Текст книги "Тропа Кайманова"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
НА ПОРОГЕ ВЕЧНОСТИ

 Небольшой конный отряд Якова Кайманова без малого сутки – долгую ночь и не менее долгий день – пробиравшийся по пескам, остановился, наконец, у обширного такыра, затерявшегося в песках не более чем в десятке километров от конечной цели путешествия – аула Карагач.

Переход по пустыне утомил и Амангельды, и Лаллыкхана, и Барата с чабаном Абзалом, вся жизнь которых прошла в горах Копет-Дага. Утомил он и Якова однообразием бурых песчаных барханов, идущих до самого горизонта, словно морские волны, жарой, зыбким маревом, струившимся перед глазами от восходящих потоков воздуха.

Ровный, как бетонная взлетная полоса, такыр с белыми соляными проплешинами, с костлявыми, торчащими кое-где кустиками саксаула, показался Якову и его спутникам самой желанной и милой обетованной землей. Здесь у одного из колодцев пустыни располагалась промежуточная база для групп и отрядов пограничников, отправлявшихся время от времени с различными заданиями в Каракумские пески.

Среди барханов рядом с колодцем раскинуты военные палатки, какие-то склады под брезентом, бочки с горючим. Над всем этим хозяйством в небо поднималась высокая металлическая мачта – антенна радиостанции, да еще мачта, на которой раздувалась черно-белая полосатая «колбаса» – матерчатый рукав для определения направления ветра. По темным полосам – следам колес – видно было, что на такыре, когда случалась необходимость, приземлялись и самолеты.

Якова и его группу встретил представитель НКГБ – почерневший от солнца и работы худой, невысокого роста капитан по фамилии Диденко. С ним – проводник, вожатый верблюдов, назвавшийся Шакиром, и солдат-узбек по имени Фархат, тоже переодетый в местную национальную одежду. Этот солдат, как уже знал Яков, шел радистом.

В одной из палаток переоделись: Амангельды, Барат, Абзал и Лаллыкхан – в местную, туркменскую одежду, приспособленную для песков, Яков – в рабочую робу железнодорожника, больше смахивающую не на спецовку, а на потрепанную одежду бродяги – зимогора.

Переметные хурджины со всяким тряпьем, которое якобы привезли менять эти четверо путников и вожатые верблюдов, были уже увязаны на горбах меланхоличных, жующих бесконечную свою жвачку кораблей пустыни. Оставалось попить чаю, отдохнуть немного и отправиться.

Багровая мгла затягивала спускавшееся к горизонту солнце, тонкая песчаная пыль скрипела на зубах, лезла в глаза, за воротник, в нос и уши. Ветер, усиливаясь, сдувал, словно поземку, песчаные космы с гребней ближайших барханов.

И хотя до Карагача было недалеко, Яков знал, что такое езда на верблюдах, особенно на этих быстроходных одногорбых: укачает почище, чем в море на пароходе.

В ожидании пока стемнеет, завершали сборы в палатке, застеленной кошмой. Края палатки были снаружи привалены песком так, что завывавший ветер, шурша песчинками по брезенту, заставлял терпеть духоту внутри. За чаепитием разговаривали мало, хотя Яков видел, что Лаллыкхану не терпится поделиться новостями, но он пока молчит, чтобы не показаться нескромным.

Однако сейчас как раз такое время, когда до темноты можно выпить пиалу-другую чаю, обдумать предстоящий поиск, может быть, даже отвлечься не относящейся к поиску беседой.

– Что не расскажешь, Лаллыкхан-ага, – спросил Яков, – как у тебя дела с фондом обороны?

– Ай, что говорить, не я один, все в фонд обороны деньги сдают, кто на самолеты, кто на танки...

– Ну всех-то мы не знаем, а ты расскажи...

Вместо ответа Лаллыкхан полез в карман и достал из того же красного платка, в который была завернута телеграмма от Сталина, еще одну телеграмму.

– Если хочешь, прочитай, Яков Григорьевич, – предложил Лаллыкхан.

Кайманов развернул телеграмму:

Председателю аулсовета Душак товарищу Лаллых Ханову.

Сообщаю, что на внесенные Вами средства построен танк с надписью «От Лаллых Ханова» и передан войскам генерал-полковника Рыбалко. Полевая почта № 16180.

Зам. Нач. Г. У. формирования Б.П.Б.Т. и М.В.К.А. по политчасти генерал-майор Липодаев.

– Письмо от командира своего танка тоже получил, – едва справляясь с волнением, сказал Лаллыкхан. – Вот...

Кайманов развернул сложенное фронтовым треугольничком письмо, попавшее сюда, в глубину Каракумов, прямо с опаленного пламенем Сталинградского фронта.

Ему показалось, что он видит следы выпачканных в солярке пальцев танкиста на этом клочке из блокнота и даже почувствовал запах выхлопных газов, пропитавших бумагу.

«Дорогой товарищ Лаллых Ханов, – писал командир танка. – Большое спасибо Вам от всего нашего экипажа. Дали нам громадный танк с Вашим именем на броне. Машина самая лучшая – Т-34. Бьем гадов, жди, дорогой, нашу победу». Подпись – лейтенант Иванов.

– Когда получил, – отворачиваясь и стыдясь слез, сказал Лаллыкхан, – плакал... Ай, думаю, защити ты, броня моего танка, этих замечательных джигитов, не дай поразить их злодейской пуле, мине или снаряду проклятых фашистов!.. Собрал я теплые вещи, – продолжал Лаллыкхан, – коурмы, сушеного винограда, урюка. Все послал, чтоб каждому было. Командиру танка письмо написал. Когда писал, тоже плакал: почему, думаю, сам с ними не могу фашистов бить?!

Кайманов хорошо знал, сколько у Лаллыкхана грамот, памятных фотографий, документов, удостоверявших его постоянное участие не только в жизни аула Душак, но и в жизни республики. Он их получал к каждому празднику и без праздников, складывал в заветный сундук, показывал при случае корреспондентам радио и газет. Те смотрели, ахали, записывали. Лаллыкхан провожал корреспондентов, заворачивал свои грамоты в заветный темно-красный платок, снова окунался в бездну всяких срочных хозяйственных и общественных дел. Работал он много лет председателем аулсовета, живя на скромное жалованье и на то, что давал небольшой клочок земли у дома, всего в несколько соток.

Как близкому другу показал как-то Лаллыкхан Якову семейную реликвию – фотографию, сохранившуюся еще с двадцатых годов, с надписью: «Герою гражданской войны, многоуважаемому народом Лаллых Ханову от генерала Пальванова».

И вот сейчас стоило Кайманову сказать, что нужен человек, хорошо знающий район, где всего каких-нибудь десять лет назад был разбит наголову главный оплот басмачества, – Лаллыкхан с готовностью согласился сопровождать его, Барата и Амангельды с Абзалом. Он не мог оставаться в стороне от боевых событий, ограничиваясь лишь покупкой танка: именно здесь, в песках, подходивших к отрогам Копет-Дага, в борьбе за Советскую республику, в рейдах и маршах, отчаянных кавалерийских атаках прошли его молодые годы.

Мысленно проверяя, чего стоят его товарищи, Яков все больше успокаивался: более надежных людей не могло быть с ним в столь трудном поиске, когда, не зная ничего, они должны были узнать все о скрывающихся где-то врагах. На Амангельды, Барата, Лаллыкхана Яков мог положиться, как на самого себя. Им ничего не надо объяснять. Они все прекрасно понимают и знают сами...

Немногословный в присутствии старших, Барат, все еще не набравшийся сил после ранения, пил чай, видимо обдумывая предстоящий поиск. Барат есть Барат, самый близкий, самый надежный друг... Амангельды, отставив пиалу, спокойно отдыхал после перехода по барханам, прислушиваясь к шороху песчинок за палаткой.

Пастух Абзал казался озабоченным и, как всегда, замкнутым, но его можно понять: ехал он сейчас туда, где очень просто встретить старых дружков, которые, конечно, не простят, что он заложил брата Закира, контрабандистов Шасова и Ниязбекова.

Что ж, Абзала придется подстраховать, но именно он больше других знает закордонных нелегалыциков – кочахчи...

Отчаевничав, вышли из палатки, закрываясь от ветра и песка, внимательно осмотрелись.

В отсветах багровой зари, охватившей полнеба, зловеще курились на ветру барханы. Со склонов струйками осыпался песок, накапливался холмиками у белых и твердых, как кость, стволов саксаула.

Распрощавшись с капитаном Диденко, поднялись в седла на верблюдов, что для всех оказалось не очень-то привычным делом. Вслед за проводником Шакиром и радистом Фархатом отправились по едва заметной караванной тропе к близкому, но все отодвигавшемуся, волнистому от барханов, пылавшему багровыми отсветами заката горизонту. Покачиваясь в такт шагам верблюда, закутавшись от секущего ветра в плотную накидку, Яков обдумывал предстоящий поиск, припоминая услышанное и прочитанное о тех местах, куда они сейчас направлялись.

История феодально-байской верхушки в этом районе, как и в других районах Средней Азии, была историей предательств и разбоя, деспотической власти ханов, многовекового угнетения народа, задавленного шариатом, чудовищными бытовыми и религиозными предрассудками, абсолютным бескультурьем. Уж где-где, а в этих благословенных краях всласть погуляла по спинам правоверных мусульман ханская плетка.

Особенно жестокой на протяжении веков была здесь борьба за воду – главная причина национальной вражды, разделявшей узбеков и туркмен.

Крупные землевладельцы, хлопковые поля которых были в верхнем течении рек, все меньше воды пропускали в низовья, что вызывало сильнейшие волнения среди беднейшего туркменского и узбекского населения.

Все это умело использовал Джунаид-хан – идейный вдохновитель туркменского национализма, ярый, влиятельный враг советского строя, глава и организатор басмачества в Средней Азии.

Джунаид-хан, прячась глубоко в песках, занял хивинский трон, посадив на него послушного ему Сеид-Абдуллу-бая, именем которого стал проводить свою националистическую политику, огнем и мечом подавляя узбекское влияние, ничем, конечно, не облегчая участь беднейших туркмен.

Второго февраля 1920 года восставший народ сверг власть Джунаид-хана, но это еще больше озлобило ярого врага Советской власти, поскольку республика хоть и была объявлена, феодальные отношения, а во многих местах родовой строй и национальная вражда оставались.

Мастерски используя некоторые промахи новой власти, прикрываясь разговорами об исламе и «утраченной свободе» туркменского народа, Джунаид-хан стал формировать в песках бандитские группы из «обиженных» Советской властью людей и попытался путем прямого восстания против Советов возродить ханский режим, вернуть себе власть.

Частями Красной Армии он был разгромлен и бежал в Афганистан, однако оружия не сложил, продолжал руководить басмаческими террористическими группами, занимавшимися бесчинством и грабежами в ряде аулов, одним из которых был и аул Карагач.

Усилился террор против советских и партийных работников, поползли слухи, что Джунаид-хан при поддержке англичан вот-вот завладеет всей округой и восстановит свое бывшее ханство.

В конце двадцатых годов развернули активные действия ставленники Джунаид-хана – Ибрагим-бек, Керим-хан, Ахмед-бек, Дурды-Мурт и другие главари басмачей.

Отлично вооруженные, на прекрасных лошадях, с хорошо поставленной разведкой, они представляли собой серьезную силу, грабили и терроризировали население, совершая набеги на аулы, убивали советских и партийных работников. Вступая в бой с частями Красной Армии, терпели поражение за поражением, но не сдавались.

В это исключительно трудное время были созданы первые национальные воинские формирования, добровольческие отряды, в одном из которых бился с басмачами Лаллыкхан, и специальные песковые соединения, такие, как 11-й песковый полк Ивана Ивановича Масленникова, сыгравший решающую роль в разгроме политического бандитизма в Средней Азии, уничтожив в последней битве в мае 1933 года объединенную банду Ахмед-бека, Дурды-Мурта и Бады-Дуза – наиболее закоренелых калтаманов басмачей.

Яков не зря вспомнил о Джунаид-хане, именем которого и сейчас здесь, в Средней Азии, вершила свои черные дела контрреволюция. Со времени разгрома басмачества прошло всего девять лет, исторически ничтожно малый срок. Очень могло статься, что и до сих пор, как сказал полковник Артамонов, в таком месте, как аул Карагач, сохранились корешки политического бандитизма.

Размашистый мерный шаг верблюдов, покачивание в седле, постепенно стихающие порывы ветра, уже не так зло секущего лицо песком, зажигающиеся над головой крупные, словно опустившиеся к самым барханам звезды – все это навевало дрему и в то же время заставляло настороженно прислушиваться, оглядываться по сторонам. Яков подумал, что наверняка у резидента, если он здесь, отлично работает разведка. Но пока вокруг было тихо. Слишком тихо...

Чем ближе подходили к аулу, тем напряженнее раздумывал Яков о предстоящем поиске.

Только ли из-за продовольственной базы так далеко забрались главари гитлеровской агентуры? Возле транспортных магистралей из-за огромного наплыва эвакуированных вроде и затеряться легче и маскироваться способнее. Но у дорог вся военная сила: погранотряд, регулярные части армии... А тут попробуй отправь поисковую группу в глубину песков!.. Не исключено к тому же, что орудует кто-то хорошо известный в этих краях, кого многие знают в культурной полосе республики по каким-нибудь старым, скорей всего терьячным, делам.

Подобные рассуждения все больше убеждали Якова в мысли, что в районе аула Карахар он не ошибся, что здесь, в песках, засел не кто иной, как его бывший отчим Флегонт Мордовцев, которого как заготовителя конторы «Гужтранс» знали в каждом ауле и в Ашхабаде – столице республики. Но вполне вероятно, что резидент, которого они должны отыскать, вовсе и не Флегонт. После убийства Айгуль, ее дочки и Нурмамеда Апаса он ничем не проявил себя... Значит, ему поручили дело, требующее подготовки?.. Какое?..

Перебирая в памяти события последнего времени, относя их в актив и пассив, Яков видел – баланс получался неутешительный. Если здесь действительно Флегонт, дело, порученное ему, должно быть весьма серьезным. По мелочи агентами такого крупного масштаба рисковать не будут... Что же это может быть? Диверсии на дорогах с целью прервать бесперебойное снабжение фронта оружием, продуктами, боеприпасами, горючим? Пожалуй... От предельно напряженной работы транспортных артерий зависит снабжение Сталинградского фронта с юга. Именно сюда должны быть направлены удары фашистской агентуры... А если собираются ударить, то в каком месте? И как можно ударить, забравшись так далеко в пески? Кто ударит? Где искать пособников?..

Но если Флегонт убил Айгуль и ее ребенка, а ведь именно его следы видел Яков в ауле Карахар, значит, он был не руководитель, а исполнитель? Выходит, есть у него еще более крупный шеф, начальник группы агентов самого высокого пошиба?..

Совершенно непонятно, зачем Фаратхан выходил Ичана и держал его на положении работника. Где теперь искать Ичана? Перед походом в пески Яков узнал, что по просьбе генерала Емельянова представители иранских военных частей охраны порядка сделали обыск в имении Фаратхана и в окрестных аулах, но ни Ичана, ни Дурсун, ни их следов не нашли. Исчез также Ашир вместе с женой Ойялы и сыном Гуссейнханом. Но Ашир, скорей всего, еще не доехал до Ак-Су, куда бежал от Клычхана. А где сам Клычхан и что он затевает? Связан ли он с Флегонтом? Скорей всего, по старой памяти – да... Могли бы кое-что прояснить Атаджан и Эльяр. Возможно, они знают, кто мог убить Айгуль и Нурмамеда Апаса. А если и не знают, то могут сказать, с кем враждовал род Апасовых, кто им угрожал...

Удастся ли старухе Сюргуль войти в доверие к Эльяр?

Сама Сюргуль тоже штучка хорошая: столько лет честно и преданно служила калтаману бандитов Аббасу-Кули... Но служила ведь только потому, что видела в нем защиту от мести закордонных кровников. Отомстив за мужа, она сама была вынуждена просить у нас разрешения остаться здесь.

Невыясненным осталось также, с кем был связан Чары Ильяс, погибший из-за трусости Ястребилова. Не найдутся ли дружки его в ауле Карагач? Не оттуда ли он получил задание уничтожить Нурмамеда? Денег у него было значительно больше, чем он мог получить за опий. Значит, заплатили еще и за особую услугу?..

Думы одолевали Якова, от них болела голова. Надо было не только сопоставлять факты и делать выводы, но и принимать решения.

О Светлане он старался не вспоминать, но хотел он этого или не хотел, все время думал о ней и об Ольге с детьми.

Эта командировка в глубь пустыни, очень непростая и далеко не безопасная, была для него даже временным облегчением в той напряженной душевной жизни, какая выпала на его долю в последние дни. По возвращении все начнется сначала.

Немало тревожило Якова и предстоящее назначение его комендантом Лоук-Секира. Нет слов, получить независимое положение, быть в подчинении только у полковника Артамонова, опытного, грамотного командира, человека широкой души, – конечно же, этого можно только желать. Но сам участок границы по обе стороны Лоук-Секира сложнее любого во всем отряде. Справится ли он с работой, сумеет ли освоить беспокойный Лоук-Секир так, как освоил родной Дауган? На это ведь нужны годы и годы...

Полковник Артамонов вправе как начальник отряда ставить на самые трудные участки самых опытных офицеров, только Якову-то от этого не легче.

Снова его мысли вернулись к предстоящему поиску.

Не потому ли резидент избрал такую глубинку для обратного адреса анонимного письма полковнику Артамонову, чтобы отвлечь Кайманова и отряд Рыжакова от самой границы?.. Главным козырем басмачей было утверждение, что Красная Армия в пески не придет. Тактика бандитов в том и заключалась, чтобы оторвать отряды ГПУ, действовавшие против них, от баз культурной полосы. Привычные к местным условиям, басмачи гораздо легче переносили жару, и на первых порах преследование крупных бандитских групп малочисленными отрядами красноармейцев далеко не всегда оканчивалось удачно.

В инструктивном письме начальника Центральной оперативной группы частей ОГПУ говорилось: «Крайне необходимо, чтобы вокруг наших гарнизонов появилось и осело население...» А разве сейчас опора на гражданское население не главное в боевой работе погранотряда? В самый ответственный поиск Яков идет не со взводом солдат, а с Амангельды, Баратом, Лаллыкханом. Все они и в гражданской одежде – всю жизнь пограничники.

Насчет Абзала Яков пока что ничего не мог сказать. Человек, предавший брата, чужого тем более предаст. Но брат брату рознь. В гражданскую войну и братья были врагами.

Больше, чем на других своих спутников, Яков надеялся на помощь Лаллыкхана: отлично помня в лицо не только своих однокашников, но и многих врагов, он должен был сыграть чуть ли не главную роль в задуманном поиске. Правда, нельзя забывать, что и враги Лаллыкхана, едва узнают его, тут же постараются свести с ним счеты. Кроме Якова это отлично понимали и Барат, и Амангельды, да и сам Лаллыкхан, но никто не сказал по этому поводу ни слова.

Не меньше мог помочь и Амангельды, знавший всех современных главарей контрабандистов и кое-кого из бывших басмачей.

Преступник возвращается на место преступления, щука, нападая из засады, возвращается под облюбованную ею корягу. Таков инстинкт хищника. На это и рассчитывал Яков, отправляясь в Карагач.

Мерно идут верблюды. В полном молчании подходил к месту назначения отряд Якова. В сумраке ночи затемнели виноградники, невысокие глинобитные дувалы окраины, плоские крыши построек, слабо освещенные багровыми бликами быстро угасающей в западной части горизонта вечерней зари.

Перед Каймановым и его товарищами раскинулся аул – скопление глинобитных домов и кибиток, которые в невероятном переплетении улочек окружили старинную мечеть с высоким минаретом, покрытым голубой эмалью.

Что их ждет здесь, в этом древнейшем уголке земли, на пороге самой вечности, у караванной тропы, равной по возрасту матушке-пустыне?

Двадцать пять лет для истории – ничтожно малый срок. Всего четверть века назад по этим улицам проехал, направляясь в далекую Хиву, сын Джунаид-хана – Ишик-хан, чтобы сдернуть с хивинского трона Аспендиара и ударом ножа расчистить своему отцу путь к власти. Сейчас у тех, кто жаждет возрождения ханства после победы германского фашизма, хозяева новые, а повадки старые.

Достаточно ли хорошо знают эти повадки Яков и его друзья? Не готовят ли их враги какую-нибудь ловушку? А если готовят, то какую?.. Нужно, очень нужно разгадать сейчас, до начала поиска, замысел врага.

Черная бархатистая ночь развесила над головой крупные южные звезды, испускающие, казалось, видимые глазом лучи. Над минаретом появилась луна, похожая на дольку дыни, источавшую медвяный сок.

Небольшой караван по сигналу проводника Шакира остановился в полном молчании возле глинобитной кибитки, ничем не отличавшейся от остальных домов.

Сложив вещи в просторной комнате, подкрепив силы поздпим ужином, Кайманов вышел из дома, чтобы осмотреться и сориентироваться.

Глинобитный дом, куда привел их Шакир, оказался довольно просторным, с достаточно высоким потолком, так что воздуха в нем вполне хватало. Тем не менее Яков предпочел, захватив кошму и байковое одеяло, устроиться во дворе, предварительно удостоверившись, что карагачский уполномоченный капитан Диденко позаботился о них на славу.

Помещение, в котором должны были переночевать прибывшие из Ашхабада, со всех сторон было окружено низким П-образным строением, наверняка старым караван-сараем. Обойдя его в сопровождении молчаливого Шакира, выполнявшего обязанности не только проводника, но и начальника охраны, Кайманов в наиболее удобных для обзора и охраны местах встречался взглядом с внезапно появлявшимися такими же молчаливыми, как и Шакир, стражами, тут же скрывавшимися, едва его провожатый подавал им знак.

Убедившись, что место ночевки вполне надежное, Яков облюбовал во дворе караван-сарая повозку, к которой ниоткуда нельзя было подойти незамеченным, постелил кошму, прилег на нее, вслушиваясь в звуки чужой ночи, всматриваясь в неясные силуэты домов, верблюдов, лежавших на земле, арбы, двуколки.

Непривычными были тут и там возникавшие полосы света из открывавшихся дверей, кое-где свет в окнах. В Карагаче не было светомаскировки, а в Ашхабаде в это время и на дорогах пользовались лишь затененным светом, невидимым с самолетов.

Сознание того, что и сейчас, во время войны, есть еще населенные пункты, где с наступлением темноты не занавешивают окна, а на улицах хотя и редко, но горят фонари, мешало сосредоточиться, словно этот случайный свет в караван-сарае и ближайших кибитках демаскировал его позицию. Яков только тогда почувствовал себя спокойнее, когда в домах и кибитках стали гасить лампы: видимо, по военному времени экономили горючее.

Сна не было. Яков не заметил, как прошла ночь и за раскидистыми чинарами, поднимавшимися на немыслимую высоту, стала заниматься заря.

Наступало утро, первое утро Якова Кайманова в ауле Карагач.