Текст книги "Бросок за мечтой (СИ)"

Автор книги: Андрей Балабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

   – Во славу Университета Наук Ауры – приветствие!

   Сотни раскрытых ладоней взметнулись вверх.

   – Сесть!

   Слитный шорох ознаменовал окончание ритуала. Кое-кто, включая Эон Ли, бывал весьма недоволен творящимся в храме наук "мракобесием", но и такие люди не смели в открытую нарушать порядков, установленных семь столетий назад.

   Распорядитель сделал шаг в сторону, и вперёд выступил Великий Магистр – сухонький старичок в чёрной хламиде, украшенной алыми лентами. Гул приглушённых разговоров угас под тяжёлым взглядом.

   – Товарищи! Студенты! Друзья!

   Магистр взял паузу, ещё раз обводя аудиторию глазами, укрытыми под кустами бровей.

   – Я буду не краток, а очень краток. Сегодня вы перестанете быть студентами и станете выпускниками, полноправными и достойными членами общества. Большинство из вас, если уж быть совершенно точным. Начать оглашение результатов!

   За его спиной, во всю сцену, засветилась проекция. На ней появилась первая надпись, и синтезированный голос тут же продублировал:

   – Первое место, тысяча баллов! Шрёзер Бертольд Вергоффен, факультет Механики!

   – Первое место, тысяча баллов! Марина Альс, факультет Искусства!

   – Второе место, девятьсот девяносто девять баллов! Альвин Мирро, факультет Физики!..

   Римм расслабился лишь после того, как звонкий механический голос, не меняя интонации, отчеканил:

   – Семьдесят третье место, девятьсот тридцать четыре балла! Римм Винтерблайт, факультет Механики!

   – Семьдесят третье, а? Ты неплох.

   В словах Эон Ли звучал сарказм, который оставалось только проигнорировать. Римм припомнил визит к магистрам факультетов – своей Механики и Искусства, где имела счастье учиться Ли. К пересдаче их, конечно же, допустили, но и шанса поиздеваться над незадачливыми студентами мэтры упускать не желали: пересдача была объявлена открытой, с участием зрителей, преподавателей и магистров. Римм выбрался с неё шатаясь и слегка изменившись в лице, напугал стайку студенток первого круга и одолел литр лимонада в буфете. Результат выше восьми сотен баллов казался ему тогда недосягаемой сказкой, так что радость от оглашённых цифр не могла испортить даже кислая физиономия Эон Ли, оказавшейся на шестьсот третьем месте в общей таблице.

   – А теперь, мои дорогие, позвольте сделать важное объявление.

   Трёхчасовое прослушивание результатов утомило даже Великого Магистра. Голос его сделался тише, а усталость, смягчив острые грани слов, вновь явила собравшимся зыбкую тень очарования, собиравшего некогда полные лекционные залы. Римму показалось, что бессменный владыка Университета Наук преобразился даже внешне, позволив частичке души выглянуть из-под скорлупы – по крайней мере, взгляд Магистра больше не давил своей тяжестью, а морщинистое лицо перестало выглядеть маской судии грешников.

   – В этом году нашему университету предстоят серьёзные перемены. Гражданский совет Ауры недоволен нашей работой и выдвинул определённые требования... которые мы, конечно же, постараемся свести к минимуму. Тем не менее, Университет является частью общества и не может не подчиняться его решениям – в особенности тем, что не затрагивают наши неотъемлемые привилегии и права. Итак, с прискорбием сообщаю, что стажировка в Экипаже постоянной готовности, начиная с текущего года, отменена.

   Разочарование. Праздничный торт оказался жалкой подделкой, исполненное желание развеялось со звоном будильника, упала и разбилась коробка с игрушками, увидеть которые больше не доведётся... Будущее в одно мгновение утратило яркие цвета, став унылым и скучным.

   Римм глубоко вдохнул, стараясь погасить чувство детской обиды на Магистра, Гражданский совет и весь мир, отказавшийся соответствовать ожиданиям. Новость вызвала разговоры и суетливое движение среди сотен выпускников, наполнявших аудиторию, но сожаление об утраченной возможности испытали немногие. Большинство лиц выражали недоумение, удивление, интерес, даже радость оказалась не столь редка в этой гамме, и при виде неё Римм неожиданно для себя испытал незнакомое раньше чувство: отвращение к человеку. Какое-то время он пытался разобраться в себе, но жгучая смесь эмоций продолжала бурлить, игнорируя доводы рассудка о том, что для "опоздавших", кому не хватило места на избранном факультете, это, может быть, наилучший путь.

   – Благодарю за внимание. Все свободны.

   – Встать!..

   ***

   Сладостное звучание флейты. Голоса прошлого манят, шепчут, прячутся за неторопливым шелестом прибоя, завораживают и гаснут, оставляя душу, уже готовую понять тайный смысл, в нехоженых дебрях памяти. За плеском волн чудится дыхание океана – безбрежность и спокойная мощь заключены в оправу берега, усыпанного галькой и валунами.

   – Маленький человек, – говорит океан, – что ты видишь?

   – Я вижу небо, лес и много воды. Я вижу холмы и горы, я вижу течение рек и звёзды над облаками.

   – Нет, маленький человек, ты мало видишь вокруг себя. Смотри дальше, смотри насквозь!

   – Я вижу взлёт и падение, конец и начало. Жизнь, которая зло, и смерть, которая благо, правду, которая станет ложью, и ложь, которая станет правдой. Вижу людей и нелюдей, власть и любовь, границы и дороги, вселенную и огонь разума в её пустоте!

   – Нет, маленький человек, и далеко ты смотришь, и широко, но никак не можешь прозреть. Смотри же, смотри ещё!

   Но нет говорящего океана, только сон оставил лёгкую дымку да вкус тревоги.

   Голоса... Сколько же их, чужих, весёлых и грустных! Одни похожи на приоткрытую дверь в летнее счастье, из-за которой доносится запах фруктов и льются солнечные лучи, другие – всё равно, что шелест страниц в библиотеке, где книги пахнут тайнами, а за окном розовеет закат, третьи напоминают полёт ветра, колышущего верхушки душистых трав, четвёртые – небо в те мгновения, когда облака уже решили пролиться дождём, но ещё не договорились, в какой момент подарить земле свою влагу... Голоса зовут, обещая тысячи, миллионы, миллиарды миров, которые не описать словами, только увидеть, только почувствовать, принять душой и вдохнуть, навечно оставляя в себе...

   Оставляя в них самого себя.

   Флейта взвизгнула, умолкла, время лишилось точки опоры и замерло, повиснув цепочкой стеклянных мгновений-шариков, и на изломе высшей точки молчания грянул, ломая реальность, снова толкая мир из прошлого в будущее, исполинской силы хорал. Его мощь с лёгкостью демиурга сотворила бескрайнюю равнину под серым небом, взлетела и потянула за собой землю, вспучивая её колонной, выше гор и чернее ночи. Колонна росла, ширилась – и вот уже пирамида, сверкая гранями, стоит посреди равнины, и смирил свою власть неведомый хор – только с вершины новосотворённого монумента льётся одинокий голос, пронзительный, нежный... страшный.

   В нём сон и покой. В нём вечность и горизонт. В нём тьма, в нём искорки звёзд, в нём то, что было раньше, чем рождение света, и то, что будет после его конца. В нём окончательный смысл бытия, превращающий движение в точку. В нём счастье...

   – Разум – это крепость на границе между реальностью и безумием.

   Чья-то фраза грубо перебила чарующую песню и потянула за собой ниточку мыслей.

   – Разум – это синоним Бога, – сказал Римм на удивление твёрдо, разрушая чужую магию.

   – Человек есть наивысшее состояние разума, – одобрил кто-то его усилия.

   – Человек есть движение от хаоса к созиданию, – продолжил он, изо всех сил раздирая тенета дьявольской мелодии.

   – Жизнь – процесс реализации потенциала творения, вектор которого направлен в будущее! – выкрикнули они хором, заставив чёрную пирамиду дрожать.

   – Жизнь бесконечна, как бесконечен процесс познания! – теперь прервался и голос, прославляющий абсолютное ничто, сбился, расстроился, снова попытался возвыситься, но Римм и его неведомый спаситель растоптали эти попытки новыми строками Катехизиса Человека, вбивая их, словно колья:

   – Смерть представляет собой лишь вероятность погружения вселенной в океан хаоса!

   – Смерти не существует, пока человек её не признает!

   – Вечность не закончится никогда!

   Римм открыл глаза.

   ***

   Погружение далось нелегко, оставив на память ноющую боль во всём теле, тяжесть и тошноту. Кушетка отдавала прохладой, и Римм прижал к ней ладони, восстанавливая ощущение реальности бытия.

   – Не шевелись.

   К руке прикоснулось что-то холодное, и боль стала нехотя отступать, прячась в глубине тела. Противная тяжесть, к сожалению, не исчезла – Римм знал, что это психосоматический эффект, бороться с которым предстоит самому, не полагаясь на медицинские костыли.

   – Плохая была реакция, но теперь уже всё в порядке, – произнёс над головой доброжелательный голос, в котором угадывались знакомые нотки. – Встать можешь?

   Организм отозвался на вопрос немым стоном, но активность всегда была лучшим лекарством от последствий неудачного погружения, поэтому Римм заставил себя кивнуть, напрягся и рывком вздёрнул тело, придав ему вертикальное положение. Волевым усилием подавив стон, он разлепил глаза и уставился в стену, медленно плывущую куда-то влево, но почему-то не уплывающую. Хотелось упасть обратно, однако падать было нельзя, пусть даже молоточки в голове выстукивают марш, а желудок, судя по ощущениям, приобрёл форму и плотность булыжника. Через минуту стало немного легче – ровно настолько, чтобы позволить себе осмотреться. В поле зрения поочерёдно вплыли зеркало, изящный стол, пустая кушетка, слепяще-белый прямоугольник окна и наконец – участливое лицо, увенчанное ёжиком русых волос. Лицо изобразило улыбку и отодвинулось, превратившись в мужчину лет тридцати, одетого, по традиции, в белый халат врача.

   – Владислав?..

   Римм просипел имя и был тут же вознаграждён стаканом прозрачной жидкости, которую с удовольствием выпил.

   – Молодец, вспомнил.

   Владислав плюхнулся в кресло и подкатился поближе.

   – А теперь расскажи мне, как тебя зовут и кто ты есть, хорошо?

   Его лицо выражало такой неподдельный интерес, словно вместо Римма на кровати сидел, как минимум, говорящий медведь.

   – Конечно, доктор. Я – зримое воплощение Ахура Мазда, творца сего мира, явленное вам, дабы вознести Благую Веру из мрака забвения. Впрочем, вижу, что передо мной закоренелый друджвант, ибо кто ещё станет мучить допросами несчастного студента, только-только пережившего сеанс адаптации?

   – Потому и мучаю, мудрый господин, – развёл руками палач в белом халате. – Может быть, назовёте хотя бы имя вашей земной оболочки?

   – Римм Винтерблайт, двадцать шесть лет, выпускник факультета Механики, бог... Устроит?

   – Вполне. Ваша божественность запомнила что-нибудь из сеанса?

   – Нет. Ничего. Разве что страх... Был страх, и ещё кто-то мне помогал. Но кто, где, в чём... Ничего не помню.

   Доктор внимательно посмотрел Римму в глаза, потом – на экран медицинского терминала и, наконец, кивнул.

   – Хорошо. Недомогание продержится около получаса. Ты, надеюсь, тоже продержишься, – он усмехнулся и помахал рукой. – Свободен, Ахура Мазда.

   ***

   – В "Пик вечности"!..

   – ...в качестве демонстратора спроектировал танк. Проектирование не зачли, зато приняли как самостоятельную работу по истории культуры...

   – ...думал, будет сложнее. Теперь в лабораторию, оттуда уже прислали письмо...

   – Сначала по магазинам, специально нарисовала кучу дизайнов... Да, и для вас... Нет, не такие страшные, как тогда!

   – На неделю, как минимум. Потом – даже не знаю...

   Город принимал бывших студентов, раскрыв объятия светлых улиц. Римм стоял в потоке людей, слушая обрывки разговоров, но праздничная суета, кружась водоворотами улыбок и яркой одежды, не задевала его, оставаясь чужой, почти эфемерной. Он оглянулся назад, туда, где главная башня университета, блестя витражами стрельчатых окон, вздымала шпиль над зеленью парка. Внутри колыхнулся огонёк ностальгии – шесть лет жизни были связаны с этой башней, с низкими, просторными корпусами, с подземными лабораториями и яркими фестивалями, с бронзовыми драконами на коньках крыш и со статуей Афины в центре фонтана, которую шутники с факультета Искусств то обнажали сверх меры, то облачали в рыцарские доспехи.

   Улыбнувшись на прощание, Римм зашагал к распахнутым настежь воротам, но, оказавшись рядом с коваными створками, снова остановился. Надо было сделать последний шаг, оставить за спиной розовую плитку дорожек, раскидистые каштаны, вишни и клёны, стать, наконец, автономным членом общества, каждый день совершая выбор, каждый день формируя новое завтра, но именно этот символический шаг оказался невероятно труден. В университет можно вернуться, можно построить новую связь между человеком по имени Римм Винтерблайт и древней, но вечно молодой общностью, только связь эта будет иной, и он, Римм, тоже будет иным – потому что прошлое недостижимо, а будущее, как всегда, беспощадно.

   Так и стоял он в самой середине ворот, не замечая окружающих и сам не замечаемый ими, унылый, словно покинутый всеми призрак, стоял до тех пор, пока кто-то не ухватил его за руку и не проволок несколько метров, вытащив за пределы ограды.

   – Ты чего тут стоишь?

   Эон Ли успела переодеться в сияющей белизны майку и шорты, и, похоже, отнюдь не страдала тоской по прошлому. Пряди светлых волос выбились из её причёски и золотились, подсвеченные послеобеденным солнцем, перекинутый через плечо рюкзачок и кроссовки на загорелых ногах завершали образ воплотившегося в человеке лета, застывшего на мгновение с вопросительно приподнятой бровью.

   – Думаю.

   Это было правдой, а лучшего ответа под её взглядом Римм придумать не смог.

   – Похвально. Но не сегодня. Я-то в медпункте задержалась, а ты?..

   – А я?.. Мы что, куда-то спешим?

   Ли всплеснула руками.

   – Уже нет. Ответь-ка, Проклятый, ты чем слушал, когда мы с Ирвин, Марой и Веглесом обсуждали, где будем праздновать окончание? Ты ведь рядом сидел, а?!

   Признаваться в том, что слышал каждое слово, но не принял сказанное на свой счёт, а потом и вовсе выкинул из головы, в такой ситуации было подобно смерти. Римм покорно склонил голову, всем своим видом выражая смирение – если уж в ход пошло старое прозвище, придуманное во время словесных поединков на уроках мёртвых языков, негодование Ли в самом деле надо гасить.

   – Ясно.

   Её возмущение улеглось, оставив после себя смесь жалости и смирения с неизбежным.

   – Так ты поедешь?

   – Куда? – удивился Римм. Просительные нотки в голосе Эон Ли окончательно сбили его с толку.

   – На Солер. У нас, как выпускников, приоритетное право посещения на неделю.

   – Поеду.

   Он сделал усилие, и плотина внутри сломалась – мысли и чувства снова потекли свободной рекой.

   – Солер – слишком сильное искушение даже для меня, а ведь я знаю толк в искушениях!

   – В самом деле?

   – Ага. С тех самых пор, как мы вылезли из подземелий, меня не покидает ощущение, что нас разыграли, причём успешно. Искусили какой-то тайной.

   – Я сейчас искушу тебя зубами, и больно. Час на сборы, час! Пока транспорт не отключили!

   ***

   – В этом году Песню ветра собираются исполнить более миллиона человек. Второго июня, в десять часов, будет полностью отключён персональный транспорт, поэтому рекомендуем отправиться к избранным вами районам пребывания заранее. Районное отключение транспорта внутри пределов Альбарии и Санкторума произойдёт в восемнадцать часов сего дня. Региана будет отключена двумя часами позднее. В день Песни ожидается ясная, прохладная погода.

   – Гражданский совет уведомляет: с текущего момента активный уровень Социального кодекса понижается на один слой. Новый активный уровень – 3-А. Упрощённые процедуры бытия вступают в силу автоматически. Совет желает вам успехов на пути построения счастливого и гармоничного общества.

   Полотнище стереопроекции, развёрнутое над проспектом, сменило веснушчатое личико диктора видом золотых полей под безупречной чистотой неба. Автоплатформа влетела прямиком в идиллический пейзаж, пронзила его и устремилась дальше – мимо бело-зелёных террас, прочь от города, туда, где блестело, маня простором и свежестью, озеро Солер, мечта каждого студента и самое популярное место Ауры – популярное настолько, что единственное подчинялось контрольно-пропускному режиму.

   Друзья устроились в задней части платформы, лениво перебрасываясь фразами и поглядывая на проплывающий внизу пейзаж. Посмотреть было на что: речушки, холмы и рощи Экопарка, живописные, будто перенесены прямиком из сказки, переходили на горизонте в бескрайнюю равнину, царство седой травы и вечного ветра. Увидеть эту картину с высоты можно было, лишь отправившись на Солер – доступ в сам Экопарк осуществлялся только индивидуальным транспортом, так что возможность полюбоваться природой Ауры сверху выдавалась нечасто.

   – Смотри, вон там дворец Владыки, он прекрасен!

   – Спокойно, Гвин. Ты перевозбудилась.

   – Дозволено сие. Не будь столь скучным, Солнце.

   Римм посмотрел за борт – никакого дворца, разумеется, там не было. Перевёл взгляд на говорящих – те сидели напротив него, распивая незнакомый лимонад из большой бутылки. До того они странным образом ускользали от его взора, хотя парочка была весьма колоритна – не заметить таких при посадке на автоплатформу, да и потом?.. Юноша – по крайней мере, Римм решил считать его таковым, хотя и затруднился определить возраст – носил свободную белую рубашку и рассеянно улыбался, что-то отвечая своей спутнице. Стоящие дыбом волосы цвета платины блестели на солнце, словно настоящий металл. Девушка рядом с ним выглядела и того страннее: длинное белое платье, очень бледная кожа и фиолетовая лента на лице, закрывающая левый глаз. Второй глаз, пронзительно-зелёный, уставился вдруг прямо – наблюдателя заметили и теперь тоже с интересом рассматривали. Не потупиться под этим взглядом стоило больших трудов, но он справился и заслужил улыбку – такую нежную, что невольно улыбнулся в ответ.

   – Привет, Римм Винтерблайт. Ты нам известен – правда, Тайо?

   – Вполне. – Теперь на Римма смотрели уже три глаза. – Мы рады тебя встретить, хоть и не знакомы. Хочешь?

   Он машинально взял протянутую бутылку и сделал глоток – напиток непривычно горчил.

   – Спасибо. Вы тоже были на выпускной церемонии?

   Двое переглянулись.

   – О да, мы были там, – почти пропела та, которую звали Гвин.

   – Я бы сказал – бывали, – добавил Тайо. – Вкусный лимонад?

   – Довольно странный.

   – Это хорошо. Мы странность любим, с ней тоска отступит.

   – А вы откуда? – ощущение от беседы напоминало ему что-то до боли знакомое. – Вы ведь тоже – последний выпуск?

   – Сказать по правде, не совсем последний...

   – Или совсем и вовсе не последний. Но выпуск – это правильное слово, оно точно весьма. Прощай же!

   Они синхронно рассмеялись, вставая с мест – платформа причаливала к ажурной башенке терминала.

   – Ты их знаешь?

   Эон Ли с интересом смотрела в спину удаляющейся паре.

   – Скорее, они меня. Лимонадом вот угостили, – он потряс бутылкой и сделал большой глоток. Неожиданно почувствовал головокружение и едва не упал – девушка ухватила его за плечо.

   – Ты чего?

   – Не знаю. Лимонад, правда, какой-то странный. Как и они.

   – Ты сам по странности чемпион. Идём купаться, день ещё не окончен!

   ***

   Промелькнул хороводом огней и красок тёплый солерский вечер. Закончились танцы, стихли многоголосый смех, плеск воды и музыка. Медленно накатывающие на берег волны принесли с собой глубокую ночь – для кого-то тихую и спокойную, для кого-то – полную тайны и волшебства. Вслед за бархатной темнотой явился неумолимый рассвет – прорезав лучами занавес, он вышел на сцену, блистая золотисто-алым облачением и возвещая начало нового дня.

   Пробуждение вышло очаровательным. Свежее дыхание ветерка, прилетавшее с водной глади, развевало занавески. Ласковый утренний свет заглядывал в окно, расцвечивая наполовину свесившуюся с соседней кровати спящую Эон Ли. Мир дышал ожиданием: наступал день Песни.

   Песня ветра. Волшебное воспоминание пятилетней давности: море радостных лиц, шум толпы, похожий на шум прибоя, и голос... Голос почему-то не вспоминался. Римм скатился с постели, пощекотал обиженно мяукнувшую Эон Ли и отправился в душ. К тому времени, когда друзья поднялись на крышу санатория, свободные площадки вокруг уже начали заполняться народом. Словно море белых цветов, колышущихся от ветра – на крышах, площадках, галереях, на дорожках, автоплатформах и склонах – стояли люди. По всей Ауре разворачивались огромные стереопроекции, на которых был виден солерский берег – полоска пляжа, слепящий круг солнца над горизонтом и серебряная вода. По всей Ауре тысячи и тысячи готовились подхватить мелодию песни, которая станет символическим планом для всего человечества на следующие пять лет.

   Римм во все глаза смотрел на водную гладь. Подкова комплекса глядела на юго-запад, солнце вставало чуть в стороне, серебря волны, и там, над озёрным простором, вдруг появилась белая точка, сверкнула в утреннем свете и полетела к берегу, с каждым мгновением становясь всё больше. Сердце замерло в предвкушении чего-то необычайного, в совершенно детском, чистом восторге – все мечты, надежды, стремления соединились в этой белой звезде, явившейся осветить дорогу таким непохожим на неё людям.

   Невесомыми полотнищами развернулись в воздухе стереопроекции – на них видна стала изящная платформа, стремительная, крылатая – на самом носу которой, раскинув руки, застыла девушка. У Римма перехватило дыхание. Его вчерашняя зеленоглазая знакомая взирала на Ауру с пьедестала Исполнительницы. Исчезла куда-то смешливая лукавость во взгляде, исчезла фиолетовая лента с левого глаза, светлые волосы развевались вольно и величаво, белые ленты, обвивающие короткое платье, танцевали с ветром, и не человеком сейчас казалась она, а настоящим ангелом или богиней, так совершенны были черты её образа.

   Кто-то схватил его за руку – Римм не сумел отвести глаз, но услышал яростный шёпот Эон Ли:

   – Это же она, та, с кем ты болтал вчера во время полёта! Как она там очутилась?

   – Наверное, она и была...

   В этот момент стихли все звуки, словно выключил кто-то и птиц, и голоса людей – остался только ветер, свободно шумящий в кронах деревьев. Римм тоже замолчал – это ощущение было сильнее него, ощущение чрезвычайно важного мига, когда нервы натянулись струной и готовы зазвучать в такт острому желанию неизведанного доселе чуда.

   Тишину прорезал тихий, звенящий голос. Он снизошёл с неба, сплёлся с ветром, пронзил, повлёк за собою – чистый, текучий, но в то же время сильный и строгий. Всё сильнее и сильнее, нарастая, требуя, поднимаясь – расцвёл он, наконец, кульминационной нотой темы, задающей направление для всей песни. И волна за волной, от пляжей Солера, через леса Экопарка, по жилым районам, по улицам и площадям, тысячи голосов подхватывали эту ноту, вливались в песню, и песня эта, как могучий прибой, как ветер и дождь, летела из края в край, пока вся Аура не зазвучала в едином порыве, звонко, грозно и радостно.

   Песня звала на бой.

   ***

   – Рютше, что это?!

   – Андерс, я понятия не имею. Это не та исполнительница. Мы пытаемся выяснить...

   – Да бездна с ней, с исполнительницей!

   Председатель Гражданского совета вскочил с кресла, сидя в котором наблюдал начало Песни, и заметался по кабинету. Ноздри выдающегося носа яростно раздувались.

   – Тема! Она взяла не ту тему! Почему звучит "Борьба", когда давным-давно была утверждена "Гармония"? Кто это допустил, и, главное – как?

   – Успокойся, Андерс. Произошла ошибка. Досадная, но с кем не бывает? Ничего такого, чтобы бить в барабаны.

   – А вот коллега Рютше так не считает, – ядовито заметил председатель, садясь обратно на своё место. – Коллега Рютше, как глава Социального комитета, в отличие от вас, Хайнц, понимает, что случайностью такое событие быть не может.

   – И чем же оно быть может, по-вашему? Хулиганством?

   – Диверсия, Хайнц! Это самая настоящая диверсия, подрывающая устои общества. И когда – в момент снижения уровня Кодекса!

   – Ты бредишь, прости уж за прямоту. Я не считал нужным поддерживать твой авантюризм в отношении социальных преобразований, но и не выступал против, когда ты носился с идеей "гармонизации". Теперь мне кажется, что я поступил глупо.

   Андерс Свенссон исподлобья взглянул на оппонента, скептически хмыкнул и отвернулся. Давние антагонисты, они с Хайнцем и внешне разительно отличались: поджарый, суховатый глава Комитета развития, эпилированный и с аккуратным кружком волос на макушке, являл собой почти полную противоположность мощной фигуре председателя, чья атавистическая борода вот уже на протяжение многих лет являлась предметом всеобщих шуток.

   На экранах летела песня. Свенссон морщился, Хайнц взирал на происходящее с отстранённым любопытством, и только высокая, угловатая фигура Рютше вертелась среди активного инфополя, собирая информацию и координируя действия подчинённых, пытающихся понять, что за мистика творится на озере Солер, обычно столь безмятежном.

   Смолк волшебный голос неведомой исполнительницы, рассеялись толпы певших вместе с нею людей, однако советники не расходились. Зашёл, да так и остался, глава Структурного комитета, тянулись минуты, но информация поступала жалкими крохами.

   – Никаких сбоев в работе аппаратуры, обеспечивающей исполнение Песни, не обнаружено. Вмешательства не было.

   Рютше устало вздохнул, отключаясь от своего терминала.

   – То есть как?

   – Вот так. В назначенное время исполнительница прошла к платформе, алгоритм исполнения был активирован и... и всё. Она спела, адаптивная техника её поддержала.

   – Вы выяснили, кто это был?

   – Нет. Исполнительница скрылась, задержать её, разумеется, никто не пытался. Мы, правда, нашли оригинальную исполнительницу, избранную Социумом. Она спала.

   – Она что?..

   – Спала. Вчера допоздна пила с какими-то знакомыми лимонад, а потом уснула.

   – Рютше. Вы что, решили над нами поиздеваться?

   – Ох, Андерс. Я до смерти устал. Это её слова: "Пили лимонад, потом я уснула".

   – Это какой-то бред.

   – Это молодость, Андерс. Познакомилась с красивым юношей, волосы – платина, милый и обаятельный... Вы как хотите, а я пошёл.

   ***

   Глава 2. На краю горизонта.

   Чёрные мундиры с красной оторочкой. Чёрные кресла с прямыми спинками. Круглый чёрный стол, в полированном камне которого светятся огоньки созвездий. А ещё – чёрное небо, укрывшее своим куполом странное помещение на дне колодца, выточенного в толще скал.

   Голоса. Каждый голос живёт своей, уникальной жизнью. Тон его, звучание, сила, мелодика – всё подчинено одной цели: не слиться с другими, не зазвучать в унисон – и при этом ни один не заглушает другой, и кажется, что они невесомыми спиралями вьются друг возле друга, переплетаясь, но оставаясь независимыми.

   – Начну без предисловий. Мы достигли цели и должны принять решения, которые позволят завершить сей труд с успехом. Астрокоммандер, твоё слово.

   – Слушаюсь, актор. По существу вопроса: мы войдём в пределы астропаузы в течение ближайших ста часов. Защитные слои полностью развёрнуты. Требуется согласованное решение на начало активного торможения. У меня всё.

   – Технокоммандер?

   – Двигательный контур полностью готов к началу манёвра. Запас массы в пределах 3.07 – 3.08 минимально необходимого. У меня всё.

   – Биокоммандер?

   – Состояние внутренней среды стабильное. Обеспечивается максимальная степень защиты от воздействия пограничной среды. У меня всё.

   – Социокоммандер?

   – Состояние вверенного мне общества вызывает опасения. Налицо дегенеративные тенденции, которые могут поставить под угрозу завершение всех необходимых процедур после физического достижения цели. Требуются направляющие воздействия на границе или за пределами границы наших полномочий. У меня всё.

   – Биокоммандер, доложи о статусе цели.

   – Повинуюсь. Статус подтверждён и уточнён. Параметры атмосферы в пределах допустимых отклонений. Наличие водяного пара подтверждено. Температура у поверхности допускает существование воды в жидком состоянии. Существование местных форм жизни допустимо. Предварительный индекс обитаемости – 0.91.

   – И наконец, последний доклад. Астрокоммандер, данные сканирования на техногенную составляющую.

   – Слушаюсь, актор. В ходе пассивного сканирования в радио– и оптическом диапазонах зафиксированы сигналы, которые можно интерпретировать как искусственные. Характер сигналов позволяет предположить, что они являются побочным продуктом функционирующего технологического оборудования. Тем не менее, строго модулированных передач не обнаружено, поэтому вероятность ошибочной интерпретации полученных данных относительно высока.

   – Заключаю: следует немедленно начать выполнение процедур торможения. Следует немедленно активировать протоколы безопасности уровня "Встреча". Следует принять все зависящие от нас меры для консолидации общества до достижения гипотетической кризисной ситуации. Дополнения? Дополнений нет. Перевожу уровень формализации совещания на обычный.

   – Уфф. А можно мундиры снять?

   – Не наглей, Кинан. Тем более, тебе он идёт.

   – Как мёртвому бантик...

   Пятеро откинулись на спинки кресел – насколько можно было откинуться там, где сама конструкция препятствовала всякому расслаблению. На столе появились прозрачные бокалы.

   – Итак, Тайо задал нам маленькую задачу. Я не требую от непрофильных специалистов предоставить мне варианты решения, но буду рад, если вы над ней поразмыслите. Тем более, что Кинан и Гвин уже занимались данным вопросом.

   – Я бы желал узреть сформулированное ядро проблемы.

   Технокоммандер подался вперёд, сцепив руки перед лицом.

   – Всенепременно. Милый Тайо, озвучь, пожалуйста, данные по динамике расхода социальной энергии при подготовке выпускников Университета.

   – Слушаюсь, актор.

   – Эй, Виндик! К чему эти церемонии? Если ты хочешь продемонстрировать важность момента, то будь уверен – мы все осознаём её и без твоих высокопарных речей. Ещё заставь нас зачитывать полные доклады по своим секторам – станет совсем абсурдно.

   – Хорошая идея, астрокоммандер. Я устал. Мне хочется слышать живые голоса.

   – Ты их не заслужил! Одно лишь Царство мёртвых пребудет твоей отрадой.

   – Так мне озвучивать данные?

   – Нет!

   – Да! Кинан, молчать! Лишу сладкого.

   – Итак, в течение семидесяти двух лет после старта коэффициент расхода социальной энергии, по модели Облинского, снизился от одной целой двадцати восьми сотых до единицы. В следующие два столетия его среднесрочная величина равнялась нолю целых восьмидесяти двум сотым, на пике падения – нолю целых шестидесяти одной сотой. Таким образом, Университет генерировал избыточную социальную энергию, которую в условиях Ауры приходилось частично утилизировать. Начиная с 311 года коэффициент стабильно повышается, составляя к настоящему моменту три целых шестьдесят четыре сотых. Согласно принятой модели, при коэффициенте более пяти начинается распад общественных механизмов. Этого уровня, при сохранении текущей динамики, мы достигнем в течение ста восьмидесяти лет.