Текст книги "Тигроловы"
Автор книги: Анатолий Буйлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
– Чушь и бред – твоя затея! – Николай резко поднялся, поджав правую больную ногу, опершись рукой о край стола, допрыгал до нар и, пробравшись к стене, демонстративно улегшись на спину и закинув руки за голову, проговорил раздраженно и категорично: – Чушь и бред! Даже если и способен ты вынести меня, это еще не значит, что я дам на это свое согласие...
– Послушай, Николай! – как можно мягче и дружелюбней сказал Калугин. – Ты, пожалуйста, не думай, что я хочу показать Лошкаревым свою силу и выносливость и этим все-таки завоевать вашу благосклонность или как-то ущемить ваше достоинство. Ничего уже мне не нужно от вас. Абсолютно ничего! Тигров я с вами ловить больше не буду, сам отказываюсь от этого. Но сейчас мы обязаны не только о себе думать, но и о других тоже. Через два дня надо быть у Евтея Макаровича... У нас единственный выход, который я предлагаю. Если снегопад не перестанет к вечеру, то за сутки снегу навалит по пояс, и тогда мы все здесь застрянем... Ты же образованный, умный человек...
– Я уже сказал свое решение, – сдерживая раздражение, глухо проговорил Николай и отвернулся к стене.
– Ну и глупо! – рассердился Павел. – А главное – эгоистично! Ну хоть вы ему скажите, Савелий Макарович. Убедите его в том, что это единственный выход...
– Не надо ни в чем убеждать меня!!! Понятно тебе или нет?! – Гневно выкрикнул Николай, вновь переворачиваясь на спину. – Как сказал, так и будет! Пойду на костылях...
– Ну и будешь шкандыбать три дня!
– Да хоть неделю буду шкандыбать, какая тебе разница?!
– Мне-то нет разницы, – подчеркнуто спокойным голосом согласился Павел и холодно закончил: – Да Евтею с Юдовым далеко не все равно. И Савелию Макаровичу, отцу твоему, тоже не все равно. Как видишь, всем не все равно, только тебе все равно – так получается?
Николай не ответил, опять закинул руки за голову, упрямо смотрел в потолок, играя желваками...
– Короче говоря, Савелий Макарович, – вновь обратился Павел к задумавшемуся Савелию, – ситуация у нас такая: если Николай сейчас не согласится на мое предложение, тогда я немедленно ухожу на пасеку один и завтра буду пробиваться к Евтею Макаровичу – буду их выручать. Пока тигра вывезем, пока лыжи добудем, через неделю за Николаем придем. На неделю, я думаю, вам тут продуктов хватит...
– Погоди планировать, не суетись, Павлуха, – дружелюбно остановил его Савелий и, повернувшись к Николаю, тем же дружелюбным тоном, но настойчиво сказал: – Слышь-ко, сынок, Павлик-то опять дельно говорит: ежели промежду вас согласья нет – это ваше лично дело, а все остальны-то при чем? Надобно скорее выбираться отсюда. Снегу навалит под саму крышу, вот и будем куковать. Все дело наше насмарку пойдет, и все из-за гонору, из-за того, что согласья нет – кто в лес, кто по воду. В разные стороны тянуть, токо дело разорвешь на части – ни тому, ни другому впрок, а людям на смех. Так ли, нет, говорю?
Николай молчал, прекрасно, должно быть, понимая, что возражать действительно глупо, и поэтому после долгих отцовых уговоров, когда тот, потеряв уже терпение, начал повышать голос и вот-вот готов был взорваться, он, точно делая отцу одолжение, выдавил из себя:
– Ну хорошо, пусть будет по-вашему. Но только помяни мое слово, отец: Калугин упадет подо мной через два километра. Вот увидишь.
– Ну, упадет – пусть, – охотно согласился Савелий. – Упадет, ты малость на костылях пройдешься, а отдохнувши, он ишшо с километр пронесет тебя. Так вот потихоньку и доползем. Нам ведь все одно двигаться надо. Давайте котомку собирать, продуктов на три дня возьмем – хватит, лишнее тут оставим. – И заторопился, опасаясь, что Николай опять заартачится.
Павел тоже принялся торопливо вырубать из полена перекладину, на которой должен был сидеть Николай, но, критически взглянув на его работу, Савелий предложил просто сделать в рогожном мешке, в котором перетаскивали тигра, прорези для ног, просунуть в эти прорези ноги, как в трусы, верх мешка завязать на груди, заплечные же ремни надо подтянуть потуже. Стремена, чтобы ноги Николая не болтались, можно привязать прямо к патронташу Павла.
Затея Савелия понравилась Павлу, и даже Николай, отрешенно сидящий на нарах и не принимавший участия в сборах, чуть заметно оживился. Он даже безоговорочно влез в мешок, просунув ноги в прорези, затем, ухмыляясь, взобрался Павлу на спину, терпеливо ждал, когда Савелий, довольно кивая, привяжет на патронташ Калугина веревки и сделает из них петли-стремена. В конце концов после неоднократных примериваний и подтягиваний все было сделано и подогнано.
– Ну вот, справна сбруя вышла! – отходя в сторону, с улыбкой воскликнул Савелий.
– Давайте-ка присядем на дорожку и пойдем, пойдем, ребятки. – Вновь заторопился Савелий, все еще опасаясь, что Николай в самый последний момент передумает или затеет с Павлом спор.
Наведя в избушке чистоту и порядок, тигроловы наконец-то, не без робости и волнения, выбрались наружу. Уже совсем рассвело. Ближние деревья едва угадывались за густой кисеей снегопада. Снегу выпало выше колен, но был он весь легкий и пушистый.
– Однако как бы нам прямо-то умудриться шагать? – озабоченно сказал Савелий, пройдясь по снегу. – Горизонту нет, и солнца нет, будешь вроде прямо шагать, а непременно отклонишься. Эх-ма, компас бы сейчас иметь, куды б с добром!
– Вот вам компас, Савелий Макарович. – И Павел протянул изумленному Савелию туристический компас. – Направление к пасеке – точно северо-восток, я это засек еще позавчера, когда мы на сопку поднимались.
– Ну-у, паря, ну-у, вот какой ты расторопный, – бережно принимая компас, одобрительно закивал тигролов. – Мы-то сколь годов за тиграми бегам и сколь уж раз в экую непогодь ходить доводилось, иной раз как пойдешь челноком – десять километров понапрасну отмахашь. А был бы компас... Сколь раз зарекался компас купить!
– Дарю вам на память, – искренне сказал Павел.
– Ну дай бог, дай бог! Ежели счастливый компас окажется, то и особая цена ему будет...
Павел засек время – было без пяти минут девять. Приняв из рук Николая костыли, он, опершись на них, согнувшись, присел слегка, подставил Николаю спину:
– Садись, ездок, пора ехать!
– Ну, попробуй, попробуй. – Николай резко, без предупреждения, взгромоздился Павлу на спину.
Савелий тотчас помог пристегнуть заплечные ремни и, торопливо взвалив на себя котомку, повесив на шею карабин и ружье, отпустив на свободу Барсика и взяв на поводок рвущегося за Барсиком Амура, торопливо зашагал по целику, то и дело с беспокойством оглядываясь на Павла. А тот, орудуя костылями, как лыжными палками, шел вполне уверенно и твердо, и Савелий вскоре успокоился, зашагал веселее.
Пройдя за бригадиром метров двести, Павел в полной мере почувствовал всю тяжесть лежащего на его спине груза, мысленно представил себе угрюмую заснеженную чащобу тайги, ее каменное холодное равнодушие ко всему живому, покрытое глубоким снегом и заваленное буреломником пространство, которое надо будет преодолевать. Представив это, он все-таки не впал в уныние. Конечно, трудно, но вполне осуществимо.
...Стиснув зубы, Калугин прошел без передышки километра полтора. Стрелки часов показывали половину десятого.
– Ежели и дале дело так шибко пойдет, то мы, однако, и правда до свету на пасеку выберемся! – восторженно заметил Савелий. – Ну как, Павлуха, вытерпишь?
– Вытерплю, Савелий Макарович, – пряча хмурость, ответил Павел. – Вытерплю!
В сумерках, с трудом передвигая ноги, тигроловы благополучно вышли на проселочную дорогу и обнаружили на ней чей-то свежий след. Нагнувшись, Савелий установил, что человек ходил по дороге от пасеки в обед и вернулся туда только что – отпечатки подошв его валенок не успели еще притруситься снегом.
– Наверно, старик засиделся – промяться решил, да, кстати, вот и целик нам промял, – устало проговорил Савелий, обращаясь к Павлу.
– Кто его знает, может, и другая причина, – вяло ответил Павел. Он настолько выбился из сил, что сейчас ему было решительно все равно, куда и зачем ходил пасечник, главное – что он промял целик...
– Ну дак чо, Павлуха, отдохнем, али ишшо потерпишь? Недалеко уж пасека...
– Потерплю, Савелий Макарович. Осталось тут шагов пятьсот... Потерплю.
У самой пасеки Николай вдруг заерзал беспокойно.
«Стесняется, наверное», – подумал Павел и, щадя самолюбие седока, предложил ему слезть и дойти до пасеки своим ходом. Николай с готовностью согласился, а Савелий одобрительно кивнул Павлу.
Амур и Барсик загнали хозяйского пса под крыльцо, не дав ему и голоса подать, но пасечник все-таки услышал шум и, приоткрыв сенную дверь, радостно замахал рукой:
– Сюды, сюды подымайтесь, тут в сенях и отряхнетесь от снегу. – На нем был ватный стеганый бушлат, подпоясанный патронташем; на патронташе висел большой нож в кожаных ножнах. Увидав ковылявшего на костылях Николая, пасечник торопливо сошел с крыльца и, подойдя к нему, с беспокойством спросил: – Что это с ногой у тебя? Топором поранился, али тигра царапнула?
– Ни то, ни другое, уважаемый Еремей Фатьянович, просто ударился о камень – кость сломалась, – почтительно сказал Николай.
– Вот пришли к тебе за помощью, – заспешил Савелий. – Вся надежда теперь на твое умение. Может, подлечишь сына мово? Обезножел вовсе.
– Если перелом – зачем лубок не наложили? – строго прервал Савелия пасечник. – Когда ногу-то зашиб?
– Позавчера зашиб, как поднялись на ту сопку круту, где солонец-то у тебя, возле избушки там-отко, на сопке этой и оскользнулся...
– Постой, постой, чо баишь-то? – Пасечник недоуменно посмотрел на Савелия: – Так вы от самых солонцов сюды и привели его?!
– Оттуда, оттуда. Сёдни вот утром вышли из зимовья твово и вот, слава богу, пришли, дотёпали... А зимовье твое пантовщики пограбили...
– Ну, бог с ним, с зимовьем! Бог с ним! Да как же он, сердешный, в экую снеговерть на костылях-то? – Пасечник заботливо подхватил Николая под локоть, помогая ему взбираться на крыльцо.
Стряхнув с одежды снег, тигроловы ввалились в теплую избу. На столе уютно горела керосиновая лампа, весело потрескивали в печи сухие еловые поленья.
– Счас я тебя, болезный ты мой, сча-ас, сча-ас, – приговаривал пасечник, проводя Николая в спальную комнату и усаживая его на лавку. – Помоги, Савелий, раздеться сынку своему. – Голос хозяина звучал требовательно и непреклонно.
Савелий с готовностью бросился исполнять это указание.
– А ты, Павлуша, налей-ко из кадки воды в ведро да поставь на плиту. Горячая вода скоро нам потребуется.
Уставший до предела Павел, успевший уже присесть на лавку, вскочил и тоже как можно быстрее принялся исполнять волю пасечника, а тот между тем, выйдя на минуту в сени, принес пучок какой-то травы и небольшой сундучок. В сундучке хранилась целая аптека лекарственных трав и мазей, все было аккуратно разложено по коробочкам, стеклянным баночкам и мешочкам.
– Счас мы ногу твою посмотрим и на место поставим, – уверенно проговорил пасечник, сбрасывая с себя шапку и бушлат. – Костоправство – это нам знакомо дело. Счас я тебе пихтовой смолки с травами намешаю, вот и лекарство готово будет. Потом вправлю все как есть, лекарствием ногу натру, лубок поставлю, бинтиком притяну. Дней пять походишь на костылях, попьешь зелья моего горького и бегом побежишь. Иные с переломами лежат, как чурбаны, по месяцу, а у меня скоро ходить будешь. У зверя раненого почему быстро все заживает? А потому, что он двигается! И переломы у зверя быстро срастаются. В недвижимом теле все болезни живут, как в стоячей воде болотной затхлость образуется. А в проточной воде – все чисто.
Старик, взяв лампу со стола, поднес ее к обнаженной ноге Николая. Осмотрев ее и удовлетворенно кивнув, он передал лампу услужливо стоявшему рядом Савелию:
– На-ко, посвети.
Нога на месте ушиба была припухшей, но опухоль уменьшилась, зато краснота и лиловость проступили резче.
Осторожно, легкими движениями ощупывая ногу, пасечник то и дело спрашивал Николая:
– Тут болит? А тут болит остро или тупо?
Сделав из бинта салфетку, он налил на нее из баночки какой-то тягучей, янтарного цвета жидкости, пахнущей смолой, добавил спирту, затем достал из пол-литровой банки другую мазь, похожу на солидол, присыпал все это каким-то белым порошком и наложил на больное место. Растерев этой смесью опухшую ногу, забинтовал ее от колена до щиколотки.
– А как же лубок? – не выдержав, наконец спросил с беспокойством Савелий. – Ты же говорил, лубок надобно. Перелом ведь.
– Дак это не я, а Николай про перелом-то говорил, – улыбнулся пасечник. – Перелому нет! Очень сильный ушиб, кровь спеклась над костью, от мази она скоро разойдется. Через два-три дня можно уже и приступать на ногу.
– Ну, спасибо тебе, Еремей Фатьянович! – облегченно вздохнул и с чувством поблагодарил Савелий, делая знаки и Николаю, приглашая и его выразить благодарность лекарю, но тот, не обращая на отца внимания, хмуро и недоверчиво разглядывал свою искусно забинтованную ногу.
Закрыв сундучок и усевшись на него, Еремей Фатьянович, расправив на груди широкую бороду, испытующе оглядел тигроловов, многозначительно покашляв в кулак, привлекая к себе внимание, сказал, точно обухом по голове ударил:
– Паренек-то ваш, Юдов, не к Евтею пошел, а в деревню удрал. Сразу же опосля вашего ухода и смотался...
– Ишшо чего! – Савелий изумленно уставился на пасечника: – Ты чо, Фатьяныч, правда, чо ли?..
– Как не правда? За всю жизть свою человека не обманывал, не имею таких привычек.
– Да как же это? – Савелий растерянно заозирался. – Как же это можно? Евтей же там без продуктов остался... Надо немедля идти к нему! Надо идти, Павлуха, выручать Евтейку!..
– Да погоди, погоди горячиться, – остановил Савелия хозяин. – Куды теперь на ночь идти? Токо силы вымотаешь да и делу повредишь. Завтра и пойдете.
– Так вить он же без еды тама, без сна, и костер поди-ка нечем уже поддерживать. Тигра там давно уж поди осаждат его, а он сонный...
– Плохо, выходит, дело... – пробормотал пасечник. – Я вот седни хотел продуктишки Евтею Макаровичу поднести, помочь чем могу, да не вышло... Снег-от, видали, какой? Версты три одолел, дальше тропа в гору пошла, а я в снегу увяз! Кое-как назад пришел. Мешок с харчишками в конце следа на елку подвесил, стрелил два раза. Навроде и мне Евтей отозвался. А может, поблазилось... Назавтра решил опять пробиваться. Ну, теперь, слава богу, сами и пробьетесь. А то ведь я ходок никудышный. Слава богу, не помер там. Я уж и записку – завещанье на столе оставил. – Пасечник, широко улыбаясь, покачал головой. – Написал помощнику своему, который, говорил я вам, приехать должен на лошади, да вот все не едет: запил, должно, в деревне. Ну в записке наказал ему, что, ежели не вернусь, пущай ищет меня по следу и тигролова выручает. Сидит, дескать, он у нодьи за Синей сопкой без продуктов.
Встревоженные тигроловы понемногу успокаивались, а когда хозяин повторил, что Евтей откликнулся выстрелом – значит, жив-здоров, подумали. Ночь одну уж как-нибудь потерпит, будет уверен, что помощь придет. Рассудив так, они принялись ругать Юдова такими отборными словечками, заслышав которые, пасечник покачал головой и, вспомнив, что надо отнести сундучок, ушел в сени. Вернулся он в избу лишь минут через пять, когда мужики «перебрали» Юдову все кости.
– Ну так вот, стало быть, – заговорил пасечник. – Проводил я вас, захожу в избу, гляжу: Юдов обувку на ногу надевает. Что, говорю, починил уже? «Починил, починил, дедуся!» Невежливо эдак отвечает. Обиделся я, однако молчу, гляжу, что дальше. А дальше – он чай стал пить. Одну кружку выдул, другую! Третью! Пьет, а с его пот градом. Вижу: нервное у человека настроение неспроста! Слышу – браниться стал, какого-то Цезаря все бранит: дескать, зря этому Цезарю две поллитры за след отдал. Цезарь след тигрицын показал ему, а этот Юдов у Цезаря как вроде след-то купил за две поллитры, а потом, стало быть, и вас привел. А привел-то вот почему: набрехал кто-то ему, что вы за отлов одного тигра десять тыщ золотом получаете. – Пасечник брезгливо поморщился. – Ну, когда узнал, что тыщу всего на бригаду, тут, видно, у него весь интерес пропал. Утром вы еще про тигрицу речь завели: дескать, опасная зверина и все такое подобное. Ну он, сразу я приметил, увял. Вот, чай-то он попил, попил, да и схватился за живот. «Ой! Ой! Аппендицит у меня! Надо, говорит, в больницу бежать, пока не поздно, у меня, говорит, уже один приступ был, а второй приступ опасный для жизни». За ружьишко свое, провиант из рюкзака вытряхнул и – бегом по дороге с оханьем да аханьем в деревню. Вот и вся недолга. – Пасечник горестно вздохнул и метнулся снимать с плиты закипевший чайник.
– Надо было, Фатьяныч, энтой заразе заряд дроби в задницу послать! – загорячился Савелий. – Сколь живу на белом свете, всяких людей повидал, а такого дерьма не видывал.
– А вы же в пример его ставили, Савелий Макарович, – не сдержался, высказал Павел давнюю обиду. – Такой примерный тигролов был...
– Ишшо чего! Я его, Павлуха, сразу наскрозь увидел! Трусоват, корыстен, ленив! Это вон Николай его все привечал, огораживал.
– Ну-ну, давай, вали на меня теперь, – ухмыльнулся Николай. – Стрелочника нашел. Ты бригадир, ты и отвечай за все.
– Вот так ты и делашь всегда – подзудишь, подзудишь, дров наломашь, а потом и выскользнешь! – возмущенно и обиженно проговорил Савелий. – Ну ничо-о, теперича в сам деле слушать тебя боле не намерен, хватит, наслушался!
– Вот и молодец, давно уж пора, – вяло согласился Николай.
* * *
Вместо условленных шести часов Савелий разбудил Павла в четыре. Сам он уже был одет по-походному. Тихонько, чтобы не разбудить Николая и пасечника, Павел, превозмогая сонливость и ломоту в теле, оделся. Взглянув на лицо Савелия, освещенное неярким, приспущенным огнем лампы, Павел усомнился в том, что бригадир смыкал глаза в эту ночь. Завтракал Савелий неохотно, все поглядывал нетерпеливо на Павла и на стоящие около порога котомки, в которые еще с вечера положили продукты, а также взятую у пасечника напрокат двухместную палатку, жестяную печурку с трубами, спальный пуховый мешок, две козьи шкуры на подстилку и две сигнальные ракеты, тоже предложенные добрым хозяином на случай, если придется пугать тигрицу. Котомки получились увесистые. Павел посматривал на них без энтузиазма, утешаясь только тем, что котомки нести все-таки гораздо легче, чем человека.
Взвалив наконец котомки на плечи и потушив лампу, тигроловы, стараясь не шуметь, вышли из теплой уютной избы в морозную темень.
Снегопад кончился, в черноте неба, затянутого тучами, кое-где поблескивали звезды. Покормив собак и взяв их на поводки, тигроловы, обогнув омшаник, вышли на свою вчерашнюю тропу, – ночной снегопад припорошил ее довольно толстым слоем. Павел хотел идти первым, но Савелий запротестовал:
– Ишшо успешь силу вымотать! Покуда есть тропа – иди сзади, на целик выйдем, тогда уж я тебе почашше буду уступать, ежели пожелашь.
В темноте полузанесенная снегом тропа различалась плохо; чтобы не напрягать зрения, Савелий удлинил поводок и пустил Амура впереди себя – идти за ним стало легче.
К подножию сопки, откуда вчера вернулся пасечник и где повесил он свой рюкзачишко с харчами, пришли на рассвете. Подъем в сопку из-за глубокого снега оказался действительно трудным, и тигроловам пришлось изрядно попотеть, прежде чем они выбрались на вершину. Здесь снегу оказалось больше, чем в пойме. Березы под его тяжестью согнулись коромыслом, плотно укутанные снегом пушистые ели казались издали непроницаемой белой стеной.
– Надо стрелить пару раз, может, Евтейка откликнется, – сказал Савелий.
Павел согласно кивнул, снял карабин, и в тот же момент оба тигролова услышали внизу два гулких торопливых выстрела. Это были выстрелы прицельные – так быстро, раз за разом, стреляют только по движущейся мишени...
«Не в тигрицу ли стреляет Евтей?» – с тревогой подумал Павел и, не спрашивая согласия Савелия, торопливо расстрелял в воздух все пять патронов. Загудела, заохала потревоженная гулким эхом тайга, с ближних елей серебряной пылью посыпалась кухта. Но вот умолкло, кануло в дебри эхо, тишина воцарилась кругом. Тигроловы с тревогой вслушивались в нее. Евтей, если все благополучно у него, должен непременно откликнуться выстрелом. И долгожданный этот выстрел прозвучал, и Павел через минуту ответил ему тоже одним выстрелом.
– Ну, слава богу! Жив-здоров братуха! – едва поспевая за расшагавшимся Павлом, радостно воскликнул Савелий. – Ничо-о! Скоро мы его малость подкормим, подпоим, взбодрим... Чо там впереди, Павлуха? Чей след? Не кабанья ли тропа? По такому глубокому снегу легко кабана добыть. Тигра надобно покормить, да и нам бы не мешало свининки.
Торопливо подойдя к следу, Павел невольно взялся рукой за ложе висевшего на груди карабина – это была, действительно, заснеженная кабанья тропа, но на ней четко отпечатался след тигрицы – он был уже подмерзший, но и не присыпанный легкой предутренней порошей. Собаки, жадно втягивая ноздрями воздух, тянули в ту же сторону, куда ушла тигрица.
– Тропа попутна – пойдем по ней, – тихо сказал Савелий. – Барсика к поясу привяжи, чтобы стрелять не мешал. Да и чтобы не вырвался – не дай бог, за тигрой увяжется...
Привязав поводок к поясу, Павел, держа карабин наизготовку, осторожно двинулся по тропе. Барсик отказывался идти сзади, все норовил обойти хозяина и вырваться вперед. Амур тоже тащил своего хозяина вниз.
– Павлуха! – тихо окликнул Савелий. – Дай-ко мне твово Барсика: помешат он тебе стрелять, дернет в самый неподходящий момент – упустишь зверя.
Передав собаку, Павел пошел вперед со взведенным затвором. Зверь может показаться в просвете деревьев всего лишь на несколько мгновений, и в эти мгновения надо успеть прицельно выстрелить. Цепкие глаза охотника внимательно ощупывали все пространство впереди, задерживаясь на каждом подозрительно темном пятнышке среди заснеженных деревьев и кустов, и наконец остановились на сером продолговатом бугорке, неестественно выступающем из-под снега. Сойдя с тропы и держа карабин у плеча. Павел стал медленно приближаться к бугорку, пока ясно не различил, что это лежащая на боку чушка. Поймав ее в прицел, Павел все ждал, когда она вскочит на ноги, но она была неподвижной. Чушка с разорванным горлом лежала на забрызганной кровью копанине. Ноги ее были уже замерзшие, но вся туша еще теплая. Тигрица свалила чушку мгновенно и, не тронув ее, а лишь постояв над ней и постегав хвостом, вернулась на тропу и ушла вниз.
– Это она от злости, – покачал головой Савелий. – Злая попалась, стерва! Евтейке, наверно, спать не давала. Бывают такие иногда: заберешь у нее тигренка, а она потом ходит и давит поголовно зверя – всю злость на ём измещает.
– Наверно, не злость это, Савелий Макарович, – неуверенно возразил Павел. – Просто инстинкт у нее первое время остается – задавить зверя и привести сюда детей своих, ну вот и давит она, а детей нету, вести некого. Ну и продолжает давить, пока не поймет, что зря давит.
– Может, и так, – согласился Савелий. – А только сейчас нам эта чушка как нельзя кстати пришлась.
Быстро разделав чушку, тигроловы, до отрыжки накормив мясом собак и нарезав мякоти на корм тигру, очень довольные зашагали к нодье напрямик по целику.
У подошвы сопки, за километр до нодьи, стали попадаться засыпанные снегом тигриные следы, но, чем ближе подходили охотники к нодье, к запаху дыма – тем следы встречались чаще, и свежей они были.
– Ты смотри, как она куролесила! Ты посмотри! – удивлялся Савелий. – Давно, давно таких нахальных не встречал.
Но, когда он увидел свежую, набитую до ледяной корочки, тропу тигрицы в какой-нибудь сотне метров от нодьи, множество прыжковых следов к самой нодье и к срубу, то, обогнав Павла, побежал впереди, тревожно крича:
– Евте-ейка! Евте-еюшка!! Брате-ельник!!!
– Ну чо кричишь?! Чо кричишь, как полоумный?! – раздался голос Евтея, и вслед за этим из-под дымящегося навеса вышел и сам Евтей – весь закопченный, перепачканный сажей, похожий на дюжего деревенского кузнеца.
Свежие тигриные следы обрывались в десяти шагах от сруба, огибали его и терялись в молодом пихтаче. Здесь же виднелись и старые следы – на них лежали там и тут черные головешки и обгоревшие куски дерева.
«Головешками отбивался», – догадался Павел, чувствуя, как холодеет спина от страшной догадки.
Тигриные следы виднелись и слева, и справа от табора, и там тоже всюду лежали и стояли торчком черные головешки...
– Батюшки! Да тут настояшше побоишше было! – воскликнул Савелий.
– Пришлось повоевать... Будь она неладна! – сдерживая радость, откликнулся Евтей.
Павел ожидал, что братья обнимутся или хотя бы пожмут руки, но они просто кивнули один другому приветливо, как будто и не расставались.
– Очень вы меня сейчас выручили, ребятушки! – помогая Савелию снять котомку, взволнованно сказал Евтей. – Пять патронов всего осталось. Ночью-то я головнями кидал в нее, без выстрелов обошлось. А тут, гляжу утром, – прет как танк. Два раза стрелил над ней, чуть отскочила и опять повернула... Ну уж дальше невозможно терпеть! Три патрона всего. Или она меня, или я ее. Только хотел ей промежду глаз пулю пустить, а тут – бабах! Бабах! Бабах! Ваши выстрелы. Ну, ее ровно кто шилом под задницу кольнул – рявкнула, и ходу! Ты, Павелко, стрелял? Молодец! Стрелил как по заказу. Выручил. Ишь как совпало! Ну, проходите, гостюшки дорогие, в хату мою. – Евтей с улыбкой кивнул на сделанный из жердей навес, под которым горел небольшой костерок.
Павел сразу отметил, что запас дров у Евтея небольшой.
Савелий принялся торопливо выкладывать из мешка продукты. Рассеянно следя за его руками, Евтей спросил напряженным голосом:
– Юдова с собой забрали?
– Ишшо чего! На пасеке мы его оставили, как условились...
– Да где же он? Что с ним случилось?! – Евтей тревожно посмотрел на Павла. – Где Юдов?
– Ты, братуха, не беспокойся. Он уже сам за себя побеспокоился, – продолжая выкладывать продукты, тянул с ответом Савелий. – Иудов он, а не Юдов. На осине повесить бы его за одно место...
– Да не тяни ты за душу! – рассердился Евтей. – Толком сказывай: что с ним?
– Драпанул – вот где Иудов!
– В деревню?.. Обидели вы его, что ли? Ничего не пойму! – Евтей опять повернулся к Павлу: – Объясни мне толком, почему Юдов в деревню ушел?
– Он не ушел, Евтей Макарович, а сбежал. На следующее утро, как мы ушли отсюда, он должен был вернуться к вам. Мы так и рассчитывали, а пришли вчера на пасеку – оказалось, сбежал...
Выслушав Павла, Евтей, вопреки ожиданиям тигроловов, не возмутился, но даже обрадовался:
– Ну и хорошо, что сбежал, хорошо, что живой! А то я тут испереживался весь. Не дай бог, думаю, что-нибудь случится. – И, поколебавшись, сказал виновато: – Я ведь все время опасался за него, ребяты... Всякой подлости ждал от него... Правду говорят: человек познается в мелочах... Этот человечишко и в мелочах-то был пакостник. Конфеты шоколадные прятал от нас да тайком их и ел. Было, видать, еще что-то вкусное в рюкзачишке у него, очень уж Барсик старательно всегда обнюхивал рюкзачишко. Я уж вам ничо не сказывал, опасался раздору. – Евтей усмехнулся, взглядывая на брата. – Он ведь любимчиком у сынка твово был...
– Да ну его к черту, Евтеюшко! Давай-ка лучше чайку вот попьем – кипяток, гляжу, приготовлен у тебя, заварить только надо.
Опасаясь, что Евтей вновь заведет речь о взаимоотношениях Юдова с Николаем и, чего доброго, примется еще приплетать к этому и Павла, Савелий, заваривая чай, стал торопливо рассказывать о том, как Николай повредил ногу и как Павлу пришлось вытаскивать его на пасеку. Рассказывая, он ни словом не обмолвился о большой ссоре с Павлом. Евтею это показалось неестественным и, посматривая на Калугина испытующе, он спросил:
– Как на духу отвечай – измывались над тобой Лошкаревы?
– Нет, этого не было, Евтей Макарович, – решительно сказал Павел, поймав на себе напряженный взгляд Савелия. – До обеда мы шли очень мирно...
– А после обеда рассорились?
– Да нет, Евтей Макарович, – улыбнулся Павел. – Ей-богу, не успели мы поссориться... После обеда Николай ногу ударил, и там уж стало нам не до ссоры...
– Вот-вот, разве что не успели, – недоверчиво закивал Евтей. – Честно говоря, я думал, выживут они тебя, пожалел уж, что остался у нодьи. Надо было Николая здесь оставить.
– Ни об чем не жалей, Евтеюшко! Ишшо чего! – взбодрился Савелий. – Чо жалеть-то? Сам же всегда говоришь: все, что не деется, деется к лучшему... Человек в беде познается. Ну я вот, может быть, энтим разом, в беде-то... – Савелий покашлял, насыпав в чайник заварки, продолжал трудно: – Может быть, в беде этой и признал Павла по-настоящему... Надежный мужик! И тигролов из него выйдет, я тебе скажу, самый что ни есть хваткий – без подмесу! Ты думашь, Евтеюшко, мы с Павлухой зря сходили в тот Гнилой ключ? Не зря, не зря...
Евтей, выслушав брата, сказал с чувством:
– Ну что ж, брательничек, если так действительно... очень я рад тому! У меня теперь камень с души свалился. – И, подсаживаясь к огню, довольно поглаживая выпачканную сажей, свалявшуюся бороду, с нетерпением оглядывая еду, сказал устало: – Еще бы часика три вздремнуть, то и вовсе вся жизнь малиной станет...
– Это мы устроим, Евтеюшко, устроим! – с готовностью закивал Савелий. – Вот мы прям тут под навесом палатку поставим, печку в ней установим, козьи шкуры есть на подстилку, спальник пуховый – ложись и спи, а мы с Павлухой тигра покормим, дровишек напилим. В два часа я тебя разбужу, пообедаем и на пасеку с тобой пойдем. Пасечник с Николаем яшшик для тигра седни сделают. Седни же помощник к Дубову приедет на лошади, стало быть, завтра сюда на санях пробьемся.
– А Павла хочешь здесь оставить?
– Ну дак чо – конешно. Собак он к срубу привяжет, сам в палатке в спальнике спать будет. Печку ясеневыми поленьями заправил – и спи! Ежели тигра станет подходить – собаки залают. – Савелий вынул из мешка две ракеты, важно потряс ими: – Как станет подходить, одну ракету пустит – и больше уж не захочет тигра сюда вернуться. Да и пора уже ей возврашшаться к другому своему отпрыску, а то и его прозевает скоро.
– Теперь-то уж хоть так, хоть эдак – все одно прозевает, – заметил Евтей, сонно посматривая на рдеющие угли костра.
Только теперь, внимательно приглядевшись к Евтею, Павел заметил, что веки у старика от бессонных ночей припухли, белки глаз красные, лицо уставшее, изможденное.
Сытно поев и напившись чаю, тигроловы, убрав из-под навеса костер, быстро поставили на это место палатку и печку. Внутри палатки все застелили пихтовыми ветками, снаружи, чтобы не поддувало, огребли снегом. После того как разгорелась печь, в палатке стало уютно и тепло. Забравшись в спальный мешок, Евтей тотчас уснул.
