Текст книги "Тигроловы"
Автор книги: Анатолий Буйлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Да можно было на два года еще отсрочить, может, годы эти оказались бы получше в смысле заработка, но уж все оформлено. Да хватит мне и этого! В деревне живу – огород да тайга прокормят...
– А как же Панасюк-то умудрился на стодвадцатирублевом окладе такую же пенсию получить?
– Ну, ты сравнил меня, Евтей Макарович, с Панасюком! Этот вьюн без мыла куда хочешь влезет. Разве ты не знаешь Панасюка? Двадцать лет перед Попичем стлался. Вначале они вместе в торговле работали. А потом, когда Попич директором промхоза стал, перетянул к себе Панасюка. Попервости, года три – тот завскладом был, а потом пасечником заделался. Пчел-то промхозовских на той пасеке с гулькин нос... Зато десяток директорских ульев стоят, да своих два десятка. Управляющий имеет там свои ульи, да еще кое-кто из начальства. Как суббота-воскресенье, так, смотришь, на «газиках» пое-ехали к Панасюку! Иной раз и баб понасажают. Как-то я случайно набрел на их шабаш... – Вощанов удивленно покачал головой, что-то припоминая, но, брезгливо поморщившись, махнул рукой: – Ну их! И вспоминать-то срамно! Князьки-и! Чистые удельные князьки-и! Короче говоря, дело у Панасюка подходит к пенсии, а зарплата у пасечника небольшая. Тогда Попич переводит дружка в охотники на сдельную оплату. Но Панасюк все на том же месте работает. Лето прошло, – Панасюк пчел в омшаник. Попич его вертолетом на самый лучший соболиный участок забрасывает. Так и живут душа в душу – летом мед качают, зимой пушнину. Кроме того, перед самой пенсией за Панасюка сдали пушнину любители. Деньги им выплатили, а пушнину на Панасюковый наряд вписали. Вот тебе и сто двадцать рублей!
Савелий был у директора в числе приближенных и не раз поставлял ему копченых тайменей, то панты, то женьшень, то рога изюбра или камус. Друзей Попича на уловистые рыбные места устраивал и поэтому не мог не знать о тех подробностях, о которых рассказывал сейчас Вощанов, хотя слушал он его с таким видом, как будто открывал неведомое...
– А помните, как отмечали Панасюку пятидесятилетие? – Вощанов обращался ко всем, но смотрел на одного Евтея. Тот молча кивнул. – Закатили пир на весь мир! Подарили юбиляру ружье автоматическое, речи пышные произносили. За что почести такие? И добро бы, ежели всем так, а то ему только. А вспомни, Евтей, как твой или мой юбилей отмечали? – При этих словах Вощанов мельком взглянул на смутившегося вдруг Савелия; и Павел сразу понял причину его смущения. Он помнил, что и Савелия Попич пышно поздравлял с юбилейной датой. – Ну, так что нам с тобой на юбилей преподнесли?
– Мне будильник дали, – смущенно улыбаясь, сказал Евтей.
– Во-во! Тебе будильник! – обрадовался Вощанов. – А мне поболе почету оказали... альбом для фотографий вручили – во как! Но дареному коню в зубы не смотрят, а то обидно, Евтей Макарович, что подарки-то эти не на собрании вручили, а в месткоме сунули, как вроде отпихнулись, мероприятие провели, галочку поставили...
– Да ведь сам ты виноват, Иван Иванович! – возразил Савелий. – Пошто не делал, как все делают? У тебя ведь три сына охотника, каждый бы из них на твой наряд по третьей части своей пушнины сдал бы, вот и набегло бы у тебя сто двадцать рубликов! Пошто сыны не помогли?
– Ты, Савелий Макарович, всех-то по себе не меряй, – обиделся Вощанов. – Сыны чуть не силой толкали свою пушнину в мой мешок. И стыдили, и уговаривали, чтобы я ихнюю долю на свой наряд записал. – Вощанов открыто и строго посмотрел на смутившегося Савелия. – Да только не внял я. Отверг ихнюю помощь. Я, Савелий Макарович, на войне воевал честно. И в мирное время, несмотря что однорукий, от инвалидной пенсии отказался, честно свой хлеб зарабатывал. – Голос Вощанова звучал сурово, но не зло: – И сыновей своих я всю жизнь учил жить на земле честно и с достоинством.
– Неужто и левой пушниной не приторговывали? – язвительно спросил Савелий, восприняв слова Вощанова как упрек себе.
– Левая пушнина была, как не быть? – спокойно согласился Вощанов, брезгливо взглянув на Савелия. – А пушнинкой мы, Савелий Макарович, не приторговывали никогда ради наживы, просто жизнь заставляет иной раз чуток оставить: то друзья просят, то родственники, то всякие нужные люди, черт бы их побрал! Нужно было лекарство достать жене – нигде нет! Достаньте, говорят, на шапку – будет лекарство. Нужны запчасти к мотоциклу – «нет запчастей». Куда ни сунься – везде дефицит, и везде за этот дефицит что-нибудь требуют. Вот и приходится оставлять. Но мы никогда этим делом не увлекались. Не в пример некоторым. – Вощанов нервно постучал о край стола, с упреком посмотрел на вновь потупившегося Савелия. – Негоже, Савелий Макарович, тебе задавать такие вопросы, негоже, ежели ты сам в прошлом году четырнадцать соболей загнал.
– Ишшо чего придумал... Не четырнадцать вовсе.
– Да уж не возражай, Савелко! – насмешливо перебил брата Евтей. – Об этом давно уж судачат все.
– Я вовсе не в упрек ему, Евтей Макарович, а к тому говорю, что ему вот чувство меры изменило, а вообще, и это не спекуляция, потому как наша чернорыночная цена чуть больше приемной, навар небольшой, а риск огромадный! Покупатель купит у нас в три раза дешевле, чем в магазине, и ничем не рискует, а у нас конфискация пушнины и штраф в трехкратном размере от магазинной, а не от приемной цены. Кроме того, охотничий участок отберут, права охоты лишат и позорить будут. То есть фактически – не выгода, а сплошной громадный риск. А все одно – продают!.. – Вощанов замолчал, потом резко поднялся и сказал: – Давайте-ка спать укладываться, а то я тут разговорился с вами, а мне еще двух колонков надо ободрать...
А утром, когда гости проснулись, Вощанов был уже на ногах. Он успел приготовить завтрак и накормить собак. Вместо лампы на столе горела свеча.
– Долго спите, товарищи тигроловы! Пора вставать! – Голос у Вощанова звучал доброжелательно, и, должно быть, уловив это, Савелий тотчас же откликнулся:
– А что, Иван Иванович, неужто проспали? Сколь же времени?
– Семь часов уже, Савелий Макарович, скоро рассвет, – миролюбиво, точно и не было вчерашнего напряженного разговора, сказал Вощанов.
Окончательно убедившись в том, что Вощанов не держит на него обиду за вчерашнее, Савелий повеселел.
Перед завтраком, когда Вощанов вышел на минутку из зимовья, Савелий шепнул Евтею:
– Ты про тигру спроси его, про тигру...
– Чо сам-то не спросишь? – усмехнулся Евтей. – Везде меня, как толмача, толкаешь...
– Да, вить, к тебе он больше льнет, Евтеюшко, значит, и доверия больше.
– Выходит, больше! – насмешливо сказал Евтей, но вошел Вощанов, и тигроловы смолкли.
Сели завтракать.
– А слышь-ко, Иван Иванович, – начал издалека Евтей, – у нижней твоей избушки штабель хлыстов мы вчера видали – свежие поруба там будто? Наверно, и тебя обкосят нынче?
– Этим порубам три года уже, штабель тот загнивать уж начал...
– Стало быть, бросили? А издали смотреть – будто новый лежит.
– Оставили этот угол как запас, пока на перевале лес берут.
– Стало быть, два сезона еще спокойно поохотишься?
– Спокойной охоты сейчас, Евтей Макарович, у нас не увидишь больше.
– Что верно, то верно, – закивал Евтей, недовольно косясь на брата, толкавшего его под столом ногой. – Это правильно ты подметил: тесно стало в нашей тайге и зверю и человеку. Вот взять хотя бы того же тигра, говорят ученые – чуть больше сотни их в Приморье осталось, и все они вынуждены метаться в сетях лесовозных дорог: куда бы он ни сунулся – везде либо на лесовозную дорогу натыкается, либо на охотничий путик. Кстати, на тепляке нам сказывали вчера, что у тебя будто бы осенью тигра собаку утащила, – правду, нет, говорят?
– Ну, вот с этого бы сразу и начинал, – оживился Вощанов, широко улыбаясь. – А то и так, смотрю, кружит и эдак, и меня извел, а пуще того Савелия Макаровича. Так бы прямо и сказал: есть тигрица? А я бы прямо ответил – нету. Нету, ребятки, тигрицы! Но... – Вощанов поднял кверху палец, ему, должно быть, хотелось потомить тигроловов. – Но была она с осени. Ей-богу, была. Собачки были не мои, сосед Крутиков дал мне их в тайгу прогуляться. Молодые псы – неученые. Ну, увязались со мной, я как раз продукты завозил сюда. Утром назад на трассу пошел – слышу: недалече взлаяли псы. Я на шум бегом – не дай бог, думаю, на кабана напорются, посечет он их, покалечит, а мне потом перед Крутиковым оправдываться. Ну, только пробежал половину, слышу: молчок... Однако все одно бегу и шумлю их, зову, стало быть, думаю: и кабана отпугну голосом, и их отвлеку к себе. Тишина. Ну, выбегаю на то место, где лай-то слышался, гляжу – на полянке все три собаки лежат кровью залитые. Я ружье наизготовку – думал, медведь их смял. Однако ближе подошел, смотрю: работа аккуратная, молниеносная – только тигра так может сработать. А тут и она из чащи рявкнула... Ну я и убрался оттедова подобру-поздорову. Крутиков не поверил, на мотоцикле приезжал со мной удостовериться. И скажи ты, как она с ими быстро управилась – минуты ведь не прошло!
– Ну, а почему ты решил, что это именно тигрица была? – нетерпеливо спросил Савелий. – Может, самец задавил собак.
– Да самец и был! – охотно подтвердил Вощанов. – След я его видел потом на ключе, пятку специально измерил – три спичечные коробки уместилось в ней, и пальцы длинные...
– Дак чо ж ты мозги нам запудривашь? – возмутился Савелий.
– Нишкни, Савелко! Дай человеку договорить... – одернул брата Евтей, подбадривающе кивая Вощанову.
– Ну, стало быть, прошла эта история с собаками, да и с тигром с этим. Пришел я уже на участок, кулемки хожу по путику подымаю. Тут заметил: вороны над распадком кружат. Не медведь ли, думаю, пирует там. Пошел туда – ружье пулями зарядил. Долго подходил – не подшуметь бы, думаю, зверя. Подкрался. Смотрю: изюбр задавленный и съеденный уже. Рога да потроха от него остались. Работа не медвежья – опять тигриная. Но самец-то ведь, когда задавит, тут и лежит на давленине, не растаскивает ее подобно медведю, а эта растаскана, но опять же не по-медвежьи, аккуратненько. Одна кость от другой недалеко, и чисто все, земля не перекопана. Медведь, он перекопает все да в земле вывозит, как чушка, а тут чистота. Ясное дело – тигрица с тигрятами. А тут недалече и следы обнаружил ихние. У матки-то у самой пятка на двенадцать сантиметров, а у молодых два спичечных коробка. Ну, больше я их следов не видал – просто не бывал в том ключе.
– Ну ты даешь, Иван Иванович! Такое хорошее известие держал до последнего! – радостно воскликнул Савелий.
– Так надо было еще вчера спросить, я бы сказал вам.
Известие Вощанова приятно взбодрило тигроловов, они принялись возбужденно выдвигать предположения, далеко ли может уйти тигрица за месяц.
– А справитесь ли вы с такими большими дураками? Они по весу поди не меньше матки своей?
– Справиться-то справимся, брали и побольше, – озабоченно сказал Евтей. – Да только риск большой собак потерять, но куды денешься?
После завтрака, еще раз подробно расспросив Вощанова, в каком ключе и где именно видел он давленину и следы тигрицы, охотники, быстро собравшись, вышли на поиск.
Вечером, едва лишь ступив на порог зимовья и увидев неудержимо улыбающегося Савелия, степенно поглаживающего бороду. Павел приготовился услышать хорошие новости и не ошибся. Войдя вслед за Павлом, Евтей, посмотрев на брата и племянника, спросил:
– Ну чо сидите, как начищенные самовары? Сказывайте быстрей – нашли следы али нет?
– Ишь какой скорый, вынь да положь ему, – тщетно пытаясь спрятать улыбку в бороде, усмехнулся Савелий. – Думает так, с бухты-барахты взял и нашел следы. За имя ишшо походить, покумекать надобно, а то, безголово-то, хоть всю жизнь ходи, ничо не отыщешь...
«Ну пошел, пошел брательник цену себе набивать – значит, отыскал следы», – сразу успокоился Евтей.
И куда вся усталость делась? Ведь еще минуту назад, оглядываясь, видел его Павел предельно уставшим. И вот перед ним возбужденный, радостный человек. И точно такую же разительную перемену Павел ощутил в себе, он ведь тоже минуту назад был угнетен и физически, и морально, а теперь готов плясать и петь. Как мало, оказывается, нужно человеку для радости! Даже находка тигриных следов, оказывается, тоже может быть настоящей радостью, несмотря на то, что эта же самая находка может обернуться бедой.
Обо всем этом Павел успел подумать, пока снимал и пристраивал над печкой свою видавшую виды охотничью шинелку.
Савелий между тем уже рассказывал, смакуя подробности, о том, как они с Николаем нашли едва-едва заметный глазу, запорошенный снегом, подозрительный следок, как, распутывая его, перевалили в соседний ключ и там наткнулись на давленину, от которой дальше идет уже хорошо заметная тигриная тропа. Правда, молодые тигры ростом и весом мало уступят своей матери, но выбора нет, придется ловить этих, лишь бы собаки не искалечились.
После ужина Савелий достал из своего мешка матерчатый сверток, развернул его, пересмотрел и пересчитал в нем свернутые в кольца какие-то веревочки, матерчатые вязки, назначения которых Павел определить не смог: две бязевые ленты длиной в метр, шириной в ладонь были сложены вместе и связаны в центре узлом. С обеих сторон узла приклеплены две полуметровые ленты.
Перехватив заинтересованный и недоумевающий взгляд, Савелий протянул Павлу вязку:
– На-ка, разгляди получше, этой вязкой и стягивают тигру лапы – не видал таких кандалов?
– Неужели эти тряпки удержут? – изумился Павел. – Я думал, веревками лапы связывают.
– Ишшо чего придумал! Свяжи-ка веревками лапы, в кровь изотрет веревка, потому как жесткая она и в кожу впивается, онемеют лапы и отмерзнуть могут на морозе-то... Веревками!..
– А ведь и я всегда думал, что вы их веревками связываете, – признался Вощанов, тоже с любопытством рассматривая вязки. – Чем же эти тряпки лучше веревок?
– А тем и лучше, что лапы сводишь к узелку и завязываешь крепко, но тряпка-то мягкая, в тело не врезается, а ишшо – сведенными лапами он дергать не может, разгону не имеет, потому и силы для разрыва нету. Ну и, кроме того, матерчатая вязка не уступит по крепости веревочной.
Усталость брала свое. Павлу хотелось спать. Подал пример Савелий:
– Ну, вы как знаете, ребятки, а я сёдни стоко препятствий преодолел, что до сих пор в глазах рябит. Пойду-ка вздремну минут шестьсот... – И полез с кряхтением на нары.
Вскоре легли и остальные.
* * *
Вышли из избушки, не дожидаясь рассвета, – благо ярко светила луна и вчерашний след Лошкаревых хорошо был виден, по нему и шел Павел. След упруго ломался от мороза и громко шуршал под подошвой. Савелий предупредил Павла, чтобы шел он, приноравливаясь к среднему шагу всей бригады.
Незаметно рассвело, и тотчас же, словно приветствуя рассвет, из ближней еловой чащобы прозвучала тонкая, нежная трель рябчика. Восход солнца застал мужиков уже на тигриной тропе.
– Ну вот и славно! – удовлетворенно сказал Савелий, снимая шапку и приглаживая мокрые, быстро индевеющие на морозе волосы. – Сейчас малость передохнем и – айда с божьей помощью. Авось, даст бог, дня через три догоним их, супостатов.
– Большие, сильные, – пристально разглядывая тропу, раздумчиво произнес Евтей. – Трудно отличить след молодого от самой ее. На такого двух собак маловато, надо бы трех-четырех.
– Не паникуй, Евтеюшко, ишшо рано паниковать, может, и наши собачки удержут. В Ракитном тогда, помнишь, вот таких же двумя собаками удержали...
– Я не паникую вовсе, – сурово перебил Евтей. – Просто рассуждаю, глядя на энти вот махоньки следочки, кои, ежели память мне не изменяет, поболе будут, чем те следки на Ракитном. Ну-ко приглядись да вспомни, брательничек... Вспомнил, нет? А заодно уж вспомни малиновских тигряток, те как раз вот такие и были. Кое-как одного тигреночка взяли, а скоко он собак у нас искалечил до смерти?
– Дак чо ты предлагаешь, не идти за имя, чо ли? – недоуменно и растерянно спросил Савелий.
– Пошто не идти? Идти придется, коль меньших нет. Только опасение высказываю. Тогда у нас собак было четыре, да в запасе две имелись, а теперь всего две. Ежели задавит их такой громила, где других собак возьмем? По дворам пойдем клянчить? Можно и поклянчить, да беда, что из сотни собак одна-две всего на тигра пойдут. Как тигру такую большую поймать и собак ей не стравить? Вот об чем беспокойство свое высказываю. А ты в геройску позу становишься – не паникуй!
– Вот уж и серчать, и наговаривать скорей, – примиряюще сказал Савелий и спросил с надеждой: – Ну дак чо – будем пробовать?
– Придется попробовать, отступать неудобно и некуда. А то вот, Павелко, ученик наш, – Евтей с улыбкой посмотрел на Калугина, с напряженным волнением слушавшего их разговор, – возьмет и подумает, что тигроловы Лошкаревы трусы и ловят токо годовалых тигрят, да и расскажет всем, пошатнет авторитет Лошкаревых... Да я шучу, шучу, Павелко! – заметив протестующий Павлов жест, успокоил его Евтей. – Будем пробовать, конечно. Ежели собак искалечим – вернемся в поселок, всех бездомных собак соберем, авось гурьбой и посмелее будут – удержут.
– Ну и пойдем тогда. Ишшо ведь сперва догнать надо их, окаянных! – Голос Савелия звучал озабоченно, но лицо его сияло довольством.
...На тигриной тропе Савелий преобразился, движения его сделались энергичными, в степенной осанке появилось нечто хищное, напряженное и азартное, точно у зверя, выслеживающего добычу. Павел двинулся было по тропе первым, но Евтей удержал его:
– Охолонись, Павелко! Я вперед пойду, а ты следом, заодно буду тебе обсказывать разные тонкости – ликбез преподавать.
По тигриной тропе идти было сравнительно легко, правда, ширина звериного шага не совпадала с человеческим – была меньше, и поэтому приходилось либо частить, либо иногда наступать в промежутки следов, благо, что снег был неглубок. Такая ходьба напоминала Павлу ходьбу по шпалам – ни два, ни полтора.
След был присыпан снегом, но заметен даже на открытых местах, в густом же пихтаче или ельнике, где падающий снег большей частью задерживался на ветвях, следы печатались предельно четко.
Вот уже целый час тянется тропа одной нитью: тигры идут, ступая след в след. Несведущему человеку показалось бы, что здесь прошел один тигр, а не три, но опытный следопыт сразу почувствует по плотности тропы, что зверь не один: слишком торный след для одного звериного прохода.
Но вот наконец-то в густом темном пихтаче, на припорошенной снежком наледи, тигриная тропа разбилась на три следа. Евтей с Савелием, как по команде, сняли котомки.
– Сбрасывайте и вы горбы свои, отдохнем, – предложил Евтей и, кивнув на следы, спросил Павла тоном экзаменатора: – Ну-ко укажи нам, где тут тигрицын след?
Сбросив рюкзак, Павел подошел к следам, сравнил их и тут же уверенно указал на правый крайний:
– Там тигрица прошла, а эти двое молодые.
– А не перепутал, может, наоборот, левый – тигрицын? – усмехнулся Евтей, заговорщицки подмигивая Савелию.
– Нет, не перепутал, Евтей Макарович, – твердо сказал Павел. – У нее и след крупней сантиметра на два, и глубже впечатывает – значит, тяжелей этих двух, да и шаг размашистей, а тут вот, у края наледи, она немного постояла: передние лапы парно стоят, – озиралась или принюхивалась, а эти молодые ходом прошли.
– Значит, уверен бесповоротно?
– Уверен – бесповоротно!
– Ну, ладно, один экзамен сдал, – удовлетворенно сказал Евтей. – Но это нетрудный экзамен: на чистом да на твердом месте легко прочесть, а вот на мелком, рыхлом снегу, – там посложней различать. Ну а теперь попробуй определи, кто из этих молодых самец, а кто самка.
Это задание оказалось посложней. Теоретически Павел знал уже, что у самца след продолговатей, чем у самки, и пальцы толще, тоже продолговатые и слегка растопыренные, а у самки след круглей и пальцы круглей, и тесней они жмутся друг к другу, ну и по размерам след самки должен уступать следу самца. Именно такой след по всем теоретическим данным был в середине. Павел, слегка поколебавшись в душе, но внешне как можно с большей уверенностью, указал на средний след.
– Вот тут ты прогадал, Калугин! – торжествующе воскликнул Савелий и даже заулыбался от удовольствия. – Прогадал, прогадал, парень, не сумлевайся! Он ишшо и сумлевается! – Савелий удивленно посмотрел на брата. – Видал ты его? Я ему говорю – прогадал, а он ишшо и плечами пожимат...
– Внимательней, Павелко, приглядись, – пряча улыбку, попросил Евтей. – Вспомни приметы, сравни и не торопись объявлять.
Сбитый с толку, Павел, чертыхаясь и волнуясь, еще раз сравнил следы и пришел к первоначальному выводу:
– Да что тут сравнивать, Евтей Макарович? Я совершенно уверен, что это самка, а там самец.
– Уверен бесповоротно?
– Бесповоротно!
– Да ты видел хоть следы тигриные ишшо когда-нибудь? Первый раз тигриный след в глаза видит, а прям из кожи лезет – утверждает: самка, и все! Ну надо же! Ты глянь на него, Евтей!
Савелий даже руками по бедрам себя захлопал, точно взлететь хотел от негодования, а между тем выражение лица его не соответствовало ни возмущенному голосу его, ни тем движениям, которыми он пытался подкрепить и усилить голос – лицо его улыбалось не только всеми морщинами, но, казалось, и всей заиндевевшей бородой.
– Так, значит, Павелко, на своем стоишь?
– Стою на своем, Евтей Макарович.
– Бесповоротно? – Борода Евтея и усы дрогнули и раздвинулись от широкой довольной улыбки.
– Да вы мне, по-моему, просто мозги крутите... – догадался Павел, видя, что и Савелий с Николаем тоже улыбаются.
– Так ведь мы же, Павелко, экзамент принимаем у тебя не в институте, куды по блату можно проскользнуть. Мы же в ликбез тебя экзаменуем! – Евтей поднял палец и повторил со значением: – В ликбез! Это посурьезней всяких институтов...
За наледью следы вновь сошлись на тропу, но ненадолго, вскоре Евтей остановился перед толстой валежиной. Здесь след раздвоился: тигрица переступила валежину, а молодые обошли ее.
– Вот видишь, Павелко, молодые прошли рядом с валежиной, вдоль нее. Это говорит о том, что они уже имеют замашки взрослого зверя – взрослый тигр либо рядом с валежиной пройдет, либо с приступом через нее, а молодой тигренок непременно по удобной толстой валежине прошел бы поверху, любят молодые тигры поверху ходить. А эти, стало быть, не котята уже. Сдается, что и матка скоро уходить от них будет.
Минут через десять Евтей указал на раздвоение тропы:
– Ну вот, легка на помине. Видишь, пошла тигра резко в сторону, а они прямо идут, как ни в чем не бывало, даже не приостановились, привыкли уже, стало быть. А матка либо учуяла что-то и проверить пошла, либо специально уходит от них – к самостоятельности приучает.
Молодые тигры шли без матери уверенно, иногда следы их расходились, но недалеко друг от друга. В одном месте они долго лежали, грелись на солнце – обе лежки протаяли до земли и покрылись ледяной корочкой. Потом, пройдя по склону, тигрята долго стояли и смотрели вниз, в ту сторону, куда ушла мать – следы их передних лап тоже протаяли до ледяной корочки. Они ждали тигрицу, но она не возвращалась. Не дождавшись ее, они пошли по склону дальше. Тигрята, должно быть, волновались, потому что то и дело били хвостами по снегу – справа и слева видны были неглубокие скобки и крючки. Несколько раз тигры выходили на кабаньи тропы, шли по ним недалеко, затем бросали их и продолжали свой путь вдоль склона. В одном месте идущая сзади молодая тигрица отошла в сторону, мелко-мелко засеменила и вдруг большими скачками ринулась вниз по склону, за ней, пройдя еще немного впереди, ринулся и самец.
– Наверно, тигрица рявкнула внизу – на зов ее пошли, – внимательно оглядывая следы, высказал предположение Савелий.
– Кто его знает? Очень уж круто да шибко помчались туда.
– Обрадовались, от радости и взыграла кровь.
– Ну, посмотрим, посмотрим сейчас. – Евтей стал торопливо спускаться.
Метров через двадцать скачущие тигры перешли на широкую рысь, у подножия склона, на границе дубняка, и вовсе перешли на шаг. Здесь пасся кабан-секач, его-то и почуяли тигры, но и он их почуял – ринулся вниз, наискось по склону, комья снега от копыт разлетелись. Такого кабана и стая волков теперь не удержит, а тигр не волк – если промахнулся, сразу жертву не настиг, то бежать за ней куда-то сломя голову считает делом для своей особы унизительным.
– Вот тебе и тигрица! – обернулся Евтей к Савелию. – Тигрятки-то, оказывается, уже самостоятельно охотятся!
– Выходит, что так, – с досадой поморщился Савелий.
– Не получилось у них вот только, – заметил Павел. – Промахнулись – убежал кабан.
– Кабан-то убежал, Павелко, а вот собачки наши набежать должны на них...
Километра через два тигры разошлись – самец пошел вниз, в густой пихтач, а самка мелкими шажками продолжала идти по дубовому склону; крючки и петли от ее хвоста стали появляться справа и слева от следа все чаще и чаще; местами она подолгу стояла, что-то высматривая, а вот поползла на брюхе, скрадывая кого-то. Впереди лежал упавший дуб с вывернутыми из земли корнями, за дубом виднелась небольшая впадина – мочажина, обрамленная кустами элеутерококка и леспедецы, туда и ползла тигричка и наконец, перемахнув через упавший дуб, пошла на кусты рысью, а от кустов и в прыжки ударилась, но опять неудачно. Тот, кого она скрадывала, – изюбр вовремя соскочил с лежки и огромными скачками пустился вниз, но, почуяв там, вероятно, второго тигра, резко повернул влево и был таков. Метров через пятьсот тигры сошлись, полежали недолго друг возле друга, вероятно, переживая неудачу, затем стали спускаться в глухой и глубокий каньон, густо заросший смешанным лесом.
На дне каньона, в сплошном буреломнике, тигроловы нашли тщательно обглоданные кости изюбрихи. Как она смогла заскочить в середину этого немыслимого нагромождения валежин, через которые люди едва перебрались, этого уже никто не узнает; только дикий, невероятной силы страх мог загнать сюда изюбриху. Крутые склоны каньона были перекрещены вдоль и поперек упавшими деревьями. Живые деревья – елки и пихты – образовывали над каньоном темно-зеленый свод, сквозь который с трудом проникал сюда солнечный свет. Ели тут были очень толстые и на редкость высокие, точно стремились изо всех сил дотянуться до солнца.
Обглоданные кости и голова изюбрихи с застывшими, как стеклянные шары, глазами, истоптанный тигриными лапами снег, нагромождения валежин, холодный сумрак и зловещая обманчивая тишина вокруг – все это не располагало на веселые мысли, хотелось побыстрей выбраться из этого мрачного, как могильная яма, места.
Из каньона тигры поднялись по крутому склону, а тигроловам, чтобы выбраться из него, пришлось искать отлогий распадок.
Пройдя по склону километра два, звери вдруг повернули резко вправо, на пойму реки, и зарысили к группе огромных колоннообразных ясеней.
– В азарт вошли, опять кого-то учуяли, ловить собрались, – сказал Евтей, кивая на след. – С молодыми это бывает – научатся давить и давят первое время все подряд, как волки. Потом-то остепенятся, а сейчас им это в охотку.
Но ошибся Евтей. На берегу реки молодые тигры встретились с матерью. Встреча была, судя по следам, очень сдержанная, тигрица лишь обнюхала своих отпрысков – и, похлестав хвостом снег, деловито пошла в сторону. Молодые тигры зарысили было вслед за нею, но она, приостановившись, видимо, угрожающе рявкнула, и оба они испуганно отпрыгнули и долго топтались в нерешительности, прежде чем отправиться восвояси.
– Вот видишь, Павелко, это она подходила к ним для проверки: как, дескать, поживают мои отпрыски. Удостоверилась, что живут неплохо, с голоду не подыхают, и вот пошла своей дорогой. На четвертом году она их от себя отгоняет, научит давить и отгоняет. Ну, однако, материнское сердце беспокоится все-таки. В месяц раза два-три она их обязательно проведает. Если увидит, что молодые бедствуют, не могут никого задавить, что-то не выходит у них, тогда она опять берет их под свою опеку, снова учит, как нужно давить и охотиться. Преподаст урок и скроется, следит, как они усвоили. А потом и они сами все дальше и дальше начинают отходить друг от друга.
– Ты смотри, какой умный зверь! – изумился Павел.
– А ты думал как? Тигра – она умней любого зверя! – с гордостью заметил Савелий. – Куды умному медведю до тигры!
– А вот еще ихние лежки, – сказал Евтей.
Под невысокой, но очень густой и раскидистой елью Павел увидел две обледеневшие лежки.
– Рядышком спали, видно, поджидали матку свою, – уже на ходу продолжал говорить Евтей. – Не верится им, что мать ушла от них и им надобно начинать жизнь самостоятельно.
– Слышь, Евтеюшко! – окликнул брата отставший Савелий. – Не пора ли нам место для нодьи подыскивать? Солнце-то, вишь, за сопкой уже.
– Да я уж тоже об этом подумал. Вон за тот кедровый носок пройдем – там и будем искать подходящую кедру.
За кедровым носком подходящего сухого кедра, годного для нодьи, не оказалось. Подходящий кедр удалось найти лишь через час ходьбы на крутом неудобном для табора склоне. Но дальше идти и отыскивать другое, более подходящее место было рискованно: уже смеркалось, и надо было спешить с устройством табора.
В десять вечера взошла луна. Поужинав и покормив собак, сморенные усталостью тигроловы легли спать.
Внизу, как и предполагал Павел, спать было очень холодно, все тепло от нодьи уходило вверх, а снизу от подножия склона тянуло холодом так, что приходилось вертеться, подставляя к нодье то спину, то грудь, то бока.
Павел посмотрел на Евтея – тот лежал скорчившись, спиной к огню, с головой укрывшись шинелкой, со стороны огня она едва заметно парила, а с другой стороны была покрыта инеем, в инее была и торчащая из-под шинели борода. Павел привстал, посмотрел через пламя. Лошкаревы спали, блаженно вытянувшись, подставив заголенные спины жаркому огню.
Нодья горела ровно и хорошо, но все равно то Евтей, то Павел, просыпаясь от холода, поправляли ее, завидуя безмятежно спящим на той стороне Лошкаревым. И, как назло, ночь была ужасно морозная и оттого казалась нескончаемо длинной. Кое-как продремав до шести утра, Евтей и Павел, потеряв всякое терпение, разожгли костер и принялись варить завтрак и сушить на себе одежду. Залитая лунным светом тайга стояла вокруг темным оцепеневшим войском, ощетинившись острыми копьями и шлемами. Трещали от мороза сучки, но Павлу казалось, что трещат копья и тихо позванивают кольчуги. Павел представил себе, как ползет на тайгу, поблескивая квадратными железными щитами, бессчетное число трелевочных тракторов, а за тракторами люди в пластмассовых касках и с бензопилами...
Проснулся Савелий. Встав на колени, потер глаза, глотнул едкого дыма, пахнувшего на него от пышущей жаром нодьи, и закашлял, помешав Павлу дорисовать нелепую фантастическую картину сражения деревьев с тракторами.
