Текст книги "Кара-курт"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Прости, яш-улы, утомил я тебя, – согласился Кайманов. – Но позволь мне тебя еще спросить...

Кайманова немало занимал вопрос, откуда все так хорошо знает старик Али-ага?

– Вот я слушаю тебя и думаю, – продолжал Яков. – Живет себе Али-ага на Даугане, никуда не ходит, нигде не бывает, копает свой огород, поливает мелек, сидит у кибитки, на солнышке греется. Откуда так все хорошо знаешь? Что ты: святой или сам аллах? Или у тебя такое радио есть?

– Радио, Ёшка, радио, – усмехнувшись, подтвердил Али-ага. – Ладно, Ёшка, скажу, – согласился старик. – Про Аббаса-Кули и Хейдара мне Ичан Гюньдогды рассказал, наш огонь чопан. Приходил к нему Хейдар. Советовался. Вместе они в шахтах в Воркуте были. Ичан к тебе хотел прийти. Не мог: с отарой один оставался. Рамазан Барат-оглы – чолок его – где-то больше суток пропадал. Наверное, девушку присмотрел, немножко гулять пошел.

– А что ж Ичан сейчас ни ко мне, ни к начальнику заставы не пришел?

– Пришел, Ёшка, пришел. Здесь он. Балакеши за ним сына с заводным конем посылал. Ичан скакал на Дауган, чуть коня не запалил... Сидит в моей хонье, ждет, когда позовешь.

– Так зови его скорей! Он-то мне и нужен! – воскликнул Кайманов.

Шаркая чарыками, старик открыл дверь, ведущую с сеновала в пристройку, пропустил вперед Якова, проводил в свою комнату.

Навстречу им с кошмы (на которой лежал всего один небольшой коврик и несколько подушек) вскочил сухощавый, очень подвижный человек с быстрыми пытливыми глазами, порывистыми движениями. «И правда, Ичан – огонь чопан», – подумал Яков.

– Салям алейкум, – сдержанно поздоровался Кайманов, изучающе рассматривая Ичана. Где-то он его видел, от кого-то о нем слышал.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – неожиданно, вытянув руки по швам, на чистом русском языке приветствовал его Ичан.

– Вон как ты умеешь, прямо по-военному, – не без удивления заметил Яков. – Ну, здравствуй, здравствуй, Ичан, не знаю, какое у тебя воинское звание.

– Техник-интендант второго ранга! – отрапортовал Ичан. – Был переводчиком комендатуры, пока Шапошников в Воркуту не загнал.

Кайманов согнал с лица улыбку.

– Слушаю тебя, товарищ техник-интендант второго ранга Ичан Гюньдогды, – сказал он.

– Недолго я техником-интендантом был, всего два года, – с горечью сказал Ичан. – Всю жизнь, с самого детства, чопан!

– Слушаю тебя...

– Товарищ старший лейтенант, я с двенадцати лет овец пасу, – горячо начал Ичан. – У бая Хан-Мамеда пас, у молокан пас, у бая Довлет Мурад Саппара землю пахал. Однажды недалеко от границы овечек пас, видел, как с Иран территории шли два контрабандиста. Пришли, спросили у меня: «Солдаты есть?» – «Нет», – говорю. Они с оружием были, забрали мои чарыки, чтоб никуда не ушел – зима. Только скрылись – я на заставу бегом. Двенадцать километров босиком по снегу бежал. Замкоменданта латыш Ретцер сказал: «Ты наш пограничник, Ичан, давай смотри в окно, ты этого кочахчи на границе видел? Я опознал. Баба Карли Ноурзали, говорю, чарыки он у меня забрал. Взяли его. Ретцер потом говорит: «Ай, Ичан, давай дди к нам служить, звание дадим, форму дадим, наган дадим». Доктор Тумасов здоровье проверял. «Здоров», – говорит. Звание дали, обмундирование дали, наган дали. Два года работал, как огонь, все делал. На участке Тутлы-Тепе с тремя солдатами банду Кул-Кара Байдал-бая разбил. В тридцать первом, в тридцать втором году в Кара-Кумах Джунаид-Хана ловил. Сеид Мурад-бая ликвидировал, Мамед-Нияза поймал...

Ичан говорил быстро, и Яков едва улучил минуту, чтобы его прервать.

– Погоди, Ичан Гюньдогды, – сказал он, – что ты мне, как на партсобрании, биографию рассказываешь? Я ведь тебя еще ни о чем не спросил.

– Товарищ старший лейтенант, – перебил его Ичан. – Я честно служил. Это на меня за Джунаид-Хана, за бандита Баба Карли Ноурзали бай Мухамет Хан-Довлет клевету написал. Пока разбирались, три года в Воркуте уголь копал. Вызывают, говорят: «Давай, Ичан, поезжай домой, ты не виноват, немножко мы, говорят, ошиблись». Я, товарищ старший лейтенант...

– Да погоди ты, – рассмеялся Кайманов. – Я-то тебя ни в чем не обвиняю! Зачем оправдываешься? Расскажи лучше, как к тебе Хейдар приходил, о чем говорил, что он собирается делать?

Ичан весь внутренне подобрался, сосредоточенно посмотрел на Якова.

– Хейдар – мне друг, – сказал он. – Его надо спасать. За этим я сюда к Али-ага приходил, сейчас на коне прискакал. Нельзя в себе такую тяжесть носить, надо скорей кому следует сказать. Я, товарищ старший лейтенант, никогда против Советской власти, против пограничного режима ничего не делал и не говорил.

– Да верю я тебе. Что ты мне все про Советскую власть?! О Хейдаре давай!

Ичан обстоятельно, не упуская никаких подробностей, передал весь разговор с Хейдаром. Яков внимательно выслушал его.

– Не знаю, что делать, товарищ старший лейтенант, – заканчивая свой рассказ, проговорил Ичан. – Хейдар, как волк, в капкане. Затравил его Аббас-Кули. Очень плохо сейчас ему. Стал уже говорить, чтобы я людей Мелек Манура в гавахах прятал, через гулили водил...

Кайманов вскинул на Ичана внимательнее глаза, промолчал немного. Тот спокойно выдержал его изучающий взгляд.

– Ничего не поделаешь, джан Ичан, – мягко сказал Яков, – придется тебе людей Мелек Манура и на гулили водить и в гавахах прятать...

Тот сначала не понял:

– Вы... шутите, товарищ старший лейтенант?

– Нет, не шучу, дорогой Ичан. Надо сделать одно очень важное дело. Ты, Ичан Гюньдогды, должен стать проводником у Хейдара. Будешь прятать людей Мелек Манура в гавахах и приводить их к самой границе. Хейдар к тебе еще придет, деваться ему некуда. Соглашайся с ним выполнить задание, только не сразу, узнай технику переправы, вещественные пароли, сигналы, места встреч. Что делать дальше, я тебе скажу. Ты уже вызвал у Хейдара сомнения своим разговором, а сомнений у него быть не должно.

– Ай, товарищ старший лейтенант! Хейдар мне друг! Я с ним в шахтах Воркуты три года уголь копал! Как я буду с ним двойную игру играть?

– Вот мы с тобой и должны твоего Хейдара от беды отвести, а главное – дело сделать. Слушай внимательно и запоминай...

* * *

В доме председателя поселкового Совета Балакеши собралось человек двенадцать самых близких друзей Кайманова. Что может сделать горстка полувооруженных людей из пограничного поселка, которая, разойдясь по участку комендатуры, затеряется в этих горах, раскинувшихся на десятки и сотни километров? Что значит одна застава и даже комендатура в масштабе тех событий, которые должны были скоро здесь произойти? По опыту Яков знал: на границе и один человек значит очень много, подчас он может сделать больше, чем целая дивизия.

Со вздохом он вспомнил своих сверстников, ушедших на фронт, – отчаянного Аликпера, верного безотказного Барата, молчаливого Савалана, любителя поесть Мамеда Мамедова. Все они сейчас воюют на западе. Но и те, кто здесь собрался, люди опытные, смелые. Правда, все пожилые...

Знакомая комната, знакомые лица, внимательные глаза присутствующих – все это снова взволновало Кайманова, вернувшегося в родной угол, но он не позволил себе размягчиться и сидел сосредоточенный и строгий, ожидая минуты, чтобы, не нарушив принятого этикета, заговорить. Балакеши выставил несколько фарфоровых чайников с зеленым чаем, посредине положил чурек в сочаке – специальном платке, поставил большую эмалированную миску с шурпой, в которой плавали куски баранины. Разложил десятка полтора ложек. Как ни трудно было сейчас на Даугане с продовольствием, но для гостя приготовили молодого барашка. Проголодавшийся Яков некоторое время отдавал должное угощению.

– Дорогой Балакеши, дорогие друзья, – закончив ужин, сказал Кайманов. – Много раз пограничники обращались к дауганцам еще в те времена, когда мы вместе строили дорогу. Теперь вот и я стал пограничником и вместе с нашим командованием обращаюсь к вам. В эту неделю по дауганской дороге будут идти особо важные колонны автомашин. Надо организовать усиленную охрану, выставить посты на самых ходовых тропах контрабандистов, не допустить, чтобы какая-нибудь сволочь сорвала переброску грузов. Начальник заставы лейтенант Дзюба расскажет вам, где и что надо будет сделать, надо, чтоб каждый верный человек пошел в наряд...

– Ай, Ёшка! – воскликнул Балакеши. – Зачем спрашиваешь? Все пойдем! Кто только может держать оружие, все будем на гулили...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА БЛИЖНИХ ПОДСТУПАХ

ГЛАВА 1. ПЕРЕД ЛИЧНЫМ СОСТАВОМ

Полковник Артамонов послал за Самохиным машину в Ашхабад, приказав немедленно следовать в расположение Дауганской комендатуры.

Утомленный дальней дорогой и непривычной жарой, Андрей занял место рядом с красавцем шофером в «эмке» начальника отряда, решив, что, едва прибудет на место назначения, тут же добьется отправки на фронт и спустя несколько дней поедет обратно уже в фронтовом эшелоне.

Разговор с лейтенантом госбезопасности Овсянниковым не слишком его озаботил, хотя приятного в нем было мало, оба закончили его с взаимным неудовольствием. Раздумывая о том, не повредит ли ему такая неудачная встреча с Белухиным, что он сам будет говорить полковнику, Андрей наблюдал разворачивающиеся перед ним картины южного города.

Всюду много народу. Истомленные зноем деревья, арыки, протянувшиеся вдоль улиц, темнолицые всадники в высоких бараньих папахах, важно восседающие на ишаках, лошадях и верблюдах, яркие одежды, огромные бродячие псы с вываленными от духоты языками, коротко обрезанными ушами – все было именно таким, каким и ожидал увидеть Андрей в знойном среднеазиатском городе. Вдоль улиц, на пустырях и в городских парках уже возникают палаточные городки. Сюда тоже стали прибывать с запада беженцы. Война пришла и в этот город вместе с эшелонами эвакуирующихся на восток заводов и комбинатов, вместе с тысячами обездоленных людей.

Пустыри застроены времянками. Тут и там убогие хибарки, сколоченные из старых досок от ящиков, сложенные из обломков самана, какой-то черепицы, листов железа. Местами – таборы, раскинувшиеся прямо под открытым небом, в скудной тени акаций и карагачей, под неким подобием навесов из одеял, простыней, кусков брезента. Всюду усталые, суровые, сосредоточенные лица. Но для Самохина, столько пережившего за последние несколько недель, даже эти пыльные, неуютные улицы, обсаженные истомленными зноем деревьями, свесившими, словно траурные флаги, пожухлые листья, эти палаточные городки, глинобитные времянки и таборы под открытым небом были мирными улицами, мирными таборами, без артиллерийских обстрелов и бомбежек...

Андрей теперь уж не ждал ответов на свои запросы о семье. Думал лишь о встрече с беспокойным полковником, зная, что от этой встречи будет зависеть его дальнейшая судьба.

– У вас есть еще какие-нибудь поручения от начальника отряда? – спросил он горбоносого шофера-кавказца.

– Конечно! – убежденно ответил тот. – В восемнадцать ноль-ноль в штабе округа будет ждать майор Веретенников.

– Майор тоже едет на Дауган?

– Так точно... Завтра туда прибывает сам начальник войск генерал Емельянов и еще один генерал – командир дивизии! – Гиви прищелкнул языком: – Сразу два генерала! Полковник Артамонов сказал: «Смотри, Гиви, голову сниму, если не привезешь старшего политрука Самохина и майора Веретенникова».

«Что ж это за Дауганская комендатура такая? – подумал Самохин. – Начальник отряда уже там, завтра прибывают начальник войск и общевойсковой генерал. Видно, полковник не зря его торопит».

То, что генерал Емельянов сам приедет на участок комендатуры, позволяло Андрею надеяться без проволочек получить разрешение вернуться на фронт.

Наконец они подъехали к зданию, в котором временно разместился штаб дивизии.

Майор Веретенников, невысокий и плотный, ждал их у подъезда.

– Как доехали, Андрей Петрович? – спросил он, поздоровавшись. – Надо бы нам отметить это событие, когда еще удастся в город попасть, но обоим «надлежит явиться»... Конечно, – продолжал он, – у нас тут не Западный фронт (в его голосе послышались ревнивые нотки), но дела скоро начнутся весьма серьезные...

Удивительно свежая кожа лица была у майора Веретенникова. На скулах – легкий румянец, под козырьком фуражки белый, совсем не тронутый загаром лоб.

– Вас и солнце не берет, – сказал Андрей, хорошо узнавший за короткое время, что такое Средняя Азия.

– Всего третий день в этих краях, – отозвался Веретенников. – Передвигаемся ночами, и вся работа – ночью. Солнца еще не видели. Расскажите, как на фронте? Где вас ранило? Давно ли из госпиталя?

Пока Самохин рассказывал свою историю, незаметно стемнело. «Эмка» выбралась ив путаницы городских улиц и теперь мчалась по шоссе, обгоняя двуколки, запряженные ишаками, пароконные телеги, грузовики, потом свернула с большака на проселок, убегающий в сопки, извивающийся между скалами.

Ехали почти в полной темноте. Голубоватые блики от затемненных синими стеклами фар бежали впереди по обочинам, скользя по пыльным кустам полыни, скатившимся к дороге камням.

И здесь, за тысячи километров от фронта, светомаскировка: за движением на дороге следят, очевидно, не только из-за кордона.

Внезапно машина остановилась. Прямо из темноты возникла коренастая фигура в пограничной форме. Из-под козырька – густые брови, сверлящие глаза, пушистые усы вразлет. На петлицах гимнастерки с каждой стороны по четыре «шпалы» – полковник.

Самохин и Веретенников вышли из машины, начали было докладывать о прибытии, но полковник не дал им и рта раскрыть:

– Вольно, вольно... Наконец-то дождался. Артамонов Аким Спиридонович, – здороваясь, назвал он себя. – Прибыли вы, можно сказать, в последний момент. Еще сутки – и было бы поздно...

Самохин немало подивился тому, что полковник встретил их у дороги один, без сопровождающих. Тот словно бы догадался, о чем он подумал; усаживаясь рядом с шофером, пояснил:

– Всех на границу разогнал. С первого дня войны – охрана усиленная, скажем прямо, ослабленными силами. Ну, ладно... Сейчас, если не устали, потолкуете с нашими пограничниками, люди ждут вас, а в четыре ноль-ноль двинем на заставу Дауган...

Андрей подумал, что они с Веретенниковым, кажется, и впрямь попали с корабля на бал. Не успели приехать, уж и беседа с личным составом, а с рассветом – выезд на одну из застав.

Сливаясь синеватым цветом с откосами сопок, потянулись один за другим глинобитные заборы – дувалы, замелькали вдоль дороги темные ряды кустов – виноградники. На крутых откосах сопок тут и там угадывались при свете звезд дома – глинобитные, сложенные из камня-плитняка, кибитки с плоскими крышами, маленькими окнами. Наконец машина остановилась у железных ворот Дауганской комендатуры, почему-то заслужившей столь пристальное внимание самого высокого начальства военного округа.

– Ну вот и приехали, – сказал полковник. – Поздравляю с прибытием...

С крыльца комендатуры, придерживая на ходу пистолет, сбежал капитан, подтянутый и элегантный, как выпускник училища. Не доходя до полковника расстояния, точно предусмотренного уставом, ударил строевым шагом в асфальт дорожки и четко отработанным движением легко и красиво взял под козырек.

– Товарищ полковник, личный состав вверенной мне комендатуры...

– Вольно, вольно, – остановил его Артамонов. – Сегодня уже виделись. Вот знакомься со своим замполитом. Фронтовик, старший политрук Самохин Андрей Петрович.

Капитан подчеркнуто официально пожал руку Андрею.

– Ястребилов, комендант Даугана, – представился он.

– А это – представитель штаба дивизии майор Веретенников, – продолжал полковник.

Ястребилов так же четко откозырял и Веретенникову.

– Разрешите доложить, товарищ полковник... – придавая голосу значительность, сказал он, – на участке комендатуры была обнаружена банда преступников. Половина банды изображала перекупщиков опия, половина – дружинников. «Перекупщики» затевали сделки, «дружинники» задерживали их и отбирали у простофиль терьякешей деньги. Мною была направлена группа из резервной заставы под началом старшины Галиева. Банда задержана, ведется следствие...

– Ну вот и хорошо, что задержана, – видимо не придав особого значения такому событию, сказал полковник. – Проверьте только, нет ли среди этих бандитов агентов разведки. Ваши соображения доложите завтра перед совещанием.

– Есть доложить, товарищ полковник! Ястребилов снова четко взял под козырек, заученным движением сделал шаг в сторону, пропуская начальство.

Это козыряние и безукоризненный доклад вылощенного коменданта вызвали в душе Самохина лишь раздражение: «Какие-то жулики, какие-то перекупщики опия. Чем занимается комендатура? Не из-за подобных же банд сюда приезжает начальник пограничного округа и общевойсковой генерал?» В поведении Ястребилова Андрей уловил те же ревнивые нотки, что и у майора Веретенникова: дескать, фронтовик-то ты фронтовик, но мы здесь тоже не лаптем щи хлебаем. Самохин исподволь присмотрелся к Ястребилову и упрекнул себя в несправедливости. Внешне комендант Даугана выглядел образцово.

На западе даже в штабах немыслимо было выглядеть таким идеально подтянутым и отутюженным. В плащ-палатках, в комбинезонах, пятнистых маскхалатах разведчиков, надетых поверх полевого обмундирования, и старшие лейтенанты, и капитаны, и майоры, и полковники делили с рядовыми красноармейцами тяготы бездомного фронтового бытия. Рядовой заботится лишь о себе. Командир – о своем подразделении, но и ему подчас приходится впрягаться вместе с расчетом в орудие, когда оно юзом плывет по жидкой грязи, вытаскивать под проливным дождем застрявшие автомашины, сутками мерить шагами поля и леса. Где уж тут до разутюженных складочек, ослепительных подворотничков. И вместе с тем Андрей не мог не согласиться: командир, начальник всегда должен быть подтянут. Образцовый внешний вид капитана Ястребилова был тем более необходим, поскольку комендатуру собиралось посетить высокое начальство.

– Банду поймали, это хорошо. Но вот нам Андрей Петрович о первых боях расскажет, – сказал полковник и, сам того не ведая, больно уколол самолюбие коменданта. – Ему как замполиту и бог велел выступить перед личным составом. Я отдавал распоряжение собрать всех свободных от наряда...

– Так точно, товарищ полковник! В девятнадцать тридцать все будут построены, собраны в клубе (капитан прищелкнул каблуками).

– Ну вот и ладно. Такая беседа сейчас будет очень даже кстати, – сказал Артамонов. – Готов ли, Андрей Петрович? Не слишком ли устал с дороги? Я бы не очень настаивал, да времени в обрез: утром на Дауган, к вечеру – совещание у генерала.

– К беседе я готов, товарищ полковник, – отозвался Андрей. – Но стоит ли все организовывать так официально? Объявлять построение, собирать в клубе? Как бы между делом разговор получается душевней, – Андрей заметил устремленный на него настороженный взгляд Ястребилова. Но у капитана хватило такта не высказаться раньше полковника.

– Ну, не хочешь в клубе с трибуны, пусть соберутся в холодочке возле клуба, – согласился Артамонов. – Комендант, подскажешь старшине, он знает, как сделать...

Ястребилов только головой покачал. Вслух сказал:

– Есть! Будет сделано, товарищ полковник!..

Спустя полчаса, едва умывшись и поужинав, полковник Артамонов, старший политрук Самохин и капитан Ястребилов подходили к помещению клуба, с теневой стороны которого, под развесистой шелковицей, оставившей чернильно-синие следы зрелых ягод на деревянном столе и скамьях, уже собрались все свободные от нарядов пограничники комендатуры.

Сейчас Андрей должен будет выступить, как сказал полковник Артамонов, перед «личным составом». Но какой всегда разный и многоликий этот личный состав...

Самохин весь подобрался, ощущая внутренний холодок.

По многим признакам он сразу определил, что здесь собрались почти все вчерашние «гражданские» люди, и очень молодые, и пожилые – в неподогнанном как следует обмундировании, остриженные под машинку с просвечивающей сквозь короткие волосы кожей головы, особенно светлой по сравнению с загорелыми лицами.

Чисто выстиранное, но бывшее в употреблении хлопчатобумажное обмундирование, называемое на военном лексиконе БУ, было еще не главным, что подтверждало впечатление Андрея. Главным было то, что каждый, присутствуя здесь, все еще оставался в мыслях с семьей, с друзьями, тем кругом отношений, который называется гражданкой. Старую жизнь пришлось оторвать от сердца, она осталась лишь в воспоминаниях. Новая, необычная и тревожная, пока что только осваивалась. Именно он, замполит Самохин, может быть, больше, чем остальные начальники, должен был помочь каждому из этих людей освоить эту новую жизнь, сделать ее наполненной смыслом и значением.

Андрея рассматривали, он это видел. Разные лица, разное выражение глаз. У одних взгляд открытый, ожидающий, у других недоверчивый, острый. Для них он – фронтовик, старший политрук, замполит комендатуры. Им нет дела до того, что он, едва приехав, собирается подать рапорт об отправке на фронт. Самохин должен будет сейчас ответить, почему наши части до сих пор не отбросили врага за линию границы. Почему, наконец, сам он – фронтовик, имеющий уже достаточный опыт боев, оказался так далеко от действующей армии, назначен замполитом Дауганской комендатуры?

Присутствие полковника Артамонова, пожелавшего тоже послушать беседу, лишь добавляло ответственности. Андрей понимал, что уже самим появлением перед бойцами он сразу же начинает здесь свою службу: так все задумал и подготовил начальник отряда. Но все равно и эти красноармейцы, которые, едва познакомившись с ним, будут вскоре прощаться, не осудят его, узнав, что уедет от них он не куда-нибудь, а на фронт.

– Товарищи пограничники, – негромко сказал полковник, – в трудное для Родины время наше командование считает необходимым посылать опытных и заслуженных офицеров-фронтовиков, а также лучших солдат, призванных защищать Родину, именно к нам, на самую южную среднеазиатскую границу. Это значит, что нашему направлению придается также первостепенное значение. Недалек тот день, когда мы сможем на деле доказать, на что мы способны, и каждый из вас получит возможность приумножить славу наших войск, уже проливших кровь в боях с фашистскими захватчиками. Я думаю, что выражу общее пожелание, если от вашего имени попрошу старшего политрука Самохина Андрея Петровича рассказать нам, как он воевал, каким образом ему и его товарищам удавалось побеждать в неравном бою.

Самохину долго аплодировали, будто от того, что он скажет, зависело окончание войны, полная победа над врагом.

– Война началась для меня, – сказал Андрей, – с того момента, когда мне пришлось выехать с комендатуры на заставу Береговую...

Он подробно рассказал, как его заставе удавалось выдерживать непрерывные атаки гитлеровцев, как, применив военную хитрость, защитники Береговой из блокгаузов разгромили усиленную роту немцев, как долгие дни и недели скитались по лесам, выходя из окружения, а потом штурмом взяли железнодорожную станцию и на двух эшелонах прорвались через линию фронта.

– У кого есть вопросы к старшему политруку, прошу поднимать руки.

Первым попросил слова низкорослый, широкий в кости крепыш, с надвинутым на глаза лбом.

– Рядовой Шитра! – доложил он. – У меня вопрос, товарищ старший политрук. Почему вам пришлось защищать заставу малыми силами, героизмом пограничников? А где были части Красной Армии?

– Части Красной Армии подошли двумя днями позже, и мы вместе с ними удерживали город Любомль, пока не был получен приказ об отходе для перегруппировки сил.

Андрей рассказал подробнее о долгих скитаниях разрозненных частей по лесам, о том, как ему удалось сколотить сборный отряд и организованно дать немцам бой, захватить железнодорожную станцию и выйти из окружения. Отвечая, он видел, что сейчас будет задавать вопросы не очень молодой, видимо, интеллигентный человек, с умным, вдумчивым лицом, серыми глазами, смотревшими сквозь стекла очков. Мысленно Андрей окрестил его учителем, догадываясь, что это один из тех «политиков», которые от корки до корки прочитывают газеты и, обладая отличной памятью, знают все сообщения назубок. Самохин не ошибся в своих предположениях, едва сержант заговорил.

– Сержант Гамеза, – доложил тот, видимо еще не успев привыкнуть к своему новому званию. – Объясните, пожалуйста, товарищ старший политрук, как следует оценивать пакт о ненападении, заключенный с Германией накануне войны? Мне поручили вести политзанятия на резервной заставе. Такой вопрос был задан, и я не смог на него ответить.

Гамеза вольно или невольно задал вопрос, который Самохин и сам себе задавал, хотя война ни для него, ни для кого-либо другого на западной границе не была неожиданностью. Он жил на границе и задолго до начала войны знал, что она начнется.

– Ответ на ваш вопрос содержится в выступлении товарища Сталина от третьего июля, – сказал Самохин. – Посмотрите раздел, где подробно говорится об истории советско-германского пакта. Можно пользоваться справкой Совинформбюро. Там прямо сказано, как Советскому Союзу удалось использовать советско-германский пакт в целях укрепления своей обороны.

– Я хотел бы задать вам еще один вопрос, товарищ старший политрук, который задавали мне на политзанятиях, – сказал Гамеза. – В полевом уставе тридцать девятого года есть пункт: «На всякое нападение врага Союз Советских Социалистических Республик ответит сокрушающим ударом всей мощи своих Вооруженных Сил». Как увязать требования устава с тем, что сейчас происходит на фронтах?

«А вопрос с подковыркой, – подумал Андрей. – Но если старшему политруку задают такие вопросы, то своему брату, сержанту пропагандисту, и тем более...»

– Я понимаю, о чем вы хотите спросить, – сказал Андрей, – почему мы временно отступаем? Я не могу доложить вам планы и соображения Верховного Главнокомандования, скажу только то, что сам об этом думаю. Причина, по-моему, заключается в том, что у наших солдат нет достаточного опыта ведения войны. И еще – в недостаточной по сравнению с германской армией вооруженности. У нас не было программы «пушки вместо масла». Мы делали ставку на мир даже с таким агрессором, как фашистская Германия. Но война уже началась, поэтому наш долг: в самые короткие сроки овладеть военным делом, а Родина оружие нам даст. На фронте у нас не было времени для занятий теорией, занимались больше практикой, конечно, в рамках устава...

Смех и гул одобрения послышались в ответ. Сержант Гамеза казался вполне удовлетворенным объяснением. Андрей знал, что только настоящая, а не наигранная искренность может вызвать доверие людей. Сказал он то, что думал, и это, кажется, оценили слушатели.

Неподалеку поднялась еще одна рука.

– Рядовой Самосюк, – вскочил как на пружинах длинный и жилистый солдат с подвижной шеей, казалось, она вертелась во все стороны, как у голошеего петуха.

– Объясните, пожалуйста, товарищ старший политрук, – сказал он, – я с первого дня записывал по сводкам Совинформбюро, сколько немцы потеряли живой силы и техники. Когда сложил все вместе, то получилось очень много! Откуда у них берутся силы?

– Наступающая сторона всегда несет больше потерь в живой силе и технике, – ответил Самохин. – На заставе Береговой нас было несколько десятков человек, а только трупов гитлеровских солдат после боя насчитали мы двести семнадцать... Можете представить, какие силы перешли границу на нашем участке. Застава наша – не исключение. Уверен, так же дрались по всей линии фронта.

Снова поднял руку вертлявый Самосюк.

– Если все побеждали, почему ж тогда отступаем? – спросил он.

– Я уже сказал вам, – ответил Самохин, – причина наших временных неудач в том, что у немцев пока что больше оружия, больше опыта ведения войны. Но это временная причина. Вы помните, что писала «Правда» о нашем роде войск: «Как львы дрались советские пограничники, и только через мертвые их тела мог враг продвинуться на пядь вперед». Характеристика эта касается не только пограничников, но и всех тех, кому пришлось встретить врага...

Андрей был убежден в том, что говорил, старался передать свою убежденность этим, еще не обстрелянным людям. Но сам он многому тому, что происходило в первые дни войны, не находил объяснения. Гул фашистских самолетов, почти безнаказанно висевших в небе, и сейчас стоял у него в ушах. Он видел, как «хейнкели» и «фокке-вульфы» пикировали на беженцев, расстреливали из пулеметов женщин, стариков и детей. Он видел, как на железнодорожном откосе, среди клевера и ромашек – Андрей не мог отделаться от этого видения – лежит девочка лет пяти-шести в летнем платьице, белоголовая и загорелая, а рядом – такая же белокурая мать в чесучовом костюме. Обе – со страшными черными дырами на лицах от крупнокалиберных пуль. В минуты волнения эта картина неизменно всплывала у Андрея перед глазами, но он никак не мог вспомнить, видел ли он ее на самом деле или в горячечном бреду.

Андрей чувствовал, что еще один-два вопроса, и он начнет говорить солдатам все, о чем думает, что наболело в душе, что надо было как-то объяснить хотя бы себе самому.

Но вопросов больше не задавали.

– Если нет больше вопросов к старшему политруку, – сказал полковник, – давайте его хорошенько поблагодарим.

И снова Андрею устроили овацию. Бойцы встали со своих мест, но не расходились, посматривали на старшего политрука с уважением и доверием. Правда, несколько позже капитан Ястребилов счел необходимым высказать свое особое мнение.

– На первый раз сойдет, Андрей Петрович. Хотя можно было бы говорить не столь откровенно. В беседах не советую быть таким искренним...

Самохин, пожал плечами, но Ястребилов не дал ему возразить.

– Нет, нет, не в словах дело. Знаете, в поведении, в этаком страдающем выражении лица. Я уж давно заметил: нет большего психолога, чем рядовой солдат, наблюдающий за начальником...

Что ж, может быть, Ястребилов прав. У него, замполита Самохина, видимо, действительно было не очень веселое выражение лица. Слишком много для этого существовало причин. Но если бы он вздумал сегодня бить в барабаны и дуть в победные фанфары, никто б ему не поверил...

Они вошли в конюшню комендатуры, где Андрея, как сообщил об этом капитан Ястребилов, дожидался предназначенный ему кровный ахалтекинец Шайтан. Кличка вызвала желание посмотреть на коня, хоть Андрей и не думал делить здесь тяготы службы с четвероногим другом.

В конюшне – идеальная чистота. Назначенный дневальным писарь Остапчук встретил полковника Артамонова, коменданта и нового замполита бодрым рапортом, не отрывая руку от козырька, сделал шаг в сторону, пропуская высокое начальство.

Скомандовав «Вольно», полковник осмотрелся, довольно хмыкнул: и здесь не к чему было придраться. Но уже в следующую минуту с некоторым удивлением посмотрел на Ястребилова. В стойле Шайтана кто-то возился, то ли замывая коню бабки, то ли вытирая тряпкой деревянный настил.