Текст книги "Бросок за мечтой (СИ)"

Автор книги: Андрей Балабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

   Эон Ли. Счастье в глазах. Эон Ли. Солнце, в котором полыхают её светлые волосы. Эон Ли. Убить. Своими руками вонзить нож себе под рёбра. Стереть свою душу. Остатки воспоминаний. Разрушить до основания, до голого металла, на котором уже не вырастет сад.

   Кто-то смутно знакомый, шедший навстречу по коридору, вдруг шарахнулся в сторону. Неважно. Приказ или чувства? Долг или вывернутая наизнанку память?

   Ответ известен.

   Римм провёл рукой по лицу, отгоняя подступивший туман. Заказал у ближайшего терминала успокоительное, выпил, подождал немного, пока кислая газировка донесла свой яд до кровеносных сосудов.

   Боль ушла, оставив равнодушную пустоту. Всё лишнее – отбросить. Есть приказ. Есть... особые обстоятельства. Возможно, стрелять не понадобится, возможно, хватит одних лишь слов. Они ведь давно друг с другом не говорили. Очень давно. И теперь придётся.

   Продолжая движение к полётной палубе, Римм составлял список боевой группы. Кинан уже передала в его распоряжение текущие психопортреты готовых к вылету пилотов первой и третьей эскадр, оставалось лишь выбрать тех, кто в критическую секунду не дрогнет – если это вообще можно предсказать в тот момент, когда рушатся все устои семисотлетнего общества.

   Человек убьёт человека.

   Шейд? Отпадает. Сил у неё, быть может, и хватит – в хрупкой оболочке прячется стальной дух – но нет ни малейшего желания испытывать её на прочность. Пятнать соучастием в убийстве. Пусть это будет маленькой слабостью коммандера флота. Вряд ли кто-то узнает.

   Кройцер – прекрасный боец-рукопашник. А ещё – очень добродушный. Физическая мощь ему не поможет.

   Стоп, стоп. Не так. Думай от противного: кто вообще похож на убийцу? Он, Римм Винтерблайт – наверное. Близняшки, Эльга и Эльза! Обе так и не забыли о смерти Вергоффена, обе первые в тактике наземного боя... И очень, очень недобрые. Цинично, но делать нечего. Кто ещё? Кто любит мрачноватые шутки и без стеснения говорит о мёртвых? Аркадия Росса. Проверена в условиях, приближенных к боевым. И оттуда же, из памятного десанта в Биом – Гильден, Максимилиан, Святослав. Все трое – жёсткие в общении, не склонные к излишней сентиментальности. Гильден и Святослав реконструируют военную историю, Максимилиан – весельчак на пару с Аркадией... Уже семеро. В идеале следует иметь трёхкратное превосходство, но с учётом ненадёжности личного состава хватить и восьми человек. Кого взять последним?

   "А ведь я сейчас планирую, как эффективнее всего убить людей" спокойно произнёс кто-то в его голове.

   Да. И лучше всего по этому поводу не рефлексировать. Так надо. Предатели – хуже чужих, они подрывают единство человечества изнутри.

   "Какое единство? То, которое ты сам растаптывал перед Залом собраний?" – насмешливо отозвался внутренний голос.

   То самое. Но члены "Свободной Ауры", при всей своей отвратительности, не давали присяги экзекуторов, не нарушали своего слова. Они тоже – за человечество, просто выбрали неправильный путь.

   Я, солдат Ауры, искренне присягаю на верность человечеству. Клянусь все силы, время и жизнь свою положить для защиты своего вида и его будущего, строго выполнять положения воинского устава и приказы командиров, клянусь ни на мгновение не забывать о своём долге и превыше всего ставить мою верность человечеству, Ауре и нашей общей мечте!

   Нашей общей мечте. Вот оно. Мечта, которая превыше собственных глупых грёз о когда-то знакомой девушке.

   Восьмой пилот – Юлия Шейд. Коммандер флота не будет ставить чувства превыше долга.

   Разобравшись с самим собой, он на ходу разослал приказы подчинённым, намеренно оставив для прибытия на лётную палубу минимальный отрезок времени. Чем меньше времени окажется на раздумья – тем лучше.

   «Римм?» – всплыло в инфосфере сообщение, атрибутированное рисованным личиком Шейд.

   "Сможешь убить человека?" – мысленно продиктовал он в ответ.

   «Думаю, да. Постараюсь.» – девушка думала долго, минуты две, и ответила предельно серьёзно.

   Стало чуть поспокойней. Есть на кого опереться – уже полдела. Лишь бы остальные не подвели.

   Семь звёзд, обозначающих пилотов сводного подразделения, уже зарегистрированного в структуре Корпуса, горели зелёным. Рядом с каждым крутился таймер ожидаемого времени прибытия, но Римм гарантированно успевал первым. Это было хорошо: во-первых, командиру не пристало опаздывать, во-вторых – встречаться с подчинёнными лицом к лицу совсем не хотелось. Впереди – ещё трое суток. На разговоры хватит с лихвой. Особенно теперь – когда весь путь предстоит проделать в собственном теле, полностью ощущая и перегрузки, и заключение в объятьях контактной капсулы.

   Подключение к астроморфу больше не походило на кратковременную потерю рассудка, когда чувства полностью теряют опору, а сознание расплывается, пытаясь коснуться новых своих границ. Римма встретил не огромный зверь-симбионт, но всего лишь машина. Совершенная, мощная... и куда более родная. Она не отзывалась на малейшие движения мысли, не угадывала желаний и не растворяла в океане пространства, пронизанном техночувствами. А ещё она не пыталась проникнуть в чужой разум и навязать ему собственные решения.

   Классический интерфейс – система вложенных инфосфер, в центре которых подвешен неподвижный пилот – превратил окружающую пустоту в набор абстрактных линий и символов. В условном направлении "впереди" зажглась Мечта – самый яркий объект небосвода после местного солнца. До цели подать рукой, но пока – другие проблемы.

   За состоянием систем корабля, миниатюрной эскадрой и сенсорным полем приходилось следить, усилием воли вызывая соответствующие режимы. Да, пьянящее поначалу чувство лёгкости, которым дурманил человека полноценный нейроинтерфейс, ушло. Вместо парящего в космосе сверхсущества Римм превратился в обычного пилота, наблюдающего за действиями искусственного интеллекта и придающего им легитимность в глазах следящей за железным соблюдением Догм Ауры.

   Но если такова цена за избавление от чужака в собственной голове – он рад её заплатить.

   И всё же... И всё же понять мятежников тоже можно. Для них астроморф никогда не был чужой, неприятной сущностью. Их попытались лишить экстаза единения с машиной, когда стало уже слишком поздно. Не уследили. Боги тоже ошибаются. Коммандеры, сам актор – допустили ошибку и теперь посылают своих солдат, чтобы устранить её последствия. Не совсем справедливо, а? Но это тоже – цена. За право принимать решения, за право быть частью целого, за право одолеть себя самого – цена. Нельзя остановиться на середине лестницы. Иди вперёд – или снова падай к подножию.

   Римм получил от Ауры разрешение на старт и передал его автопилоту. Толчок. Катапульты вывели крейсер из ангара и тот немедленно приступил к обработке полётного задания. Человеческая воля больше не нужна – ровно до того момента, когда сенсорное поле в реальном режиме времени ухватит мятежные корабли. А пока боевая группа выстраивается в огромное, радиусом в сотни километров кольцо – можно провести... Инструктаж? Индоктринацию? Проповедь?

   Семь символов на всплывшей перед глазами панели конференц-связи обрели цвет и объём – знак готовности к разговору. Молчать дальше – значит, сеять сомнения.

   – Нам придётся стрелять в людей, – начал он в лоб, зная, что каждый уже ознакомлен с деталями приказа и успел их обдумать. – Я считаю, что в условиях войны такое решение оправдано. Кто-нибудь в этом сомневается? Говорите всё, что думаете, потом может оказаться поздно.

   – Мы давали присягу, – тут же звякнул металлическими нотками мужской голос. Гильден. Немногословен.

   – Дезертиров расстреливали во все эпохи, – равнодушно добавил Святослав Рей. А вот этот, похоже, волнуется – но хочет казаться твёрдым. Какая знакомая картина...

   – Так мы, получается, следуем старой доброй традиции? Хоть доклад пиши – «Реконструкция расстрела как формы социального воздействия на членов общества», – хмыкнул Максимилиан. – Даже жалею, что уже отучился.

   – О шестистах двух баллах не жалеют. О них рыдают.

   – Это кто? Наша милая Аркадия, которая так убивалась о том, что не попала в первую сотню, что с горя пошла в солдаты?

   – Да, это та самая милая Аркадия, которая обошла тебя в тактике космического боя, применении ВКТ и способности применять головной мозг по прямому назначению.

   – Если под прямым назначением ты понимаешь вечное брюзжание – несомненно, я уступаю пальму...

   – Говорит Эльга, – вмешался в перебранку новый голос, приятный, но холодный. – К выполнению приказа готова.

   – Говорит Эльза, – отозвалась вторая сестра. Не зная, как обстоят дела, можно было решить, что говорит тот же самый человек. – К выполнению приказа готова.

   – И я, – мрачновато добавила Шейд. – Готова.

   Разговор утих: все ждали ответа.

   – Спасибо, – честно ответил Римм. – Теперь мне куда спокойнее. Я попытаюсь убедить их вернуться, но вы на такой исход не сильно рассчитывайте. Арфа-1 – всем ИАП: двести тысяч секунд отдыха. Приступайте.

   ***

   Что такое момент истины? Это момент, когда ты получаешь ответ на давно мучающий тебя вопрос. Ответ неоспоримый и однозначный. Смогу ли я? Хватит ли сил? Какое решение я приму? Можно сколько угодно гадать, проигрывая в уме всё новые и новые ситуации, но настоящее решение будет принято лишь в тот миг, когда ты будешь стоять перед реальным выбором. Перед действием, не оставляющим пространства для череды манёвров, с помощью которых человек постоянно пытается обмануть жизнь.

   Момент истины – это белая точка астроморфа, захваченная системами наведения. Это две тысячи километров до цели и маленькая искорка жизни, которую можно погасить движением мысли. Это приказ, выполняя который ты должен растоптать кусочек себя.

   Скорости беглецов и преследователей уравнялись – теперь корабли были неподвижны относительно друг друга, и каждый мятежник находился под прицелом пары астроморфов боевой группы. Беглецы не пытались маневрировать и не открывали огня – они вообще не обращали внимания на появившуюся компанию, продолжая свой полёт в направлении Мечты. Возможно, экономили топливо. Возможно, им было всё равно.

   Римм пренебрёг официозом и, едва не скрипя зубами, заставил себя открыть канал связи. Подлое сознание искало любой предлог, чтобы оттянуть неизбежное, и каждое действие приходилось совершать, отрешаясь от собственных эмоций и чувств. Медстанция астроморфа упрямо не позволяла повысить содержание успокоительных в крови пилота.

   – Ли!

   Промолчит? Ответит? И если да – то что?..

   – Римм? Что тебе нужно?

   Он вздрогнул, услышав знакомый голос. Перехватило дыхание.

   – Поговорить.

   – Разве у нас есть причины с тобой разговаривать?

   Это было больно. Всё ещё больно. Почему не получается ненавидеть? Почему вместо неприязни и презрения вылезает позабытая тьма, в которой крадутся призраки прошлого?

   – Да, у нас есть причины. Я – коммандер флота, а ты – моя подчинённая. Я приказываю тебе немедленно прекратить несанкционированные действия и вернуться на Ауру.

   – Пфф. Ты стал таким же серым, как стариканы из Совета. Игрушечный адмирал, готовый лизать пятки начальству из ЭПГ.

   Римм отрезал сам себя от реальности. Теперь вокруг были только слова и их объективный смысл. Только звуковые колебания. Только переговоры между двумя абстрактными функциями.

   – Ты отказываешься выполнить приказ?

   – А ты как думаешь? Что теперь – пожалуешься тётеньке астрокоммандеру?

   – И что ты планируешь делать дальше? Вечно парить в пустоте на своей чудо-машине – сделанной не твоими руками и вручённой тебе презираемым ЭПГ? Убежать от людей ради своего извращённого удовольствия? Ты сдалась, Ли! Сдалась без борьбы!

   – Избавь меня от нотаций. Всё сказал?

   – Я не услышал ответа на свой вопрос. Что ты планируешь делать?

   – Что захочу. Я человек и не обязана никому.

   Связь оборвалась. Всё решено, всё сказано. Неторопливо, будто наслаждаясь последними секундами жизни, он передал приказ по боевой группе.

   – Говорит Арфа-1. Всем ИАП. Разблокировать УИМП. Открытие огня по сигналу. Подтвердить.

   Семь точек полыхают зелёным пламенем. Они готовы. А он – готов?..

   Все несбывшиеся мечты, все невысказанные обиды на проклятый мир, не имеющий смысла, но всё равно причиняющий боль – просто так, из-за вселенской случайности, вся копившаяся на дне души тьма – то, что казалось неподъёмным и вечным, пришло в движение, теряя вес и закручиваясь огромной воронкой. Внезапно стало легко – так легко, как не было давным-давно. Освобождённый от гнёта дух развернулся и вышвырнул сомнения за пределы своего обиталища, вбил в конуру нейроэлектронных схем, возвращая себе и ясность мышления, и позабытую уверенность.

   – Я вычёркиваю тебя из своей души, – шептал он, не различая, мысль это или реально произнесённое слово. – Прошлое больше не властно надо мной.

   Легко, без сомнений, разблокировал систему управления УИМП. Цель – белая точка – висела в сенсорном поле, как пылинка в столбе света: взмах руки – и она исчезнет. Сеть приборов слежения надёжно удерживала ИАП-169 в паутине вероятностных линий, не оставляя ни единой возможности скрыться от предопределённого будущего. Вся эта мощь, всё это технологическое великолепие ждало лишь санкции – дозволения человека. Этим человеком был Римм Винтерблайт.

   В мире не осталось ничего, кроме пойманной цели, слепо верящей в собственную свободу. Кроме огромного тела, растворившего в себе человеческую личность по имени Эон Ли. Кроме последнего барьера, снять который могла одна лишь целенаправленная мысль.

   Римм не стал облекать её слова. Ментальный толчок снял последний предохранитель, энергия термоядерного сердца оживила УИМП и мятежный астроморф растворился в белом пламени ядерного распада.

   ***

   – Кто мог знать?!. – рыдания сотрясали хрупкое тело. – Сначала всё казалось игрой. Всё казалось... Только казалось. Даже смерть поначалу выглядела ненастоящей. Я ведь поняла, что их нет, не сразу... Там, в астроморфе, ничто вокруг не реально. А вот потом, когда мы стали выходить в галерею...

   Возвращение превратилось в ад. Пилоты боевой группы не обмолвились ни единым словом. Убийство людей потрясло всех, но настоящее испытание ждало дома, на борту Ауры.

   Их встречали.

   Несколько десятков экзекуторов молча смотрели, как новоприбывшие, пошатываясь, выбираются на полётную палубу. Римм игнорировал их, потому что не представлял, что можно сказать и сделать, а когда заплакала Шейд, окончательно растерялся. Подошёл, взял за руку и повёл прочь, сквозь молчаливый строй. Шестеро оставшихся двинулись следом, беря пример с командира и не опуская глаз. Экзекуторы расступались, роняя взгляды – сочувственные, вопрошающие, презрительные – но расступались не все.

   – Каково быть убийцей, Римм?

   Он попытался пройти мимо, но Скаррель схватил его за плечо.

   – Ответь мне! Что ты чувствовал, когда убивал?!

   В бешеных глазах сослуживца плескались ярость и боль. Скаррель не ждал ответа – он знал, что ответа нет, постепенно теряя самоконтроль. Римм приготовился бить, но бить не пришлось – пальцы на плече разжались, чужое лицо обмякло, превратившись в скорбную маску.

   – Я понятия не имел, на что шёл... Я ухожу, Римм. Ухожу из экзекуторов. Ухожу... – повторил он почти шёпотом, словно убеждая себя самого.

   – Почему?

   – Почему вы убили их?!

   Ещё несколько человек из Второй эскадры заступили дорогу, требуя от коммандера флота не то объяснений, не то признания вины, а быть может – и утешения, слов о том, что случившееся был неизбежно и не напрасно...

   Эти люди были способны на что угодно. Обвиняющие лица искали одного – точки опоры в перевернувшемся мире, но Римм не мог дать им такую точку. Не мог выдавить из себя ни одного подходящего случаю слова. Плохой лидер... Плохой дипломат... Не Вергоффен, нет. А значит – придётся драться, высказав собравшимся всё, чего они заслужили.

   – Я – ваш непосредственный командир, – бросил он с вызовом. – Если кто-то считает, будто этот факт больше не имеет значения – может сообщить прямо сейчас. Если кто-то считает, будто астроморф – его личная игрушка, если кто-то считает, будто на войне не убивают, если кто-то считает, что я дурно поступил с предателями – пусть скажет прямо сейчас!

   Он стоял, держа за руку заплаканную Шейд, и две светловолосые фурии с ледяными глазами встали справа и слева. А сзади, второй шеренгой, построились Аркадия, Максимилиан, Гильден и Святослав.

   Будто личная гвардия – мелькнула непрошенная мысль.

   И экзекуторы расступились.

   Римм прошёл сквозь частокол пустых взглядов, ломких и острых, как стекло, но никто больше не проронил ни слова.

   ***

   – Я совершил ошибку. Непростительную ошибку. Её пришлось исправить. Скажи, Кинан, почему это так... грустно? Почему я тоже чувствую боль?

   – Прикажешь отвечать?

   – Нет. Неважно.

   Актор подошёл к окну, за которым таяли предутренние сумерки, распахнул его и полной грудью вдохнул осенние ароматы.

   – Мы бежали от прошлого, а теперь кусаем его за хвост.

   – Виндик, Виндик... Ты в самом деле хочешь сделать из него нового актора? Проводишь через ломку жизненных ориентиров, насилие, убийство людей – чтобы взрастить своё собственное подобие?

   – Людям понадобится лидер.

   – Он не лидер и ты это знаешь.

   – Знаю. Но никого другого у нас в распоряжении нет. Выкованный и подготовленный Винтерблайт куда лучше, чем взрослое дитя наподобие Свенссона.

   – Хм. Перекалишь меч – и он сломается в неподходящий момент. А мне будет жалко.

   – Представь себе – и мне тоже.

   Он вернулся назад и занял огромное кресло напротив астрокоммандера. Так и сидели – молча, наслаждаясь минутами покоя. Кинан крутила бокал свином, делая небольшие глотки и разглядывая золотистый напиток на свет.

   – Эй, актор. Ты о чём-нибудь мечтаешь? Я имею в виду – лично для себя. Не этот долг, не Мечта с большой буквы, а что-нибудь такое... Простое, маленькое. Больше ничьё.

   – Не знаю. Иногда мне хочется летать в небе – без крыльев, без двигателей. Самому.

   – А это вообще реально?

   – Наверное, если попросить Игниса. Я как-то задавался вопросом – создание локальных флуктуаций гравитационного поля принципиально возможно, но потребует затратить на это половину мощностей Ауры.

   – Да уж, "простое и маленькое"...

   – А ты? У тебя есть такая мечта?

   – Точно хочешь это услышать? Оно смешное.

   – Мы и сами порой похожи на клоунов. Лучше уж так, чем сходить с ума.

   – Я хочу сидеть на берегу моря и есть мороженое. И пирожные. И фрукты. И пить лимонад. И чтобы вкус был настоящим, и больше не надо было ничего делать.

   – Ты могла бы...

   – Нет. Это всё не то.

   Опустевший бокал упал на чёрный ковёр и закатился под стол. За ним тут же бросился маленький морф-уборщик.

   – Ты не меняешься.

   – Хватит притворяться, Виндик. Мы не люди, в конце концов. Я устала играть. Не хочу. Не хочу больше.

   – Что такое "люди", астрокоммандер? Скажи мне, если ты знаешь.

   – Это они. Живые, настоящие, тёплые. Даже идиот Свенссон, даже несчастные бедолаги, которых мы недавно убили. Наша драгоценность, наше сокровище, к которому мы приставлены сторожами. Они делают, что хотят, идут, куда хотят, чувствуют, что хотят! Знаешь ты, как я завидую им?!

   – Знаю. Вернёмся к этому разговору... когда у меня будет, что ответить. Согласна?

   – Amen.

   Раннее солнышко заглянуло в кабинет, отпрянуло, заслонённое случайными облаками, и снова вернулось, бросив на тяжеловесный интерьер свою улыбку.

   – Экзекуторы устроили что-то вроде прощания с погибшими. Сами, или чья-то идея?

   – Я не подавала идей. Тайо тоже. Экзекуторы созданы на пустом месте, у них только-только начинают появляться боевые традиции. Не нужно вмешиваться в этот процесс. Ритуальные фразы, песни, обряды – всё это костыли сознания, отчаянно сопротивляющегося страху смерти.

   – Они выдержат?

   Кинан внимательно посмотрела на актора.

   – Раньше за тобой не водилось привычки заниматься тем, что в обществе именуют "поддержанием разговора".

   – А ещё раньше за мной не водилось привычки сожалеть о смерти всего-навсего четырёх человек. Всё дело в близости к цели. Чем меньше остаётся времени, тем труднее ждать и оставаться спокойным.

   – Всё труднее дышать.

   – Да, именно. Становится труднее дышать. Кинан...

   – Что, мой бог?

   – Спой мне песню.

   – Когда-нибудь – обязательно.

   – Буду ждать.

   ***

   Кинан поймала Римма сразу после прощания с погибшими, которое проводили в маленьком сквере, нависающем над Биомом. Он машинально отсалютовал, даже не задумываясь о том, что могло понадобиться астрокоммандеру, а та, в свою очередь, не спешила объяснять. Вызвала виртуальную стрелку-проводника и потянула экзекутора за собой, демонстрируя, что в стройном девичьем теле скрывается пугающая сила, с которой вряд ли сладит даже инструктор по рукопашному бою. В лапах последнего Римм чувствовал себя уверенней – там, по крайней мере, можно было сопротивляться. О том, чтобы сопротивляться "лёгкой" хватке астрокоммандера, он запретил себе даже думать.

   Так, безропотного и покорного, провели его по пустынным, невиданным ранее коридорам, заставили сесть в транспортный вагончик и высадили в длинной галерее, мрамор которой, покрытый тончайшей паутиной трещин, прямо-таки дышал стариной, а окна-арки открывали только серую пелену, из которой внутрь врывались порывы ветра. Галерея закончилась двустворчатыми воротами, сделанными из чего-то, похожего на полированное серебро. По створкам змеилась гравировка, то сплетающаяся в стилизованные картины неведомых баталий, то, без единого разрыва, перетекающая в растительный орнамент.

   Перед дверью стояли четверо, и спутница Римма тут же присоединилась к ним. Экипаж постоянной готовности, облачённый в парадные мундиры, доброжелательно и отрешённо наблюдал за гостем, а у того, под впечатлением от нежданной встречи, не осталось в голове ни единой мысли. Он просто смотрел в ответ: на белую маску Гвин Анима, из-под которой блестела глубокая зелень глаз, на строгое лицо актора, не столько жёсткое, сколько одухотворённое, будто изнутри прорезалось что-то глубинное, скрывавшееся до поры, и теперь оживившее лик повелителя Ауры, на чуточку насмешливое лицо Игниса Фламина, обрамлённое пламенем волос, колеблемых ветром, на Тайо Глаубе, в котором не осталось больше веселья, зато обнажилась странная грусть, и на Кинан, Кинан Атэрэнсис – прекрасную бледную деву, столь мало похожую ныне на решительную воительницу и безжалостного стратега.

   – Идём с нами, Римм, – сказал актор, и голос его прозвучал непривычно мягко.

   – Куда?

   – Идём с нами. На церемонию Невозврата.

   Коммандеры окружили Римма, не оставляя выбора, и он послушно, вместе со всеми, ступил в распахнувшиеся врата. За ними, укрытая серым небом, лежала плоская равнина. Ветер бросал в лицо капли влаги, под ногами пружинил ковёр невысокой, густой. Пахло дождём, но дождь не начинался: только срывались и срывались откуда-то сверху одинокие капли.

   Они неспешно направились к редкой группе деревьев – больших, раскидистых, далеко отстоящих одно от другого. Римм узнал пару каштанов и огромный, величественный дуб в центре – такой большой, что под его кроной легко могла бы спрятаться целая сотня людей.

   В этот момент с небес обрушилась музыка. Прогремела водопадом вступления и потекла свободной волной, унося с собой, заставляя кружиться голову.

   Актор улыбнулся, наблюдая за экзекутором.

   – Слушаешь? Это Чайковский. Концерт для фортепиано с оркестром номер один.

   – Странная музыка.

   – Ещё бы. Она написана больше тысячи лет назад, на Ауре такого не создавалось. Очень примитивная – я слышу звучание каждого инструмента – но живая, экзекутор. Живая. Не только звучание инструментов – прикосновение пальцев к струнам и клавишам, иногда кажется, что даже дыхание музыкантов... Созданная человеком для человеков.

   Он прервался и замолчал, а следом, рассеявшись над равниной, угасла и музыка. Ей на смену пришли другие звуки – сперва тихие и неясные, но по мере приближения к деревьям – всё более громкие и отчётливые.

   Шестеро шли мимо высоких каштанов, а со всех сторон неслись голоса. Женские, мужские и детские, молодые и старческие, нежные и грубые, уверенные и встревоженные, плачущие, чеканные, переходящие на крик – тысячи голосов, ожившие слова давно забытых наречий. Некоторые Римм разбирал, большинство – оставались неведомы. Кто-то радовался техническому изобретению, неизвестная женщина тревожилась о военном кризисе, ровным голосом зачитывались совершенно непонятные сводки, совсем ещё кроха признавалась маме в любви...

   Затем в многоголосицу вплёлся гул. По мере того, как процессия приближалась к большому дубу, он усиливался, разрывался на треск стрельбы и тяжкое уханье взрывов, лязг металла, грохот и надсадный вой – не то сирен, не то каких-то машин. Что-то шипело, ревело, кричало болью, страданием и угрозой – настолько сильно, что идти дальше становилось по-настоящему страшно, казалось, будто незримый ужас вот-вот станет явью, ворвётся в реальность и затопит её хаосом разрушения.

   Когда накал пугающего концерта стал совершенно невыносим, всё разом оборвалось. Римм посмотрел вверх и понял, что они ступили под ветви дуба, словно защитившие путников от угрозы. Наступившая тишина нарушалась лишь дыханием ветра.

   Под неохватным морщинистым стволом расположился маленький обелиск. Непроглядно-чёрная призма, в глубине которой вращалась бело-голубая планета. Узор облаков едва прикрывал знакомые очертания континентов: никогда не виданных своими глазами, но всё равно узнаваемых – с замиранием сердца, с неуместной, странной тоской. Планета звалась Земля.

   Не говоря ни слова, члены ЭПГ выстроились полукругом, и Римм, интуитивно понимая, что нужно делать, занял место с края построения, в фокусе которого стояла чёрная призма. Дуб-исполин шелестел так и не опавшими листьями, тишина разрасталась, раскрывала объятия, унося экзекутора в неведомые дали, незнакомые, но почему-то родные.

   – Пойте песню о злых ветрах... – неожиданно произнёс актор, странным образом вплетая слова в молчание.

   – О том, как шторм залил небеса тьмой, – продолжила Кинан.

   – О тех, кто встретил его огнём, – добавил Игнис.

   – О доме, которого больше нет, – прошептал Тайо.

   – Но любая ночь подойдёт к концу, – неожиданно звонко выкрикнула Гвин, и слово снова взял социокоммандер:

   – И любая тьма порождает свет.

   – Память станет росой и прорастёт всходами.

   – Спираль сделает новый виток.

   – Но уже никогда мы не вернёмся в потерянный дом, – завершил актор начатую им же молитву.

   – Мы помним! – воскликнули они хором, поразив Римма глубиной вложенных в эти слова чувств. По щеке скатилась непрошенная слеза. Чужие эмоции и чужая память давили на него, навязывая сознанию смутные образы и тени не испытанных никогда эмоций, заставляя переживать то, чему и названия нельзя было отыскать. Его окунули в другую жизнь, о которой он не знал почти ничего, да и знать не мог: окунули, не спросив, умеет ли экзекутор плавать, справится ли, выдержит... В него верили.

   – Вот и всё, – шепнули ему на ухо. – Теперь идём.

   – Последний парк ты всё-таки увидел, – прозвенел за спиной голос биокоммандера. – Парк Памяти, и радости в ней нет.

   ***

   Кабинет его заинтересовал, но и только. Римм уже устал удивляться, устал от попыток осмыслить происходящее и теперь просто плыл по течению, благо, большего никто и не требовал.

   Большие арочные окна, тяжеловесная, массивная мебель из полированной древесины, кожи и мрамора, камин – настоящий камин! – на полке которого царственно покоились огромные механические часы, пушистый чёрный ковёр, белые статуи по углам, и множество полок – заставленных книгами, моделями старинной техники, фигурками и совсем уж непонятными штуками, о назначении которых оставалось только гадать. Он вертел головой, утопая в огромном кресле, и ждал, что будет дальше – без особого волнения, даже с любопытством. Уютное кресло коварно предлагало уснуть, и в какой-то момент Римм поддался на уговоры, провалившись в сумбурные сновидения.

   Разбудил его громкий смех.

   – Наконец кто-то использовал это место по назначению! Виндик, он нагло дрыхнет!

   – Неудивительно. Чего возмущаешься?

   – Но я тоже хочу!

   – Тебе по статусу не положено.

   Римм открыл глаза, не чувствуя никакого стыда за своё поведение. В конце-концов, это его таскали по всей Ауре без всяких объяснений – так что теперь...

   Перед ним стояли актор и астрокоммандер. Оба – улыбающиеся, оба – уже без мундиров. Актор – в просторном чёрном плаще, астрокоммандер – в чёрной футболке и голубых брюках. Грива волос перехвачена алой лентой.

   – Как самочувствие?

   – Нормально, – осторожно ответил Римм, припоминая свой последний и единственный разговор с актором. Воспоминания заставили насторожиться и сесть прямее.

   – По-моему, он тебя боится, – брякнула Кинан, нимало не заботясь о том, чтобы её слова прозвучали вежливо. – Ты боишься Виндика, Римм?

   – Не то, чтобы, – начал он, пытаясь как-то уйти от прямого ответа, потом махнул рукой и сказал, что думал: – Прошу прощения, но ваше общество – я имею в виду всех коммандеров – выворачивает мой мозг наизнанку. Вы странные.

   – Слышала, Кинан? Мы странные.

   – Ничего. Скоро привыкнет.

   – Привыкну?..

   – Ага. Мы не зря позвали тебя на церемонию – хотели, чтобы ты нас немного понял.

   Прибежали два морфа – танки на ножках, оснащённые манипуляторами – и принялись сервировать чайный столик. Появились подозрительно знакомая бутылка, мороженое, горка разноцветных конфет и утопающие в креме бисквиты.

   – Я не уверен, что особенно много понял. Это ведь было прощание с Землёй? Что-то вроде традиции?

   – Да, – быстро сказал Виндик. – Именно прощание.

   Актор, похоже, хотел сказать что-то ещё, но остановился и в разговоре повисла пауза. Римм отломил кусочек мороженого и аккуратно поднёс серебряную ложку ко рту. Разжевал. Застыл. Вкусовые рецепторы не сразу донесли до мозга информацию о том, что за угощение им досталось, и когда нервный сигнал всё же прошёл, сдерживать физиологическую реакцию было поздно. Согнувшись пополам, он отплёвывался, не думая ни о своём виде, ни о приличиях. Отвратительный, чудовищно приторный вкус, перевитый, как букет лентами, ванильно-клубничным оглушающим ароматом, въелся в гортань и облепил язык, вызывая рвотные спазмы.

   Виндик и Кинан бросились к экзекутору с двух сторон. В рот потекло что-то прохладное, чистое – голову ему предусмотрительно запрокинули – и благословенная влага смыла, наконец-то, следы мерзкого продукта, позволив перевести дыхание. Несколькими мгновениями позже Римм окончательно пришёл в себя и обнаружил, что сидит в кресле, а отравители стоят перед ним. Кинан имела вид виноватый, и, похоже, расстроенный. Даже невозмутимый Виндик казался слегка смущённым – впрочем, это с равным успехом могла быть игра воображения: по лицу актора никогда нельзя было судить о чём-то с уверенностью.