Текст книги "Тропа Кайманова"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Кайманов отметил про себя великолепную память Лаллыкхана на имена и фамилии. Если он так своих начальников, помнит, с которыми воевал в далекой юности, должен помнить и тех, с кем рос и общался в течение всей своей жизни в этих горах.

– Дали нам винтовки, стали обучать, – продолжал Лаллыкхан. – Потом – фронт. Английских интервентов, бандитов, басмачей – всех победили... Погибли только командир и комиссар. Жалко... Хорошие люди были... Шестого февраля большевики власть взяли. Наш Казанский полк в Мары послали, передали специальный эскадрон в распоряжение ЧК. Мне говорят: «Будешь, Лаллыкхан, служить в ауле Килата». Ладно, думаю, надо служить! Поедем в Килата... Еды мало, сил мало, басмачей много... Сейчас люди уже забывать стали, какие главари были. А тогда только скажи: Бердымурад, Дурды-Мурт, Ибрагим-бек, Бады-Дуз – рука сама за рукоятку сабли хваталась...

– Не помнишь ли за кордоном купца Курмаева? Еще два сына у него, Абзал и Закир? – прервав Лаллыкхана, спросил Яков.

– Слыхал, был такой купец, а больше он мне ни к чему. Что-нибудь случилось с ним?

– Сам-то он уже у аллаха, а вот сыновья оба здесь. Подумай, вспомни, какая у них тут родня, с кем они могут быть связаны?..

– Ладно, подумаю, у людей спрошу...

– Только осторожней спрашивай.

– Понимаю... Ну вот... Ай, думаю, что делать? – продолжал Лаллыкхан. – Басмачи аулы грабят, вокзалы грабят, поезда грабят. Неделю за бандитами гоняемся, другую, третью, а их все как будто больше и больше!.. Конь у меня Мелеатгуш был. По-русски значит – Соломенный цвет. Сколько раз выручал...

Лаллыкхан умолк, припоминая давние дела, затем продолжал свой рассказ:

– Трудно было... Только когда в Душак два бронепоезда прислали, а в песках отряд Масленникова басмачей разбил, легче стало... Помню, – продолжал он, – украинцы к нам пришли. Комендантом Матузенко был. Солдаты тоже почти все с Украины. Ай, думал я, наверное, хорошо уже умею по-русски говорить. А тут совсем новые слова пошли: «якый» да «такый», на «такыр» похоже. «Пийшов» да «прыйшов», «чуешь», «робышь» да еще «кажу». Зачем, спрашиваю, говоришь «кажу», а ничего не показываешь?..

Лаллыкхан сам смеется своей шутке.

– Ну а потом что делал, где работал? – спросил его Кайманов.

– А потом до тридцать четвертого года в роте джигитов служил. Туда, сюда какой такой пакет доставить, донесение отвезти... Правду сказать, трудно было.

– Зато сейчас совсем легко, – заметил Кайманов.

– Ай, Яков Григорьевич, и не говори... Так «легко», что проснусь и думаю, что делать? Сорок первый год – очень трудно. Сорок второй – совсем тяжело. Есть нечего, топить нечем. Работать, некому. Все идут в сельсовет: давай, говорят, Лаллыкхан, помогай. Как помогать, когда ничего нет!.. Спасибо, пограничники выручают... С фронта письма приходят: «Спасибо, товарищ Лаллых Ханов, что семье помог».

– Вот что, дорогой, – сказал Яков. – Раз уж ты всем помогаешь, давай-ка, брат, и нам помоги. А ты это можешь сделать, раз к тебе люди ходят и всех ты знаешь...

– Давай, Яков Григорьевич, говори. Если смогу, конечно, надо помочь, – с готовностью ответил Лаллыкхан.

– У меня к тебе разговор насчет Айгуль, – сказал Яков. – Вспомни всех, кого знаешь, ее родных или родственников. Подумай и о том, были ли у нее враги?..

– Айгуль? А что с ней такое? – насторожился Лаллыкхан.

– Вчера ночью какие-то бандиты в ее собственном доме проломили ей череп, маленькой Эки-Киз перерезали горло...

Лицо Лаллыкхана потемнело. Желваки заходили на худых, обтянутых коричневой кожей скулах. С минуту он молчал, затем, не в силах сдержать горестное чувство, тяжело, с шумом выдохнул воздух, распиравший ему легкие.

– Наверное, Яков Григорьевич, я тебе сразу не скажу, кто это сделал, – проговорил наконец Лаллыкхан. – Думать надо... Очень хорошо думать... Людей спросить... Ай какой народ! Какой зверь-народ! Кому помешала бедная Айгуль?! Правду говорят, если хоть один человек тебе враг, не думай, что этого мало!..

– На кого хоть думаешь? – прерывая горестные восклицания Лаллыкхана, спросил Кайманов.

– На кого я могу думать? С детства душа ее была ранена тяжелой судьбой... Много у нее врагов: муж большевиком был. Месяц назад на мужа похоронку получила. А тут и ее саму... Да еще и маленькую Эки-Киз! Кому помешала Эки-Киз?..

– Якшимурад считает, девочку зарезали, чтоб не опознала убийцу, – сказал Яков.

– Якшимурад, говоришь? А что он сам смотрел, Якшимурад? У Айгуль ни одного мужчины в доме. Один брат мужа Нурмамед Апас с фронта без ноги вернулся, на протезе ходит, в Ашхабаде в авторемонтных мастерских работает.

– Постой, я когда-то в тех мастерских сам работал, – сказал Яков, – тогда там никакого Нурмамеда Апаса не было.

– Так он только после фронта туда пошел. Танкист. Механик-водитель был. В боях под Москвой на мине подорвался, ногу отрезали, домой приехал... Успели или не успели ему сообщить?

– Якшимурад говорит, Ходжа Дурды женился на Айгуль не по мусульманскому обычаю. За это, мол, мулла, и приказал ее убить.

– Это может быть, Яков Григорьевич, – согласился Лаллыкхан. – Нурмамед Апас – наш человек. Он не возражал, когда его брат Ходжа не по мусульманскому закону женился... А теперь, понимаешь, что будет? Нурмамед – фронтовик. Убийцу под землей найдет. Кровная месть начнется, нехорошо будет. Много народу погибнет. Кто на фронте уцелеет, дома под пулями ляжет...

Яков подумал, что все это может быть. Но одно дело погибнуть на фронте и совсем другое – пасть от руки убийцы в собственном доме.

– Я думаю, Яков Григорьевич, надо того муллу, кто на такое дело убийцу послал, пожалуй, в таком месте, как старый аул Карагач, поискать. Там еще в гражданскую в Каракумах было самое гнездо басмачей. Кое-кто из них наверняка и сейчас остался... Обязательно искать надо...

– А ты бы мог, скажем, со мной и с Амангельды поехать в этот самый Карагач? – спросил Яков. – В окрестных барханах этих мулл с дезертирами, бандитов разных повыловить?..

– Конечно, Яков Григорьевич, надо будет – и на коне, и на верблюде поедем... Я там, когда молодой был, все места знал...

– Тогда насчет этой задумки доложим полковнику Артамонову, спросим его разрешение. А сейчас сдавай в отряде свои деньги начфину и поедем в авторемонтные мастерские к Нурмамеду Апасу: надо все же ему о таком большом несчастье сказать...

...Пока Лаллыкхан с начфином пересчитывали деньги и оформляли документы, Кайманов узнал телефон мастерских, где сам когда-то работал, спросил, можно ли вызвать автослесаря по дизелям Нурмамеда Апаса.

Его удивило, что ответивший ему заместитель начальника мастерских принялся выспрашивать, кому нужен Нурмамед Апас, да зачем нужен, да кто это говорит, да действительно ли из пограничной комендатуры? Проманежив так Якова несколько минут, он в конце концов заявил: «Если вы действительно пограничный начальник, у вас должна быть машина. Приезжайте, здесь и поговорим».

Разозленный Кайманов едва дождался, пока освободится Лаллыкхан, и, не стесняясь в выражениях, передал ему весь свой разговор с «чинушей» и «болтуном» – заместителем начальника ремонтных мастерских.

– Худшее дерево – терновник, худшая птица – сорока, – сказал на это Лаллыкхан. – Болтуна и упрямый ишак не терпит. Давай поедем, прочистим ему мозги.

Вернувшись от начфина в состоянии душевной умиротворенности и равновесия, он сначала недооценил позицию начальника мастерских, но уже в следующую минуту отнесся к рассказу Якова с неожиданной подозрительностью.

– Не нравится мне такой разговор, Яков Григорьевич, – заявил Лаллыкхан. – Что-то там, в мастерских, не зря не хотят про Нурмамеда говорить. Давай скорей заводи машину.

Когда они подъехали к мастерским, Кайманов и Лаллыкхан не сразу попали к разговаривавшему с ними начальнику.

На площадке перед проходной авторемзавода внимание Кайманова привлекла какая-то потасовка среди шоферов. Затеял драку самый маленький забияка, который вдруг ни с того ни с сего ткнул головой в живот здоровенного верзилу так, что тот, сморщившись от боли, согнулся вдвое.

«Вот это по-нашему», – только и подумал Яков.

Выйдя из машины, он тут же разнял дерущихся.

Вмешательство старшего лейтенанта атлетического сложения охладило пыл драчунов, Яков с удивлением узнал в забияке того самого «маленького армянина» Сетрака Астояна, который еще сегодня утром в таможне морочил голову начальнику КПП Дзюбе своей пилоткой, испускавшей аромат духов «Лориган-Коти».

– Ну, чего не поделили? – спросил строго Яков. – Марш по машинам!

Солдаты, мгновенно оценив, что дешево отделались, тут же исчезли из поля зрения Кайманова. Но «маленького армянина» Яков все-таки задержал.

– Вот что, Сетрак, – подходя к дверце машины и облокачиваясь на приопущенное стекло, сказал Яков. – Вижу я, парень ты боевой, наверное, на Ирано-Советской дороге не первый год работаешь. Есть у меня к тебе разговор. Я попрошу твоего командира, чтобы разрешил тебе заехать ко мне в комендатуру на Дауган, а ты найди время – надо потолковать... Фамилия моя Кайманов...

Реакция Астояна на такое приветливое предложение несколько удивила и даже огорчила Кайманова.

Нажав на стартер, Астоян коротко бросил: «Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!», добавил: «Извините, надо ехать!» – и так рванул с места, что его полуторка прыгнула чуть ли не на полметра, поднимая пыль, в мгновение ока скрылась за углом.

– Все какие-то... совсем сумасшедшие, – с неодобрением заметил Лаллыкхан. – Бегут, спешат... Ни один человек еще от спешки не выиграл...

– Кажется, наш Астоян все-таки выиграл, – возразил Кайманов и указал на приближавшийся патруль, спешивший на выручку пострадавшему шоферу-здоровяку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В ГОСПИТАЛЕ

Яков и Лаллыкхан, предъявив удостоверения, прошли в контору, где их ждал предупрежденный о приезде заместитель начальника мастерских.

Встретил их пожилой туркмен с бельмом на правом глазу, придававшим ему растерянный вид. Поражала бледность его лица, бесцельные движения рук, как будто он не знал, куда их девать, что делать.

– Салом, Лаллыкхан-ага, салом, товарищ Кайманов, – безучастным тоном приветствовал он вошедших и вдруг, отвернувшись, прижался лбом к косяку окна, вздрагивая от сдерживаемых рыданий.

Кайманов и Лаллыкхан переглянулись, дожидаясь объяснений, что это значит.

Человек с бельмом на глазу повернулся к ним, достал платок, вытер лицо, громко высморкался.

– Прости, дорогой, – обращаясь к Якову, сказал он. – Ты спрашивал, где Нурмамед Апас... Утром он выехал с машиной колхоза «XX лет Октября», повез с представителем колхоза отремонтированный дизель... Час назад сообщили из госпиталя, что он находится там. Нурмамед почему-то оказался в кузове. Шофер резко затормозил перед переездом. Дизель был не закреплен... Раздавил Нурмамеда Апаса. Сейчас его оперируют... Говорят, едва ли выживет...

– В каком он госпитале?

– В новом, что месяц назад прибыл. Развернули его в парке Махтума-Кули...

– Поехали в госпиталь...

Яков и Лаллыкхан вышли из проходной мастерских, сели в машину.

Кайманов отлично знал этот парк. Сейчас там не было ни отдыхающих, ни влюбленных. Раненых поступало так много, что их размещали прямо под открытым небом, укрывая от москитов и мошек марлевыми и тюлевыми пологами.

Созваниваться с администрацией госпиталя было бессмысленно: о Нурмамеде Апасе надо говорить или с оперировавшим его хирургом, или с главным врачом. Говорить с самим Нурмамедом сразу после операции вряд ли разрешат... Почему он оказался в кузове? Как выглядел шофер, который его вез? В состоянии ли Нурмамед хоть что-нибудь сказать после такой травмы? Да и тот ли это госпиталь, с которым приехала Светлана?.. Скорей всего, тот... О том, что она здесь уже с месяц, сказал и Павловский в таможне. Сроки совпадали.

Кайманов и ждал встречи с нею и вместе с тем не рассчитывал, что встреча состоится сейчас, сегодня, когда одно за другим происходят такие серьезные и такие трагические события, не зря выстраивающиеся в единую цепь.

Яков усматривал непосредственную связь между убийством Айгуль в Карахаре и несчастным случаем с Нурмамедом Апасом. Оба они, Айгуль и Нурмамед, знали что-то, что заставило врагов пойти на двойное преступление.

Войдя на территорию госпиталя, Кайманов спросил у встретившихся санитаров с носилками, где можно видеть начальника, и зашагал вместе с Лаллыкханом в указанном направлении.

Впереди за пожухлой от зноя листвой кленов и платанов виднелся летний павильон, названный санитарами административным корпусом.

Лаллыкхан остановил Якова метров за сто до павильона, предложил:

– Давай, Яков Григорьевич, пока ты разговариваешь с врачами, я пойду поищу интернат, где живет Атаджан – сынок погибшей Айгуль. Его надо предупредить, сказать, чтобы приехал на похороны в аул.

Лаллыкхан был прав: Атаджан тоже сейчас подвергался опасности. Его надо было не только предупредить, но и оградить от возможных случайностей.

– Бери машину и поезжай. Как только освободишься, жди меня у ворот парка, – благодарный Лаллыкхану за его предложение, сказал Яков. Сам того не ведая, Лаллыкхан избавлял Кайманова от своего присутствия при встрече со Светланой.

Яков шел по дорожке парка, слушал стоны, всхлипывания, тяжелое дыхание, бред раненых, зовущих няню, сиделку, выкрикивающих команды, отпускающих ругательства на всех языках.

Невольно он вспомнил госпиталь, в котором лежал после схватки с Шарапханом... Выжил Яков только потому, что выходила его Светлана, став бессменной добровольной сиделкой. Позже он узнал, что Светлану нашел и привел к нему в госпиталь Барат. Где он сейчас? На каком фронте? Жив ли верный друг детства? Куда его забросила фронтовая судьба?

Яков, замедляя шаг, невольно вспомнил все, что происходило с ним самим тогда, в госпитале. Вспомнил белые стены, окно, тутовое дерево, собственную немощь, одолевавшие мучительные кошмары. Словно наяву снова возник в ушах непрерывный, наплывающий волнами томительный звон. Это по раскаленной пустыне один за другим шли и шли багровые от зарева заката верблюды, гремели на их шеях колокола, раздавались крики погонщиков, не прекращался ни на минуту изнуряющий звон, от которого все больше охватывало мучительное желание понять, где ты и что с тобой...

Яков тряхнул головой, поежился, пытаясь отогнать нахлынувшие видения, невольно вздрогнул, услышав крик горлинки, который почему-то только тогда и замечал, когда ему было особенно трудно: «У-ху-ху-ху-ху... у-ху-ху-ху-ху...»

...Идут и идут через раскаленные, как жерло печи, пески багровые, с изогнутыми шеями, с густой шерстью на груди и верхней части ног, с презрительно оттопыренными губами и полузакрытыми глазами, неумолимые, как сама судьба, верблюды... На шее у каждого колокол. Колокола задевают Якова, бьют по голове, наполняя ее тягучим, мучительным звоном. И нет ему никакого спасения от этого огненно-красного гула. Яков знает, что звуки не могут быть цветными, но кроваво-красный звон застилает глаза, обволакивает, душит...

Видение было настолько ощутимым, что Яков лишь с большим усилием отогнал его от себя. Выплыло из глубин памяти бледное, как стена, лицо Ольги, появились испуганные глазенки детей – Гришатки и Катюшки, робко стоявших возле койки.

Яков снова ощутил щемящее стеснение в груди при виде ребячьих лиц. И до войны и во время войны – дома он, как говорит Ольга, только гость, да и то очень, очень редкий...

«А я знаю, кто ты, – храбро сказала дочка, – ты мой папа...»

Это открытие Катюшки совсем доконало Якова: собственные дети и то не сразу узнают...

«Спасибо, Оля, что детишек привела, силы прибавила», – сказал он тогда.

Ответ Ольги поразил его:

«Так ведь сильные, Яша, без слабых не могут. От слабых-то и сила у вас...»

Светлана пришла к нему, когда он, пытаясь подняться с помощью самодельных костылей, принесенных Баратом, попал на повторную операцию.

Увидев прямо над собой ее чистый лоб, темную прядь волос, выбившуюся из-под белой косынки, внимательный и озабоченный взгляд, он не поверил, что все это наяву. Чтобы убедиться, хотел взять ее за руку, но сил не хватило... Правда, тогда Светлана хоть и отодвинула от него все заботы и волнения, но очень точно указала ему его место.

«Верно, Яша, – сказала она, – встречаемся мы с тобой только тогда, когда ты болен. Но я пришла не ради тебя, а просто к больному. Я очень хорошо помню и, наверное, всю жизнь буду помнить наш разговор в гавахе...»

...Распахнулась застекленная дверь, из кабинета с табличкой «Главврач» в коридор в сопровождении целой толпы вышел сутуловатый худой человек в белом халате, надетом поверх командирской гимнастерки.

Дорогу ему загородил невысокий толстяк, то ли завхоз, то ли какой-то администратор, тоже в белом халате.

– Товарищ майор, где разместить вновь прибывших?

– Сколько?

– Двадцать семь. Все с костными... – В столовой.

– Все не поместятся.

– Сваривайте койки в два яруса, разберите ограду, конструируйте из столов! Думайте, изобретайте?..

– Есть изобретать! – потерянно повторил завхоз.

– Начальник, подпиши! – оттесняя его, преградил дорогу главврачу кряжистый солдат с удивительно знакомым могучим торсом, на котором, казалось, вот-вот лопнет гимнастерка. Яков глазам своим не верил: это был он, друг детства, о котором думалось всего несколько минут назад, все тот же верный, неизменный Барат... Тот, да не совсем: рука у Барата в гипсе на перевязи, лицо, видно от потери крови, бледное.

Барат протянул начальнику госпиталя бумагу, тот коротко взглянул в нее.

– Пусть сначала хирург подпишет.

Барат взвился:

– Бюрократия, да? Хирург – к начальнику, начальник – к хирургу? Военком меня на границу пустил, а ты не подписываешь, да?

– Тебе кто руку резал? Хирург? Он и должен подписать!

– Вы что шумите, товарищ боец? – подойдя к Барату сзади, строго спросил Яков.

Тот резко обернулся, готовый кому угодно дать отпор, и расплылся в радостной улыбке:

– Ёшка-а-а!.. Ай, джанам! Ай, дорогой Ёшка-а-а-а!..

Забыв, что у него рука в гипсе, Барат раскинул было объятия, но тут же сморщился, бережно опуская раненую руку.

– Вот! Видишь? – Барат, торжествуя, повернулся к начальнику госпиталя. – За мной уже пограничный комендант приехал! А ты не подписываешь!

– Вы что, и в самом деле за ним? – не скрывая удивления, спросил военврач.

– Конечно!.. – не моргнув глазом, соврал Яков... Попробовал бы он сказать, что приехал из-за Нурмамеда Апаса, Барат не простил бы ему до конца жизни.

– Расскажи лучше, – попросил Яков, – как воевал, где тебя ранило?

– Все расскажу, Ёшка. Под Гжатском ранило. Пускай только начальник справку подпишет!

Начальник госпиталя, пожав плечами, подписал Барату справку, тем не менее счел необходимым предупредить Якова:

– Ему еще минимум две недели в гипсе ходить, а потом месяца два восстанавливать двигательные функции. Такие вот прыткие и попадают к нам повторно...

– Слушай, доктор, я домой приехал! Зачем к тебе попадать? Ты теперь давай к нам попадай! Шашлык! Плов! Геок-чай кушать будем!

– А вот возьму и приеду, – едва заметно улыбнувшись, сказал доктор, а Яков подумал: «Не очень-то сейчас плов и шашлык сделаешь. Разве что из черепахи...»

– Конечно, дорогой! Дауган рядом! Любого спроси, где Барат, где Ёшка Кайманов живут! Каждый скажет!..

– Ишь какой счастливый!.. – с некоторой даже завистью проговорил начальник госпиталя. – Светлана Николаевна! – окликнул он проходившую по коридору женщину.

Яков обернулся.

Светлана стояла к нему спиной, в белой косынке, из-под которой выбивались тонкие и пушистые завитки. Она оглянулась, скользнула взглядом по Якову и Барату, едва заметно кивнула обоим, как будто они только что виделись, затем снова повернулась к майору медслужбы.

– Ну как? – спросил у Светланы главврач.

– Уже есть приказ. Отдают здание бывшего санатория.

– Поздравляю... Нас хоть разгрузишь...

– Спасибо, пограничники по старой памяти помогли. Теперь дело за вами.

– Хирурга не дам. У самого только два. Медсестру одну...

– Четырех и одного хирурга. Вам пришлют, а до меня когда еще очередь дойдет...

– Возьмешь фельдшера. Курсы медсестер организуешь на месте. В твой филиал, пока обживешься, будем направлять легкораненых.

– Нужна машина.

– Выделю лошадь. С телегой. Телега новая. Соглашайся, пока не передумал!

– Бери, ханум, лошадь с телегой! – вмешался Барат. – Домой надо! На Дауган надо!

– А вот тебе и водитель гужтранспорта, – кивнув в сторону Барата, заметил майор.

– Это как его начальство решит, – взглянув на Якова, сказала Светлана.

Кайманова удивило и глубоко задело ее безразличие. Яков почувствовал, что должен немедленно объясниться со Светланой.

– Слушай, Барат, иди все оформляй и быстро собирайся. У меня машина, – стараясь не выдать себя, сказал он. – Я один вопрос выясню и приду...

– Ай, Ёшка, знаю я, какой вопрос будешь выяснять... – заметил Барат. – Тут уже и без тебя выясняют!.. Ладно, пойду!..

– Встретимся у входа в парк, – бросил ему вдогонку Яков, немало встревожившись замечанием Барата: «Тут и без тебя выясняют...»

Не прошла мимо его внимания и реплика Светланы: «Спасибо, пограничники по старой памяти помогли». Какие пограничники? Кто?..

Начальник госпиталя ушел, оставив их вдвоем. Яков стоял, как воды в рот набрал. Чем дольше продолжалось молчание, тем труднее ему было говорить.

Только сейчас, вглядевшись в лицо Светланы, он понял, как она устала. Силы ее были на пределе. И говорила она и двигалась будто в полусне.

Светлана повернулась и пошла к ординаторской, Яков двинулся вслед за ней.

– Свет... – прикрывая за собой дверь, позвал он неожиданно охрипшим голосом.

Светлана обернулась, спокойно спросила:

– Вы, наверное, тоже по поводу этого ужасного случая с Апасом?

«Почему «тоже»?» – хотел спросить Яков, но не спросил: его словно ударили по лицу: только сейчас он увидел в ординаторской щеголеватого и подтянутого коменданта Даугана, своего непосредственного начальника капитана Ястребилова.

Несколько секунд все трое молчали.

Кайманов отлично уловил то приподнятое состояние, какое всегда нисходило на Ястребилова в присутствии женщин.

Состояние это среди знававших капитана именовалось «павлиний хвост», за что капитан и получил свою кличку.

Ложно-значительный взгляд светло-голубых холодных глаз Ястребилова, тщательно подкрученные каштановые усики, небрежно-изящная осанка ладно скроенной фигуры, которой удивительно шла военная форма, – все это мгновенно вызвало в Кайманове жгучую ненависть, неодолимое желание осадить Ястребилова так, чтобы слетел с Павлина его фальшивый лоск.

Ястребилов тоже не слишком обрадовался Кайманову, но все же нашелся первым.

– Здравия желаю, Яков Григорьевич, – с выражением «умной ироничности» приветствовал он Кайманова. – Вижу, вы настолько оторопели, что мне приходится приветствовать вас первым.

Яков проглотил подступивший к горлу комок, сдержавшись, промолчал, лишь подумал: «Дешево покупает...»

– Вы, конечно, по поводу несчастного случая с Нурмамедом Апасом, слесарем авторемонтных мастерских? – едва скрывая усмешку, повторил Ястребилов вопрос Светланы.

– Именно по поводу этого несчастного случая, – как можно спокойнее ответил Яков.

Повернувшись к Светлане, глазами умоляя ее не сердиться, что получилась такая нелепая встреча, Яков спросил:

– Мне сказали, Нурмамеда покалечил в кузове машины дизель...

– Умер ваш Нурмамед на операционном столе, – чужим, натянутым голосом ответила Светлана и негромко продолжала: – Все уговаривал хирурга не волноваться. Толковал, что он – фронтовик, одну ногу уже потерял, потому все стерпит... Вы, говорит, не торопитесь, я выдержу, а у самого вместо ноги – лохмотья мышц и сухожилий, тряпок, щебенки, и из этого месива торчат раздробленные белые кости. Ему уж и переливание крови сделали, начали накладывать швы...

Первым побуждением Якова было оградить Светлану от этого ужаса, отвлечь, чтобы стерся в ее глазах страшный, отвратительный образ мучительной и нелепой смерти человека, прошедшего фронт... Но уже в следующую секунду он понял: каждый день и каждый час Светлана видит еще более ужасные вещи, страдания молодых, здоровых людей, которых беспощадно калечит война.

Яков старался не замечать Ястребилова и, не отрываясь, глядел в такое милое, утомленное, бледное лицо Светланы с темными, постепенно оживающими глазами.

– Успел ли Нурмамед что-нибудь сказать о том, как это с ним произошло? – спросил Яков.

– Немногое, – ответила Светлана. – Сначала он ехал в кабине, потом машину остановила женщина с ребенком, и ему пришлось подняться в кузов. Перед железнодорожным переездом шофер резко затормозил, дизель не был закреплен... Все это вы уже знаете...

Говорила Светлана так, будто речь шла о самом обыденном.

– Вот видите, товарищ старший лейтенант, – вмешался Ястребилов, внимательно наблюдавший встречу Якова и Светланы. – Вы и Карахар прозевали и сюда не успели, а ведь все это не мне, вам в первую очередь надо было бы знать...

Кайманов и на этот раз ответил ему спокойно:

– Вы, наверное, потому раньше всех узнаете, товарищ капитан, что ваши личные информаторы сообщают вам последние новости, минуя начальников застав и нас с замполитом.

Ноздри Ястребилова расширились, глаза сузились: ответ Якова Павлину явно не понравился.

– О Нурмамеде Апасе мне нечего больше добавить... Прошу извинить, – сказала Светлана и быстро вышла.

Ястребилов и Кайманов некоторое время молчали.

– Хочу, Яков Григорьевич, дать вам дружеский совет, – сказал наконец капитан. – Чем реже вы будете появляться в этом госпитале, тем для вас будет лучше.

Кайманов почувствовал, как на него что-то накатывает. Горячий туман застлал глаза, в горле стало сухо, челюсти свело судорогой. Яков не заметил, как рукой камнетеса, способной и булыжник превратить в песок, сгреб гимнастерку на груди Ястребилова, скрутил ее жгутом, притянул к себе мгновенно побледневшего капитана.

– Запомни ты, гнида с мокрыми усиками! – сказал он с усилием. – Если еще хоть раз увижу тебя здесь, скулы на затылок сворочу!..

Мучительно преодолевая в себе страстное желание двинуть Ястребилова так, чтобы он влип в стенку, Кайманов легонько оттолкнул капитана от себя, боясь, что не сдержится и размозжит своим пудовым кулаком его холеную физиономию.

Перепуганный насмерть Ястребилов, едва удержавшись на ногах, схватился за косяк двери и несколько секунд не мог выговорить ни слова, лишь поводил из стороны в сторону шеей, будто на ней затягивалась петля.

– Ну-у... За это вы мне дорого заплатите...

От бессильной злобы шелковые, действительно мокрые усики Ястребилова мелко подрагивали, хотя Кайманову показалось, что Ястребилов доволен, как человек, добившийся своего. Теперь он получил «моральное право» на любые действия против Якова.

– А ничего и не было, – с презрительной усмешкой сказал Кайманов. – Я ведь пошутил...

– Я тоже шутить умею, – начал было Ястребилов, но уже в следующую секунду пулей вылетел в дверь, едва не сбив с ног возвращавшуюся Светлану.

– Что это с ним? – нимало не опечалившись, что Ястребилов ушел столь стремительно, спросила Светлана.

– Поговорили... – пытаясь согнать с лица жестокое выражение, которое так не любила она, ответил Яков.

Это выражение его и без того сурового лица вгоняло в дрожь матерых контрабандистов, а уж свои-то в такие минуты старались убраться с его дороги подобру-поздорову.

Чтобы не показывать лицо Светлане, Яков отвернулся к окну. Он отлично понимал, какие могут быть последствия «душевного» разговора с Ястребиловьш. Но ведь свидетелей-то у них и в самом деле не было!

Светлана опустилась на стул, бессильно сложив руки на коленях. Якову страшно захотелось обнять ее, приласкать, утешить. Давно не испытываемая, непонятная ему самому нежность охватила его, но он и пошевельнуться не смел, ожидая, что она скажет.

– Опять... – проронила Светлана. – Я думала, ты хоть сколько-нибудь изменился. Ну зачем ты эту пустышку, этого фата зацепил? Он же тебя, как дурака, провоцировал, а ты и рад стараться...

– Ничего я ему не сделал, – попытался оправдаться Кайманов. – А надо бы...

Светлана поднялась со стула, медленно подошла к Якову, встала рядом. Он замер, боясь пошевелиться, затаив дыхание, искоса смотрел на любимую женщину.

Светлана двумя руками схватила руку Якова выше локтя, прижалась к ней горячим лбом.

Якова стала бить предательская нервная дрожь. Он осторожно повернулся, бережно придержал голову Светланы, приподнял к себе ее лицо.

– Всю жизнь боялась за тебя, а сейчас еще больше боюсь, – пристально вглядываясь в Якова, сказала Светлана.

– У нас с капитаном старые счеты, – начал было Яков, но, поняв, что Светлана говорит не только о Ястребилове, замолчал.

Удерживая Светлану возле себя, он боялся пошевелиться, чтобы не причинить ей боль, такими нежными и хрупкими казались ему ее тонкие пальцы.

Якову стало страшно: вот сейчас пройдет это мгновение – и они снова будут так же далеки друг от друга, как все это бесконечно долгое время разлуки.

Он наклонился, нашел твердыми сухими губами ее горячие губы, почувствовал, как неожиданно она потянулась к нему.

Кровь застучала в ушах звонкими тугими молоточками, в глазах потемнело, предательская слабость подобралась к ногам.

Светлана первая пришла в себя, уткнулась лицом в его пропахшую пылью и выхлопными газами гимнастерку.

Понимая, что не время и не место обниматься здесь, в ординаторской, радуясь и удивляясь обрушившемуся на них порыву, Яков растерянно поглаживал пушистые завитки вокруг ее лба и на нежной шее, не отпуская Светлану и опасаясь, что каждую минуту кто-нибудь может войти.

– Как я устала, Яша, быть сильнее других, – негромко сказала Светлана.

Яков поднял глаза и увидел, что в приоткрытую дверь смотрит капитан Ястребилов. За его спиной маячит еще чья-то неясная фигура.