Текст книги "Воспоминания о Штейнере"

Автор книги: Андрей Белый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

И для "КУРСАНТА" – лектора – задание, как ему говорить, – огромная проблема, которую не всякий антропософ способен понять.

Для задания "КАК ГОВОРИТЬ" посещение лекций доктора было кладом: когда после четырехлетнего молчания я зачитал лекции, я зачитывал по – другому; чтение – импровизация или чтение "ТОЛЬКО" ЧТЕНИЕ стало заданием педагога, до конца осознавшего свой прием; иным кажется, что я "НЕПОСРЕДСТВЕН" в лекциях; я же ощущаю себя вагоновожатым, прибегающим к рулю и к тормозу; твердо знаю, когда надо говорить ТРЕЗВО, когда надо утомить внимание логикой, когда сознательно ее отбросить (чтобы отдохнул периферический мозговой слой) и покачать внимание мифическим ритмом, сим пинцетом, извлекающим из черепа ЭФИРНЫЕ ВОЛОСА, за которые надо где тянуть нежно, а где – грубо дернуть, где надо говорить, чтобы не понимали, и где, чтобы все СТАЛО ЯСНЫМ; нужно и НЕПОНИМАНИЕ; НЕПОНИМАНИЕ начинается там, где начинаешь говорить не с сознанием, а с подсознанием слушателей, надо уметь иметь обращение и с подсознанием.

Ведь качания на ЭФИРНЫХ РИТМАХ есть тренировка эфирному мозгу; когда ведешь курс, – уже к 3–4-ой лекции складывается сознание, кого ведешь к ВЫРЫВУ из мозга и кого нет; в последнем случае надо не откупоривать, а вкупоривать, сосредоточивая на абстракции; все – необходимые маленькие операции при ведении КОНКРЕТНОГО курса, – "ПЕДАГОГИКА", необходимая и при выдергивании больного зуба, неясная пациенту: в каждом слушателе есть такой зуб; один пломбируем, другой – выдергиваем, выдерг – выход к восприятиям стихийного тела; пломба – уход под череп; лектор немного и ТЕРАПЕВТ – ПЕДАГОГ.

Так вол ил доктор. Таким учил он нас видеть лектора.

11

Когда я сидел перед ним и развешивал уши, учился я чтению его слов, письму «КОТИКА ЛЕТАЕВА», чтению лекций и многому, о чем и не скажешь; все, что умею делать – убогое применение малой части того, что он предлагал: как материал к изучению (говорю не о «ЧТО»: о «КАК»). Отсиживание, переезжание из города в город – «КУРС» неповторимый; может, с грехом пополам пройденный, но пройденный все же; кто не ставил себе лозунга «ВНИМАТЬ» с временным отказом от скороспелых суждений, – тот никогда не выйдет к собственности активности в нашей работе. Доктор взывал к абсолютному ВНИМАНИЮ до вторых, третьих, даже четвертых ушей[204]204
  Ces termes sont de Biélyi.


[Закрыть], чтобы «УШИ» раскрепостили от зависимости и ТРАФАРЕТА; но малая часть подаваемого попадала в «уши»; для отсутствия вторых «ушей» пропадало ВСЕ: и вместо эвритмических блесков иные антропософы сидели перед только ТЕКСТОМ: «Доктор, хатте гезагт!»[205]205
  «Der Doktor hat's gesagt!»: expression ironique souvent employée dans le milieu anthroposophique, désignant la seule articulation dialectique de ceux qui versent dans une acceptation purement dogmatique de l'enseignement de Steiner.


[Закрыть] И ничего более.

Многие просмотрели в лекциях "ШКОЛУ".

Но кто "КУРСАНТЫ"? В мое время главным образом – иностранцы, нашедшие случай остаться при докторе; ядро передвижного УНИВЕРСИТЕТА было очень пестро; многие не подозревали, что учатся, сопровождая доктора из удовольствия; к сожалению: не все, кто УЧИЛИСЬ, потом УЧИЛИ; были УЧИВШИЕ из НЕУЧИВШИХСЯ.

Раз доктор сказал: "Если бы только два – три человека поняли меня, то я считал бы свою миссию исполненной". Не было и двух – трех; два, три – коллектив из понимавших "КОЕ-ЧТО"; большинство – ничего не поняли в "КЛАССЕ", ибо не знали, что они в "КЛАССЕ"; а класс – был и были "СТУДИОЗУСЫ"; к ним он и относился, как к таковым в ряде проявлений, делал различие между людьми: "Вот это вот наш "УВАЖАЕМЫЙ", а это – мой "СТУДЕНТ"!" Тут не деление на "ЭСО" и "ЭКСО" – териков, а именно деление двух групп слушателей; одна – состав членов данного города, съезда, ветви, временно приехавшие со стороны; другая группа – "СТУДЕНТЫ" и "СТУДЕНТКИ" данного времени.

В годах "группа" менялась; нехорошо было "ПЕРЕСИДЕТЬ"; но надо было и "ПОСИДЕТЬ"; ведь "ПОСИДЕНИЕ" было "ПОБЕГАНЬЕМ" и внутренним и внешним: пробегом по городам; это – "ГОДЫ СТРАНСТВИЯ", как первый этап ученичества; менялись: города, страны, культуры, музеи, библиотеки, ландшафты, природы; надо было выслушать доктора – на водах, на горах, в городах, среди зелени; все это меняло "КАК" его тем; и темы меняли "ВСЕ ЭТО"; надо было присутствовать при прорастании доктора ТЕМОЙ, которая появляясь зерном "НА ВОДЕ", в Бергене, потом давала росток в Берлине, среди асфальтов, чтобы процвесть; при горах, в Дорнахе. Брошенный вскользь намек, на следующей лекции делался отрывком, чтобы скоро стать темой лекции; и выветвиться – в курс; нет "КУРСОВ", как таковых; они – вершины ствола, проходящего сквозь ряд всяческих лекций, укорененного корнями в подпочве все толщи сказанного "ЭКСО" и "ЭСО" – терично; присутствовать из месяца в месяц при обрастании доктора темами – незаменимый опыт, ведущий к невольному обрастанию и тебя самого теми же темами, руководящими и чтением, и моральной фантазией; и даже – восприятиями культуры музеев; лекция врастала в жизнь, а жизнь – в лекцию; получалось непередаваемое ощущение: полета с доктором, схватившим тебя руками и несущим над всеми странами, всеми культурами.

Поздней вставало обратное: эмансипация от тем доктора; могла утратиться самостоятельность в ТЕМЕ ТЕМ: В АНТРОПОСОФИИ. Нужно было и безраздельно отдаться полету с доктором, и высвобождению в полете собственных крыльев.

Так сжал бы я в убогих словах смысл одного из "КЛАССОВ", в которых учил доктор.

12

Другой КЛАСС, о котором хочется все же сказать хоть Два слова, – «ЭСОТЕРИЧЕСКИЕ ЧАСЫ»; они объединяли лйц, пользующихся руководством доктора; след «ЭСОТЕРИЗМА» был всюду в словах доктора (и тем тоньше, чем популярнее он говорил); все же: в эсотерических уроках концентрировалась тема; «КАК» становилось «ЧТО», или разбором темы, связанных с медитативною работою или типичными явлениями «ПУТИ», анализ воздействия медитаций на моральную и физическую жизнь; курсы – Гаагский[206]206
  Weiche Bedeutung hat die okkulte Entwickelung des Menschen… (cf. note 80) (mars 1913).


[Закрыть], Ганноверский[207]207
  Die Welt der Sinne und die Welt des Geistes (du 27.12.1911 au 1.1.1912).


[Закрыть], Христианийский[208]208
  Der Mensch im Lichte von Okkultismus, Theosophie und Philosophie, (juin 1912).


[Закрыть] (Осло) («ЧЕЛОВЕК В СВЕТЕ ОККУЛЬТИЗМА») – насыщены такими темами; концентрируйте их – и вы "олучите «ЧТО» эсотерических уроков; внешней грани меж ними и лекциями не будет; грань – внутренняя. Грань – в том, что тема урока сжимала фактическую наличность вопросов кушающих, в данную минуту здесь сидящих; зная лично «УЧЕНИКОВ», состояние их «ТЕЛ» и «ДУШ», зная присутствующих и по личным беседам, имея в записной книжечке отметку о данных слушателям медитациях, – доктор группировал вокруг основной темы все то, что имел сказать "А", "В", "С" в личной беседе, и от "А", "В", "С" уже зависело расслышать ответ ему.

Такие советы слышались и на других лекциях: но на "Э. С." ("Эсотеришэ штудэ"[209]209
  Esoterische Stunden.


[Закрыть]) шли специально их выслушать; здесь узнавались такие подробности о связи «РАЗВИТИЯ» с конкретом обставшей жизни, какие выглядели бы не вполне понятными на других «ЧАСАХ»; главное – подробности касались интимной работы здесь сидящих: объединенных этими «ЧАСАМИ» слушателей доктор называл «СЕСТРАМИ» и «БРАТЬЯМИ»; поднималась тема подробностей и твоего личного развития, разумеется, ВЫЧЕРЧЕНИЮ встающих перед тобой; доктор с такою щедростью осыпал нас нужным материалом указаний к личной работе, что удивляюсь тем, кто для этой работы после «ЧАСОВ» стремился еще к сепаратному свиданию; что оно могло прибавить? Порой – ничего. Разумеется: личное свидание давало «НЕЧТО», не бывшее на «УРОКАХ»; но – в совершенно уже другой сфере: например, в плоскости указаний внешне биографических; внутренняя «БИОГРАФИЯ» вполне ориентировалась «ЭСОТЕРИЧЕСКИМИ» часами.

И вот еще повод к езде за доктором: в каждом городе, где он читал (публично и в ложе), где только был кружок "ЭСОТЕРИКОВ", он давал и эсотерический урок; мы, временные курсанты и "ЭСОТЕРИКИ", получали право бывать на всех этих уроках, где бы они ни происходили, количество их учетверялось в поездках; так, в бытность мою в берлинской ветви за первое полугодие 1913–1914 годов (от осени до первого февраля) здесь было два внутренних "УРОКА"[210]210
  Pendant cette période, Steiner tint six conférences dans la branche de Berlin.


[Закрыть]; но принимая во внимание мои поездки за доктором, я имел не два «УРОКА», а не менее 12-ти, ведь это составляло уже ценнейший эсотерический курс; тема класса «СЛУШАНИЯ» – «КАК» внимания; в «ЭСОТЕРИЧЕСКОМ ЧАСЕ» тема класса – и «ЧТО» темы, и «КАК»; можно сказать: самое «КАК» здесь становилось «ЧТО».

В "КАК" внимания здесь выявлялась разница; "ЭСОТЕРИКИ" – подбор "ВНИМАЮЩИХ": умеющих "ВНИМАТЬ"; на других лекциях невнимание коллектива порой застилало предмет внимания; на этих "ЧАСАХ" внимание "ВО ВСЕ УШИ" было откровенно обязательно; "ЭСОТЕРИКИ" – "ВНИМАТЕЛИ" по существу.

Чему внимали?

Разумеется, "СЛОВАМ". Но еще более – "МОЛЧАНИЮ" доктора, начинавшего говорить из – за слов как бы алфавитом интонаций; внимали ЖЕСТАМ, знакам, и многому уже вовсе невесомому; в интенсификации личного внимания коллективом "ВНИМАТЕЛЕЙ" почти виделось слышимое, как АУРА; в АУРЕ тишины, сотканной, из АУР молчаливо внимающих, окрылялось внимание каждого; и ему – то ГЛАСИЛО, его БУДИЛО, ему СТАВИЛО предметы внимания – окрыляющее молчание доктора.

Нельзя провести точной границы между "Э. С." и не "Э. С."; все же, если проводить (на физическом плане была же черта отделения: не "ЭСОТЕРИК" не знал, кто "ЭСОТЕРИК", что происходит на "Э. С", "КОГДА" и "ГДЕ" "Э. С." имеют место), – если все же проводить эту границу, – скажу: на лекциях мы учились внимать СЛОВАМ доктора, смыслам смыслов их, развивающих ИМАГИНАТИВНЫЕ ОТПЕЧАТКИ; на "Э. С." учились внимать за словом гласящему звуку молчания в докторе, взывающему к тому, чтобы мы дотягивались до этого звука сквозь субъекцию имагинации: здесь звучали следы ИНСПИРАТИВНОГО ОТПЕЧАТКА[211]211
  L'"inspiration" (cf. note 23) correspond à l'"écoute spirituelle" (cf. note 185).


[Закрыть].

Общее внимание о сумме проведенных с другими часов здесь, на этих уроках, – как воспоминание о "ГОЛОСЕ БЕЗМОЛВИЯ", о том, что подымается неким ГОЛОСОМ, отвечающим не тебе, сидящему на стуле рядом с ТАКИМ‑то, в ТАКОМ‑то городе, в таком – то доме, – не тебе, сидящему "ЗДЕСЬ", а тебе, стоящему в глубине, взрытой итогом всех твоих медитаций, являющим уровень суммы узнанногоза весь период; в этом смысле каждый "Э. С." был не только экзаменом видящего тебя в итоге твоих работ Штейнера (в "АУРЕ" твоего молчания), но и экзаменом себя самого, ибо неуспешность медитации, или загрязненность бытом жизни, стояла досадным и стыдным облаком: между тобой и Штейнером; сумма узнанного здесь оживала, становилась организмом, у которого складываются для принятия ответа уже не на вопрос дневного сознания, а на вопрос подглядов в полуосознанное ночное сознание, которое лишь иногда оживает между сном и бодрствованием; не к тебе, сидящему на стуле, а к тебе, может быть с неделю назад нечто увидавшему в минуту, когда астральное тело… уже выходило; ты – полупроспал[212]212
  Steiner attribue le phénomène du sommeil à la séparation partielle du «moi» et du corps astral, des corps physique et éthérique.


[Закрыть], но что – то, как подсмотр, как вопрос, – и тебе есть; и вот – Голос, подымающийся из безмолвия: ГОЛОС ОТВЕТА!

Вспомните у Баратынского:

Есть бытие, но именем каким

Его назвать: ни сон оно, ни бденье:

Меж них оно. И в человеке им

С безумием граничит разуменье.

Он в полноте понятья своего,

А между тем, как волны, на него

Видения бегут со всех сторон… и т. д.[213]213
  Баратынский, Е. Ф.: Последняя смерть. Mis à part l'altération de la ponctuation, Biélyi omet le septième vers.


[Закрыть]

Здесь Баратынский описывает точно то состояние, которое доктор определял, как состояние между "СНОМ и БОДРСТВОВАНИЕМ"; многим он давал медитации перед сном, прося, чтобы итог вечерней медитации был по возможности отходом в сон, не смущаемый дневною суетою; тогда, после некоторых усилий, достигалось умение медитативным сознанием, как проекционным фонарем, осветить самый процесс засыпания в себе и даже периферические слои сна; т. е. ты сознанием входил в полусознание и учился разглядывать самое сложение "СОННОЙ" фантастики; так освещенная, она в итоге усилий оказывалась уже "СТИХИЙНО-АСТРАЛЬНОЙ"[214]214
  éthérique – astrale


[Закрыть] действительностью, которой обычно – сонная ассоциация стояла определенным алфавитом; к прочтению. И то, что прочитывалось, характеризуемо с математической точностью Баратынским: «ЕСТЬ БЫТИЕ», «НИ СОН, НИ БДЕНЬЕ», «МЕЖ НИХ ОНО»; в нем «БЕЗУМИЕ ГРАНИЧИТ С РАЗУМЕНЬЕМ»; человек – «В ПОЛНОТЕ ПОНЯТЬЯ, а… МЕЖДУ ТЕМ, КАК ВОЛНЫ, НА НЕГО ВИДЕНИЯ БЕГУТ», т. е.: то, что виделось бы только «ВИДЕНЬЯМИ ПОЛУБРЕДА», в этом состоянии виделось как бы «ВОЛНОВОЙ ТКАНЬЮ», вплетенной в «ТРЕЗВОСТЬ ДНЯ»; ее подстилающей, т. е. давался рельеф: и плоскости «ТОЛЬКО ФАНТАСТИКИ», и плоскости «ТОЛЬКО РАССУДКА», как – «НЕ ТОЛЬКО».

Рудольф Щтейнер в личных уроках и на "Э. С." особенно подчеркивал: достижение таких состояний и вводит нас в лабораторный праксис; лаборатория, т. е. приборы, которые мы учимся сперва грубо строить, и суть рудименты будущих органов "ВЫСШЕГО ПОЗНАНИЯ".

13

На «Э. С.», куда мы приходили из «МЕДИТАЦИИ» т е из сосредоточенности, в помещении, где мы иногда задолго до появления Штейнера пребывали в состоянии медитативной зоркости, т. е. «НИ СНА, НИ БДЕНЬЯ», но – в «ПОЛНОТЕ ПОНЯТЬЯ» (сознания), он мог и в словах апеллировать к таким обертонам, которые апеллируют не только к рассудку но и к самодельному «МИКРОСКОПУ», имеющемуся ь даннную минуту под руками.

В этом смысле "Э. С.", будучи по форме лекциями, были еще и упражнениями над принесенным материалом; т. е., – ТУТ ЗВУчало: ""ЗАГЛЯНИТЕ В МИКРОСКОП" и ВЫ УВИДИТЕ – То – То и То – То". Микроскоп – бытие особого состояния сознания принесенного на "УРОК"; и ясность зрения, – итог всех медитативных усилий на дому.

Вот почему здесь сидели "не все", а имеющие минимум умения к разгляду того "БЫТИЯ", о котором говорит Баратынский. Но еще стыднее было: попав сюда, "РАСТЕРЯТЬ" и то немногое, что было достигнуто в месяцах; а рассеянная жизнь моментально сказывалась временной или перманентной утратой зоркости; тогда в буквальном смысле приходилось, "СИДЕТЬ ЗА КНИГОЙ, А ВИДЕТЬ ФИГУ". В этом смысле "Э. С." были иногда и мучительны: хоть беги с них.

"ЧТО" словесной темы такого "УРОКА", как оно ни было велико, становилось ничем в сравнении с тем, что влагал доктор в слова, как молчание: в случае неуслышания такого молчания оставались "слова": "Э. С." становились просто лекциями. На "Э. С." не сразу допускались; нельзя было и проситься туда; допускались самим доктором.

Бывало: задолго до появлений доктора "МОЛЧАЛИ" деятельно, взывая к максимуму "ПРОБУЖДЕННОСТИ" в себе; разлетевшись с "УЛИЦЫ" и войдя в эту молчаливую комнату, можно было бы себе разбить лоб о "ГРОМ" молчания всех; оно почти ВИСЕЛО для "РАССЕЯННОГО"; для СО СРЕДОТОЧЕННОГО обратно: оно было – РАЗРЕЖЕНИЕМ атмосферы.

И в эту АТМОСФЕРУ вступал доктор, ТОЖЕ приготовивший себя МОЛЧАНИЕМ; первые его слова и последние были как бы РАМКАМИ, отрезывающими от остатков "МИрд СЕГО", – слова удивительные, принесенные из космоса, и произносимые ритмически голосом – невыразимым и обращенные к "ЦУЗАМЕН-КЛЯНГ"[213]213
  Баратынский, Е. Ф.: Последняя смерть. Mis à part l'altération de la ponctuation, Biélyi omet le septième vers.


[Закрыть]; или – созвучию; вообще «СОЗВУЧИЕ», инспиративный след (не образ), – необходимое условие, перерождавшее «ЧТО» слов доктора; без упражнения с «ВТОРЫМИ УШАМИ» нельзя было сидеть на «Э. С.»: и сидящий производил тогда разлом «СОЗВУЧИЯ»; и сам уходил, покрытый, как бы ЭФИРНЫМИ синяками (с ощущением порки).

Такова в двух словах обстановка этих "ЧАСОВ". В сумме они образовывали тоже "КЛАСС", наряду с уже описанным "КЛАССОМ".

14

Наконец бывали еще своего рода «КЛАССЫ», к которым допускались иные из нас; говорю о них, потому что доктор открыто упоминает о них в своей книге; на эти часы мы попадали после того, как укоренялся в душе опыт «Э. С.». Говорить что – либо о них считаю ненужным для себя, да и бесцельным; если на «Э. С.» учились внимать смыслам слов Штейнера, то на этих часах учились внимать символам легенд, как действительности звездного (астрального) космоса в обрядовых жестах человека.

15

К описанным классам присоединяю еще своего рода класс; этот «КЛАСС» – работа, лично сдаваемая доктору, лично им данная; сдача происходила во время личных свиданий с ним; шли к нему с разным: и – возвращались с разным; не было обязательных форм общения; кто хотел бы поделиться тем, что было предметом его работы с доктором, мог бы упомянуть об одном, умолчать о другом, это – его такт в понимании того, о чем уместно упомянуть, о чем – не уместно. Я хотел бы упомянуть лишь об одной стороне серии моих свиданий с ним на протяжении четырех лет, поскольку она вскрывает еще одну, несомненную «ШКОЛУ»; я знаю: то, что предлагал мне доктор, как работу, предлагал он и другим (иным же – не предлагал); стало быть: намечался разряд людей, занятых тем же, чем я; не хочу сказать, что этот класс относился всецело к линии ЭСОТЕРИКИ: тут дело не в ЭСОТЕРИЗМЕ, а в СУИ ГЕНЕРИС устремлении; так – было со мною; так – было с другими; с очень многими – так не было.

Почему, – не наше дело знать.

Вот о чем хочу сказать.

С первого появления у доктора (в июне 12‑го года), он призывал меня (сперва – раз в неделю, потом – реже, все реже), ему сдавать отчет об итоге медитативной работы и о том, что она вызывает во мне: в чисто познавательном смысле, в смысле интимных переживаний, в смысле моральной фантазии; и даже: в мире просто ощущений; так сложилось, что мой первый отчет о данной мне работе вылился у меня в ряде немых схем, положений, являющих попытку и познавательно проработать итоги "УПРАЖНЕНИЙ": УЗНАНИЙ и НЕУЗНАНИЙ; кроме того: я вел особый "ДНЕВНИК" того, что, простите за выражение, я себе называл "МЕДИТАТИВНЫМ СЫРЬЕМ"; подгляды, полуподгляды, образы, полуобразы, мысли об ощущениях, ясные, невнятные, самые ощущения, иногда пренелепо показанные (в символах зарисовок) и ЯЗЫК ЗНАКОВ, особая гиероглифика (из нее позднее прорастали во вне все мои схемы, вплоть до лекционных).

Помню, как было трудно впервые тащить ЭКСТРАКТ первой недели; но сам он сказал: "Приходите через неделю: и изложите мне итоги ваших усилий". К схемам, знакам, зарисовкам, – прибег сперва я ввиду трудности мне с ним объясняться по – немецки (еще опыта не было); необходимость быть точным до педантизма – развязала не рот, а руку. К изумлению, доктор даже был рад мною предложенному языку; из материала моих же схем он выбрал нечто, прибавив свои задания, почти условия данной задачи; а через неделю мне надо было принести и решенье; с улыбкою взглянув на листы схем, в них тыкнул пальцем, мне сказав: "Будет много сложнее еще!" Я же, неся схемы, если чего боялся, так именно: познавательной сложности. Она – то и вызвала в нем жест поощрения.

16

Вы и представить не можете, с какою осмелевшею «ПРЫТКОСТЬЮ» всю последующую неделю (с утра до ночи) я, «ОБМОЗГОВЫВАЯ», вертел, сложнил свои же схемы, тронутые ретушью его; вдохновляясь его же словами, чтобы они задвигались; на следующей неделе я явился уже не с листом, а… с ПОРТФЕЛЕМ листов; и он опять внимательно со мною их разглядывал: и те, что были обращены к познанию, и те, что были экстрактом «ДНЕВНИКА», т. е. «СХЕМЫ» еще кипятящиеся в ощущениях, в хаосе первого становления.

Поскольку мой опознанный материал являл собою вид строго вычерченных рисунков с кругами, проведенными циркулем, с линиями, проведенными линейкой, где пересечения оттенялись всеми оттенками цветных чернил (фланг пузырьков угрожал столам и подоконникам), – постольку "СЫРЬЕ" было каракулями в смысле уродцев и гротесков, изображенных там с комментариями "гротесков" текста, и по содержанию, и по ужасающему нагромождению этимологических и синтаксических ошибок.

Доктор отнесся с серьезною ласкою к уродству текста; и рассматривал пристально какого – то "ЧЕРВЯЧКА" с усиками, проведенными во все стороны, характеризуя символику ощущений, его подстилающую, очень подробным, меня потрясающим комментарием; я же подозревал, что в "ВОЛОСАТО-УСАТОЙ" гусенице не только ничего не узнаешь, но – наоборот: узнаешь нечто, совершенно обратное тому, что все ЭТО должно означать; но, когда доктор без улыбки ткнул пальцем в уродливый усик и посмотрел на меня тихо серьезными глазами, сказав: "Это – ТО-ТО", для меня, точно слетела пелена: с меня самого; и то, что выглянуло, стало материалом мне в годах разгляда; так: жалкая попытка к гиероглифическому письму, подытоживающему имагинацию, превратилась в спираль, ввинчивающуюся в РЕАЛЬНОСТЬ: доктор мне вскрыл ПОДОПЛЕКУ: и сказал нечто в то время для меня важное так именно, как этого словами не скажешь… Главное: в занятиях нас с ним (пигмея – меня и гиганта – его), склоненных над столом (доктор полулежал на столе всем корпусом; я стоял и махал карандашом: "Унд виссэн зи!"[216]216
  Und wissen Sie!


[Закрыть] – в этом разглядывании уроков вспыхнуло нечто странное: точно не взрослые люди, «ХЕРР ДОКТОР» и «ПИСАТЕЛЬ», – а какие – то «ВАНЯ» и «ПЕТЯ», заинтересованные каракулями; я еще «БОЯЛСЯ» доктора; и у меня порой от страха встречи с ним – простите – сводило живот; но в ту минуту все забыл: и «ВИССЭН ЗИ» громчайше оглашало стены. Что – то детское в моргающих глазах доктора и в очерке «ДОБРОГО» носа, склоненного над «УРОДИКОМ».

Отсутствие грани меж нами в тот миг и весь жест его – жест подбора, чтобы… от будущих свиданий с ним… не СВОДИЛО Б ЖИВОТА.

Доктор в этих первых уроках лично делался как бы РЕПЕТИТОРОМ урока, им заданного: он… подсказывал; а когда уроки окрепли, – он сделался строже; и – реже звал; подчас потом заставлял меня в месяцах в поте лица готовиться к свиданию; потом – чуть не в годах вынашивать МОИ ОТВЕТЫ И ВОПРОСЫ к нему.

17

Доктор был строг весьма. И – был добр весьма. Присаживая за урок, чуть ли не уничижаясь до равного со мной тона, – он – больно щелкал меня там именно, где самолюбие – распирало. Так – например: значительно поглядывал на меня и вращая кончиком носка (его жест), он сказал раз (в тот именно период): «Один художник думал, что создал многое, имеющее значение, а он должен был создать нечто еще через 17 лет; а пока он так думал, он – много говорил; существо же одно в то именно время влезало в рот к нему; владело им». Под «существом», конечно, он разумел отсталое существо иного мира. В тоне, каким все это говорилось, был красноречивый выпад… в тогдашнего меня; я в те годы 10 лет привык себя считать чуть ли не «ВОЖДЕМ СИМВОЛИЗМА»; и я же десять лет с широко раскрытым ртом говорил; и – нате: в рот… влезло… СУЩЕСТВО!..

Больно!

И после уже в присутствии доктора охватывал страх: как бы не высунулся "ВОЖДЬ СИМВОЛИЗМА"; и в страхе этом я не раз перегибал палку: в противоположную сторону; я молчал, набрав в рот воды и там, где молчать не следовало. Наоборот: страха не было в другой линии, где я и не мечтал найти поддержки: в каком угодно количестве чертить доктору все, вплоть до… уродиков, и зная, что все это встретит в нем самое серьезное внимание.

Так с первых же личных уроков во мне изменился рельеф отношения к себе, к нему, к пути, – в сторону и большего доверия к себе в темах медитации, и в темах узнаний о своих телах; но – к меньшему доверию к опыту "ПИСАТЕЛЯ", "ДЕЯТЕЛЯ" и т. д. Доселе мне верили, как "ПИСАКЕ"; пожали б плечами, если б я их стал уверять, что могу НЕЧТО делать в связи с "КАК ДОСТИГНУТЬ"; доктор установил меж нами такую почву общения, где все стало – наоборот: потенциально заданный "ЭСОТЕРИК" вопреки всему стал проявлять следы жизни, а "ПИСАТЕЛЬ БЕЛЫЙ"… рос в землю.

Все это потрясало меня.

18

Доктор проявлял максимальное доверие к моим «АНТРОПОСОФСКИМ» смелостям: к СВОЕЙ мысли в антропософии; и с тем, большей подозрительностью относился он к привкусам моего общественно – писательского «положения»; подчас пугал меня доверием и тем, что как бы не ставил граней моим подглядам в медитацию; я не слышал от него: «Осторожнее!» А от «ДРУЗЕЙ» – слышал. От доктора я слышал: «ДЕЙСТВУЙТЕ!» Острастка раздалась уже потом: – в жестах молчания.

А в "классе" работы, о которой пытаюсь сказать, я слышал: "СМЕЛЕЕ!"

Помню сложнейшую схему, стягивающую мне задание в будущем; при ней – кривуль зигзага, стрелку, смещающую построение, долженствующее быть представленным в спиральном беге, где все – идет "ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ". И подпись: "Хиер мус этвас шопфериш махен!"[217]217
  Hier muss [man] etwas schöpferisch machen!


[Закрыть] Мне ли, со второй недели медитации, – думать о своем творчестве… в антропософии? Доктор тихо улыбнулся, – вовсе не едко, а ласково, даже с сочувствием.

19

Вот что требовал он: полной, хотя бы беспомощной, хотя бы глупой правдивости; и – чего не переносил: неправды, перед собой: явной, замаскированной, самоуничижения, сантиментализма и т. д.

Считаю, что глупой ПРАВДИВОСТЬЮ, вовсе беспомощной, оправдаемы наши с ним минуты заседаний над принесенным ему "УРОДИКОМ".

Лучше правдиво чертить "ГУСЕНИЦ", чем стянуться крахмалом позы.

Как он уличил меня раз, когда я легкомысленно перед ним натянул крахмал позы, небрежно сказав ему: "Вот Бэкон говорит" (что – не помню). – "Какой Бэкон?" – тут как рявкнет он – строжайше и не без жестокости.

Вдруг наступило тягчайшее, не прерываемое молчание: я, некогда совавший нос в Фрэнсиса Бэкона и не изучавший литературы о Роджере Бэконе, не знал точно, какой из Бэконов, что говорит (оба развивали учение об опыте); а разумел я Роджера, т. е. того, о котором мало читал; пойманный доктором и зная, что фельетонным ответом не вывернешься, да и нельзя идти на это перед тем, кто читает в сердцах, я – молчал; он же – не выручил; я – краснел; я – вертелся; он же сидел – неумолимый, суровый, давая понять, что прежде чем с кондачка говорить о БЭКОНЕ, надо одолеть ряд книг по истории культуры Англии от 13‑го до 17‑го века. А мы, писатели, строчившие и статьи, и фельетоны, – в те годы не одолевали всего этого. Стоило мне перед ним на мгновение и незаметно для себя стать "ВЕЩАЮЩИМ ПИСАТЕЛЕМ", как был сорван с кафедры – безжалостной, жестокою, твердой рукой.

М. Я., присутствовавшая при этой сцене, и видя меня, пойманного, как мышь, с невыразимою добротой посылала через стол подбодряющие взгляды, стараясь вывести из тупика (выхода – не было).

Помучив так, – он сказал тоном, как будто ничего не случилось: "Так что вы думаете, что это сказал ФРЭНСИС Бэкон?" "ФРЭНСИС" – с "ПОДЧЕРКОМ". Я же – разумел Роджера. В этом и заключался "урок"; дав его, он стал вновь добрый.

Через пять минут, отодвинув чашечку с кофе, он встал; и – вышел из комнаты; мы остались с М. Я.

Он ненавидел даже легчайшие привкусы самонадеянности (к сведению умно и вертляво жарящих сентенциями); он любил правдивую смелость; и – тут; черти ему хоть дичь (для внешних), хоть… Престола! Не станет осаживать: "Осторожнее бы вы; откуда знаете?"

Помню, на первых уроках моих с ним он отстранил один лист моих схем: не стал и рассматривать: "ЭТОГО ВЫ ЕЩЕ НЕ МОЖЕТЕ ВЕРНО ОТРАЗИТЬ В СХЕМЕ", – сказал он.

Но этот жест отстранения ничто не подсек во мне, лишь отвердив решение с ним быть правдиво смелым, ибо другое, принятое им, легло в основу "МОЕГО"; отстранение листа схем означало: "До сей черты ваши схемы – схемы над опытом, а с этого пункта они уже – "РАССУДОЧНАЯ СПЕКУЛЯЦИЯ"".

Подчеркнул это просто с деловитою, чуть шутливою добротой. И готовясь к следующему свиданию, я опять принялся со смелостью за бешеное черчение, рисование; даже – раскрашивание; до "ЗОЛОТОЙ" и "СЕРЕБРЯНОЙ" красок еще дело не доходило: они появились уже в поздней фазе, когда возникли сложности при продолжении в этом роде работ доктору: в последний раз я явился с туго набитым портфелищем, напоминающем в раскинутом виде "КАРТИННУЮ ВЫСТАВКУ А. БЕЛОГО"; следующее появление к доктору в этом стиле взывало к… ручной тележке.

20

Итак – вот еще «КЛАСС» средь многих существовавших классов; «КЛАСС» характера сдачи Штейнеру отчетов о работе и установке в ретуши к работе МЕТОДА самостоятельности; не все попадали в такой класс; я – попал; были и иные, которых он вел так именно; других вел иначе; сколько мне неизвестных «КЛАССОВ» таили эти личные работы; «КЛАСС» – эвритмии; «КЛАСС» для пасторов. И т. д. И т. д.

В "ТЕХ" классах я не был; в "ЭТОМ" – был. Я не описываю конкретно всего, вынесенного мной в одном этом классе и как "ЭСОТЕРИКА", и как "ЭКСОТЕРИКА"; скажу лишь: моя книга "ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ САМОСОЗНАЮЩЕЙ ДУШИ", писанная в 1929 году[218]218
  II s'agit en fait du projet d'achèvement de l'oeuvre, le présent texte ayant été rédigé de décembre 28 au 4 janvier 1929.


[Закрыть], началась в 1913 году, как познавательное оформление в зерне первой недели «работы» Штейнеру. Моя попытка – лишь намекнуть, почему мы временно старались не отлучаться от доктора: сидеть при нем; издали казалось без дела; на самом же деле – «ХЛОПОТ ПОЛОН РОТ». Мы учились всему тому, о чем говорю, и многому другому.

Потом учились – "НЕ УЧИТЬСЯ", а отъезжать и быть без него.

Если я и упомянул внешне и о своем "ЛИЧНОМ КЛАССЕ" в первых годах у доктора, так это потому, что в нем для меня – сплетение ТЕМ: 1) изучения литературы, 2) тренировки внимания, 3) познавательного оформления медитаций, 4) сведения всего этого в ЦЕЛОЕ, как связь линий "ЭСО" – с "ЭКСО". Тут вынашивался и личный опыт о телах, и моя книга "О Гете"; креп собственный подход к антропософии именно в этих заходах к доктору и в его толчках к собственному чтению фактов, напоминающих позднее едва ли не ОТТОЛКИ от него.

Считаю постановку "СВОЕГО" антропософского голоса делом рук доктора.

21

Так он рождал меня в потугах к самостоятельности; так он рождал скольких! Каждого – по – своему.

Об этом "ПО-СВОЕМУ" и хотелось лишь здесь намекнуть.

22

К описанным, если не классным занятиям, то все же ЗАНЯТИЯМ с доктором были привлечены иные из нас; я знаю случаи: люди, владевшие рисунком и кистью, закреплявшие нечто от имагинации, медитаций, – вели дневники рисунков (и я своими «УРОДЦАМИ» к ним примкнул); отчет был регистрацией в рисунках с ними бывшего; доктор давал драгоценные разъяснения; учил по тональности красок и целому линий определять связь имагинативных «отпечатков» с особенностями в строении эфирного и астрального тела; этим поворотом внимания от «МИСТИКИ» рисунка к его ФИЗИОЛОГИИ он менял рельеф внимания учеников, подчеркивая: нечего еще говорить о прямом касании существ духовного мира: касание это происходит не непосредственно; лучше говорить о промежуточных проводах касания, ибо вздрогнувшее «око» видело не «СУЩЕСТВО», а, так сказать, нажим «СУЩЕСТВА» на соответствующий орган эфирного тела, реагировавший вспыхом цветов и форм; при оживлении эфирного тела лопасти тела, эмансипируясь от чувственности, получают возможность иметь контакт с существами, не имеющими физического тела, но – эфирное (стихийные духи, ангелы). Задания ученика: 1) в умении сквозь чувственное восприятие прощупать его в изнанке контакта с эфирным телом, 2) в умении отделять эти пласты для осаждения в сознании образов, 3) в умении не отнести ОБРАЗ восприятия к существу его; образ – чувственная субъекция, движимая субъекцией вздрога эфирного органа, этой пуговки звонка при нажиме «РУКИ». Теоретически в книгах доктора все указано; практически же, имея ОБРАЗЫ внутри своей медитации, или трудно удержаться в границах трезвости, чтобы увидеть вместо существа – эфирный ритм в «фантомной»[219]219
  Le terme «fantôme» ou «corps de torces» désigne la partie supra – sensible de l'être humain, selon laquelle s'organise la matière pour former le corps physique visible.


[Закрыть] форме, соответствующей ГОРЛУ, ПЕЧЕНИ, КИШКАМ ТЕЛА; людям же ариманизированным трудно верить, чтобы субъекция их все же была НАЧАЛОМ ТОГО МИРА (не СУЩЕСТВОМ – сигналом существа в организме). Люди ж люциферические тут именно, впадая в экстаз, слишком верили действию знака в них, смешивая знак с его духовным источником.