Текст книги "О моём перерождении в сына крестьянского 1 (СИ)"

Автор книги: Анатолий Нейтак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Внучка. Ты понимаешь, что говоришь?

– Вполне.

– Объяснись!

– Снова говоря словами Сам-Знаю-Кто: удивительный это предмет – знание. Если у меня будет два мордорина и я отдам один, чтобы кого-то накормить, я потеряю один мордорин. Если умею творить два заклинания и я поделюсь знанием, как творить одно из них, чтобы это узнал другой разумный, я по-прежнему смогу творить два заклинания. Разделённое знание, разделённое понимание не теряется, но умножается. Госпожа моя... Сарнеди... да не покажутся мои слова дерзкими, но Ассур пребывают в упадке. Нас мало, у нас всего мало; знания наши, даже родовые и тайные... они едва ли стоят очень много, если сравнивать с тем, что накоплено в библиотеках владетельных родов. Но сейчас у Сам-Знаю-Кто знаний ещё меньше – и он оценит их много выше цены, которую могли бы дать Вастре, или Гойвели, или Чал-Тенны... или даже Мусмивы. Если мы отдадим свои знания, мы не утратим их. Но сможем приобрести союзника, который силён даже сейчас, пребывая в не лучшем положении.

– Лейта Ассур, я тебя услышала. И теперь я хочу услышать тебя, Малдейг.

– Что я могу сказать, кроме очевидного? Потеря близких, вероятно, помутила разум нашей бедной, бесталанной родственницы. Отдать наши знания, даже родовые и тайные, в обмен на что? Трофеи, ценой своих жизней добытые нашими же вассалами? И, главное, отдать кому – обеспамятевшему, возможно, не вполне здоровому духом и совершенно точно скорбному разумом отшельнику? Зачем? Вот если бы он согласился жениться на ком-то из наших девиц... причём именно девице, не особе четвёртой свежести; если бы пополнил наши, к глубокому сожалению, поредевшие ряды – тогда ещё стоило бы подумать, что из библиотеки рода ему окажется полезно, а что избыточно. Но ведь он настолько обезумел в Лесу Чудес, что мечтает о свободе. Нет, вы это слышали? Ха-ха! Свобода! В мире, где долг сковывает всех, от самых ничтожных черноногих и до самого Девардота Двадцать Шестого Прозорливого, да осеняет милость его Гринней ещё тысячу лет, стремиться к подобной... химере? Иначе как безумием это не назвать. А как стоит называть ту, кто ратует за договор с безумцем? Тут мне впору умолкнуть, ибо даже мой яд недостаточно силён, чтобы достойно обрисовать подобную поразительную – отнюдь не в добром смысле – идею.

– Ты закончил, кузен?

– Да, глава. Надеюсь, я высказался пристойно кратко и предельно ясно.

– Что ж, тебя я тоже услышала. А теперь пойдём, оценим нашего удивительного гостя очно. И да, напоминаю всем, если кто вдруг забыл, про Паука В Паутине.

– Глава...

– Ничего, лишнее напоминание тебе полезно. Кузен.

О женщины, вам имя – вероломство! И слова классика тут очень к месту.

Почему? Да лишь один нюанс, зато какой... ведь я оформил и выдал Лейте не только магический посох, достоинства которого в одном ряду с иными моими достоинствами она столь ярко расписала. Ещё я выдал ей клипсу: простенький такой переговорный арт, аналог рации с эффектом резонанса. Принимая у задержавшейся родственницы доклад о случившемся в Лесу Чудес, старшие Ассуры не забыли укрыть место совещания чарами глушения звука. Но поскольку их род действительно переживал не лучшие времена, комбинированные артефактные чары эти оказались невысокого круга, едва четвёртого – и, разумеется, не могли заглушить сигналы клипсы, идущие в обход сферического заглушающего поля.

Говоря кратко, Лейта могла быть практически уверена, что я услышу всё, что она скажет и чем на это ответят её кровные родичи.

Более интересный вопрос: зачем? Чего она желала добиться своим маленьким шпионским актом?

Во время нашего общения, достаточно длительного и вольного, не только она старалась оценить меня. Это шоссе было двухполосным – и не анизотропным. А я показал бы себя слепоглухим индюком, если бы не обратил внимание на целый ряд фактов, которые потом ещё подверг переоценке.

Спасённая мной оказалась не только красива, но также крайне неглупа. Едва ли сильно ошибусь, предположив, что её судьба на грани разума также высока, сиречь серебряного ряда. Лейта умеет смотреть и слушать, более того: умеет понимать... и молчать. Она могла бы играть роль Советника – полагаю, в её семейной группе ходоков так и было – но, увы ей, в роду потомственных целителей, ценящих прежде всего значения судьбы на гранях действия и прозрения, для слишком юной и слишком слабой магически девы, ещё и обделённой судьбой в части грани лидерства, достойного места не нашлось.

Что можно сказать об Ассурах, коль скоро для дочери рода с таким сочетанием талантов (а серебро судьбы на дороге не валяется!) не нашли иного применения, кроме роли кости, брошенной вассальной семье для укрепления союза? Они сделали из способной Советницы – Шута, точней, Паяца (на гриннейском слово шут мужского рода, а паяц женского). И...

Попросту не заметили, что натворили. Кажется, до сих пор не замечают.

Поистине: бедные бедны не потому, что у них нет денег, а потому, что они не могут распорядиться тем, что имеют, с умом. Полагаю, Паяц Немыслимого, эта тёмная близняшка гриннейского божества, что покровительствует наукам и ремёслам, а жрецам и пастве дарует чудеса вдохновения, могла бы высоко оценить иронию этой ситуации. Ведь светлый близнец её, Гений Мыслителей и Добрый Светоч, куда как популярнее сестры.

О да, это иронично: комбинацию интеллекта и мудрости ценят выше, чем сочетание интеллекта с гибкостью – а ведь лишних параметров не существует, любой из них полезен, порой попросту незаменим...

Да, Лейта не только хорошая собеседница. Она поистине мастерица умолчаний. Её умолчания, что касаются меня, я оценил по достоинству. И то, как (а главное, когда) она дополнила характеристику своих Защитников. И то, как она рассказывала о своей семье. Вернее, не рассказывала. Кроме намекающего факта, что у неё есть правнук – ни полслова. Что само по себе намекающий факт.

Вот только я опять же окажусь слепоглухим индюком, если воображу, будто Лейта готова сделать нечто действительно безумное – скажем, бросить род и отправиться со мной в сторону миража свободы. Типа, я отдала свои долги, послужила на благо Ассур, теперь хочу пожить для себя.

Ну да, как же. Так могла бы подумать только земная обывательница. Какая-нибудь, извиняюсь за бранное слово, чайлд-фри.

Благородная гриннейка из семьи вырождающихся, но аристократов мыслит иначе.

Можно ссориться с отдельными родичами, можно занимать в пирамиде внутренней иерархии чуть ли не последние, без малого позорные места, можно считать себя обделённой и даже не без оснований, но всё равно Лейта всю свою жизнь жила как Ассур – и, если потребуется, за Ассур умрёт, последовав за своими мужьями-вассалами с равной решимостью. Род даёт тебе всё, что ты имеешь, всё, чего ты достоин; в ответ естественно отдать всё, что имеешь, храня тотальную преданность собственной крови. Вечную, нерушимую, неизменную.

Кто думает иначе – предаёт тот самый сковывающий долг. Кто думает иначе, какого бы ни был пола, возраста, силы и статуса, чего бы ни достиг, как бы ни развился – недостоин. Он противопоставляет часть целому, ставит малое выше большого. Нарушает естественный закон. Впадает в безумие. А потому, стоит ему выдать свою внутреннюю гниль, как ряды благородных извергнут его, как организм – случайно проглоченную отраву. Да, то самое архаичное слово, однокоренное со словом «изверг». Притом, хочу заметить, в гриннейском слова «изверг», «изгой», «одиночка», «сирота», «обрубок» – это одно слово.

Я отлично помню, как Лейта помянула «безумие раздора», что в былые времена стало первым шагом к пропасти, лишившим её предков статуса владетельных дворян. Мышление у неё гибкое, даже очень, как по местным меркам... но в сторону предательства оно не согнётся. Никогда. Ни в жизни, ни в смерти. Вот разве если только непосильное испытание сломает её... но ведь тогда и той Лейты, которую я знаю сейчас, не останется в этом мире; её заменит нечто иное.

Притом худшее. Сломанное – оно вообще хуже целого, если речь о хороших вещах и людях.

Мне может сколько угодно не нравиться такой слепой коллективизм, такое нерассуждающее, для меня отъявленно чуждое мышление. Но не принимать его во внимание я не могу. Потому что жить на Цоккэсе и благополучно игнорировать его – всё равно что игнорировать фундаментальные реалии, вроде смены дня и ночи или там изменчивости манофона.

Так что да. Я действую ради знаний, власти и свободы, а в любом действии и слове, в любом жесте и умолчании Лейты (и любого её родственника, что важно!) можно проследить одну цель: благо рода. Если она интригует, то не ради себя, но ради своих потомков – и дабы по мере сил поддержать славу предков. Блюсти мои интересы она станет лишь в той мере и до тех пор, пока считает, что интерес у меня и Ассур (в конкретное время, в конкретных обстоятельствах) общий. Она даже может пойти против своих старших в вопросах, касающихся меня, до какой-то степени уже пошла – но это лишь потому, что уверена: так будет лучше для рода. Потому что видит некий общий путь и надеется на эту общность.

В конце концов, в понимании местных разумных род – тоже не абсолют, не конечная станция. Это промежуточное звено между личностью и чем-то ещё большим... например, страной. А ставить один род выше страны – это снова та же фундаментальная ошибка, снова противопоставление малого большому и части целому. Злостное нарушение правил. Как целители, Ассур могут, как мне кажется, сопоставить такое поведение с перерождением здоровой части тела в злокачественную опухоль.

И они знают, что с этим новообразованием делать.

Не побоюсь предположить, что себя Лейта полагает наиболее оптимальным живым звеном между мной и своими родственниками, а потому старательно продвигается на нужную позицию в моих глазах. И в глазах родичей тоже... тех самых родичей, которые не способны сами правильно распорядиться ею.

Но это ничего. Она им поможет, даже если никто её не спросил и не просит. Ненавязчиво, тихо, не столько возвышая голос, который всё равно не примут во внимание, сколько умалчивая важное.

Именно в этом, в сущности, состоит долг прирождённого Советника. Разновидность долга, который воистину сковывает всех гриннейцев...

Кроме меня. Одиночки, изгоя, обрубка, сироты.

– Позвольте представить вам моих старших. Хранитель-Советник рода, Малдейг Ассур. Госпожа моя, глава рода, Сарнеди Ассур. А это господин Сам-Знаю-Кто.

Я считал Лейту очень красивой? Ха. Наивный деревенский юноша. Всё познаётся в сравнении.

«Вот они идут, ярчайшие из ярчайших. Равные красотой, неравные силой».

Она очень красива, да. И Сарнеди, несомненно, очень красива, да ещё отлично умеет подчеркнуть это. Умеет, любит, практикует. Да и Малдейг очень красив, притом именно мужественной красотой, без лишней слащавости. В сравнении с ним моя заурядная, простецкая рожа недалеко ушла от обезьяньей.

Но всё познаётся в сравнении. Поэтому на фоне родственников Лейта... ну... отошла в тень. Притом, я в этом уверен, совершенно сознательно. Умалилась. Поблёкла.

И это меня задело, признаюсь честно.

– Рада приветствовать спасителя моей внучки. Могу ли я просить вас о малой милости?

Ух. Какой голос! Вполне соответствует, мнэ... экстерьеру.

– Разумеется, госпожа Ассур.

– В таком случае – может, вы откроете нам своё лицо?

– Это не самое приятное зрелище. Скорее даже, одно из самых неприятных.

– Ничего, целителям не привыкать смотреть на неприятное... и возвращать ему естественность.

О. Так вот ты с какой стороны намерена надавить? Ну, тогда лови подачу:

– Не всё неприятное является также и неестественным, не всё искажённое неправильно, не всё кривое больно. И без толку целителю править то, что не исправить даже чуду Милосердной Матери.

Глава Ассур, разумеется, удержала лицо, даже достоверно изобразила нечто вроде сочувствия. Но при помощи ментального резонанса я мог заглянуть глубже ровной глади этого омута и найти там, около дна, досадливое раздражение.

А чего ж ты хотела, красавица? Думала, я спущу твою снисходительность?

Привыкай. Глядеть на себя свысока я не позволю. Никому.

– Возможно, мои слова прозвучали излишне самонадеянно, но мной двигал искренний порыв – или профессиональная привычка, если угодно, – ловко отмазалась Сарнеди, смягчая удар. – Я обязана признать долг рода Ассур перед вами за возвращение в целости моей внучки. И обязана оплатить этот долг – как глава рода, как старшая Лейты. Чего вы хотите, господин Сам-Знаю-Кто?

– Моё желание просто и легко реализуемо. Из-за определённых обстоятельств моя память лишена цельности. Естественно моё желание заполнить лакуны; если угодно, исцелиться. И помощь рода Ассур в этом деле будет оценена мной по достоинству.

– Понятно. Я слышала от внучки, что вы готовы отказаться от привезённых вами трофеев?

– Если это позволит мне изучить больше, – мягко напомнил я про небольшое условие отказа, – то вполне. И без сожалений.

– Больше? – переспросила Сарнеди. – Насколько?

– Оставляю решение этого вопроса на ваше усмотрение.

Вот так. Можешь хоть аннулировать свои моральные обязательства... но и этот шаг, конечно же, окажется «оценён по достоинству». Благородным людям не зазорно торговаться – зазорно лишь делать это в стиле торгашей, вымеряющих цену до последнего медяка.

И зазорно забывать. Как благодеяния, так и обиды.

– Понятно, – повторила глава более медленно и почти распевно. – А как вы посмотрите на возможность сделать шаг нам навстречу?

– Прошу, поясните свою мысль, госпожа Ассур. О каком именно шаге речь?

– О самом естественном, разумеется: об установлении кровной связи. Дочери моего рода, входя в брачный возраст, расцветают подобно драгоценным, неувядающим бутонам. Вам достаточно согласиться, и любая из них сумеет сделать вас счастливым. Разве не мечтает любой одиночка стать частью целого?

Ах ты... змея. Чудо ещё, что не стала упирать на то, что любая дочь рода понимает свой долг, нежна, покорна, молчалива и вообще полная ямато надэсико.

Видимо, всё это подразумевается просто по умолчанию, так что и напоминать нет смысла.

– Неожиданное и крайне лестное предложение, – а как я отношусь к торговле родственниками, госпожа Сарнеди легко считала при помощи Паука В Паутине – вон как дно омута её чувств взбурлило мутной пеной! – Однако этот недостойный Сам-Знаю-Кто мечтает... об ином. Например, хоть это и весьма эгоистично, я очень хотел бы сохранить дружбу с вашей внучкой. В Лесу Чудес бывает одиноко, и живая беседа могла бы скрасить долгие молчаливые дни.

– Ну, этой беде легко помочь, – радостно улыбнулся Малдейг, – уверен, что и сама Лейта скучает по прогулкам по Лесу в хорошей компании.

Если Сарнеди – змея, то этот тип – прямо-таки ракоскорпион. Чудо, что он до сих пор щеголяет с прямым, а не расплющенным шнобелем и полным комплектом зубов...

Ах да. Целитель же. Если кто и пытался испортить ему морду, то всё вскорости вернулось на место.

Упорное молчание Лейты практически обо всём, что связано с семьёй, становится всё более и более понятным. Тот случай, когда хула идёт против чести и долга, хвала ненатуральна, а пустые словеса, что и не хулительны, и не хвалебны, просто не стоят потраченного на них дыхания.

– Нет сомнения, – сказал я таким тоном, словно тоже улыбаюсь под своим зеркальным шлемом, – у неё хватало веских причин проводить время вдали отсюда.

– Да, рождённым заурядными тоже можно подобрать подходящее занятие.

– Разумеется, господин Малдейг, разумеется. Например, особо бесполезного разумного можно применить как замену говорящей головы. Как там советовал Девардот Десятый Мудрый? «Если хочешь принять верное решение, отыщи дурака, спроси у него совета и поступи наоборот».

Хранитель-Советник продолжил отрепетированно улыбаться, но на краткий миг эта привычная отрепетированность как-то... орезинилась. Не удержал-таки лицо, с-с-свинособака с-с-скорпионоподобная.

Зубы-то тебе вышибать бессмысленно, а вот репутацию подрихтовать...

Что характерно, в эмоциональных омутах Сарнеди и Лейты разлился елей мстительного, хорошо выдержанного удовлетворения, а пара ставших свидетелями сцены вассалов-охранников, изображавших молчаливые столбы у входа в палатку ещё с момента нашего прибытия в лагерь, просто разулыбались.

Месть сладка. О, да!

– Я тоже знаю парочку подходящих к случаю цитат... – начал было Малдейг.

– Сейчас не то место и не то время для состязания в эрудиции, – прервала его глава, что заодно можно было понять как мягкий упрёк в мой адрес. Какой-никакой, а всё же хранитель-Советник – часть рода, притом не самая малая, и не пресечь нападки на него Сарнеди не могла. – Хотя уверена, что если мой кузен хорошенько подготовится, то легко одержит верх над страдающим амнезией оппонентом.

Да, пресечь нападки – это обязательно, это важно и нужно. Но кто сказал, что нельзя вдогонку уже самой добавить хор-рошего такого пинка своему излишне ядовитому сородичу?

– Я слушала, я размышляла, я решила, – закончила глава Ассур ритуализованной формулой.

После чего во всеуслышание объявила своё решение.

– Мне надо перед тобой извиниться.

– За что?

– Ровно за то, за что ты едва ли когда-нибудь услышишь извинения от Сарнеди. Полагаю, она даже не поймёт, как это всё выглядит. Но я – что ж, я могу хотя бы постараться загладить часть своей вины...

– Я не понимаю вас, господин Сам-Знаю-Кто.

– Лучше на ты. Поверь, я сокращаю дистанцию сознательно и вовсе не с целью обидеть. Хотя тебе и верить не надо: ты сама прекрасно чувствуешь, с каким намерением я сейчас говорю. Так что да, раз уж я открыто высказал пожелание дружить, то не менее открыто заявляю: для меня дружба – это близость ума и духа, которая подразумевает общение равное, простое и без размежевания. Хотя... отчасти это тоже ведёт к умножению моей вины перед тобой.

– Я... не понимаю.

– Постараюсь объяснить. Это легко. Видишь ли, Лейта, мы направили твой путь за тебя. Даже не удосужились спросить, чего же ты хочешь. Я вот взял и перешёл на ты, хотя чувствую, как это неудобно и непривычно для тебя. Но при этом тебе привычно, что твоё мнение не принимают в расчёт, верно? А ведь ты – не просто и не только часть рода Ассур. Ты живой человек со своими чувствами и мыслями. Не вещь!

– Я...

– Подожди немного, пожалуйста. Дай мне закончить. А уж потом я постараюсь унять неуёмную болтливость свою и внимательно тебя выслушаю. С одним условием: именно тебя. Не госпожу Ассур, а женщину по имени Лейта. Так вот: я хочу и обязан извиниться перед тобой за пренебрежение твоими желаниями. Я пожелал – и пожелал эгоистично – сохранить дружбу с тобой. И госпожа Сарнеди просто-напросто подарила мне тебя. Вот так, словно солонку за столом передала: хочешь? Забирай! Как ходячее и говорящее хранилище знаний рода. Никто не спросил, хочется ли тебе возвращаться в Лес Чудес. Никто не спросил, хочется ли тебе увидеть своих потомков – хотя бы того внука, о котором ты как-то упомянула. Никто и ничего, как всегда. Но... для человека, столь ценящего свободу, я излишне вольно обошёлся со свободой чужой. С твоей. И за это хочу попросить прощения, а также пообещать, что в дальнейшем постараюсь не пренебрегать тобой так нагло. И вообще постараюсь не пренебрегать, потому что нет вернее способа убить дружбу. А вот теперь – я всё сказал. Пожалуйста, говори со мной.

– ...

– Могу снова перейти на вы, если вам так удобнее.

– ...да. Но нет.

– Да – удобнее и нет – не переходить?

– ...

– Лейта? Что-то случилось?

Позади, от сиденья на парящей платформе, раздался смешок. А небольшой, довольно хаотичный шторм противоречивых эмоций вихрился там и раньше.

– Случилось? Да. Можно сказать и так. Я... только что я взошла на две ступени. И получила новую особенность. Как ты это сделал?

Я остановился, развернулся, подошёл ближе и убрал зеркальное забрало со своего лица – ну, с рожи противоестественной помеси Дэйви Джонса с иллитидом.

– Лейта, я – ничего не сделал. По лестнице развития каждый шагает сам. Это сделала ты.

Шторм усилился.

– Ещё одна ступень...

– Не удивлён. Твой потенциал должен был рано или поздно найти дорогу. Прорастая, тонкие стебли раскалывают камни.

Из-под ладоней, закрывающих её лицо, раздался ещё один смешок. Похожий на всхлип.

– А ты просто полил семечко, да?

– Наверно. Слушай, ты когда-нибудь летала?

– Что?

– Полёт. По воздуху. Я тут подумал: зачем нам долго и печально тащиться по земле, когда можно за пять минут долететь? То есть не за пять, но всяко быстрее, чем с этой платформой.

– Ты и так можешь... хотя чему я удивляюсь?

– Удивление полезно, от него растёт душа. Ну так что? Полетим или поползём?

– ...не хочу ползать.

– Тогда – оп!

Протянув руки своего бронескафандра, я достал Лейту с сиденья, как морковку с грядки дёрнул, и поставил её рядышком. После чего обернулся и принялся кроить-творить, пользуясь «материалом» платформы как исходным сырьём для создания новой конструкции.

Изменить форму плотной иллюзии легче, чем делать что-то с нуля, а пользоваться уже заложенной энергией – быстрее, чем выкачивать её из моря маны.

Накативший прилив вдохновения отхлынул спустя всего минут десять, оставив после себя вполне оригинальную конструкцию. Этакую помесь безмоторного биплана со стрекозой, преимущественно прозрачную, с широким «стеклянным» кокпитом и тремя парами разгонных колец: по одной за крыльями слева и справа и последней за хвостовым оперением. Причём все кольца – поворотные. Пусть они куда менее тяговиты, чем реактивные двигатели; но ведь и масса аппарата станет вполне иллюзорной, если я захочу... и можно дополнительно облегчить всё, что нужно, простенькими чарами Падение Пера.

В общем, магия делает вертикальные взлёт и посадку естественным выбором аэронавта.

– Готово, залезай.

– А это точно полетит?

– Точно-точно. Я уже испытывал нечто похожее, но в одиночку.

Ага. Похожее. Кратно более простое. Впрочем... чары Падение Пера, да. Магия делает лишними не только ВПП, но и парашюты. Не удивительно, что я её люблю!

Ещё минута – и разгонные кольца зашелестели, приминая траву. А безымянный аппарат, словно отлитый из стекла и акрила, взмыл вверх так же невесомо, словно подхваченный ветром сухой лист – и начал понемногу набирать горизонтальную скорость, не забывая и о подъёме вверх.

– Летим?

– Летим. Нравится?

– ...я ещё одну ступень получила.

– Самое забавное, что я тоже.

– Правда?

– Разумеется. Видимо, полёт с пассажиром достоин отдельной награды. Как и быстрая переделка готовых конструкций, и, может быть, что-то ещё. Например, завершение непростых переговоров

Или убеждение зажатого человека перестать сутулиться и расправить плечи. Даже если всей моей роли в этом, действительно, только семечко полить, а так-то у этого «семечка» интеллекта и, что важнее, гибкости – да чтоб мне хоть полстолько, я бы сразу ух!

Но это разом и смешно, и страшно. Если мои догадки верны, получается, что Лейта с её привычным прогибом под окружение просто не менее привычно, ещё и с прямой санкции главы рода прогнулась под меня – и разом хапнула столько равного, вне-иерархического общения, сколько раньше не видывала даже в мечтах. Да и видела ли вообще? Знала ли, что, оказывается, так тоже можно?

И смешно, и страшно.

– Но всё равно... четыре ступени за раз, четыре!

– Не рекорд.

– А?

– Я не так давно тоже взял четыре ступени разом. Правда, там скорее вышла глупость на грани самоубийства. Рискованные эксперименты с магией – они такие. Если выжить, награда хороша. Если.

Лейта хихикнула. Совершенно по-девчоночьи. Прямо не прабабушка, а двенадцатилетка.

– Наверно, я просто сплю. Да, это всё объясняет.

– Только не вздумай выходить из ветролёта и пытаться полетать рядом самостоятельно, как во сне. Я бы не хотел выскакивать следом в попытках тебя поймать.

– Но ты бы выскочил меня спасать?

– Конечно. Как же иначе?

– А почему?

– Потому что это правильно.

– Правильно – значит, соответствует правилу. Почему? Ты же хочешь свободы!

– А что такое свобода, а, Лейта? Думаешь, отсутствие правил, возможность делать что угодно?

– Я не знаю, что такое свобода... Научишь?

Не, это не двенадцать лет. Скорее, пять-семь. Этап почемучки.

– Э, нет. Тут как со ступенями: каждый поднимается сам. Твоя свобода – только твоя, тебе решать, какой она будет и какой нет. Но я могу сказать, что такое свобода для меня лично.

– Скажи!

– Тут, наверно, лучше начать издалека. Представь себе новорождённого младенца. Спящего. Есть у него свобода, как думаешь?

– Не знаю... Наверно, нет.

– Это если смотреть в моменте. Прямо сейчас этот младенец просто лежит и спит. Вся его свобода – чистый потенциал где-то там, в будущем. Он может вырасти героем, а может мерзавцем, может чему-то научиться, а может остаться неучем, может получить высокую судьбу, а может – смесь ничтожной и малой в разных пропорциях. Всё это дело будущего: вопрос выпадающих шансов, влияния со стороны, памяти крови, способной направить путь жизни по определённому руслу, и прочих факторов, которых слишком много, чтобы ограниченное сознание могло учесть их все разом. Но в настоящем наш младенец спит. И не может почти ничего, кроме как дышать... причём дышит не по своей воле, а потому что рефлекс такой.

Я немного увлёкся. Впрочем, учитывая обстоятельства – не удивительно.

– Но вот младенец просыпается. И открывает глаза. Это делает его немного свободнее, ведь теперь он имеет выбор: смотреть или не смотреть. И сразу другой: если смотреть, то на что? Мелочь и пустяк для взрослого, но для младенца это огромный шаг вперёд, великий выбор! Первый в жизни! И единственным он не останется, ведь скоро младенец научится шевелить руками и ногами. Потом ползать. Ходить. Бегать. Хватать вещи и бросать их. Играть. Портить и ломать. Рисовать и складывать. Говорить и работать. Его свобода растёт вместе с ним и его возможностями, не так ли? – я улыбнулся и добавил, понижая голос. – А уж если младенец откроет для себя магию...

– Понимаю. Значит, знание позволяет плести всё более сложные и разнообразные чары, а тем самым расширяет возможности – и увеличивает свободу.

– В точку! Больше знаний, глубже понимание. Сильнее и шире и тоньше магия. Обширнее выбор. Больше свободы. Это всё на одной прямой, следствия одной и той же посылки.

– А как же границы?

– Ну, самая главная граница формулируется просто. Не помню уже, кто это сказал, но сказано, на мой взгляд, очень верно: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Поэтому плохо работает принуждение любого рода: мало того, что принуждающий отнимает часть чужой свободы, так он ещё и свою собственную этим ограничивает. Вместо того, чтобы делать что-то сам для себя, он теперь должен следить, чтобы кто-то другой что-то там делал или чего-то не делал. В паре из господина и раба свободы нет у обоих, точнее, она ограничена в сходной степени. Сюда же другое выражение: кто имеет раба, имеет врага. Поэтому древние гриннейцы отказались от рабства – и правильно сделали.

– И поэтому тебя так покоробило предложение взять супругу из рода Ассур...

– Да! Именно. Одно дело, если девушка сама захочет связать с кем-то свою жизнь. Это может стать началом добровольного, свободного, взаимовыгодного союза. Равных отношений меж непохожими. Совсем другое, если девушка превращается в плату за... даже вслух не хочется такое говорить. «Подчинись власти рода, и я награжу тебя, подчинив тебе частичку этого рода». Отдай свою свободу, чтобы забрать ещё немного чужой свободы. Видал я такие награды в... известном месте! Спасибо, не возьму.

– Однако взять меня с собой ты согласился.

– Да. Потому что уж я-то точно не собираюсь тобой помыкать. Предоставлю столько воли, столько власти над собой и миром, сколько смогу, не поступаясь своей волей и свободой. А если ты, скажем, утомишься сидеть в гостях, то по первому слову доставлю, куда захочешь. Ну, в пределах разумного: в Чащобу я тебя не повезу. Но, к примеру, слетать до Мелира, чтобы там ты смогла начать карьеру в гильдии Жезл и Кинжал – это запросто. Хочешь?

– Ты же тогда не получишь знаний Ассур...

– Прямо сейчас – нет. Но это же не значит, что я не получу их вообще? Зато высок шанс, что я получу их с процентами в виде знаний от наставников гильдии: я успел разобраться в твоём понимании долга и не думаю, что ты нарушишь даже подразумеваемое обещание. По крайней мере, по своей воле. Ну так что, летим в Мелир?

– Нет!

– Как хочешь. Просто помни: достаточно попросить. А пока – задавай вопросы.

– И ты ответишь. Честно и прямо. Или не ответишь, но лишь потому, что ответ может навредить.

– Да, ты уловила принцип.

– ...забавно. Все вопросы сразу разбежались по углам. Хотя... почему люди всё-таки используют принуждение, если свобода лучше?

– Свобода-то лучше, но принуждение проще. И входит в привычку. Тут опять же можно вернуться к нашему воображаемому младенцу. Вот он лежит, не умеющий даже ползать. Он нуждается в неустанной заботе. Если его не пеленать, не кормить, не подмывать, не лечить – он ведь не выживет. Родители привыкают, что дитя не самостоятельно, что оно требует заботы. Что решать за него правильно. И... для младенца оно так и есть. Для ребёнка так и есть. Но дети растут, и вскоре для родителей начинается тихий кошмар. Ведь несмышлёнышу неведомо, что огонь жжётся, что ушибы болят, что играясь с острым, можно выколоть глазик, а сунув в рот что-то не то – отравиться. Родители хотят ребёнку только лучшего, а чтобы ему было больно или неприятно – не хотят. Поэтому они запрещают ему лезть в огонь, убирают подальше ножи, не дают лезть грязными пальцами в рот. А дитя лезет. Оно ж бесстрашное и сущеглупое, запросто может утворить такое, что хоть за голову хватайся...

– ...и ему начинают запрещать, – подхватила Лейта. – То и это, даже без объяснений, потому что дитё глупое для объяснений, а опасности уже вот, рядом, их надо избегать. И надо делать так и вот так, а почему – опять не дитю понять; пусть сперва делает, а если нет, его накажем. По-родственному, ласково и любя. Лучше самому хворостиной огреть, строгий наказ давая, чем смотреть, как заигравшийся глупец валится с дерева и шею сворачивает. Так делай, так не делай, старшие знают лучше, старшие заботятся о тебе, сиди смирно, будь правильным, так надо, это хорошо, а это вообще закон для всех...

– ...и вырастает дитя в принуждении, простом и привычном, а когда доходит до собственных детей – начинает принуждать их, потому что как иначе-то? Всегда так было, предки так жили и нам так велели. Сказано, что рабы не хотят свободы, они хотят стать господами. И так повторяется раз от раза, по кругу: не любившие, когда их учат хворостиной, сами берут её в руки. Смирявшиеся с чужой волей насаждают свою тем, кто слабее. Ведь свобода приносит не только возможности, но и опасности, поэтому очень многим кажется, что сидеть в очерченных границах уютнее. Предсказуемей. Проще. Морщить мозг не надо, можно экономить на умствованиях, ехать по колее, как сказано, не отклоняясь.