Текст книги "Кара-курт"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Твоя дочь Дурсун в Кара-Кумах, Хейдар, – сказал он. – Я не знаю, где моя внучка, моя Гюльджан, где жена моего соседа Барата, где другие женщины и подростки, которые теперь ездят менять продукты в Хиву и Ташауз. Но все они тоже, может быть, там, в песках... Ты мусульманин, Хейдар, – продолжал Али-ага. – Такие же, как мы, мусульмане проливают на фронте кровь. Их женам стало не на что купить миску джегуры, они меняют ее на вещи. А эти бандиты, последняя сволочь, перекрывают тропы, забирают себе все, оскорбляют наших женщин. По нашему закону мужчина обязан убить каждого, кто оскорбит женщину его рода...

Хейдар молча выслушал неторопливую речь старого Али, ответил с плохо скрытой издевкой:

– Я очень уважаю твои большие годы, аксакал. Я не могу сказать, что ты лжешь. Но я могу сказать, что ты ошибаешься. – Он поднял глаза, в упор посмотрел на старика. – Твоя Гюльджан и соседка Фатиме по эту сторону границы. Моя семья за кордоном. Если дочь моя Дурсун, как ты говоришь, попала к бандитам, то она там за горами, где проходит граница, но совсем не в Кара-Кумах, аксакал Али-ага...

– Она в Кара-Кумах, Хейдар, – спокойно возразил старик. – Ее держит в черных песках бандит Аббас-Кули, а тебе врет, что она за кордоном.

– Как ты все хорошо знаешь, яш-улы! – воскликнул Хейдар. – Кто ж этот добрый человек, что все тебе рассказал?

– Твоя жена Патьма.

– Патьма?

Хейдар с прорвавшейся вдруг растерянностью, и тоской глянул на старика, тут же нахмурившись, спросил с недоверием:

– Но если ты ее видел, Али-ага, почему не сказал ей, что я здесь, почему не позвал ее сюда?

– Я ее позвал, Хейдар, и она пришла. Уже восемь лет, как она с твоими детьми и внуками живет здесь у нас.

Кайманов сделал знак, и старшина Галиев ввел в комнату женщину, что приехала на комендатуру с Балакеши и Али-ага.

Хейдар, едва справляясь с волнением, встал со своего места, словно не веря своим глазам, оглянулся на всех, с трудом передвигая ставшие вдруг непослушными ноги, вышел вперед,

– Патьма?..

Голос его прервался, руки задрожали. Он протянул их вперед, бережно принял молча припавшую к его груди жену.

– Патьма!..

ГЛАВА 5. ЧЁРНЫЕ ПЕСКИ

Старшина Галиев закрыл плащ-палаткой свет карманного фонаря. Самохин еще раз проверил по карте и едва заметным в темноте ориентирам, правильно ли они вышли в намеченный квадрат.

Вокруг тишина и безлюдье. Ярко горят над головой крупные звезды. Тихо переговариваются солдаты. Пофыркивая, пасутся кони.

Кайманова все нет. Уж не вздумал ли отказаться от похода в пески проводник Хейдар? Так неожиданно встретив жену на советской комендатуре, поговорив с нею с глазу на глаз, он даже распрямился, этот старый Хейдар, будто сбросил с плеч добрый десяток лет, но ему не хотелось идти с отрядом пограничников искать бандитов.

– Начальники! – выходя к Самохину и Кайманову, сказал Хейдар. – Пока я буду вести ваш отряд в Кара-Кумы, кто защитит мою семью? Люди Аббаса-Кули узнают, что я с вами, обязательно будут мстить. Я не могу второй раз потерять свою Патьму, сына Барата-али, дочерей Дурсун и Аксалтан, четверых внуков.

Кайманов ответил:

– Пока вы будете искать банду Аббаса-Кули, Патьма поживет у нас на комендатуре. Аксалтан с внуками под надежной охраной, а Дурсун, Хейдар, как нам ни тяжело это сказать тебе, Дурсун, возможно, у Аббаса-Кули, и ты сам должен ее выручить.

– Я это знаю, – вздохнув, сказал Хейдар, опустив голову. Потом окинул всех взглядом, воскликнул: – Тогда почему мы здесь? Едем! Я поведу ваш отряд в пески! Надо скорей идти, как бешеных шакалов, стрелять этих бандитов. Иначе Аббас-Кули может снять свой лагерь и уйти в другое место. Опять придется его искать!

Самохин тогда же спросил старого проводника, какой он предлагает маршрут. Хейдар, не задумываясь, ответил:

– Пойдем, как ты сказал, к колодцу Шор-Кую, оттуда – Ак-Кая, Менгерли. Бандиты стояли у Дождь-ямы, что в одном ночном переходе от колодца Инженер-Кую. Если они будут уходить от Дождь-ямы, тоже пойдут по колодцам – пустыня!..

Дожидаясь Кайманова и проводника Хейдара, Андрей раздумывал, как сложилась вся цепочка событий. Сколько раз он убеждался в том, что, казалось бы, пустяк, мелочь, подчас может сыграть решающую роль. Не расположил бы к себе Кайманов старуху Сюргуль, она не нашла бы для него Хейдара. Не согласился бы идти в пески Хейдар, пришлось бы отряду вслепую искать в песках банду Аббаса-Кули. Хейдар еще не знает, что его ждет в пустыне, какая уготована ему роль. Пройдет ли все так гладко, как задумано? Аббас-Кули тоже небось не дремлет: есть у него и разведка, и связь...

Размышления Андрея прервал донесшийся из темноты топот ног, частое дыхание животных, характерные гортанные окрики проводника. Из темноты точно к месту встречи вышел караван верблюдов, странных в представлении Самохина животных, к которым он никак не мог привыкнуть. Впереди на лошади – Кайманов, рядом, на сером упитанном ишаке – Хейдар.

Обменялись короткими замечаниями: «Не встретил ли кто?» «Не заметили ли кого?» Андрей поднялся в седло, отъехал вместе с Каймановым в сторону, поделился сомнениями:

– Пока ждал вас, все думал, можно ли доверять проводнику. Не вздумает ли он с нами двойную игру играть. И потом это задание... По силам ли будет такая роль?

– А что ты еще придумаешь? – возразил Яков. – Был у нас на комендатуре следователь Сарматский. В таких случаях всегда говорил: «Поверим и проверим». Золотое правило в нашем деле. Конечно, ты скажешь: «Не знаешь пустыню, как проверишь Хейдара, туда ли он ведет?» Но думаю, что захочет Хейдар честь по чести вернуться к семье и от Аббаса-Кули теперь есть у него защита. А в общем, смотрите с Амиром в оба... У вас карта, компас, отряд пограничников, оружие, в шестнадцати бочатах вода – не на каждом курорте так бывает...

– Да уж курорт... – неопределенно сказал Самохин.

– Желаю удачи, Андрей Петрович, – сказал Яков.

– Тебе тоже. Когда на ту сторону идешь?

– Вместе с разведкой и саперами будем разминировать арочный мост, ущелье Даш-Арасы´´.

Они пожали друг другу руки, некоторое время еще оставаясь рядом на переминавшихся с ноги на ногу лошадях, пропуская мимо себя отряд. «Придется ли еще встретиться?» – подумал Андрей.

Изгибая шеи, мягко ставя ноги, прошли мимо, словно причудливые тени, верблюды, поджарые, с лохматыми подгрудками, нагруженные бочатами с водой. За ними – всадники. Вокруг тишина. Доносится только дыхание лошадей да приглушенный стук копыт по камням.

Подъехал на своем ишаке Хейдар.

– Я поеду впереди.

– Ладно, – отозвался Самохин.

– В добрый час!

– В добрый час!

Кайманов остался в ночной тьме. Спустя минуту Андрей обернулся, его уже не было видно.

Потянулась долгая, еще отдававшая жар песков, освещенная слабым светом звезд, дорога в пустыню. Ходко идут верблюды. Кони пограничников, не поспевая за ними шагом, время от времени переходят на рысь. Впереди неутомимо трусит и трусит ишак Хейдара. Только и слышно дыхание животных, шорох, песка да порой – звонкий цокот подков на слежавшемся, как цемент, глинистом солончаке – такыре...

К утру добрались до колодца, неподалеку от которого облюбовали заросшую саксаулом лощину, укрыли в зарослях лошадей и верблюдов, скрылись сами. Выставили часовых, целый день жарились на раскаленном песке. Под саксаулом тени никакой, но выходить из лощины Андрей запретил строго-настрого, чтобы ни один человек не мог их увидеть, предупредить бандитов. Несколько раз Самохин и Галиев выползали с биноклями на гребень бархана, всматривались в текучее жаркое марево, струившееся над песками. Неподалеку от колодца чабаны жгли костры, жарили коурму, ставили на огонь свои тунчи, кипятили чай, пили его в тени, устроенной под примитивными навесами из палок, каких-то кусков брезента, старых одеял.

Глотая слюну, пограничники издали ловили приносимые ветром запахи жареной баранины, душистого чая, прихваченного дымком.

Самохин отдал приказ питаться сухим пайком, курить только в том случае, если ветер дует от встретившихся в пустыне людей, будь то чабаны или кто другой, в сторону отряда.

Недобрые предчувствия одолевали Самохина. В его подчинении всего лишь горстка неопытных, необстрелянных людей, впервые отправившихся в пустыню, где, как дома, чувствует себя банда Аббаса-Кули. Где бандиты? Будут ли они у Дождь-ямы? Можно ли доверять Хейдару? Сумеет ли отряд незаметно подойти к предполагаемому стану Аббаса-Кули? Выдержат ли эти усатые дядьки и зеленые юнцы, только прибывшие с учебных пограничных пунктов, бой с бандитами, уже прославившимися своей жестокой решимостью?.. – Эти, и не только эти, вопросы одолевали Самохина, пытавшегося представить себе, как произойдет встреча с противником и что он сам будет делать. В лесу Андрей сумел бы и с небольшим отрядом разбить крупную банду, а здесь до самого горизонта барханы, барханы, барханы и никаких условий для маневра и маскировки.

Весь день палило беспощадное солнце, часам к шести вечера жара стала спадать, чабаны погнали отары на пастбище. Но еще долго небо оставалось светлым, лишь когда стало смеркаться, отряд подошел к колодцу, чтобы напоить лошадей и верблюдов.

Андрей впервые наблюдал, как это делается: брезентовое ведро опускается в колодец на веревке, перекинутой через блок, другой конец веревки привязан или к седлу коня или к сбруе верблюда. Верблюда гонят от колодца, вытаскивают ведро, и так повторяется много раз, пока не напьются все животные. Вода в колодце солоновато-горькая, но верблюды и лошади к ней привыкли, после дневной жары пьют много и жадно.

Пограничникам Самохин приказал выдать суточную норму – по две фляги на человека, дал команду проверить оружие, костры не разводить, питаться сухим пайком: ночью готовить некогда, днем заметен дым, легко себя обнаружить.

Подъехал Хейдар.

– Андрей Петрович, – сказал он, – до большого колодца Курбан-Кую восемьдесят километров в обход по такырам. Напрямую километров пятьдесят. Местами будет трудно – много сыпучки, но есть там и солончаки – такыры. Как пойдем?

– Что посоветуешь ты, Хейдар-ага?

– Когда Хейдар идет к другу, – ответил тот, – Хейдар не боится опоздать: друг его ждет. Ищет Хейдар врага, летит прямо, как птица: враг ждать не будет.

– Ладно, пойдем прямо, – сказал Самохин, хотя хорошо помнил замечание Хейдара, что в пустыне ходят от колодца к колодцу, так как прямо идти опасно, надеяться вэтом случае можно только на ту воду, что взяли с собой.

...С бархана на бархан идет по раскаленным пескам истомленный зноем отряд. Багровым пламенем освещает его спустившееся к горизонту солнце. Причудливые тени, зловещие в кровавом зареве, извиваясь на песчаных застругах словно змеи, ползут вслед, длинными щупальцами хватают за ноги лошадей и верблюдов. Курится на гребнях барханов песок, с жестким шорохом собирается холмиками у оснований встречающихся кое-где высушенных до звона стеблей саксаула.

Солнце село. Сразу же, через каких-нибудь пятнадцать – двадцать минут, наступила темнота, и над барханами зажглись крупные звезды, ярко мерцающие в текучем горячем воздухе. Мерно раскачиваясь, шагают и шагают вперед верблюды. Неутомимой трусцой бежит впереди них ишак Хейдара. Горячий песок осыпается под копытами лошадей.

К рассвету пустыня стала остывать. Барханы отдали свое тепло холодным звездам, рассыпанным в просторах ночного неба, и теперь требовали это тепло от людей и животных, так далеко забравшихся в их владения.

На изнурительной сыпучке спешились, повели коней в поводу. Вышли на такыр – снова в седла, то шагом, то рысью, вперед и вперед, в бесконечные мглистые просторы пустыни – царство протянувшихся до горизонта мертвых песчаных волн.

Небо на востоке стало светлеть, когда караван во главе с конным отрядом пограничников подошел к большому колодцу Курбан-Кую, спрятавшемуся в зарослях саксаула, остановился на дневку. Самохину никогда не приходилось видеть такой саксаул. Стволы его достигали тридцати-сорока сантиметров в обхвате. Но и среди этих толстых стволов не спрячешь отряд: двадцать две лошади, ишак, восемь верблюдов, два десятка людей.

Между двумя грядами барханов нашли лощину, заросшую таким же высоким и частым саксаулом. Едва скрылись в ней, с неумолимой точностью поднялось над горизонтом испепеляющее все живое солнце. Над барханами поплыло горячее марево. Жаркий воздух струился и переливался, как густой прозрачный сироп. Прикосновение его сушило и обжигало. В жгучих струях словно плыли, подняв к небу сухие костлявые руки, покачиваясь и растворяясь в пыльном пламени дня, кусты саксаула. С первых же часов жара стала нестерпимой. В бездействии особенно трудно было ее переносить. Самохин приказал Галиеву послать часовых на гребень бархана, тщательно замаскироваться, сам со старшиной тоже занял удобную позицию, стал наблюдать. Часть бойцов пыталась уснуть, сделав кое-какую тень над головой, остальные чистили оружие, наблюдая за пустыней. Самохин приказал так распределить время, чтобы каждый мог поспать три-четыре часа. Но лечь на песок – все равно что на раскаленную сковородку: пот заливает глаза, а язык, жесткий и шершавый, как рашпиль, пристает к нёбу, задевает за сухие растрескавшиеся губы, Хейдар взял камешек в рот, стал гонять его там языком, чтобы вызвать слюну, Самохин осторожно смочил из своей фляги платок, протер губы, не успел завинтить флягу, платок мгновенно высох. Хейдар выбрал ствол саксаула потолще, у ствола докопался до прохладного влажного песка, с наслаждением потянул в себя свежий воздух. Некоторые солдаты сделали так же, но прошло не больше нескольких десятков секунд, песок у стволов снова стал сухим и горячим.

У колодца Курбан-Кую, так же как и у колодца Ак-Кую, – балаганы чабанов из набросанного на жерди бурьяна, рядом – сгрудившиеся отары овец. Хейдар покачал головой, указывая на стан пастухов, сказал:

– Долго здесь будут: тень у них есть, вода есть, чай в тунчах тоже есть. Пока жара, отдыхать будут.

Все с возрастающей тревогой всматривался он в просторы окружавшей их пустыни, и Андрей понимал, о чем он может думать: если Дурсун – дочь Хейдара – действительно в плену у бандита Аббаса-Кули, как она может выдерживать такое пекло? К тому же зной пустыни – не единственная опасность, которая ей угрожает...

Снова до вечера ждали пограничники, пока чабаны напоят отару, кончат жечь костры, напьются чаю. После полудня бойцы из отряда Андрея с завистью наблюдали, как пастухи зарезали барашка и принялись жарить коурму, печь хлебные лепешки в горячей золе. Аппетитный запах распространился, казалось, по всей пустыне. У колодца шло пиршество, а пограничникам приходилось довольствоваться сухарями и консервами. Самохин подумал, что среди чабанов могут оказаться верные люди, у которых можно было бы спросить, не видели ли они бандитов. Андрей подозвал Хейдара. Когда тот лег рядом на гребень бархана, передал ему бинокль.

Хейдар долго всматривался в чабанов, с сомнением почмокал языком.

– Этих людей я не знаю, начальник, – сказал он. – Не видел их ни в ауле, ни в стане Аббаса-Кули. Из других, наверное, мест эти чабаны. Надо ждать ночи... Кто скажет, где сейчас бандиты? Они могут быть по всей пустыне и среди этих вот чабанов... А поступают они не по закону, – рассматривая, что там делают пастухи у костра, продолжал Хейдар, – у нас полагается, если жаришь коурму, оставь у колодца хоть маленькую чашку. Голодный человек придет, поест, напьется воды, прославит твое имя перед аллахом. Мало ли приходится чопанам или простым путникам – йоловчи по горам да пескам ходить? Когда я еще проводником через пустыню караваны водил, на охотничьих станах всегда оставлял хлебные лепешки – кюмча, соль, спички. А эти хоть бы обжаренную баранью голову оставили...

Самохин взял у Хейдара бинокль, поднес к глазам, отчетливо увидел, как чабаны слили в казан остатки жира, сложили туда мясо, стали сворачивать свой стан, увязывать кошму и палки на ишаков, собираться на пастбище. Шел на убыль еще один томительный знойный день.

– А может, не хотят ничего оставлять, чтобы не досталось плохим людям? – продолжая разговор, сказал Самохин.

– Верно, Андрей Петрович, – согласился Хейдар. – Сейчас и чопан, как солдат на войне: положи что у костра, хорошему человеку не достанется. Все себе бандит, сволочь заберет. Соображать надо: раз чабаны так делают, значит, банда Аббаса-Кули недалеко. Колодец Инженер-Кую сухой. До войны инженеры там работу не кончили, война помешала. В Дождь-яме вода долго не простоит. Высохнет вода, и бандиты снимут свой стан. Надо нам скорее туда идти.

Хейдар говорил убежденно, и Андрей верил ему. Смущало лишь то, что сначала необходимо было найти группу Рыжакова и вместе с ним атаковать Аббаса-Кули. До колодца Инженер-Кую оставалось меньше суток хода, а признаков отряда пограничников не было и в помине.

С беспокойством думал Андрей о предстоящем бое. Еще больше смущала задача, которую надлежало выполнить проводнику.

Самохин открыл флягу, снова смочил платок, протер губы. Утром вода еще сохраняла ночную прохладу, сейчас же была горячая, как будто ее грели на огне.

– Что думает старшина? Как пойдем на сближение с бандой Аббаса-Кули? – спросил Самохин Галиева.

– В горах Амир под носом у врага целый полк проведет, а здесь... вылезешь на бархан, тебе вся пустыня видна, и ты всей пустыне виден...

Шли всю ночь, ориентируясь, как в открытом море, по компасу. Крупные и яркие звезды сияли над головой, спустившись к застывшим гребням песчаных волн.

На рассвете показался недостроенный сухой колодец Инженер-Кую. Посреди ровной как стол площадки крепкого, словно цемент, такыра можно было рассмотреть в предрассветном сумраке сложенную из камней верхнюю часть колодца, остатки какого-то оборудования.

Уже недалеко отсюда должна быть Дождь-яма, где по предположению Хейдара базировались бандиты. Самохин и Галиев с трудом нашли укрытие для отряда в неглубокой лощине среди редкого саксаула, переоделись в халаты и тельпеки, пошли наблюдать на ближайший гребень бархана. Остальные расположились на короткий отдых.

У колодца ни души, безжизненная равнина, всхолмленная песчаными волнами, раскинулась до самого горизонта. Андрей и старшина склонились над картой, отыскивая по отметкам какую-нибудь балку или лощину, которая подходила бы к Дождь-яме. Но что могла сказать карта, когда каждую неделю менялась сложная система движущихся барханов? Ждать еще целый день и подходить к стану бандитов ночью, значит, брать их тогда, когда они больше всего насторожены и ждут нападения.

– Будем атаковать днем, сейчас, – сказал Андрей. – Разгружайте верблюдов.

Бочата с водой быстро сняли с горбов усталых животных, сложили их так, чтобы не занесло песком, поставили над ними вешку. На верблюдов привязали подобие двойных седел, сбоку к седлам приторочили винтовки й автоматы. После этого Андрей приказал пограничникам взобраться на горбы, сесть лицом друг к другу и наклониться так, чтобы издали можно было принять седоков за вьюки. На одного из верблюдов таким же способом уселся сам с переводчиком Сулеймановым. Оставив часть отряда в пять человек под командованием сержанта Гамезы в резерве и приказав ему идти вслед, а в случае, услышит стрельбу, сразу же рысью мчаться вперед, Самохин отдал приказ трогаться в путь.

Неторопливым, размеренным шагом потянулись один за другим верблюды по направлению к Дождь-яме, скрывавшейся где-то теперь за недальними барханами. Все так же потрусил впереди на своем ишаке караван-баши Хейдар.

Едва выехали на возвышенность, Хейдар придержал ишака.

– Начальник, – сказал он, – не останавливайся, проезжай вперед сам, посмотри влево. Старый Хейдар видит у Дождь-ямы стан проклятых бандитов. Видишь, в стороне, по левую руку от тебя, расщелок – балка, как сухое русло реки. Веди караван так, как будто идем мимо Дождь-ямы, а потом галопом по расщелку и там – да поможет тебе аллах – начинай воевать!

– Спасибо, яш-улы, что правильно привел, – с облегчением проговорил Самохин. – Посмотри только хорошенько и ты: есть ли с ними сам Аббас-Кули?

Старик долго смотрел в бинокль, пустив ишака рядом с первым верблюдом. Наконец ответил:

– Нет, начальник, нету с ними Аббаса-Кули. Но все равно, я точно знаю, это та Дождь-яма, его бандиты.

Сомнений не было: у поблескивавшего на солнце небольшого озерца даже без бинокля видно становище вооруженных людей.

Но если у Дождь-ямы банда Аббаса-Кули, то где Рыжаков? Он ведь передавал в последнем сообщении, что напал на след бандитов? И где сам Аббас-Кули?

Они вошли в лощину и пустили рысью верблюдов, впереди которых помчался на своем крутобоком ишаке Хейдар. Не доехав ста – ста пятидесяти метров до того места, откуда надо было выходить к Дождь-яме, спешились и по горячему осыпающемуся песку стали подниматься на гребень бархана.

– Посмотри еще раз, яш-улы, – обращаясь к Хейдару, сказал Андрей, – там ли Аббас-Кули?

Хейдар прилег на склон бархана, закрывшись ладонью от солнца, долго всматривался в группу бандитов.

– Нет, Андрей Петрович, этого кровавого шакала с ними нет...

– Сигнал к атаке – фуражка над головой, – обернувшись к занимавшим исходный рубеж пограничникам, сказал Андрей.

Он и без бинокля хорошо видел сквозь саксаул и кян-дым кустики в виде сухого камыша, что бандиты, которых он насчитал шестнадцать, были заняты сейчас самым мирным делом: четверо хлопотали вокруг здоровенного казана с каким-то варевом, еще двое выкладывали куски мяса на деревянное блюдо. Остальные были заняты приготовлениями к обеду. Винтовки, шомпольные «харли» и «мултыки», стояли в козлах под навесом из наброшенной на колья кошмы.

– Старшина, возьмите с собой трех-четырех человек, по-пластунски, скрытно как можно ближе продвиньтесь к лагерю бандитов. Ваша задача отрезать их от оружия.

«Та ли это банда? Почему нет и признаков отряда Рыжакова? Где сейчас сам Аббас-Кули? Не ударит ли с тыла?» Андрей внимательно осмотрелся, увидел лишь однообразные волны бесконечного песчаного моря, унылые песчаные холмы, уходящие до самого горизонта. Никаких часовых поблизости от стана не было видно. Рассевшись двумя группами вокруг деревянного блюда и вокруг казана, бандиты, казалось, ни о чем не тревожились.

Самохин подал знак, чтобы пограничники подтягивались вслед за ним по лощине, направился к группе бандитов, сидевших возле казана.

Под ногами песок – ни шороха, ни шума. Ему удалось подойти вплотную: так все были заняты едой. Безусый парень, лет восемнадцати, сидевший ближе других, поднял глаза, да так и остолбенел.

Самохин поднял фуражку. На гребень выскочили пограничники, направили винтовки на ошеломленных пирующих.

– Руки вверх, с места не сходить! – скомандовал Андрей.

Сулейманов тут же перевел его приказ. Сидевшие ближе других к ружьям, сделали было движение приподняться, строгий окрик вернул их на место: Галиев с четырьмя пограничниками, взяв карабины наперевес, заслонили собой оружие.

Такая неожиданная легкость, с которой его отряд одержал победу, несколько смутила Андрея. Подозрение, что Хейдар вывел его совсем не к той Дождь-яме, охватило его. С недоверием наблюдал он, как тревожно осматривается по сторонам его проводник. Без слов ясно: ни самого Аббаса-Кули, ни схваченных им заложников здесь не было. Самохин окинул внимательным взглядом задержанных и все их хозяйство. Кроме шатров и громадного чадра из кошмы у Дождь-ямы – около двадцати завьюченных верблюдов. Видно, готовились к переходу; на верблюдах тюки, скорей всего с джегурой, бурдюки с водой.

Допросили молодого бандита, который подтвердил, что действительно главарь их – Аббас-Кули, но где он сам и где заложники, никто не знает.

Положение осложнилось тем, что Самохину надо было или оставлять часть своего отряда для охраны и конвоирования захваченной группы, или вести с собой заведомых врагов. На горбах верблюдов, завьюченных бандитами, шесть бурдюков с водой. У Дождь-ямы можно полностью залить освободившиеся бочата, взятые с собой, но народу стало в два раза больше, лошадей и верблюдов – тоже. Оставлять часть пограничников для того, чтобы конвоировать задержанных, – значит, дробить свои силы. Тащить за собой всю ораву – не только сковывать себя в случае стычки с бандой Аббаса-Кули, но и держать резерв врага в собственном обозе.

– Пойдете, старшина, с четырьмя пограничниками в разведку, – распорядился Самохин. – Остальным пополнить и проверить запасы воды, готовить обед. Через два часа выступаем. Постарайтесь уложиться в срок. Времени у нас нет. Придется делать дневной переход да еще – он кивнул в сторону бандитов – с таким пополнением. Что скажешь, Хейдар-ага? – спросил он проводника. – Где будем искать Аббаса-Кули, где его отряд?

– Начальник! – с отчаянием в голосе воскликнул Хейдар, – я поверил тебе и Кара-Кушу, поверил аксакалу Али-ага, что дочь моя Дурсун у Аббаса-Кули, здесь, в Кара-Кумах. Поверь ты мне, что у этой Дождь-ямы я видел проклятого бандита и его волчью свору. Надо идти от этой Дождь-ямы по кругу искать следы лошадей. Мирные люди идут в пустыню на верблюдах, военные – на лошадях. Давай я сам пойду искать! Клянусь аллахом, не уйду из песков, пока не покажу тебе след поганого шакала Аббаса-Кули!

Самохин отвел старика в сторону, предложил сесть рядом на склон бархана.

– Следы будем искать вместе, Хейдар-ага, – произнес он, – а сейчас настало время поговорить с тобой откровенно...

– Вах! – воскликнул Хейдар. – Это уже второй откровенный разговор. После первого вы послали меня в Кара-Кумы, а теперь что, после второго пошлете на Западный фронт?

– На Западный не пошлем, а на Восточный – может быть. Полковник Артамонов доверяет тебе одно очень важное дело...

– Андрей Петрович! – в крайнем возбуждении взмолился Хейдар. – Я очень уважаю полковника Артамонова, да хранит аллах его самого и его детей, я уважаю тебя и большого старшего лейтенанта Кара-Куша. Но зачем вам старый больной Хейдар? Дайте мне вернуться к своим близким, подержать на коленях моих внуков, обнять сына и дочь, увидеть жену – Патьму. Зачем вы нашли мне семью, чтобы я опять ее потерял?

– А ты спросил, Хейдар-ага, где моя семья? Иди для тебя – и война не война? – неожиданно жестко сказал Андрей, а сам подумал, что этой своей отповедью Хейдару он как бы признавал то, что сказал Богданов: «В машину, на которой ехали семьи начсостава, было прямое попадание бомбы».

– Ты хочешь стоять между сражающимися? – не щадя Хейдара, продолжал Андрей. – В таких пули летят с обеих сторон,

– Вах! – с сердцем воскликнул Хейдар. – Я не хочу стоять ни между сражающимися, ни позади, ни впереди. Тебя послушать, без старого Хейдара вы не кончите войну.

– То, что можешь сделать ты, никто не сможет, – не отреагировав на вспышку Хейдара, сказал Самохин. – Твой сын на фронте. Дерется с фашистами как герой. Он тебя спросит: «Как ты воевал, отец?» Что ты ему скажешь? Что тебя уговаривал старший политрук, а ты упирался? Верно я или неверно говорю?

Хейдар недоверчиво рассмеялся.

– Ай, какой умный старший политрук, – иронически сказал он. – Моя жена Патьма не сказала мне, где наш сын, как он воюет. Старший политрук говорит. Откуда ты взял, что мой сын воюет как герой? Кто тебе такую большую весть передал? Почему Патьма об этом ничего не знает?

– Потому что письмо от комиссара артиллерийской части, где служит твой сын Барат-али Хейдар-оглы, пришло в день нашей отправки в пески. Мы решили первому показать его тебе.

Самохин не сказал Хейдару, что через военкомат посылал в действующую артиллерийскую часть специальный запрос, с просьбой сообщить, как служит и воюет сын Хейдара Барат-али. На счастье, тот оказался настоящим героем, подбив из своего орудия в неравном бою четыре танка.

Хейдар дрожащими руками принял письмо, написанное рукой замполита артиллерийского дивизиона, невидящими глазами некоторое время всматривался в него, украдкой смахивая навернувшиеся слезы.

– Не могу, джан-горбан, – сказал он. – Прочитай лучше ты. Только одно имя моего мальчика вижу, больше ничего не вижу...

В письме сообщалось родителям Барата-али и односельчанам, что сын Хейдара (так там было написано: «Хейдар-оглы») проявил беспредельное мужество, отразив со своим орудийным расчетом танковую атаку. Он подбил четыре танка и не потерял при этом ни одного человека из своего расчета, потому что все время менял позицию и хорошо маскировался. «Вы можете гордиться, – писал замполит Иванов, – славным сыном туркменского народа Баратом-али Хейдар-оглы. От всей нашей части передаем низкий поклон его отцу и матери за то, что воспитали такого сына...»

Дочитав письмо, Самохин молча ждал, пока старик справится с волнением. Хейдар смотрел куда-то вдаль прямо перед собой, не вытирая бегущих по лицу слез. «Ай, Барат-али, Барат-али», – принимался он шептать и снова умолкал, вперив невидящий взгляд в пространство, не в силах удержать навертывавшиеся слезы.

– Можно мне взять это письмо? – спросил Хейдар, нерешительно протянув руку.

– Лучше я тебе его отдам, когда вернемся из похода.

– Но ведь оно для меня с Патьмой написано. Почему же ты не отдаешь мне письмо о моем сыне?

– Когда разведчик идет в тыл врага, он оставляет все документы в штабе части, – ответил Андрей.

– Я не хочу ничего слушать. Отдай мне письмо о моем сыне. Если ты мне его не отдашь, я не сойду с этого места ни шагу, пусть я умру здесь, пусть шакалы растащат по всей пустыне мои кости!

Андрей видел, что спорить со строптивым Хейдаром бесполезно. Он действительно не сдвинется с места, пока не получит письмо.

– Как я могу не отдать его, когда оно для вас с Патьмой написано. Только спрячь его хорошенько, Хейдар-ага, пусть оно в трудные минуты согревает твое сердце.

Хейдар взял письмо из рук Самохина, тщательно свернул его и вложил в висевший у него на шее на шнурке высушенный полый внутри кабачок, в каких жители Средней Азии носят обычно табак, тщательно закрыл кабачок пробкой, запахнул на груди стеганый халат.

– Хорошо! – досуха вытерев покрасневшие глаза, сказал он. – Что я должен делать?

– Вот это другой разговор, – отозвался Самохин. – Первое, что ты сделаешь, сменишь ишака на самого доброго коня, даже на двух. Приметь вон того ахалтекинца, что с белой звездочкой на лбу. Идет он от самого Ашхабада без седока, получает двойную порцию воды и корма. Второй рядом с ним, в белых чулках – тоже. Держись неподалеку от меня. Эти кони тоже где-то рядом будут. Ишак у тебя, конечно, хорош, но для настоящего джигита настоящий конь нужен...

* * *

Не просто было Андрею уговорить старого Хейдара. Он еще битый час объяснял ему задачу, внутренне соглашаясь, что и молодой человек подумал бы не раз, прежде чем браться за такое дело. Он еще продолжал разговор с проводником, когда раздался голос наблюдавшего за пустыней сержанта Белоусова: