Текст книги "Кара-курт"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Ай, забыл я дома свой табак, – сказал Яков, – разреши твой закурить.

Имам-Ишан передал ему кабачок. Кайманов поднес его к свету, словно бы для того, чтобы отсыпать себе на бумажку табак, перевернул вверх донной частью, увидел то, что и хотел увидеть: три маленькие дужки в виде полумесяца каждая, нацарапанные кончиком ножа на расстоянии сантиметра друг от друга. Отсыпав на газету табак, он заткнул кабачок пробкой, опустил его в карман, спокойно сказал:

– Ну вот, теперь пошли. Тебя, Мухтар, надо бы отдать под суд, но посмотрим, как ты дальше будешь себя вести. Если к тебе один Имам-Ишан с той стороны пришел, наверное, и другой такой же придет. У нас, понимаешь, много работы, каждый раз к тебе ходить некогда, так ты уж сам сообщай нам, если что, но только так, чтоб ни одна душа не знала... А наблюдать-то мы за тобой будем, это уж ты будь уверен...

– Ай, сагбол, ай, сагбол, Кара-Куш, – радостно забормотал Мухтар. Видимо, он не сомневался, что и его возьмут под стражу. – Все сделаю, как ты говоришь. Никто ни у нас, ни у них, – кивнул он в сторону Имам-Ишана, – и не догадается, что ко мне больше ходить нельзя...

– Ну, вот и ладно, что все понял, – сказал Яков. – Приятно, когда умный человек все понимает по доброй воле...

Мухтар, бормоча слова благодарности, проводил их до калитки, прощаясь, подал в знак доверия обе руки.

– Хош!

– Хош! Здоров будь! Не забывай о том, что я тебе сказал...

До комендатуры шагали молча. Во двор вошли скрытно. Оставив задержанного с конвоирами в комнате для допросов, Кайманов позвонил полковнику Артамонову, доложил о задержанном и разговоре с ним.

– Думаю, что Имам-Ишан сказал правду, товарищ полковник. Хотя у нас там достаточная охрана, но все-таки могут попытаться еще раз, слишком лакомый кусок...

– Эк хватился, Яков Григорьевич, – загудел в трубке бас Артамонова. – Об этой задумке мне капитан Ястребилов еще вчера доложил. Прибежал в комендатуру к нему какой-то синеглазый мальчонка, все рассказал, даже фамилии назвал. Взяли их всех голубчиков тепленькими...

– Тогда я не понимаю, товарищ полковник, зачем понадобилось Имам-Ишану тащить через границу записку о своих подозрениях насчет Клычхана. Там бы на месте капитан Ястребилов и разобрался.

– Алиби, Яков Григорьевич, личное алиби. В случае, задержат зеленые фуражки, шел-де с важной новостью помочь советским властям. Продолжайте операцию. Учти, завтра будете докладывать, как дело идет, начальнику войск... Кстати, зайди в штаб, начфин тебя спрашивал...

Кайманов вошел в комнату для допросов, где дожидался его Имам-Ишан, вытащил из кармана меченый кабачок-табакерку, словно между прочим сказал:

– Махмуд-Кули послезавтра тоже будет здесь. Твой пароль я пока оставляю у себя. Потеряешь, будут у тебя большие неприятности...

От неожиданности Имам-Ишан открыл рот, да так и забыл его закрыть.

– Ай, б-и-и-и!.. Вох! – только и проронил он. Кайманов рассмеялся: Имам-Ишан смотрел на него с суеверным ужасом.

– Ай, Кара-Куш, ты, наверно, сам Молла Насреддин.

– Уж не думаешь ли ты, что я тоже из вашей компании?

– Нет, джан Кара-Куш. Но про Махмуда-Кули знают только два человека. Они сейчас далеко отсюда. Как ты узнал? Наверное, сам аллах тебе подсказал.

– Точно, аллах, – согласился Яков, – но ты мне сейчас тоже подскажешь, какую вещь несешь для Сюргуль. Я ведь тебя пока не обыскивал, думаю, сам отдашь.

Имам-Ишан секунду колебался, поняв, что Кайманову известно все, протянул небольшой, со спичечный коробок предмет, завернутый в чистую тряпицу. Это был молитвенник, богато отделанный серебром с чернью. На первой странице – автограф самого господина Фаратхана.

– Кто тебе дал эту вещь? – спросил Кайманов. Ишан-Кули замялся.

– Если я скажу, меня убьют, семью уничтожат, – выдавил он.

– Клычхан, сам знаешь, наш хороший друг, – возразил Яков. – Скажу ему, не будет тебя убивать.

–...Н-но!.. Ты сам сатана!.. – с ужасом глядя на Якова, воскликнул Имам-Ишан. – Ты читаешь мои мысли!..

– Джан Кара-Куш! – горячо воскликнул Имам-Ишан. – Я вижу, ты многое знаешь, но ты знаешь не все! Спаси мою семью, я скажу, кого надо остерегаться тебе самому. Тебя хотят убить. Ищут только удобный случай, чтобы не было рядом ваших геок-папак!..

Яков рассмеялся.

– Ну что ты так испугался, Имам-Ишан? – сказал он. – Живу я тихо, спокойно, никому не мешаю, что ты еще придумал?

– Не смейся, Кара-Куш! Я тебе все точно сказал. Клычхан одного своего человека заставлял убить тебя. Тот струсил, даже в Кара-Кумы убегал, Клычхан его наказал, заставляет снова. Ты и высокий начальник Андрей-ага им поперек горла. Вы оба очень мешаете, но оба, как я понял, в чем-то помогать должны...

– Ну, ты что-то тут лишнее наплел, – спокойно сказал Яков. – Какая там еще от нас помощь Клычхану? Давай-ка лучше скажи, где Фаратхан прячет Хейдара? Как его найти? Много ли успел он нам своими выступлениями навредить?

– Не знаю, где он его прячет, но знаю точно: во всех соседних аулах Хейдар уже был, очень плохо о вас говорил. Бить его не бьют, нужен он Фаратхану, народ против кызыл-аскеров поднимать.

– Ладно, разберемся. Ты не сказал еще, кто шеф у Махмуда-Кули. Как у вас организована переправа?

– Я не знаю, какой-такой у Махмуда-Кули шеф. Он дает «пассажирам» меченые табакерки, «пассажиры» несут табакерки с собой, пока мы не проводим их на ту сторону. Там они нам их отдают, мы передаем Махмуду-Кули. Вернется к нему табакерка, он знает: все в порядке, товар доставлен в целости... Так было в прошлый и позапрошлый раз.

– Значит, по крайней мере, двух человек вы уже переправили? – спросил Яков. – Кто это был?

– Откуда я знаю, Ёшка? Ночь темная, человек в накидке – ничего не видно. Нам приказано вести, мы ведем. Не поведешь – самого убьют, семью вырежут. Джан горбан, я тебе все рассказал, – взмолился Имам-Ишан. – Защити мою семью! Узнает Клычхан, пошлет своих людей.

– Когда ты ходил через гулили в последний раз?

– В прошлое новолуние. Такой ветер в горах был, едва прошли...

Яков быстро прикинул: «эпроновец», немало беспокоивший командование, появился позже этого новолуния. С тем ли он сюда прибыл, чтобы уйти за кордон? Зачем? С бандой Аббаса-Кули не вышло, значит, нужны новые, такие, как у Клычхана, банды более крупного масштаба по ту сторону рубежа? А по существу – не банды, а восстание племени?

– Ловко у тебя получается, Имам-Ишан, – сказал Яков. – Значит, если хорошо перешел границу, отдаешь свой кабачок – пароль, получаешь задание, снова идешь проводником. А поймают пограничники, на всякий случай письмо Гуссейнхана захватил. Так, что ли? Вроде бы ты и друг советских пограничников, пришел предупредить, – и враг. И нашим и вашим служишь?

– Такое время, Кара-Куш, – сознался Имам-Ишан. – Верно: и нашим и вашим. Жизнь заставляет! Теперь горы на нас с двух сторон давят – деваться некуда. И проводником пойдешь, и записку в советскую комендатуру понесешь.

– Что ж другие-то не ходят? Тебя послушать, так у вас и правда, как говорит наш новый мусульманин Курбан-Вареня´, что ни человек, то проводник или контрабандист.

Имам-Ишан прищелкнул языком, одобрительно сказал:

– Курбан-Вареня´ – якши человек! Наш человек! Жена у него красавица, по всей гулили уже знают, что он в правильную веру перешел...

– Ладно, Имам-Ишан, давай ближе к делу, – сказал Яков. – Сегодня ты много километров прошел, наверное, устал. Завтра поедем в Ашхабад на текинский базар искать твоего Махмуда-Кули. Я думаю, ты не откажешься нам его показать?

Имам-Ишан побледнел.

– Горбан Кара-Куш! – воскликнул он. – Не бери меня на текинский базар. Один раз я там появлюсь вместе с тобой, больше мне не жить. Что хочешь делай, не бери меня с собой в город.

– Пойдешь так, как будто никто тебя не задерживал. Рядом с тобой никого не будет, но ни один свой шаг не спрячешь от нас. Передашь Махмуду-Кули кабачок, спросишь, когда работа. Если даст знать, чтобы ты к нему не подходил, покажешь мне его.

– А как ты будешь одет, джан горбан? Неужели в военном пойдешь?

– Какой дурак ходит в военном на текинский базар? – вопросом на вопрос ответил Яков. – О текинском базаре договориться успеем. Надо сейчас о Фаратхане говорить. Что он приказал тебе сделать, когда ты через гулили перейдешь?

– Он приказал мне передать Сюргуль-ханум этот родник бальзама истинно-правоверной души, – сказал Имам-Ишан, приложив руку к груди, где был спрятан молитвенник, завернутый в тряпицу.

– А еще приказал, – добавил Яков, – вместе с Сюргуль переправить через гулили и проводить к Фаратхану очень важного господина. За это обещал тебе большую награду, а если не сделаешь, будет тебе кутарды...

Имам-Ишан опустил седеющую голову.

– Значит, я совсем пропал, – сказал он.

– И вовсе ты не пропал, – возразил Яков. – Важного господина ты сдашь Фаратхану, получишь свой бакшиш, и, только когда уйдешь, мы этого «пассажира» и возьмем. Ты ведь, наверное, еще не раз захочешь нам помочь? А, Имам-Ишан? Зачем же тебе пропадать?

Тот вскинул голову, пытливо посмотрел на Якова:

– Верно говоришь?

– Сам понимаешь, не шутки шутим.

– Что мне теперь делать?

– То, что приказал господин Фаратхан. Только ты теперь будешь все это делать еще лучше: для себя и для своих детей, чтобы их отец домой вернулся.

– Ия должен делать все точно так, как сказал мне господин Фаратхан? – боясь верить тому, что слышит, спросил Имам-Ишан.

– Конечно. Все в точности исполнишь до самого конца, чтобы и наша дорогая Сюргуль, и твой «пассажир» чувствовали себя в надежных руках.

– Ну, тогда, значит, якши, джан Кара-Куш! – сразу повеселев, воскликнул Имам-Ишан. – Ай, как приятно с умным человеком поговорить! Все равно что из родника попить в летний зной!

– Приходи почаще к нашему роднику, будем тебя без очереди пускать, – в тон ему ответил Кайманов. – Ладно. Разговоров было достаточно. Пора дело делать. Давай, неси молитвенник господина Фаратхана нашей дорогой Сюргуль. Надо и ее пожалеть. Она ведь тоже беспокоится, ждет...

На счастье Якова, ночи стали уже по-осеннему темные. Имам-Ишан подошел к дому Сюргуль, едва слышно постучал. Дверь тут же приоткрылась, показалась на миг сухая старческая рука, взяла завернутый в тряпицу молитвенник, снова скрылась.

Имам-Ишан сказал всего несколько слов. Яков все их расслышал и запомнил. Были назначены встреча и новый условный сигнал, по которому Имам-Ишан узнает, что важный господин назначил день перехода, место встречи с проводниками.

Что говорить, информация у Фаратхана была поставлена на славу. То ли песнями на огородных работах по обе стороны пограничной реки, то ли еще какими другими средствами, но все, что требовалось и кому требовалось сообщить, передавалось точно и в срок.

Дверь кибитки закрылась. Имам-Ишан в сопровождении Кайманова и Галиева вернулся в комендатуру.

На рассвете Яков с самым веселым видом вышел из ворот, направился к мелеку Сюргуль. Хозяйку он увидел в огороде, отметив про себя, что настроение у нее отличное, вид весьма довольный. Она даже что-то напевала себе под нос дребезжащим, старческим голосом.

– Салям, баджи! Коп-коп салям тебе, сестра милая! Как себя чувствуешь? Хорошо ли спала?

– Ай, Ёшка, так хорошо спала! Давно так не спала! – ответила Сюргуль.

– Вот и отлично! – радостно отозвался Яков. – А я пришел передать тебе большое спасибо от себя и от полковника Артамонова. Если бы ты не сказала мне пойти к Чары-Мураду, наверное, долго бы мы искали этого «воровского человека».

От Якова не ускользнуло крайнее удивление, мелькнувшее в глазах Сюргуль. В следующую минуту она отвела взгляд, ответила с достоинством:

– Ай, Ёшка, для тебя я всегда сделаю, что надо!

– Очень немного надо, – тут же сказал Яков. – Но я тебя прошу еще нам помочь.

Сюргуль настороженно молчала, выжидая, что он имеет в виду.

– Пойдем к нам в комендатуру, – сказал Яков, – посмотришь, того ли мы воровского человека поймали? Понимаешь, смотрим по следам, а он к мелеку Чары-Мурада подошел и опять к гулили подался. Испугался чего-то. Ну, мы его там и поймали.

– Пожалуйста! Давай пойдем! Будем смотреть! – отряхивая землю с ладоней, безразличным тоном сказала Сюргуль. Видно было, что предложение Якова немало ее озадачило.

В комнате следователя комендатуры сидел невзрачного вида человек, по-видимому, терьякеш из терьякешей – немытый и нечесаный, в засаленном халате, такой же грязной, потерявшей первоначальный цвет тюбетейке.

– Этот воровской человек дружил с врагом твоего мужа Джамалом? – спросил Яков.

Сюргуль всего несколько секунд напряженно всматривалась в незнакомца, затем охотно согласилась:

– Этот, лечельник. Этот. Он с врагом моего мужа дружил.

Задержанный, желтый лицом, весь в морщинах, вялый и безучастный ко всему терьякеш, молча посмотрел на Сюргуль, широко открыл глаза и, видимо, хотел что-то сказать, но передумал, снова прикрыл веки.

Яков вместе с Сюргуль вышел из комнаты.

– Ай, джанам Сюргуль, – сказал он проникновенно, – что хочешь проси в награду. Очень ты нам помогла этого опасного нарушителя поймать! Дежурный, – крикнул он. И когда появился дежурный Остапчук, приказал: – Там я велел продукты отнести нашей дорогой Сюргуль. Проверь лично, чтобы все было, и чтоб не одну, а две пачки зеленого чаю положили.

– Ай, Ёшка, не надо мне никакой награды. Я ведь не за награду тебе про воровского человека сообщила, – несколько смущенно сказала Сюргуль.

Сказала и призадумалась...

* * *

Переполненный людьми город как будто специально отвел текинский базар, для того чтобы там собиралось одновременно все его население. Огромная толпа, мелькающая в толпе военная форма, инвалиды в тени лотков, рыночных павильонов... Инвалиды на костылях и без костылей, многие в бинтах, зачастую несвежих.

Все что-то кричат, предлагают старые вещи. Над базаром стоит несмолкаемый гомон.

Тут и там попадаются двухколесные тележки, проезжают арбы, пылят машины, пробираются через непрерывно движущуюся волнующуюся толпу важные всадники верхом на ишаках.

Кайманов в форме железнодорожника с клеенчатой сумкой в руке, старшина Галиев, запыленный и прокопченный, как настоящий контрабандист, – ни дать ни взять бродяга-зимогор, и старый Али-ага, которого Яков уговорил поехать с ним, с трех сторон блокировали пробиравшегося сквозь толпу Имам-Ишана.

Спустя часа полтора, когда они уже несколько раз обошли базар, так ничего не добившись, Али-ага запросил пощады:

– Я уже не могу, Ёшка, так много ходить: наверное, старый стал. Сяду, пожалуй, немножко в тень, может, увижу, где Махмуда-Кули, скажу тебе. А ты иди к охотникам, там посиди. Наверно, тебя с твоим ростом и левой рукой без пальца человек десять уже засекли, вот и не выходит Махмуд-Кули.

Ничего другого не оставалось, как согласиться со стариком, но они еще некоторое время бродили по базару, битком забитому народом. День шел на убыль, а сотни людей, что-то продающих, что-то покупающих, по-прежнему сновали во всех направлениях. Разноголосый крик и шум, гомон на всех языках и всюду – пустые рукава, брючины, заткнутые под поясной солдатский ремень, костыли, палки, головы, обмотанные бинтами, руки на перевязи. Война и здесь смешала все, изувечила тела, изломала судьбы.

Махмуда-Кули нигде не было. Яков в своей железнодорожной форме изнывал от жары. Сильно хотелось пить, но он терпел и только посасывал время от времени кусочек каменной соли, чтобы не так уставать. У любого курда или туркмена обязательно есть в специальном мешочке каменная соль, чаще всего от употребления принимающая форму шарика или яйца. Соль задерживает влагу в организме, испарение не ослабляет человека. Яков никогда во время жары не пил воду стаканами, поэтому обычно на самом солнцепеке чувствовал себя сносно, но сейчас самочувствие у него от неудачи было самое скверное. Он зашел в заднюю комнату «Общества охотников», членом которого состоял, там переоделся в пограничную форму, направился в штаб управления войск доложить полковнику о постигшей их неудаче, заодно выяснить, зачем вызывал его к себе начфин.

Полковник тоже был в штабе, ждал его в одной из комнат. Между ними произошел весьма неожиданный для Якова разговор.

Выслушав доклад Якова о безрезультатности поисков Махмуда-Кули, Аким Спиридонович подвел его к окну, присел немного и заглянул в рот.

– А ну-ка, покажи зубы, – сказал он.

– Да что вы, товарищ полковник, зубной врач, что ли?

– Ты сначала показывай зубы, а потом уже мне их заговаривай.

Обозленный неудачей на текинском базаре, Яков вспылил:

– Простите, товарищ полковник, но мне сейчас не до шуток.

– Никто с тобой не шутит. Показывай золотую коронку...

– Какую золотую коронку?

– Золотую коронку на зубе или золотой зуб.

– В жизни у меня не было золотых коронок!

– А краги носил?

– Терпеть их не могу. Хожу по форме, в сапогах. Что вы мне какие-то странные вопросы задаете?

– Где был вчера вечером от девятнадцати ноль-ноль до двадцати одного?

– Проверял наряды на заставе Большие Громки. Это зафиксировано в пограничном журнале.

– Вот и хорошо, что зафиксировано! Гора с плеч. А я уж думал, чем черт не шутит? Ишь, сволочи, что делают! На честного человека такой поклеп. Скажи начальнику заставы, пусть сделает выписку из журнала и мне пришлет.

– Да что случилось-то?

– На вот, читай...

Артамонов протянул ему замусоленный листок бумажки. На бумажке написано:

«Вчера в восемь часов вечера высокий пограничник с золотым зубом, в крагах, хорошо говорит по-курдски, вошел в мой дом, приставал к моей жене. Мне угрожал: «Если будешь сопротивляться, обеспечу десять лет». Зовут пограничника Кара-Куш, он не первый раз уже так делает». Подписи не было.

– Так это анонимка, товарищ полковник. Мало ли у меня «друзей»! Сегодня задержанный Имам-Ишан почище сказал: вроде Клычхан со своей братией охотятся за мной, хотят убить.

– Клычхан? – полковник присвистнул. – А что? Очень может быть. Уж больно ты неудобная для наших врагов фигура, – продолжал полковник, – следы читаешь, как книгу, – это раз, на любом среднеазиатском языке говоришь – два, знаешь всю эту братию – главарей контрабандистов – три, первоклассный стрелок – четыре. По их расчетам, стоит тебя оклеветать – и Кара-Куш, старший лейтенант Кайманов, выключен из игры. Уже вроде бы им и жить легче. Ну, ладно. А пока что как хочешь, а достань мне хоть из-под земли твоего старосту проводников-переправщиков, как его?

– Махмуда-Кули, товарищ полковник.

– Ага, Махмуда-Кули. Его обязательно надо найти, тогда вся переправа будет в наших руках: брать этих самых «пассажиров» будем тепленькими тихо, спокойно, без хлопот.

Полковник отпустил Якова, посоветовав еще зайти к начфину.

Начфин – пожилой, с виду очень штатский человек, чего не могла скрыть военная форма, – встретил его спокойным взглядом поверх очков.

– Я вас пригласил, Яков Григорьевич, – сказал он, – чтобы устранить маленькую неувязку. Не помните ли вы, какая получилась сумма в вашей бригаде, когда вы пересчитали отобранные у бандитов деньги?

Яков достал записную книжку, открыл нужную страничку:

– Двести пятнадцать тысяч триста сорок рублей. А в чем, собственно, дело?

– Должен вас огорчить, – так же спокойно продолжал начфин, – ошиблись вы ровно на сто тридцать рублей. Другие бригады считали точнее. В вашей пачке при точном пересчете двести пятнадцать тысяч двести десять рублей, а по всем документам проведена указанная вами сумма – двести пятнадцать тысяч триста сорок рублей. Придется вам собрать со всех счетчиков и доплатить.

Кайманов молча достал бумажник, положил на стол сто тридцать рублей из только что полученной зарплаты, ни слова не говоря, направился к выходу: «Надо же к двум миллионам всех конфискованных денег добавить еще почти полторы сотни из собственной зарплаты!»

– Одну минуточку, – остановил его начфин. – Вот здесь распишитесь. В следующий раз советую считать точнее.

Не в самом веселом настроении вышел Кайманов из штаба войск, остановился на крыльце с ощущением приближения еще какой-то неувязки. Стоит только пойти темной полосе, будто шлюзы прорвет. Сыплется на голову одно за другим. Поистине – пришла беда, открывай ворота.

Увидев с крыльца, что к нему спешит, пробираясь сквозь толпу, знакомый охотник, Яков подумал: «Что еще?»

– Ай салям, салям, Ёшка! – приветствовал его собрат по благородной страсти. – Иди скорей, тебя срочно председатель к себе зовет.

«Председатель Охотсоюза – верный человек, зря тревожить не будет». Яков остановил первую попавшуюся машину, попросил шофера быстренько доставить его на текинку.

В задней комнате Охотсоюза, откуда не раз начинали свои операции пограничники в таком людном месте, как базар, Кайманова дожидались утомленный аксакал Даугана Али-ага и под стать ему, среднего роста, сухой и жилистый старик, со спокойной и даже величавой осанкой, внимательным взглядом.

– Вот, Ёшка-джан, тебе Махмуд-Кули, – сказал Али-ага. – Можешь повесить мне на грудь орден, можешь дать Звезду героя. Большего подвига я не сделаю за всю свою жизнь. Если я не выпью сейчас пиалу геок-чая, сразу умру.

Али-ага шутил, но видно было, он настолько устал, что ему и вправду недолго протянуть ноги.

Якова насторожило то, что мудрый Али-ага отверг переодевание и привел Махмуда-Кули к нему, одетому в форму старшего лейтенанта пограничных войск. Привыкнув доверять старейшине Даугана, Яков не спешил выразить ему по этому случаю свое неодобрение.

Кайманов со всеми знаками уважения приветствовал Махмуда-Кули, поддержал и усадил за стол Али-ага, перед которым председатель Охотсоюза, сурового вида пожилой туркмен, уже ставил пиалу с зеленым чаем.

– Салям, яш-улы Махмуд-ага, – сказал Яков. – Да будет удача во всех твоих делах, здоровье и счастье твоей семье.

Перед Каймановым был тот старик, которого он так долго искал, к которому тянулись нити уже свершившихся нарушений границы и возможных в будущем. Исподволь он внимательно присматривался к новому знакомому, еще не решив, с какой стороны к нему подступить, решив дать начать разговор старику Али-ага.

– Я ему говорю, – прихлебывая из пиалы чай, сказал Али-ага, – что ты, Махмуд-Кули, все на базаре сидишь, табаком торгуешь? Иди к военным работать, деньги будешь, паек получать.

– Смотря какая работа, – осторожно ответил Махмуд-Кули.

«А Махмуд-Кули – орел», – подумал Яков и тут же заметил за внешней величавой невозмутимостью тщательно скрываемое беспокойство.

– Ай, пойду я отдыхать, – сказал Али-ага. – Вы тут чай пейте, разговаривайте, а меня внучка Гюльджан ждет. Пойдем с ней к другу Бяшиму в гости. Давно приглашал...

Кайманов проводил старика до двери, вернувшись к Махмуду-Кули, вытащил из нагрудного кармана лупу, выдвигающуюся на шарнире из черного карболитового футляра, приставил ее к глазу и стал неотрывно смотреть на старика. Тот недовольно покосился, заерзал на месте.

– Ай, начальник, – сказал он. – Какой большой у тебя глаз. Никогда я не видел такой большой глаз!

– Большой глаз больше видит, – сказал Яков.

– Что ему смотреть на старого человека? – сказал Махмуд-Кули. – Убери ты это стекло. Зачем на меня через него смотришь?

– А ты знаешь, что говорит мне это стекло? Оно говорит, – не повышая голоса, сказал Кайманов, – что шефу ты подбираешь плохих проводников для переправы. Уже двое из них не принесли тебе вещественный пароль – меченые табакерки. Если и дальше так пойдет, шеф с тебя голову снимет.

Махмуда-Кули словно столбняк хватил. Некоторое время он молча смотрел на Якова, затем, справившись с волнением, деланно усмехнулся, пожал плечами.

– Сказать все можно, – с трудом ответил он.

– Можно и показать, – сказал Кайманов. Он достал из кармана два кабачка с метками на донной части, протянул их Махмуду-Кули.

Тот даже развеселился:

– Ай, начальник, как любишь шутить! Хорошее у тебя стекло, все видит, все знает, не знает только, что такой кабачок для табака почти у каждого мужчины есть.

– Такие не у каждого, – заметил Яков.

– А кто может сказать, чьи они?

– Ну, что ж, и это можно, – так же спокойно ответил Яков. – Про этот скажет Хейдар-ага, а про этот – Имам-Ишан... Может быть, хочешь с ними поговорить?

Махмуд-Кули опустил голову, молчал некоторое время.

– Замечательное у тебя стекло, – вздохнув сказал он. – Нет, сейчас я уже не хочу с Имам-Ишаном говорить!

– Сводки Совинформбюро, наверное, каждый день слушаешь? – спросил Яков.

– Как не слушать? На фронте два сына – Хаджи-Мурат и Анна-Сахат воюют.

– А их опе наших врагов на ту сторону переправляет. Ты подумал об этом, Махмуд-Кули-ага? Ты понимаешь, что своим близким надо не словами, а делом помогать?

– Головой, Ёшка, я все понимаю. Махмуд-Кули – не враг своим сыновьям. Жить трудно...

– А сыновья с фронта придут, им надо будет ответить, кому ты тут во время войны помогал? Судить тебя надо, яш-улы. Оправдать себя можешь теперь только хорошей работой. Шефа твоего мы знаем, пока трогать не будем, он еще нам немалую службу сослужит. К тебе будут приходить Али-ага, Рамазан-Барат-оглы – мальчик с Даугана, чолок Ичана, табак приносить. Через них будешь мне весть передавать. Табакерки свои возьми, отдай шефу. Пусть думает, что у тебя все в порядке. С сегодняшнего дня все табакерки, что он будет «пассажирам» давать, все будут у тебя, только проводников подбирать буду я. Места встреч, словесный пароль через Рамазана и аксакала Али-ага мне будешь говорить. Грозить не хочу, но меня ты знаешь... Вздумаешь вилять, гарантирую встречу с Имам-Ишаном, а уж он-то знает, что о тебе рассказать.

– Бо´лды, Кара-Куш, – не обидевшись на угрозу, согласился Махмуд-Кули. – Все сделаю, как ты сказал. Теперь и у меня на душе легче стало, как будто аллах в мою сторону посмотрел. Но только и ты никому ни слова. Скажешь хоть одному человеку, режь меня, шагу больше не сделаю ни для тебя, ни для шефа. Один человек знает – тайна. Два человека – полтайны. Три человека – совсем не тайна. Ты – свой, разберешься. Другой разбираться не будет. Возьмет старого Махмуда за аксакал и поведет под трибунал. Будешь молчать – ты меня не видел, а я тебя, – «пассажиры» шефа все твои будут. Хош! Здоров будь! Я все сказал.

– Хорошо сказал, яш-улы, – согласился с ним Яков. – О таком деле, как у нас, больше двух человек знать не должны. Рамазан и Али-ага от тебя будут только приветы передавать да называть места встреч. На мое слово можешь положиться. Свое крепче держи...

Яков говорил искренне: условия Махмуда-Кули, чтобы о задании знали только они двое, не противоречило, а содействовало бы успеху. Пограничные секреты такого рода не выдаются первому встречному...

...В то время когда Яков разыскивал в городе на текинском базаре Махмуда-Кули, старший политрук Самохин принимал «на самом высшем уровне», как говорят дипломаты, старуху Сюргуль.

Узнав от дежурного, что курдянка хочет его видеть, Андрей понял: слова Кайманова о награде упали на благодатную почву. Видимо, Сюргуль все-таки решилась просить вознаграждение за свой подвиг. Для этого она выбрала именно тот момент, когда Кайманов уехал, а старшим на комендатуре остался Самохин.

С самым приветливым видом вышел Андрей навстречу почетной гостье, усадил ее в комнате для гостей за отдельный низенький столик, тут же приказал дежурному подать геок-чай.

– Слушаю вас, уважаемая Сюргуль, – сдержанно улыбаясь, как улыбаются люди, без слов понимающие друг друга, приветствовал он Сюргуль, отметив про себя, что его заговорщический вид пришелся ей по душе.

– Ай, такая жара, – начала та издалека.

– Ай правда, жарко, – согласился Андрей.

– Виноград будет сладкий.

– Нигде нет такого сладкого винограда, как здесь, – поддержал беседу Андрей.

– А ты ташаузскую дыню ел? Нет? Пойдем ко мне, я угощу.

– Обязательно приду. Только сейчас я на службе, а потом приду. Таких, как здесь, дынь нигде больше не видал.

– Хорошие дыни, – подтвердила Сюргуль, видимо решив, что пора переходить к главному разговору. – Ёшка сказал, очень опасного кочахчи вы поймали у Чары-Мурада, – сказала она.

Андрей согласился, что действительно неподалеку от мелека Чары-Мурада только благодаря уважаемой Сюргуль попался им ужасно опасный кочахчи. Да, ведь она сама его видела...

– Если еще увижу кого, я еще вам скажу, – заверила Сюргуль, видимо начиная верить в свою новую, так неожиданно определившуюся и такую выгодную роль.

Андрей рассыпался в любезностях, очень лестно отозвавшись о высоких достоинствах гостьи, не забыв отметить истинно патриотические чувства уважаемой Сюргуль.

– Ай, лечельник, не знаю, как тебе сказать, а сказать хочу, – заявила та. – Старый я человек. Почти всю жизнь прожила в ауле вон за теми горами (она указала в сторону границы). Не надо мне никакой премии за кочахчи, разреши поехать на родные места, в родном ауле пожить, внуков, правнуков повидать.

Андрей сделал вид, что перепугался.

– Как я разрешу? Тебя же кровники могут убить! Кто будет отвечать?

– Никто не убьет, – уверенно сказала Сюргуль. – Теперь там ваши солдаты. У меня есть племянник, он повезет. Лошадь, тележку даст, ружье возьмет.

– Нет, нет, не могу. Какое ружье? Из винтовки с горы бандит стрельнет, достанет его твое ружье?

Андрей старался показать, что просьба Сюргуль поставила его в тупик. Та начала горячиться.

– Ёшка сказал, – возразила она, – проси любую награду. А почему ты через гулили домой меня не хочешь пустить? Вот вы какие начальники! Не дашь пропуск, я на тебя твоему полковнику жалобу напишу!

Андрей сделал вид, что ему не хотелось бы осложнять свои отношения с полковником из-за жалобы Сюргуль. Наклонившись вперед и заговорщически поглядев по сторонам, он негромко спросил:

– Тебе очень надо ехать?

– Душа горит!..

– Ну ладно, хорошо, – подлаживаясь под местные интонации, ответил он, – дадим тебе пропуск.

– Племяннику моему тоже давай, – так же заговорщически сказала Сюргуль. – Старая я теперь стала, самой уже не управиться с лошадьми...

Когда вернулся из города Кайманов, Андрей встретил его и рассказал о своих переговорах с Сюргуль.

– Ну, что ты понял из всего этого, Яков Григорьевич? – задал он вопрос, который часто задавал ему в подобных случаях сам Кайманов.

Тот ответил не сразу.

– Понял, что неспроста вздумала петлять наша Сюргуль. И не сама она это придумала. Всего подозрительнее то, что у них вроде все должно пойти по нашему плану точно так, как намекнул Хейдар Фаратхану. Неясна еще эта история с исчезновением Оразгельдыева. Ушел – как в воду канул...

– Полковник просил информировать его обо всем в любое время дня и ночи, – напомнил Самохин.

Посовещавшись, оба решили доложить Артамонову немедленно.

– Поначалу мне тоже не понравилась такая покладистость Фаратхана. Что, думаю, такое с ним? Не такой же он дурак, чтобы доверить Белухина шибко хитрой, но не шибко умной старухе. Ну а когда навел справки по другим каналам, дело прояснилось. Начальник вашего лейтенанта Овсянникова кое в чем проинформировал меня. Овсянников напал на след Белухина и докопался до истинного решения, но в своем плане совсем не имеет в виду участие нашей уважаемой Сюргуль...