Текст книги "Кара-курт"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 8. ИЧАН

В закордонную комендатуру Самохин приехал ночью. Ближе к утру должен был прибыть Кайманов, с которым они поедут в аул Фаратхана. Полковник Артамонов выдвинет свой КП к горной речке, неподалеку от аула. Аул со всех сторон будет блокирован пограничниками, иранскими воинскими подразделениями охраны порядка.

Томительная духота выгнала Андрея из комнаты. Он прошелся по двору, огороженному высоким дувалом, сел на скамейку под единственным на всей улице деревом, темневшим на фоне звездного неба.

Идущая на убыль луна светила все еще ярко. Черные тени шевелились в кроне дерева, прятались в дальних углах двора, заставляли внимательно присматриваться к ним, вслушиваться в чужие звуки чужой ночи.

Доносится треск цикад и отдаленный плач шакалов, по главной улице города идут обозы, рысят кавалеристы, с тяжелым ревом моторов проносятся машины. Где-то таились гитлеровские агенты, все эти майеры, калингеры, мелек-мануры, но результаты их деятельности надо было ждать здесь, в этом пограничном городишке, в разбросанных вокруг окрестных аулах...

Вокруг комендатуры расставлены часовые. Часто хлопает дверь, входят и выходят люди в военной форме, иногда появляются какие-то гражданские, с которыми разговаривает дежурный с помощью переводчика Сулейманова.

Вместе с дежурным по комендатуре Самохин до рассвета отвечал на телефонные звонки, отправлял наряды, принимал гражданских лиц, давал сведения, срочные и самые срочные, все это время пытаясь успокоить боль в подвешенной на перевязи, растревоженной тряской руке.

Когда суета немного утихла, дежурный по комендатуре доложил, что старшего политрука спрашивает Ашир.

Ашира ждали. Самохин вызвал переводчика Сулейманова, распорядился тут же проводить Ашира в отдельную комнату, предназначенную для разговоров без свидетелей.

Вид у нового помощника советских пограничников был самый измученный, даже какой-то затравленный. Андрей подумал, уж не шантажирует ли кто Ашира, не угрожают ли ему?

Самохин приказал дать Аширу чай и ужин, пожертвовав для этого собственным пайком. Пока Ашир насыщался и пил, ни о чем его не спрашивал.

Наконец тот заговорил сам:

– Все сделал, джан горбан, как вы сказали. Тысячи людей придут на той в долину Глаза неба. Замечательного вожака вам нашел. Он в десять раз лучше меня все скажет. Его вся округа знает! А я, джан горбан, что-то совсем заболел, наверно, не смогу говорить...

– Очень, хорошо, джан Ашир, – сказал Андрей. – Спасибо тебе, что так быстро все сделал. – Самохин отлично знал, что кроме таких, как Ашир, по всем аулам были разосланы специальные агитаторы политотдела – приглашать людей на той, но очень важно было, чтобы в ответственную минуту разговор с соотечественниками повел именно Ашир.

– Нам не надо искать, – продолжал Самохин, – кто на тое будет говорить. Лучше всех скажешь ты: ты очень хорошо все понял. Значит, с твоих слов и другие все хорошо поймут.

– Боюсь я, джан горбан, – честно признался Ашир. – Так боюсь, спать не могу, все думаю. Начну перед людьми говорить, а какой-такой шайтан в меня и стрельнет. Был Ашир – нет Ашира. Убили, не успел и рот открыть.

– Кто ж стрельнет? – возразил Андрей. – Вокруг все свои друзья будут.

– Мало ли кто? Курбаши Клычхан по всем аулам своих людей разослал. Они такое дело затеяли, тоже дремать не будут...

В словах Ашира была святая правда. Клычхан и Фаратхан дремать не будут. И вместе с тем необходимо, чтобы на тое выступил именно Ашир. Времени на подготовку другого оратора не осталось. Кроме того, Ашир действительно все очень хорошо понял и может сыграть серьезную роль во всем, что задумано.

Рассматривая намеченного ими кандидата на такое ответственное дело, Андрей заметил у него на шее тонкий шнурок, уходивший в открытый вырез рубахи. На шнурке – маленькая ладанка – высушенный и выдолбленный внутри кабачок, размером меньше куриного яйца. Из кабачка торчит скатанная трубочкой бумажка.

Мгновенная догадка осенила Андрея. В считанные секунды он догадался, как убедить Ашира в его собственных силах и неприкосновенности. Но убеждать надо было незаметно, исподволь.

– Скажи мне, Ашир, – спросил Самохин, – что у тебя на шее висит?

– Ай-дога, – не задумываясь, ответил Ашир. – Мулла за мешок угля дал.

– А зачем тебе эта ай-дога?

– Кто ее носит – пуля не берет. Мулла сказал: «Советы пришли, всех будут стрелять. Ай-дога тебя от пули спасет».

Ашир смутился, сообразив, что сболтнул лишнее. Самохин рассмеялся.

– Ай, Ашир, Ашир, – сказал он, – теперь ты сам видишь, какая надежная у тебя защита от пули, а ты выступать боишься.

– Не смейся, джан горбан, – ответил Ашир. – Когда б выступал не я, а мешок с углем – стреляй, не жалко. Ашир – не мешок с углем. Так просто умирать никто не хочет. Может, еще какое-такое хорошее дело сделать смогу.

– Ладно, Ашир, – согласился Андрей, – умирать нам и правда ни к чему. Хочешь – носи свою ай-дога, хочешь – сними ее, дело твое, толку от нее, конечно, мало... Давай, сейчас отдыхай, там тебе матрац, подушку дадут. Спи. Утром поедем вместе в аул Фаратхана. Там поговорим...

Оставив Ашира одного, Самохин вернулся в дежурную комнату и еще некоторое время обдумывал принятое решение. Сказать о нем он не мог никому. Тем более – старшему лейтенанту Кайманову. За Кара-Кушем и без того охотятся.

Сидя за столом, Андрей опустил голову на здоровую руку, на несколько минут забылся крепким, тяжелым сном.

Проснулся, разбуженный приехавшим Яковом, которого тут же вызвали к телефону.

Сулейманов доложил:

– Товарищ старший политрук, в комендатуру прибыла целая делегация.

Самохин одернул гимнастерку, поправил фуражку, вышел на крыльцо.

С такой миссией, как разъяснение советской политики жителям Ирана, ему приходилось выступать не впервые. Если бы это была только пропагандистская поездка, дело обстояло бы куда проще, но направлялись они с Каймановым в аул Фаратхана – не последней фигуры в далеко зашедшей борьбе. Это от него пришли в комендатуру столь великолепные гонцы.

Представители местного владыки и впрямь выглядели празднично. Все в новых халатах, расшитых тесьмой, в шапках, вязанных из верблюжьей шерсти, некоторые в шляпах, европейских костюмах. Упитанные физиономии, белые, не знающие работы руки...

– Салям! Коп-коп салям! – приветствовали делегаты.

– Салям алейкум! – ответил Андрей.

Вокруг – заискивающие взгляды, сладкие улыбки. Только у стоящего поодаль бедняка лицо сосредоточенное и встревоженное. Сегодня он с сотнями и даже тысячами таких же бедняков держит, может быть, самый серьезный за всю свою жизнь экзамен.

На крыльцо комендатуры вышел и Яков Кайманов.

– Ох-хо-хо-хо-хо! – таким веселым возгласом приветствовал он делегацию. Казалось, большей радости не может испытать человек, увидев старых друзей. – Ай, салям, салям, яш-улы Клочкомбек, – продолжал Яков, обращаясь к старейшему. – Коп-коп салям! Заходите, заходите! Сейчас чайку попьем и поедем к вам в аул, будем разговаривать. А! Ашир! Салям алейкум, Ашир! – обратился он к бедняку, стоявшему в стороне. – Что же ты стоишь там? Иди, дорогой! Мы у тебя чай пили, теперь ты иди, у нас попьешь...

Но Ашир отступил подальше в тень и энергично замотал головой, показывая, что не пойдет, в то же время делал знаки Кайманову, чтобы тот подошел. Яков обернулся к Самохину:

– Проводи гостей в дом, Андрей Петрович. Пропустив мимо себя всю делегацию, Андрей оглянулся и увидел, как внимательно слушал Кайманов Ашира, говорившего что-то взволнованно и быстро.

Самохин поручил дежурному рассаживать гостей, сам подождал Якова, чтобы узнать, в чем там дело.

– Загадочная история, – сказал Яков. – Какой-то человек просил узнать, приехал ли в отпуск с фронта отец Оразгельдыева.

– Как ты находишь Ашира?

– Робеет. Понять его можно: всю жизнь забитый бедняк, а тут против самого господина Фаратхана...

– Вот что, Яков Григорьевич, – сказал Андрей. – Я им покажу маленький спектакль для поддержания духа Ашира. Ты не мешай мне. Поймешь на месте.

– А в чем, собственно, дело? – насторожился Яков.

– Там увидишь. Пойдем к гостям. Что ж мы их одних с дежурным оставили...

Гости уже расселись на ковре, покрытом в центре чистой салфеткой. На салфетке традиционные фарфоровые чайники с зеленым чаем, в середине – блюдо с чуреком, сахарница с колотым рафинадом.

Кайманов спросил старейшего из пришедших, несколько раз назвав его уважительно «яш-улы», хорошо ли он себя чувствует, здорова ли семья, какое настроение и самочувствие у его товарищей – делегатов.

С невозмутимым видом тянул из пиалы чай Клычхан, заметно волнуясь, сидел неподалеку от него Ашир. Все это – и фальшиво-приветливые лица представителей Фаратхана, и невозмутимый Клычхан, и встревоженный Ашир – говорило Андрею: мирная картина дружеской беседы обманчива. Думают эти люди сейчас совсем не о том, что говорят. Готовится схватка, и схватка эта будет беспощадной.

Наконец чаепитие было закончено. Все – и пограничники, и гости – поднялись в седла, направились к аулу Фаратхана, расположенному в зеленом ущелье, прилегающем к долине. Справа и слева поднимались каменистые склоны, поросшие арчами. Дорога, извиваясь ползла по увалам сопок. Еще издали можно было понять, где живет первый богач Фаратхан. Это его дом стоит на самом высоком месте. Рядом, среди такой же тенистой зелени, дом Клочкомбека, с которым, как со старшим, вел переговоры Кайманов.

Зелень чинар и поблескивающий на солнце источник – только у этих домов. Остальные кибитки, как ласточкины гнезда, прилеплены к откосам выжженного солнцем ущелья. Над домом Фаратхана развевается красный флаг.

Из аула выехала кавалькада – около десятка всадников на отличных лошадях.

– А вот и сам Фаратхан на лучшем своем коне, – сказал Андрею Кайманов.

Два отряда встретились. Пограничники спешились, передали поводья своих коней хозяевам аула. Те, пройдя под тенистый навес во дворе дома Фаратхана, расседлали коней, работники тут же дали им клевер.

Всех гостей пригласили в уютный садик, окружавший площадку, сплошь устланную кошмами и коврами. Началась церемония взаимных приветствий, вежливых обязательных вопросов, рассаживания по рангам.

Андрей внимательно ко всему присматривался. Его рука на перевязи привлекала всеобщее внимание, но люди Фаратхана не спрашивали, где он получил ранение: наверняка и так знали. Клычхан сел рядом с Каймановым, внимательно наблюдая за всеми. Местная знать держалась с достоинством. Бедняки, вроде приехавшего вместе с пограничниками Ашира, сели обособленно, но тоже за общий стол.

Андрей знал, что целый отряд пограничников занял два соседних ущелья, но неизвестно было, какой отряд выставит против них Клычхан.

– Господин Фаратхан, – сказал Яков, – мы приехали разъяснить народу цель прихода наших войск.

– Сначала надо чаю попить, потом разговаривать, – с достоинством отозвался Фаратхан.

Ничего не поделаешь, приходилось выжидать и пока не торопить события.

Черный как деготь чай подали в специальных, перехваченных посередине тонкой шейкой стаканчиках, предназначенных только для самых почетных гостей. Затем подали жареную баранину. Гостям, по обычаю курдов, поднесли кундюки с водой – кувшины с длинными носами. Сам Фаратхан взял кундюк, стал поливать на руки Самохину и Кайманову, выделяя их среди остальных. Сын Фаратхана подал полотенце. Начался обед, состоявший из плова, жареной баранины, яичницы, фруктов, винограда, дынь и арбузов. Когда гости насытились, хозяин дома отдал негромкое приказание, обратился к Якову:

– Теперь можно и побеседовать...

Через несколько минут подошло еще человек десять-пятнадцать мужчин. Это не была та масса народа, которую рассчитывали встретить здесь Самохин и Кайманов, но тем не менее Андрей прочитал ноту, в расчете, что среди присутствующих есть люди, понимающие по-русски. Кайманов перевел ее на курдский язык, спросил, почему повесили на доме красный флаг.

– В честь прихода Красной Армии, – ответил Фаратхан. – Потому что и у нас теперь, наверное, будет Советская власть, – добавил он осторожно.

Самохин покачал головой.

– Власть, как была, так и будет ваша, – сказал он, – красный флаг тоже не обязательно вешать. Такого приказа советская военная комендатура не отдавала. Могу только сказать другое: если кто убежал из вашей армии, пусть не скрывается. Сдавайте оружие в гарнизон и в войсковые части и расходитесь, возвращайтесь к своим родным. Сообщите в другие аулы. Все ваши солдаты распущены по домам...

– Ай, знаем приказ, замечательный приказ. Красный флаг так, без приказа висит. Большая радость к нам пришла, – сказал Фаратхан.

Самохин и Кайманов решили не торопить события. Все должно произойти в свое время. Андрей не был уверен, что у Ашира хватит твердости духа справиться со своей ролью. Судя по всему, Ашир впервые в жизни попал в такое общество, и только присутствие советских пограничников позволяло ему чувствовать себя в безопасности. А ведь ему придется выступить в роли вожака. Где набраться храбрости, уверенности в себе?

– Джан Ашир, – обратился Самохин к продавцу угля. – Смотрю я, все-таки носишь ты на груди свою ай-дога?

– Так, начальник, так, ношу, – подтвердил Ашир. – Хорошая ай-дога, целый мешок угля за нее отдал.

– А ведь обманул тебя мулла. Негодную дал ай-дога.

– Пропал мешок угля, – вставил Кайманов.

– Не-ет, мулла не обманет.

– Ну хорошо, если уважаемые господа, – Андрей сделал жест в сторону Фаратхана и его гостей, – не против, давай проверим, кто из нас прав. В этом деле я тоже кое-что понимаю...

Кайманов, начиная догадываться, куда клонит Андрей, только головой покачал, но перевел все точно. Сейчас уже ни остановить замполита, ни изменить что-либо в его решении он не мог.

Андрей достал из нагрудного кармана гимнастерки карандаш, открыл планшет, вырвал из тетради двойной лист бумаги, сделал такое сосредоточенное лицо, как будто отрешился от всего мира, затем поднял глаза к небу, провел по лицу ладонями, словно совершал намаз, медленно стал писать справа налево какие-то крючки и закорючки, напоминающие арабскую вязь. Некоторые из окружающих стали повторять его молитвенный жест, все без исключения с интересом следили, что последует дальше.

Снова и снова Андрей проводил ладонями от висков к подбородку, поднимал к небу углубленный в себя взгляд, пока не написал несколько строк замысловатых вензелей, запятых и двойных точек.

– Господин Фаратхан, – сказал Андрей, – у вас, наверное, найдется хорошее ружье. Если будем стрелять из нашей винтовки, люди не поверят, скажут: «Вложил холостой патрон».

Хозяин дома приказал одному из слуг принести ружье. Это была старинная длинноствольная шомполка, по-местному харли.

– Ты не смотри, Андрей Петрович, – предупредил Яков, – что харли чуть ли не кремневка. Слово «хыр» по-курдски означает нарезы. Хороший стрелок за сто метров в пятак попадает.

Видно было, что Кайманов тревожится, но заметил это лишь Андрей. Знал он и то, что вмешаться сейчас в его затею – значило бы подорвать авторитет зеленых фуражек. Яков не вмешивался.

Все с интересом наблюдали за приготовлениями.

Один из сыновей Фаратхана тщательно зарядил ружье: сначала насыпал порох, потом забил пыж – дослал в ствол шомполом пулю и заткнул ее вторым пыжом, аккуратно вырезанным из пробки.

– Господин Фаратхан, – спросил Самохин, – покажите, пожалуйста, где можно стрелять?

– За домом – гора. Против горы, пожалуйста, стреляйте, – ответил немало заинтересованный Фаратхан.

Андрей попросил кусок шпагата, с помощью Кайманова продел его по верхнему краю бумажки вдоль сгиба листков, приложил бумажку с «молитвой» к груди, концы шпагата перебросил через плечи за спину, сам встал между двумя деревьями с невозмутимым видом, шагах в пятнадцати от остальных.

– Ну, Ашир, бери харли, проверь мою молитву, – сказал он. Андрей понимал, что игра заходит слишком далеко, но Ашир должен был поверить в его ай-дога.

– Что ты, что ты, горбан! – испуганно замахал руками бедный Ашир, – разве я могу!

Он весь затрясся от страха и на четвереньках полез с кошмы, на которой сидел.

– Клычхан! – сказал Андрей. – Я думаю, у вас сердце мужчины. Возьмите ружье и проверьте, как защищает меня моя ай-дога.

Андрей, улыбаясь, с невозмутимым видом встал перед Клычханом. Тот поднял ружье, стал целиться ему в грудь.

– Остановись, Клычхан, – сказал Фаратхан. – У аллаха много правоверных. Он может не рассмотреть сквозь листву этой чинары ай-дога на груди нашего достопочтенного гостя. Я не хочу, чтобы в моем дворе произошел несчастный случай. Чего стоит эта бумага, мы узнаем без риска пролить кровь.

С видимым сожалением, пожав плечами в знак того, что воля хозяина дома для него закон, Андрей снял с груди свою ай-дога, зацепил шпагат за сучки, повесив бумажку между деревьями, отошел в сторону.

Фаратхан взял из рук Клычхана харли, поставил перед собой сошку – длинную палку с развилкой на конце, в развилку положил цевье ружья, тщательно прицелился.

Раздался выстрел. Тетрадный листок взметнулся белой птицей, перекрутился вокруг шпагата, закачался из стороны в сторону. Гости Фаратхана бросились к нему. Листок оказался нетронутым.

– Ай, би-и-и... Вох! – раздались удивленные возгласы. – Лечельник, вы настоящий святой человек, совсем как мулла!

– Я не мог промахнуться! – воскликнул удивленный не меньше других Фаратхан. – Все видели, как взмахнула белыми крыльями ай-дога!

Действительно, и слепому было видно, что пуля угодила позади бумажки в пень арчи на склоне горы. От пня откололась белевшая свежей древесиной щепка.

Андрею стало весело. Опыт удался. В элементарном учебнике физики можно прочитать, что пуля в полете уплотняет перед собой воздух. Этот воздух и отбрасывает бумажку, оставляя ее невредимой. Фаратхан и его гости физику не учили. Удивленно рассматривали они листок с непонятными письменами.

– Ай, какая хорошая ай-дога! – с притворным восхищением воскликнул Фаратхан. – Как жалко, как жалко, что такого большого начальника, как вы, господин старший политрук, – Фаратхан приложил руку к груди, поклонился Самохину, – она все-таки не спасла от пули.

– Скажи ему, Яков Григорьевич, – попросил Андрей Кайманова, переводившего и комментировавшего весь разговор, – что такая же ай-дога есть у меня на груди. Она отвела пулю от сердца, и только поэтому пуля попала в руку.

Фаратхан и гости принялись одобрительно ахать, Клычхан хотя и сдержанно, но тоже выразил свое изумление, но – Андрей это видел – не поверил в его чудесную ай-дога. Тем не менее Клычхан с затаившейся в глазах усмешкой сидел и молчал.

А безмятежно улыбавшийся Самохин ловил на себе недоумевающие взгляды гораздо более глубокого смысла: видно, молва о странном замполите, что и Хейдара от пули Галиева спас, и Оразгельдыева от трибунала отвел, и с Сюргуль дружбу водит, – докатилась и сюда.

– А теперь, Ашир, – предложил Кайманов, – давай-ка, брат, проверим твою ай-дога. Может быть, ты ее уже проверял? Мулла в тебя стрелял? Или нет?

– Н-но, – воспротивился Ашир, – ты что, думаешь, я дурак. Я за нее мешок угля отдал, но так, как начальник Андрей, перед заряженным харли не стану.

Поскольку все расположились у пня, рассматривая след пули, Самохин прицепил бумажку, на которой была написана ай-дога Ашира, прямо на пень.

– Проверь сам. Может, и это сделать боишься? – сказал Кайманов.

Фаратхан приказал еще раз зарядить ружье. Ашир положил его цевьем на сошку, тщательно прицелился и влепил пулю в самую середину своей ай-дога.

Удивленные возгласы раздались со всех сторон.

Ашир схватился за голову.

– Вай! – воскликнул он. – А если бы она не на пне, а на мне висела?!

– Дорогой Ашир! – так, чтобы его слышали все присутствующие, сказал Андрей. – Я с большим удовольствием дарю тебе эту мою ай-дога. Какая она есть, ты сам видел. Пусть защищает тебя от пули и хранит тебя от всех бед!

Яков перевел торжественную речь Андрея, а сам подумал: «Хорош бы ты был, отчаянная голова, вздумай Клычхан нажать спусковой крючок». То, что он не нажал его, подтверждало: Клычхан знал, в чем дело. Знал и молчал.

Андрей свернул свою ай-дога в несколько раз, закатал ее тугой трубочкой, вложил в кубышку-ладанку, висевшую на шее у Ашира; Тот с благодарностью двумя руками схватил его здоровую руку:

– Ай, сагбол, ай, сагбол, джан брока чара, Андрей-ага! Ты мне так широко открыл двери солнца в светлый храм аллаха, что он теперь, наверное, увидит и защитит бедного Ашира! Ай, какой ишак! Какой ишак, старый Ашир! Мулле поверил! Целый мешок угля отдал! Пропал мешок угля! Пропал бы и сам бедный Ашир!

– А если знаешь, что ты ишак, – вполголоса сказал раздраженный всей этой сценой Фаратхан, – зачем сел за стол вместе с людьми? Да извинят меня мои уважаемые гости, но этот недостойный рассердил меня своим неприличным криком.

Клычхан вскочил на ноги:

– Ты нарушил закон, Фаратхан! Ты оскорбил гостя!

– Что ты, что ты, – ласково возразил Фаратхан. – Только из уважения к нашим глубокоуважаемым гостям, которых все мы очень любим, я не сказал этому недостойному, которого никто в гости не звал, то, что хотел бы сказать. Я слишком люблю Советы, слишком уважаю наших дорогих гостей, чтобы произносить в их присутствии грубые слова...

– Ты, Фаратхан, сейчас ласковый, как лисий хвост! – сверкая глазами, продолжал Клычхан. – Разве не ты всем говорил, что русские едят людей, русские – звери, русские – воры?

Фаратхан с искренним изумлением воздел руки к небу, призывая аллаха в свидетели, что ничего подобного он не говорил.

– Тебе, Клычхан, наверное, солнце голову напекло. Я всегда любил Советы! За клевету ты мне ответишь, Клычхан! Я сейчас же сообщу военному судье, чтобы тебя наказали, и строго!

Фаратхан глумился над Клычханом, но его холеное лицо выражало презрение не только к Клычхану. Фашистская пропаганда внушала зажиточным иранцам, что Иран в переводе на все языки мира – дом арийцев, дом расы господ. Подчеркнутая воспитанность Фаратхана происходила не от интеллигентности, а от самомнения. Но ни Самохин, ни Кайманов не имели права поставить на место зарвавшегося «хозяина» округи. Эту миссию взял на себя Клычхан.

– Богачи есть богачи! – с пафосом воскликнул он. – Их языки лживы и ядовиты, как жало змеи. Фаратхан пригласил вас на той! Но разве это настоящий народный той? Смотрите, кто здесь стоит! Толстые животы, холеные руки! Если ты, Фаратхан, за Советы, за наш бедный народ, пойдем к нам на той! Настоящий народный той!

– Конечно, пойдем. Я пойду, вся моя семья и мои друзья тоже пойдут, – сказал Фаратхан.

Среди присутствующих, крайне недовольных поведением Клычхана, поднялся ропот. Фаратхан отдавал приказания слугам, собирая свою родню.

– Ну вот и раскрыли карты наши друзья, – наклонившись к Самохину, вполголоса проговорил Кайманов. – Схема смуты: Клычхан – «за бедных», Фаратхан – «за богатых». Оба учиняют видимость потасовки. Мы пытаемся восстановить порядок, и тогда «бедные» направляют оружие против нас.

– Будем надеяться, что бедные не подведут, – так же вполголоса отозвался Самохин и уже громко обратился к Фаратхану: – Нам очень неприятно, господин Фаратхан, что здесь получился маленький спор. Но если вы согласны идти на праздник простого народа, мы приветствовали бы такое решение: разъяснение ноты Советского правительства, наверное, захочет услышать и простой народ...

– Сагбол! Коп-сагбол за такие замечательные, мудрые слова! – Фаратхан весь расплылся в радушной улыбке.

– Сагбол и вам, господин Фаратхан, – поклонился Яков. – Это ваши слова как раз совпадают с нашим желанием. Чем больше мы встретим людей и побеседуем с ними, тем лучше...

Фаратхан велел подать коней, легко вскочил в седло.

В сопровождении своих гостей, родственников и слуг он направился туда, где блестела сквозь зелень кустов горная речка, питавшая лоскутные поля, раскинувшиеся в скудной пойме. По берегам речки расположились группами сотни людей, собравшихся на той. Среди гражданских тельпеков и халатов – несколько десятков военных в зеленых фуражках.

– Вот и Ак-Хоудан – Белый Пруд, по-местному Глаз неба, – проговорил Кайманов, указывая на блестевший среди зелени омуток. – Аким Спиридонович уже здесь, только его машину не вижу.

Яков и Андрей хотели пропустить вперед Фаратхана и его группу, но самый богатый человек аула и его приближенные предупредительно придержали лошадей, пропуская впереди себя пограничных начальников, вместе с которыми оказался и Клычхан.

Дорога – узкая каменистая тропа, петляющая по дну ущелья. За каждым камнем, обломком скалы или пнем могла быть засада.

Самохин поправил маузер, уложил поудобнее деревянную кобуру, чтобы можно было ее быстро открыть, подумал: «Не то что маузер достать, глазом не успеешь моргнуть, если за этими скалами действительно кто-то есть».

Андрей полагался на Кайманова, его опыт, знание местных условий, но даже ему, видавшему виды человеку далеко не робкого десятка, решение ехать на той к Фаратхану представлялось безрассудно смелым.

Клычхан, не скрывая своего торжества над советскими военными, так доверчиво попавшими в ловушку, решил, очевидно, поработать на публику, которой вокруг него с каждой минутой становилось все больше.

– Вот настоящий народный той, – сделав жест в сторону реки, куда все стремились с разных сторон верхом на ишаках и пешком дехкане, воскликнул он. – Смотрите, сколько людей нас ждет! Вы пришли, как приходит прохлада в летний зной, как приходит в сады аллаха весна после зимы! Поэтому мы так горячо приветствуем вас! Вы – наши братья!

– Очень хорошо, что у вас так понимают наш приход, – отозвался Кайманов. – Мы тоже так считаем: кто живет своим трудом, во всех странах друг другу братья.

– Но иногда братьям тоже надо быть осторожными, – заметил Клычхан. – Когда начальник Андрей надел на себя ай-дога и я целился в него из харли, я его проверял: смелый ли он человек? Для нашего дела нужны очень смелые люди! Я-то ведь знаю, от пули никакая ай-дога не спасет. Теперь я вижу: вы с начальником Андреем очень смелые люди! Мои враги говорят: «Клычхан такой, Клычхан сякой, его люди – бандиты, с самим правительством начали войну. А разве сделаешь революцию, если будешь богатых щадить? Теперь, когда я скажу: Кара-Куш и Андрей с нами, все курды пойдут за мной!

Кайманов рассмеялся, сказал так, чтобы его слышали окружающие:

– Ну кто там за тобой пойдет, когда сейчас уже люди говорят: «Дорогу Клычхана переходишь, сотвори молитву аллаху».

– Кто так говорит? – насторожился Клычхан.

– Люди... Думаешь, пойдет к тебе Оман Карьягды, сына которого Азата ты убил?

Клычхан гневно нахмурил брови: такой поворот вовсе не входил в его расчеты.

– Или ты думаешь, пойдет за тобой Мамед Нияз, у которого ты взял двадцать барашков?

– Я взял барашков для революции, – все больше хмурясь, с пафосом ответил Клычхан. – В вашей стране люди для революции отдавали все. Мне ваш комендант рассказал, как делал революцию Ленин.

Самохин и Кайманов переглянулись: оказывается, Ястребилов вооружил Клычхана ни много, ни мало революционной теорией?

– Ну и что ж вам рассказывал наш комендант? – спросил Самохин.

– Он сказал, – ответил Клычхан, – что настоящий революционер всегда борется за интересы народа. Тогда самый последний бедняк, самая обездоленная женщина с радостью отдаст такому вожаку последний чурек, потому что будет знать, этот чурек пойдет на справедливое дело...

– А вы знаете, он вам все правильно сказал, только не понимаю, зачем, – проговорил Самохин. – Вы ведь и сами грамотный человек, наверное, понимаете, что такое революция, а что – обыкновенный грабеж.

Андрей увидел, что полковник Артамонов дожидается их в окружении старейшин ближайших аулов, на берегу Глаза неба, где под тенистыми деревьями женщины уже расстилали ковры, ставили угощение.

Кайманов и Самохин спешились, доложили полковнику о прибытии.

Подъехала группа Фаратхана, началась церемония с взаимными приветствиями, вежливыми вопросами о здоровье, о делах, о семье.

В это время на вершине двугорбой сопки появилась поставленная вверх корнями арча. Это значило, что иранские отряды охраны порядка и советские воинские подразделения перекрыли все входы в долину.

Из-за склона сопки показалась «эмка», остановилась у края протянувшегося вдоль берега поля.

Из «эмки» вышел крайне озабоченный Вареня´, направился к полковнику, перебегая с межи на межу, но не успел он сделать и нескольких шагов, как те, кто был от него неподалеку, с приветственными криками устремились к нему, подняли Вареню´ на руки.

– Что это они там делают? – с тревогой спросил полковник.

– Чествуют нашего Вареню´ за отпущенного домой черводара, – сказал Яков. – Помните, вы ехали в Кара-Кумы на мотоцикле, а к Варене´ у дороги сам хан подходил?

– Так это ж я того черводара приказал отпустить, – сказал Аким Спиридонович. – Какого ж черта не меня, а его на руках носят?

– Да, но обещал-то отпустить Вареня´? Обещание выполнил. Влиятельный человек. К тому ж – мусульманин...

– Давай мне сюда скорей этого мусульманина. Уж не нарочно ли они его в окружение берут?

Вареня´ и сам всеми силами пробивался к начальнику отряда, но доложить о выполнении задания не успел, с такой стремительностью стали развиваться события.

В конце долины показался джигит, низко пригнувшийся к холке лошади, скачущей во весь опор. Рядом скакала вторая лошадь светлой масти. Прошла какая-то минута, и вслед за скакавшим на ахалтекинце джигитом вынеслась из-за склона сопки целая группа всадников. Наткнувшись на оцепление, всадники рассыпались веером, скрылись за ближайшими сопками.

Самохин не верил своим глазам, но в кровном ахалтекинце по белой звездочке на лбу, белым чулкам, характерному поставу сухой, словно точеной, головы, по вытянутому вперед храпу он безошибочно узнал своего Шайтана, а в сидевшем на нем, пригнувшемся к шее коня джигите – бывшего своего коновода, Оразгельдыева. Рядом скакал оседланный, но без седока серый в яблоках Репс.

Сейчас уже можно было рассмотреть, что руки и лицо Оразгельдыева выпачканы кровью, а сам он едва держится в седле. Несколько человек бросились навстречу ему, взяли лошадей под уздцы, повели к месту, где у Глаза неба стояли со старейшинами аулов советские начальники.

– Товарищ полковник! Товарищ старший политрук! Не верьте Клычхану! За теми сопками сотни людей с оружием! Их привел сюда по приказу Клычхана бандит Аббас-Кули!

Клычхан пришел в ярость:

– Замолчи, проклятый щенок! Я своими руками вырву твой поганый язык, но не позволю тебе поссорить меня с моими друзьями!

– Шакалы твои друзья, Клычхан-ага! Не ты ли мне, когда границу перешел, сказал: «Фаратхан дает тебе сроку четверть Луны. Если не убьешь Кара-Куша, я сам убью тебя?»

– Правоверные! – завопил Клычхан, – он лжет, этот выродок, хоть он и сын моего брата!