУЛЬТУРАХ, о "Я" человека, поставьте в свете сказанного о Христе; и – перерождения "царя" и "мага" в жест склонения; человек – маг, человек – царь отдает блеск собственничества младенцу, рожденному "Я". Ясли, перед нами сложенные; и человек – пастух!

9

В словах о Христе, произносимых им, мы бывали свидетелями мистерии перерождения в пастуха «мага»; в словах о Христе – он – первый пастух; в словах о культуре мистерий, культуры соткавших, он – первый «маг». И если можно соблазниться о докторе – (кто сей, владеющий знамениями?) – в минуту поднятия слов о Христе выявлялся его последний, таимый облик: пастушечий; он, перед кем удивлялись, готовые короновать и его, он стоял перед нами [ними] БЕЗ ВСЯКОЙ ВЛАСТИ, сложив к ногам рожденной ПРАВДЫ… и… "Я".

Так характеризовал бы я его тональность слов о Христе, растущих из молчания, сквозь слова о культуре; будучи на острие вершины "магической" линии всей истории, взрезая историю мистерий и магий с последнею остротою, перед взрезом этим склонялся он как бы на колени; взрез истории, – разверстые ложесна Софии, Марии, души, являющей младенца; о беспомощности первых мигов этого младенца, обезоруживающей силы и власти и рвущей величие Аримана и Люцифера – непередаваемо он говорил в Берлине на Рождестве: в 1912 году[381]381
  Steiner employa à plusieurs reprises le mot allemand «Ich» (je/moi) pour en faire les initiales «I. CH.» de «Iesus‑Christus».


[Закрыть].

Вспоминаю эти слова и вспоминаю лик доктора, произносящего эти слова: беспомощность пастуха, преодолевающего беспомощность лишь безмерной любовью к младенцу, и им озаренная – играла на этом лике: был сам, как младенец, уже непобедимый искусами, потому что уже в последнем не борющийся. Никогда не забуду его, отданного младенцу мага, ставшего пастухом: простой и любящий! Не забуду его на кафедрой, над розами, – с белым, белым, белым лицом: не нашею белизною от павшего на нею света, уже без КРАСОЧНЫХ отблесков. Если говорить не о фитологии ауры, а о моральном ее изжитии, то скажу: такой световой белизны, световой чистоты и не подозревал я в душевных подглядах; разумеется: нигде не видал! ПУРПУРНЫЙ жар исходил от его слов, пронизанных Христом; в эту минуту стоял и не проводник Импульса; проводник Импульса – еще символ: чаша, сосуд: то, в чем лежит Импульс, тот, по ком он бежит.

В стоявшем же перед нами в этот незабываемый вечер (26 декабря 12 года), в позе, в улыбке, в протяну гости не к нам, а к невидимому центру, между нами возникшему, к яслям, – не было и силы передачи, потому что СИЛА, МОЩЬ, ВЛАСТЬ – неприменимые слова тут; то, что они должны означать, переродилось в нечто реально воплощенное, что даже не импульсирует, а стоит лишь в жесте удивления, радости и любви, образуя то, к чему все окружающее – несется и, вдвигаясь, пресуществляется; представленье о солнце – диск; и во все стороны – стрелы лучей: из центра к периферии; периферия – предметы и люди; но представьте – обратное; центра – нет, а точки периферии, предметы и люди, перестав быть самими собой, изливают лучи (сами – лучи!) в то, что абстрактно называется центром, что не центр, а – целое, в котором доктор и все мы – белое солнце любви к младенцу; а в другом внешнем разрезе – мы все, облеченные в ризы блеска, несем дары, а он, отдавший их нам, чтобы МЫ отдали – он уже БЕЗ ВСЕГО: беспомощный пастух, склоненный, глядит беспомощно, сзывая поудивиться: "Вот, – посмотрите: ведь вот Кто подброшен нам, Кто беспомощен, беспомощность Кого – победа над Люцифером и Ариманом; ибо и борьба в тысячелетиях с Ариманом в этот миг любви к младенцу, уже прошлое; победа есть, когда есть "ТАКАЯ ЛЮБОВЬ"". Вот о чем говорил весь жест его, толкующего тексты Евангелия от Луки.

БЕЛОГО, СВЕТОВОГО оттенка, на нем опочившего, я не видал, но ПРОВИДЕЛ; применимы слова Апокалипсиса: "Побеждающему дам БЕЛЫЙ КАМЕНЬ и на нем написанное НОВОЕ ИМЯ, которого никто не знает, кроме того, кто получает". Новое имя даже не И. Х. в "ИХ", а их новое соединение: И + X = Ж: в слово "ЖИЗНЬ"[384]384
  Cette association est évidemment de Biélyi.


[Закрыть]. Такая опочившая, в себе воплощенная БЕЛИЗНА ТИШИНЫ! Лишь созерцая лик БЕЛОГО Саровского Старца, я имел вздох о ней; и тихо веяло в воздухе; веяло и тогда: НЕ ОТ ДОКТОРА, хотя он был тем, чьими молитвенными свершениями свершилась минута.

10

Вероятно длительное молчание, пост, пустыня, в которую °н проходил, к которой взывал без слов задолго до этой минуты, произвели то, что миг лекции я понес через жизнь, как миг благодатный; приходилось потом присутствовать при злоупотреблении словом «благодать», и даже в контексте слов 0 том, что «учение» доктора «безблагодатно»! «Сосуды скудельные и кимвалы бряцающие, бойтесь бесстыдной болтовни ° удержании тайн Божиих!» Надо уповать, что можно сподобиться: БЛАГОДАТИ Христовой; будем лучше словами говорить о законе, а дыханием уст взывать к благодати!

Так я думал: передо мной вставал доктор того мига лекции 26 декабря 1912 года.

До и после – молчал о Христе: темы фортрагов от октября и до Рождества – другие; много говорил о ритмах посмертного бытия[385]385
  Das Leben zwischen dem Tode und der neuen Geburt im Verhältnis zu den kosmischen Tatsachen (Berlin, cycle de dix conférences du 5.11.1912 au 1.4.1913).


[Закрыть]; в минуты же деловые гремел против теософов; делался – неумолимым, а теософам казался придирой в воплях о кощунстве и подмене Христа индусом Альционом; тщетно теософы, посещавшие нашу ложу, открещивались от обвинений таких; через 14 лет видим: доктор был прав; помнятся выступления художника Фидуса у нас в ложе с попыткою защитить [защищать] Безант, «терпимость» и «христианство»: доктор – де говорит, не как христианин; помнятся в ответе Фидусу в докторе нетерпеливо горькая нота [нотка]: «Абер, херр Фидус…», – с досадою поворачивался он к нему, как бы отмахиваясь рукою: в пренебрежении к словам Евангелия; в холодном беспристрастии и всеобъятии (и Безант, и Ледбитер хороши, и доктор хорош) было отсутствие любви к Тому, в Ком центр любви; доктора выставляли задирой, воспитанником иезуитов, за то, что пока он в молчании вел нас к переживанию христианской мистерии – он гремел, бушевал и обрушивался всею силою темперамента, кажущеюся пристрастием, против буддо – браманского винегрета сантиментальностей.

11

Через несколько дней после памятной лекции слушали в Кельне мы удивительный курс: «Бхагават Гита и послания апостола Павла», где был дан полновесный ответ: дань уважения и удивления перед мистериями Востока; вскрыта Индия, но противопоставленная характеристике апостола Павла; подчеркнута неуравновешенность «придиры» Павла, явившегося после великолепия «магических» культур Индии, более совершенных и уравновешенных; было указано перерождение в Павле законника и мага, теряющего равновесие во имя пастушьей любви ХРИСТИАНСКОГО ЧЕЛОВЕКА; Павел в немощи ведет, однако, к будущему Иоанновой любви.

Я был взволнован: пламенная защита Павла в Рудольфе Штейнере выявила мне точку его "беспомощности"; он говорил о себе, вероятно, не замечая этого; заметь он, что его апология – самозащита, он бы не так педалировал Павлом; и не подчеркивал бы похвальбу "немощами". Но признаюсь: зга "беспомощность" в докторе в линии моих разглядов его "христианской" позиции была могучим опорным пунктом уверенности: выявление этой беспомощности – есть следствие события на пути в ДАМАСК; дохристианские "маги" и "магики" а ла Ледбитер – события не имели: имели же они событие разрыва Люцифером рукотворной Иконы Иисуса Христа, в результате которой лик Иисуса сместился; возник Иисус бен-Пандира[387]387
  Jeshua ben Pandira: dirigea la Communauté des Esséniens une centaine d'années avant l'ère chrétienne. Steiner lui consacra de très nombreuses conférences en liaison avec le christianisme ésotérique.


[Закрыть], а не Иисус из Галилеи; следствие – Кришнамурти[388]388
  cf. note 66


[Закрыть].

В гремении, в едких сарказмах, во вскриках на Безант, – меч, поднятый за дело Иисуса; без пышных фраз встал "несправедливо" гремящий Штейнер, и вывел души, смущаемые соблазном о Правде Иисусовой.

12

Тема Евангелия от Луки поднималась мне и еще раз, в Дорнахе, на Рождестве 15 года, в связи с рождественскими мистериями; ставились две мистерии (два разных текста); в одной очень фигурировали: маги, Ирод и черт; она – страшная; в другой – пастухи. В связи с последней была построена лекция[389]389
  Le 26 décembre 1915 furent représentés à Dornach deux Jeux de Noël populaires: un Jeu des bergers du Palatinat et un Jeu des Trois Rois de Oberuferer près Presbourg. Les représentations furent suivies d'une conférence au même thème: «Ueber alte Weichnachtsspiele».


[Закрыть]; в ней снова выступила сердечная кротость, незлобивость; и – лик пастуха; говорил о собственничестве и о пастушестве; собственник, хозяин гостиницы, не принял Марию с Иосифом; Мария родила в вертепе, куда пришли пастухи; и – выступили два типа: «ВИРТ» и «ХИРТ»[390]390
  Wirt, Hirt


[Закрыть] от собственничества, в каком бы разрезе не проявилось оно, он звал нас к пастушеству: умалению перед вертепом младенца. И тот же знакомый лик выступил в нем.

Таков его лик перед младенцем Иисусом, как перед чашей, в которую сошел Логос. Любовь же к младенческой ясности мне стоит связанной с темой такого страдания в докторе, о котором сказать я бессилен: слова обрываются; человек, так страдавший, как доктор, – мог быть и БЕЛЫМ МЛАДЕНЦЕМ в иные минуты; когда он потом говорил об Иисусе из Назареи, плотничеством укрывшем страдания, не испытанные никем из Рожденных (до 30 лет), – опять: сквозь страдания выступала в докторе эта простая улыбка; с растерянною, точно нас конфузящейся улыбкой он говорил о том, что Иисус носил на лице печать; взглянув на печать, начинали любить Иисуса; к нему притягивались; возбуждала любовь перегорающая, но таящая боль, перед которой меркли обычные страдания; она выглядела влекущей мягкостью.

Тема о ясной любви связана в докторе с темой невыразимых страданий: младенец должен был в невыразимых безвинных страданиях стать сосудом Логоса, страдавшего иного рода страданием, тоже безвинным: за всю вселенную [за свою Вселенную]; Иисусово страдание от картины одержания бесами ближних, скрестилось с мукой Христа, безвинно испытывающего ужас и боль себясжатия до личности Иисуса; крест пересечения двух страданий лег в основу трехлетней биографии Христа Иисуса; Христос углублялся в личность Иисуса; Иисус, приподнимаясь силой Христа, становился Иисусом Христом. Доктор выдвинул факт: двух крестов; и ужас двух состояний: "Иисус Христос" и "Христос Иисус"; личность Иисуса перед этим соединением с Логосом в центре "Я" видела черную мировую дыру в себе, адекватную коперниканской вселенной; Иисус пред Крещением – просто "ОНО", в которое вламывается опустошенная Ариманом вселенная; таким "ОНО" шло к Крешению: к перекрещенности "Иисус Христос". "Христос" в свою очередь, добровольно согласившийся покинуть громаду духовного света, чтобы быть всосанным в узкую дыру личности, испытывал муку и ужас ненормального состояния спрессования, перед которым все виды безумия – ничто; так он мучился, становясь "Христос Иисус", прежде чем он зажил в Иисусе.

Два креста: "Иисус Христос", "Христос Иисус": это – миг Крещения на Иордане; реализация двух крестов в один крест – крест Голгофы (реального рождения Христа в сфере земли [в землю]). Штейнер вскрывает – никем не вскрытое, как два страдания – в третьем; впервые показан нам крест Голгофы, и у апостолов этого вскрытия нет; вскрыл потрясение судеб БОГОВ И ЛЮДЕЙ в миг Голгофы; преходили и "БОГИ", и "ЛЮДИ", чтобы воскреснуть в новой, не только человеческой, не только божественной возможности, впервые оправдывающей все, что есть: не только человечество в человеке, но и божественность в Боге; форма жизни – иная, единственно возможная форма, еще зачаточная, должна в грядущем конкретно родиться в знак воплощения ТОГО в ЭТО и ЭТОГО в ТО: Христос Иисус – и мир, и "Я", и природа, и "Дух", и история, и теория.

13

Когда доктор говорил об Иисусе Христе, – поднималась нота любви к беспомощному младенцу; когда же он говорил о Христе, поднималась нота строго пылающего страдания: страдание из любви и любовь из страдания были скрещены в нотах этих.

Ни у кого не было подобного тому, что Рудольф Штейнер извлекал из душ, перед которыми ставил он свое ХРИСТОВЕДЕНЬЕ; не было гнозиса в обычном смысле: лишь перераставшая все формы любовь, да перераставшее все формы страдание!

Выражением его состояния сознания, действующего, как пробуд из сна, были как бы инициалы, горящее на лике его: И. Х.

Молчаливою строгостью он стоял перед нами в преддверии своих слов: о Христе.

14

Молчаливый жест строгости в нем обращался к нам и к себе: «Надо молиться и бодрствовать!» Перед собой и нами стоял с этим жестом преддверия слов о Христе: строгость молчания перерождает в склонение перетрясенности; молчание строгости, – как просьба к нам: себя подготовить! Соединились: пастух и учитель; преклонение соединялось с напоминанием о тайнах пути… ЗА ЗВЕЗДОЮ, в нас взрывая томление и тоску, как предтеч желанья рожденья; вот базис его учения о самопознании; из души извлекал литанию, которую проводит М. Коллинз: «Я желаю рождения. Я готов быть сожженным и уничтоженным; ибо это и есть рождение»39'.

Слова М. Коллинз: "Желание рождения сопровождается в первых сознательных опытах ученика чувством, что ничего нет".

Дух повергается в "трепет и ужас". Про "ученика" Коллинз говорит, что страдания его у порога рождения "ужасны, потому что состояние это представляется ему безысходным. Оно известно, как ОБРЯД УЖАСА".

ОБРЯД УЖАСА ПРЕДВАРЯЕТ – себя нахождение в храме.

15

Слова Штейнера о Христе в лекциях о Христе стоят мне звучащими в храме. Внутри храма – переживанье МИСТЕРИИ; ощущение, что «ныне силы небесные с нами невидимо служат» ощущение курсов его о Христе: лейпцигского, базельского, христианийского и норчоппингского[392]392
  Leipzig: Christus und die geistige Welt (28.12.1913 – 2.1.1914) Bâle: Das Markus Evangelium (15.9.1912 – 24.10.1912) Kristiania: Das fünf te Evangelium (1.10.1913 – 6.10.1913) Norrköping: Christus und die menschliche Seele (12.7.1914 – 16.7.1914)


[Закрыть]. Но предварение – строгость молчания в докторе. Такой строгостью, предварявшей «Евангелие от Марка» – курса, читанного в Базеле в сентябре 12 года, – строгость его мюнхенского курса «О Вечности и Мгновении», читанного в августе того же года[393]393
  cf. note 28


[Закрыть]; в последнем нет слов о Христе; в нем – учитель тайн первых этапов; этапы показаны с подчерком: в труде «нудится» желанье рождения; в курсе не было ни САНТИМЕНТОВ, ни УТЕШЕНИЙ: рисовал выход "Я" в астрал, как почти колесование бегом в колесе; с души слетал крик: «Для чего стремление к посвящению, если оно – КAMАЛОКА?»

С чувством КАМАЛОКИ разъехались из Мюнхена, чтобы съехаться в Базеле, с почти стоном: "Боже мой, – почто ты покинул меня!" Душа спрашивала себя: "Можешь ли ты желать пути, – если ПУТЬ разрывает душу и твое будущее в нем – ПАДЕНИЕ!" Осознавались слова Коллинз об ОБРЯДЕ УЖАСА: об одиночестве без высшего "Я", Руководителя, Учителя, Бога. Вот что вызвал в нас мюнхенский лозунг Штейнера: "Перемените пути!"

Таково впечатление мое от впервые услышанного мной курса Штейнера; Штейнер в нем – "Учитель" строгий; одна душа, с которой я был близок в года, предшествовавшие приходу к Штейнеру, переживала то же впечатление; мы оба когда – то учились правде жизни; учившая нас выглядела МАТЕРЬЮ, а не "УЧИТЕЛЕМ"; судьба взяла МАТЬ; возвращаясь с первого свидания с доктором, знакомая моя сказала: "Доктор – не "МАТЬ", а "МАЧЕХА", у которой мы лишь вынуждены учиться". Его требовательность давила; с нею – то он нас ввел в мюнхенский курс, гле ставил ПУТЬ, как СТРАДАНИЕ: не надеялись, что вынесем; ощущали нечто, подобное разгрому; вставали строчки:

Когда, душа, просилась ты

Погибнуть, иль любить…[394]394
  Ces vers renvoient à «Когда» (1907) du recueil Урна.


[Закрыть]

Недели ожидания курса в Базеле стоят, как обращение к душе с этими словами.

Это был как бы "обряд ужаса" при желании: родиться; его во мне вызвал доктор; я его отстрадал; и тогда доктор явился с курсом "Евангелие от Марка", вскрывающим посвятительные моменты в событиях жизни Иисуса Христа; он был уже другим; указывающим на тайну жизни и на дух жизни; и я воскрес к жизни; пережитое на мюнхенском курсе и после него было необходимейшим потрясением до… – встряски стихий, необходимой для восприятия "Евангелия от Марка", которое доктор характеризует Евангелием стихийного тела. В этом курсе доктор – не только лектор, но и терапевт, совершающий в преддверии необходимую операцию над глазами, ушами: чтобы глаза ВИДЕЛИ, а уши – СЛЫШАЛИ.

16

Вспоминая лейпцигский курс, – вспоминаю и период, ему предшествующий, ибо он включен в курс; без него – не было б у меня органов восприятия курса; это – НОЯБРЬ, ДЕКАБРЬ, время поста и встающего желания: искоренить в себе слишком человеческое; Колинз называет состояние это «Испытанием огнем», «которое… состоит в сожигании и уничтожении всех примесей человеческой природы»; это – преддверие к возвращению тебе человечности взамен человечности животной; состояние как бы ИСПЫТАНИЯ ОГНЕМ вызвано – молчанием доктора; молчание приуготовило к пониманию курса в Лейпциге; в период, предшествующий курсу, – Штейнер молчал особенно; ездил по Германии с ракурсами сказанного о Христе в Христиании; повтор был молчанием; в Христиании стоял открытый духовному миру и нам; в Германии он изменил «КАК» темы; говорил с опущенным забралом; в тоне было – взывание; слова секли, как меч: «Покайтесь, переменитесь!» Он МОЛЧАЛ о том, что было ОТКРОВЕННО сказано в Христиании; в Берлине, в Мюнхене, в Штутгарте, в Нюренберге стоял он мне тяжело закованным рыцарем, потрясающим и угрожающим в своих объездах антропософских центров, убирая надежду и запирая двери! Он знал: отсюда съедутся в Лейпциг: с последними усилиями иметь глаза и уши.

Свершилось: в Лейпциге опустилась аура любви; и Силы Жизни – присутствовали: "Ныне Силы небесные с нами невидимо". Кто был в Лейпциге, тот знает, что это не – мои бессмысленные мечтания. Лейпциг стал ХРАМОМ мистерии. Для лиц, приехавших к курсу издалека, необходимо свидетельство лица, стоявшего в те дни вблизи доктора и видевшего строгость его молчания: "Переменитесь для свершения Сил!" Громада курса не в тексте: в молчании слушавших, перетрясенных событиями и внутренними еще до курса: желание Рождения, обряд ужаса создали в Лейпциге атмосферу "чертога". "Чертог" нудился усилием душ (доктора и окружавших); и он – зажегся (мог НЕ ЗАЖЕЧЬСЯ); "Чертог обучения" – был в Лейпциге; душа повторяла в дни Лейпцига литанию, которую пытается передать Коллинз в словах: "В наступающем году я буду пребывать в святилище любви; я не нарушу законов любви… Я прошу, чтобы дух, долженствующий родиться… был любим Братством душ!"

Доктор вел к Лейпцигу, вызывая возможности в ЧЕРТОГЕ ЛЮБВИ говорить о Христе; и сам готовился к событиям курса; в ноябре говорилось: "Доктор – не принимает; он занят очень ответственным духовным исследованием".

17

Путь к курсу, читанному в Христиании (в октябре 1913 г.), как в пути к курсам о Христе, для имеющих глаза, – правомерное томление, как им поставленный вопрос, ждущий ответа в неделях: «Погибнуть иль любить!» Праздник – курс; до – моления его о Чаше, а в нас – борьба со сном; но начало всего – его жест изгнания «торгующих» из наших душ; проводимые через очищение, очистившись, переполнялись «торгующими», становились «торгующими»; *он в гневе схватывал бич; ходил по «меняльным лавкам», опрокидывая лотки: обряд «ужаса» – начинался.

Литания, которая слетает с души в дни ужаса: "Я подобен ничтожеству". Коллинз прибавляет: "Это… время, когда появляется Страж Порога…"* (Лучше сказать – тональность порога, слышная задолго до встречи.) Эта тема сопровождает преддверия; когда Штейнер видел невызревание темы в нас, он опрокидывал «лотки», производя ужас опустошения, чтобы тянулись к «преддвериям»; как бы он мог нести слова о Христе и его страданиях в космосе, если бы в нас не было и прогляда?