Текст книги "Тигроловы"
Автор книги: Анатолий Буйлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Что ощущал в эту ночь Савелий, было известно лишь ему одному; тигроловы слышали только то, что он вначале то и дело бормотал с жалобным изумлением: «Господи Иисуси! Да что же это такое? Разве ж можно так храпеть? Ишшо не слыхал такого храпу... Наследство ему там отрывают, что ли? Да разве ж можно так храпеть? Неужто можно?» Но вскоре Савелий, потеряв терпение, стал поругивать и шпынять соседа острым локтем в бок: «Да чтоб тебя черти разорвали! Отвернись к стене! К стене отвернись, говорю, боров окаянный! Чтоб ты там поперхнулся! Да чтоб тебя расперло, борова окаянного! Да за что мне такие муки! Отвернись, говорю, к стене! Чего ты мне в ухо трубишь? В стену, в стену труби!»
Непомнящий что-то мычал, послушно переворачивался и начинал трубить снова. Окунулся Павел в сон лишь перед рассветом, когда Непомнящий, прекратив храп, проснулся и шумно, с наслаждением зевая и почесываясь, добавил в пригасшую печь мелких сухих поленьев, и принялся готовить завтрак.
Во время завтрака Евтей, с улыбкой поглядывая на сердитого невыспавшегося Савелия, восхищенно сказал Непомнящему:
– Ну и храпел ты ночью, Матвей Фомич! Отродясь такого храпу не слыхивал, по сию пору от храпу твоего трам-тара-рам в голове стоит. Ты, часом, не приболел? Говорят, от болезни иногда ни с того ни с сего храпенье находит, как чих, например.
– Шутник ты право, Евтей Макарович! Да рази храп от болезни? Отродясь, слава богу, не баливал, – обиделся Непомнящий и тут же сказал с сожалением и гордостью: – Рази это храп? Вот в молодости храпел я – вот это храпел! Перво-наперво, доложу я вам, три жены от меня ушло из-за этого самого храпу.
– Ну это, паря, не мудрено-о-о, – вставил Савелий. – Возле твоей постели и лошадь не устоит, разве что вовсе глухая...
– А вот четвертая баба глухая попалась. Ну, мне и лучше! Двадцать лет прожили, – скопытилась, царство ей небесное. А хорошая бабенка была...
– Оглохла при тебе уж или до тебя? – не унимался Савелий.
– До меня, до меня – с умыслом взял ее, глухую-то. Ты вот послушай дальше. – Непомнящий, загадочно улыбнувшись, понизил голос: – Из-за храпу моего меня из армии списали, только месяц и прослужил. Шутка ли – я им там все планы перепутал. Ночью храплю – вся казарма не спит. И в каптерку меня закрывали, и в сушильную комнату, все одно, отовсюду мой храп доносится! Одну ночь не даю спать, другую, третью, недосыпают солдаты, спят в карауле, на посту. Отправили в госпиталь, а я и там понизил всю оздоровительную работу – больные бунтуют, шумят! Ну и списали меня как инвалида, документ выдали. Домой приехал, а тут война через месяц. Всех берут на войну, а меня обходят. Так и не призвали, храп-спаситель спас от смерти, а ты говоришь – больно-ой. – Непомнящий усмехнулся, степенно пригладил темно-русые волосы, причесанные на две стороны, как у купца, и, с купеческим же превосходством оглядев насупившихся тигроловов, сказал хвастливо: – Мои сверстники нехрапящие давно уж облысели да прижухли, а иные и на погост отправились, а я, храпящий, сами видите, ни одной волосины не потерял еще, и зубы целы, и машинка в порядке. А ты, Евтей Макарович, говоришь – больно-ой...
– Значит, Матвей Непомнящий, говоришь ты, что храп-спаситель спас тебя? – не отвечая на вопрос, спросил Евтей, нервно подергивая бороду и сурово сдвигая брови.
– А ты сам-то воевал ли? – догадавшись, к чему клонит Евтей, спросил Непомнящий.
– Воевать не пришлось, хоть и просился на фронт, – голос Евтея звучал глухо и напряженно, как стальной, натянутый до предела трос, по которому ударили вдруг кувалдой. – Призвали на маньчжурскую границу, а потом приказали стать военным охотником – зверя промышлять пришлось да мясом снабжать армию – тоже не сладкая служба, зверя убьешь в сопках, а мясо обязан вытаскивать на спине. В три погибели согнешься и прешь... Савелко вон знает – тоже в охотничьей бригаде служил. – Евтей брезгливо взглянул на равнодушно жующего Непомнящего. – От войны увильнул, так мог в охотничьей бригаде служить, на такой бычьей хребтине мог бы целого изюбра за раз вытаскивать...
– Напрасно изгаляешься, Евтей Макарович, я и в поселке не сидел без дела, – невозмутимо возразил Непомнящий. – Власть доверила мне охранять приисковое золото. Сколь раз мог бы с золотишком да с наганом утекти в Америку, однако не попользовался такой возможностью.
– Ишь ты, какое одолжение сделал – не убег в Америку! – язвительно усмехнулся Евтей.
– Одолжение или нет, а медаль за верную службу в охране имею! – вызывающе ответил Непомнящий. – И за трудовую доблесть тоже медальку выдали, и грамот всяких почетных полон чемодан, между прочим, храню.
– Ну-у, брат, да ты герой, оказывается! А вот у меня и Савелия – за отловленных тигров ни одной медали нет... – Евтей с искренним удивлением покачал головой.
– Стало быть, ваша работа не такая ценимая, как моя была, – пожал плечами Непомнящий и после нескольких секунд всеобщего молчания спросил: – А что, правда это, что за столько отловленных тигров вам ни одной медали не выдали? Я читал, бригада Савелия Лошкарева самая знаменитая на Дальнем Востоке и единственная в Союзе. Неужто не наградили?
– И ишшо, окромя тигров, мы и поросят, и рысей, и леопарда лавливали, – торопливо вставил Савелий и с надеждой посмотрел на Евтея, ожидая, что он скажет Непомнящему.
– Медаль, говоришь? Да разве в медали дело? – Евтей усмехнулся.
– Зато про нас в газетах и в книгах написано! – опять воскликнул Савелий.
– Вот-вот, Савелко, – одобрительно кивнул Евтей. – В самую точку попал! Медали нет, а слава добрая есть!
– От славы вашей, как от дыму толку – ни пощупать, ни надеть, – пренебрежительно сказал Непомнящий и, опершись о стол короткими руками, поднялся, подошел к нарам и принялся сосредоточенно одеваться.
Тигроловы тоже засуетились. Ни кто из них больше с Непомнящим не заговаривал, косились на него с неприязнью.
Вперед идти опять пришлось Павлу, а проводник, как и вчера, пристроился сзади и оттуда изредка покрикивал:
– Малость леве возьми! Леве, леве! Еше леве! А теперь праве – вон к тому мохрастому кедру...
Вскоре Павлу надоело слушать эти «леве» и «праве», но приходилось подчиняться: какой ни есть, а все-таки лоцман-проводник. Особенно часто слышалось сзади «леве», «праве», когда попадали в густые ельники или пихтачи. Слыша такие команды и выполняя их, Павел заметил, что получаются большие отклонения вправо и влево от основного направления – выходила слишком извилистая тропа, так ходит челноком охотничья собака, отыскивая след, и еще так ходит неуверенный в себе человек...
На одном из перекуров Евтей тихо, но так, чтобы не слышал сидевший в стороне Непомнящий, сказал Павлу:
– Что-то шибко виляем мы – ты не все команды выполняй его, попрямей иди.
– Я давно уж хотел это сделать, – кивнул Павел, – да боюсь, что он заведет нас не в то место и меня же обвинит, что, дескать, команды его не выполнял – уж лучше попетляем, Евтей Макарович...
– Пожалуй, резонно, – согласился Евтей и, покосившись на проводника, плюнул с досады.
К полудню поднялись на самую вершину хребта, но из-за густого леса видимости не было, ощущалась только большая высота и то, что это водораздел. Павел обернулся к проводнику, вытирая рукавицей пот со лба, раздраженно сказал:
– Все! Выше подниматься некуда – на водораздел пришли! Теперь куда – праве или леве?
Непомнящий с минуту молча озирался; широкое лицо его было красно, как будто он только что вышел из бани. Глаза устало и беспокойно пытались что-то высмотреть в просветах между деревьями, но там всюду голубело пустое небо.
Тигроловы ждали ответа, а Павел и Евтей уже не просто ждали, но и смотрели на проводника с подозрением.
– Так куда пойдем, Матвей Фомич? – насмешливо повторил вопрос Павел, уже почти не сомневаясь в том, что проводник завел их не туда, куда нужно. Ведь он говорил о низком перевале, а привел на высокую гору, на самый водораздел ключей!
– Давай ниже спускайся.
– Куда ниже, вниз совсем или по хребту? – не понял Павел.
– По хребту, по хребту, – неуверенно закивал Непомнящий, продолжая озираться.
– Ну, по хребту – значит, по хребту, – с бесшабашностью сказал Павел и зашагал по хребту, мысленно гадая, выведет Непомнящий бригаду сегодня в Семенов ключ или, отклонившись от курса, вынудит ночевать у нодьи.
Через час ходьбы извилистый хребет стал резко заворачивать подковой на восток. Павел решительно остановился:
– Нам, кажется, не на восток, а на запад нужно, Матвей Фомич? Мы не сбились ли с курса?
– Я, молодой человек, эти места наскрозь прошел... Иди по хребтине, как до седловины дойдешь – сразу леве держи и вниз спущайся.
Непомнящий проговорил это неожиданно уверенным тоном, и Павел успокоился. Но седловины все не было и не было, от хребта вправо и влево отходили заросшие густым пихтачом отроги. Калугин опять засомневался: судя по солнцу, они сделали по хребту полную подкову. Но, решив не сбивать проводника, пока сам не признается, что заблудился, Павел молча шел вперед. Наконец попали в какую-то заросшую дубняком седловину, истоптанную кабаньими следами.
– Стой-ка, стой-ка, молодой человек! – обрадованно окликнул Непомнящий. – Кажись, тот самый дубовый перевалец. Он самый. А ты сомневался... – Он горделиво обвел взглядом приунывших было, а теперь сразу повеселевших тигроловов. – Вот тотчас прямо вниз спустимся малость, по распадку пройдем и в Семеновом ключе окажемся, а там и до зимовья моего рукой подать. К следам-то уж не успеем сёдни к тигриным. – Непомнящий покашлял и виновато признался: – Малость я промахнулся с перевалом, не по тому распадку стал подымать вас, колесо пришлось сделать...
Спустившись вниз и пройдя под бдительным бодрым окриком «праве-леве» километра три, Павел вновь засомневался: ключ, к которому они пришли, опять круто заворачивал на восток и отроги основного хребта, видимые в просветы деревьев, тоже тянулись туда же, на Большую Уссурку, тогда как тянуться должны были на запад, в пойму Светловодной. Остановились, окончательно убежденные в том, что Непомнящий заблудился.
– Ну что, Матвей Фомич, скоро байрачек твой на горизонте появится? – спросил растерянно озирающегося проводника Евтей.
– А бог его знает, – устало отмахнулся Непомнящий.
– Вот те раз! – удивился Евтей, не ожидавший такого признания. – А ключ этот Семенов или не Семенов?
– Бог его знает, может, Семенов, а может, и нет, – равнодушно и устало ответил Непомнящий. – На перевале узнавал место, а тута не узнаю, вроде и мой ключ, вроде и не мой...
– Ты, Матвеич, сразу-то ишшо не паникуй, оглядись как след, – попытался успокоить проводника Савелий. – Вспомни-ка вот: были или нет в твоем ключе такие поруба, как эти?
– Да кто их знает, Савелий Макарович...
– Да ты не спеши, не спеши! – загорячился Савелий. – Ты спокойно оглядись да вспомни все как есть. Вон, к примеру, вспомни, где солнце обычно стояло у тебя в энто же время, когда ты, скажем, вверх по ключу своему шел?
– Как это где стояло? – Непомнящий сморщил лоб, мучительно пытаясь понять вопрос, и, не поняв его, укоризненно сказал: – Где солнце стоит? Известное дело где – на небе!
Тигроловы, переглянувшись, заулыбались. Савелий придвинулся ближе к Непомнящему.
– Ну, вспомни, когда ты утром выходил из избушки, где у тебя солнце стояло – прямо в верховье ключа или внизу ключа, или справа – вспомни! – требовательно попросил он.
Непомнящий послушно и словно бы с удовольствием закрыл глаза заиндевевшими ресницами, посидел так, то ли вспоминая, то ли просто отдыхая, и, сказал все тем же устало-равнодушным голосом:
– А кто его знает, где оно стояло? Где бог назначил стоять, там и стояло... а зачем это знать тебе?
– Тьфу! Да как же ты ходишь по тайге, неужто за солнцем не следишь?
– А на что следить? Светит оно, и ладно – пущай себе светит. А я хожу не по небу, чай, по путику своему, а на путике у меня затески, вот по затескам и хожу.
– А в твоем ключе затески откуда начинаются?
– От самой лесовозной дороги и начинаются...
– Что ж ты сразу нам не сказал, что по затескам ходишь, мы бы с тобой напрямки не рискнули идти, а пошли бы с лесовозной дороги. Теперь вот отыщешь ли?
– Малость ошибся я – это точно. Надо еще пониже спуститься...
– Нечего внизу делать! – решительно перебил Евтей. – Если это твой ключ и по нему твой путик с затесками, тогда мы сейчас перережем его поперек; уткнемся в путик – значит, пойдем по нему, куда скажешь; не уткнемся – значит, надо в другой ключ переваливать.
Перерезав ключ, тигроловы не обнаружили в нем ни путика, ни затесок. Близились сумерки. Пора было делать нодью.
– Придется тебе, Матвей Непомнящий, в конце своей таежной жизни переночевать один раз у нодьи – хоть узнаешь, что это такое, если жив останешься, – шутливо сказал Евтей.
Нодья получилась удачная, и место подыскалось удобное. Непомнящий в строительстве участия не принимал и в устройстве табора тоже: слишком вяло двигался он, то ли от усталости, то ли от лени, но, скорей всего, от того и от другого.
Посмотрев на него со стороны, Евтей с досадой сказал:
– Ты лучше костер разведи да ужин вари, а мы тут сами управимся. – И, отойдя в сторону, чтобы не слышал проводник, добавил с презрением: – Только под ногами путается, стоит, рот раззявил, как в штаны наложил...
Во время ужина Непомнящий с недоверием посматривал на медленно разгорающуюся нодью и, наконец, качая головой, сокрушенно вздохнул:
– Эх ты, жалость какая – до зимовьюшки не дошли! Около этой нодьи околеешь за ночь.
Но, когда нодья разгорелась и запылала жаром, он повеселел и смотрел уже на нее с удивлением. Радовался он тому, что тигроловы ни в чем его не упрекали и ни о чем не расспрашивали, относились к происшедшему спокойно, как будто не в тайге они сбились с пути, а в большом селе попали не на ту улицу и теперь вот деловито расположились на ней цыганским табором и спокойно готовятся спать...
А кругом на сотни верст раскинулась черная, зловещая тайга. Ближние ели тянут из темноты свои мохнатые колючие лапищи, и в небе о чем-то перемигиваются звезды, и холодный снег вокруг лежит саваном, и в необъятной таежной темени ломает сучки мороз, словно свечи в гулком склепе потрескивают...
Спать Непомнящий вознамерился на стороне Павла и Евтея, но Евтей протестующе замахал руками:
– Извини, уважаемый, хоть обижайся, хоть не обижайся, но спать ты иди к Савелию, на их стороне и площадка пошире, и место удобней, к тому же Савелий и привык уже к тебе, вот и пущай услаждается пеньем твоим.
Бригадир недовольно что-то пробурчал, но возражать не посмел.
Примостившись между ним и Николаем, Непомнящий вскоре захрапел, захрапел как-то по-новому, резко, напористо, словно бы даже с вызовом.
– Ну, завел пускач! Теперь всю ночь прогырчит, как застрявший бульдозер. Чтоб тебя разорвало! – громко выругался Савелий.
По привычке или из благих намерений. Непомнящий, проснувшись до рассвета, принялся готовить завтрак. Коротенький часок тигроловы поспали в блаженстве.
В этот день, перерезав три больших ключа, они вынуждены были сделать вторую нодью.
Непомнящий не узнавал местность и только одно твердил:
– А бог его знает? Промашка вышла! Должно, подальше надо пройти...
Павел имел на этот счет свое мнение.
– Надо бросить эту восточную сторону и перевалить через хребет на запад, – сказал он на следующее утро. – Ведь леспромхозовская дорога с западной стороны хребта – значит, и Семенов ключ там же, а здесь мы только время зря теряем.
– Верно говорит Павелко! – поддержал Евтей.
Савелий колебался, вопросительно смотрел на Непомнящего:
– Как ты шшиташь, Матвеич, с западной стороны или с восточной?
– А бог его знает!
– Ну, тогда пойдем на запад! – сердито проговорил Савелий.
На западную сторону хребта перевалили лишь к вечеру, и сразу же Непомнящий узнал верховья своего ключа, но до зимовья было еще километров десять. Тигроловы до полной темноты могли бы успеть преодолеть это расстояние, но проводник, выбившись из сил, едва тащился сзади и сам предложил сделать поскорей нодью. И была третья нодья, и третья изнурительная ночь под звуки ненавистного храпа.
К следующему полудню вышли наконец на путик Непомнящего и через час ходьбы увидели потемневшее, покосившееся зимовье с покатой лубяной крышей.
Внутри избушки оказалось тесно и неопрятно, но промысловики были рады и этому жилью, а Непомнящий просто сиял от восторга.
– Далеко ли тигриный след отсюда? – не дав ему как следует насладиться радостью, деловито спросил Евтей.
– Рядом совсем, метров пятьсот, может, больше чуть, вот сейчас попьем чайку и сведу вас туда...
– Раньше ты говорил: километра два-три от избушки, а теперь – пятьсот метров, – подозрительно оглядывая проводника, заметил Евтей и, повернувшись к еще не вошедшему в избушку и стоящему перед открытой дверью Савелию, предложил: – Слышь, Савелко, ты не сходишь ли с ним прям сейчас до следа? Он говорит, пятьсот метров всего. Пока мы тут печку будем растапливать, чай кипятить да дрова рубить, вы и возвернетесь. А то чай будем пить да о следах все думать, – может, к выеденному яйцу четыре дня подбираемся?
– Ну ты, Евтей Макарович, зря сомневаешься. Ежели я в одном промашку сделал – лешак попутал меня, так неужто и во всем остальном без доверия ко мне относиться?
– У нас, в тигроловском нашем деле, как в торговле, закон тот же самый: доверять – доверяй, но все одно проверяй. Вот Савелий сейчас и проверит, что там за следы такие.
Вернулись мужики минут через сорок. Молча оба вошли в избушку, молча разделись, подсели к столу. Лицо Савелия было хмурым, лицо Непомнящего выражало вину.
– Ну, что там оказалось, Савелко? – упавшим голосом спросил Евтей, заботливо наливая брату чай в кружку и подсовывая к нему миску с горячим супом.
– Опять промашка вышла, – потупился Непомнящий. – Никогда со мной такого греха не бывало, а тут прям затемнение какое-то нашло. Вот истинный крест – не бывало!
– Рысь там, Евтеюшко, туда-сюда прошлась по старому тигриному следу, ишшо и зайцы налапотили, – после минутного молчания ответил Савелий.
Евтей понимающе кивнул и больше уже не спрашивал ни о чем. Непомнящий, втянув голову в плечи, настороженно посматривал на тигроловов, ожидая упреков, но те больше о следах не вспоминали и вели себя так, словно ничего не случилось. Правда, переговариваясь между собой, они избегали обращаться к хозяину избушки, точно его и не было здесь. И, словно в благодарность за такое великодушное к себе отношение, Непомнящий, едва лишь они улеглись спать, захрапел, вероятно, именно так, как храпел когда-то в молодости. Это было действительно совершенно немыслимый храп, невозможно было даже представить, что эти мощные яростные звуки исходят из обыкновенного человеческого горла...
Далеко за полночь, когда из-за сопок показалась поздняя луна, Павел вдруг не услышал храпа... Это было так непривычно, что, открыв глаза, он с замиранием сердца прислушался, пытаясь понять, в чем дело. Потрескивали и шипели в печке толстые ясеневые поленья, шуршала в углу под нарами мышь. «Почему же не слышно храпа?» – с испугом подумал Павел и, оперевшись на локоть, вгляделся. Лунный свет, сквозь небольшое оконце, смутно освещал неподвижную фигуру. Павел хотел разбудить лежащего рядом Евтея, но тот сам проснулся и с тревогой глядел на вытянувшегося вдоль стены Непомнящего. Вслед за Евтеем приподнялись Савелий с Николаем. С полминуты тигроловы с нарастающей тревогой вслушивались и вглядывались в сторону Непомнящего. Но он не храпел, не ворочался и не скрипел зубами. Он не проявлял признаков жизни.
«Только этого еще не хватало», – подумал Павел, собираясь встать и зажечь свечку, но в это время Савелий тревожно спросил:
– Эй, Матвеич! Пошто молчишь? Ты живой?
– Толкни его в бок, может, у него сердце остановилось, – тоже с тревогой в голосе посоветовал Николай.
Савелий осторожно толкнул соседа, тот пошевелился, что-то пробормотал, в горле у него побулькало, протяжно проскрипело, и вдруг тишину взорвал храп.
Упал на нары Николай, вздрагивая от смеха. От души смеялись Евтей с Павлом. И только Савелий продолжал смотреть на храпящего, но теперь, вероятно, уже жалея, что толкнул его...
* * *
Пять дней не было тигроловов в сторожке Хохлова. Их возвращению он был искренне рад.
– Нашли с кем связываться, – выслушав рассказ Савелия, сказал Хохлов. – Этот Непомнящий – самый первейший на селе болтун! Да и человек дерьмо, никто с ним не водится.
Следующие два дня промысловики вновь расспрашивали жителей о тигриных следах, нашли еще двух охотников, видавших следы, но один из них после тщательного допроса, проведенного Евтеем, оказался лгуном, другой же две недели тому назад видел следы тех же самых тигров, которых уже преследовали тигроловы от вощановской избушки.
На третий день изнывающие от безделья, а еще больше от неопределенности Савелий и Николай стали уговаривать Евтея переехать в другой район – в Пожарский или Дальнереченский.
– Там-то мы быстрей отыщем, – доказывал Савелий. – Тигров там завсегда водилось больше, чем в нашем районе. Помнишь, как, бывало, здесь ищем, ищем, не можем найти, а туда переедем – и сразу след готов.
– Бывало, что и там не единожды промахивались, а здесь отлавливали, – упорствовал Евтей. – Поживем еще денька два-три, съездим в нижний поселок, там поспрашиваем. Ведь была же тигрица с малыми тигрятами на артемовских угодьях осенью. Была! И около верхнего порога тоже шишковщики видели следы тигрят. Значит, есть они где-то, и должен следы их кто-то засечь. А ежели мы сейчас, до конца не вызнав, сорвемся, потом жалеть будем: зачем, дескать, до конца не вызнали? Два дня потерпим – все равно уж больше потеряно.
– Так ведь Николаю быстрей надо, его же на месяц отпустили... – настаивал Савелий.
– А ты уверен, что в другом районе-то быстрей, не дольше получится? Вот то-то и оно, что никто этого знать не может, ежели б телеграмму кто оттуда прислал, тогда без разговоров поехал бы, а то ведь молчат – значит, и нет ничего.
– Пожалуй, дядюшка прав, – согласился Николай, поразмыслив. – Завтра я еще всем нашим агентам в разные районы телеграммы разошлю.
– Так ведь месяц тому назад рассылали уже, – недовольно проворчал Савелий.
– Надо вновь напомнить, отец, активизировать людей, тем более, что в газете написали про нас, что уже поймали, а раз поймали – значит, и не нужны нам больше следы. Простая логика, отец.
– Ну, как знаете! – отмахнулся Савелий. – А токо помяните мое слово: зря время потеряем.
Но время потеряли не зря. На следующий день поздно вечером дружно залаяли на улице Барсик с Амуром. Послышался скрип снега под чьими-то жесткими каблуками, кто-то решительно и громко постучал, и не успели тигроловы откликнуться, как дверь широко распахнулась и в сторожку, щурясь от яркого света, вошел молодой человек в черном драповом пальто с воротником из черного же с проседью каракуля, в норковой шапке и в меховых хромовых перчатках. Парадная одежда в столь поздний час могла говорить только о том, что человек зашел сюда на огонек либо из клуба, где сейчас как раз кончился киносеанс, либо забрел из гостей и к тому же наверняка ошибся адресом...
– Здравствуйте! – вежливо поздоровался незнакомец. – Кто из вас Лошкарев Савелий Макарович?
– Ну, я буду Савелий Макарович, – насторожился бригадир и кивнул на табурет: – Проходи, садись.
Незнакомец, сняв шапку и пригладив темно-русый, зачесанный на правую сторону чуб, высоко, точно гусь, поднимая ноги, прошел к табурету и сел, быстро оглядывая сторожку и тигроловов голубыми, чуть навыкате, глазами.
– Я, собственно, к вам, Савелий Макарович, вот по какому делу. – Назнакомец стал крутить на коленях и мять свою богатую шапку. – Слышал я, что, если кто следы тигриные покажет вам, того вы берете с собой в бригаду для участия в отлове...
– Ну да, берем, и ишшо, если кто ловить не хочет, – тому пятьдесят рублей...
– Я бы ловить с вами желал...
– Ну дак лови на здоровье, – усмехнулся Савелий. – Ежли б след указал, так и взяли бы мы тебя, а без следу нам самим, как видишь, тошно без работы сидеть.
– Значит, если след вам покажу, тогда вы меня берете на равных правах в свою бригаду?
Гость, перестав теребить шапку, напряженно смотрел на Савелия. Теперь только тигроловы почувствовали, что этот поздний гость – неслучайный, слишком он взволнован и внутренне напряжен, слишком многозначительные вопросы задает.
– Ежели укажешь след, тогда можешь выбирать: либо полста рублей за след, либо участие в отлове, – четко и с расстановкой повторил Савелий, оценивающим взглядом окидывая гостя.
– И абсолютно на равных правах буду я участвовать в отлове? – твердея голосом, еще раз переспросил незнакомец.
– Сказал ведь уже: на равных, конешно, – как же ишшо? – стал раздражаться Савелий.
– Да вы не сердитесь, я это к тому, чтобы потом не было на этот счет никаких недоразумений.
– Да ты, парень, прямо нам скажи: нашел след или только справку берешь? – нетерпеливо перебил гостя Николай.
– Нашел, конечно, потому и спрашиваю об условиях.
Тигроловы переглянулись.
– Далеко следы? Не путаешь их с рысьими? – после паузы, замирая голосом, тихо спросил Савелий.
– Вообще-то, далеко от поселка, в сорока километрах, но недалеко от деляны. Я там лес отводил, вот и наткнулся случайно. Да вы не беспокойтесь: следы надежные, двухнедельной давности, видны четко. Тигрята средние, следы их размером с пол-литровую банку... Прошел я по ним километра два, вначале тянулись одной тропой, а на речке разбились на три – катались по льду, на боку лежали – отпечатки четкие, ошибиться невозможно. В следах я немного разбираюсь – лесником работаю.
– Ну, паря, ежели омманишь, мы тада портки сымем и задницу настегаем, – с притворной строгостью, тщательно маскируя ликование свое, сказал Савелий и, поразмыслив, деловито осведомился: – А с работы тебя отпустят? Может, придется за тиграми твоими две недели гоняться?
– Об этом, Савелий Макарович, не беспокойтесь, – с начальником своим я уже договорился.
– Стало быть, – и здесь порядок? Ишь ты! Ну-ну, это по-нашему, молодчина! – искренне похвалил Савелий, все уважительней посматривая на гостя. – Так-так, хороши ты новости принес. А скажи, как звать-то тебя?
– Викентием звать, Викентий Юдов, – хрипловато ответил парень: он все еще, должно быть, волновался.
– Ну ладно! – решил Савелий. – Стало быть, утром ты в походной одежде к нам приходи. Мы, как магазин откроется, наберем продуктов на две недели и, не мешкая, будем добираться до твоей деляны...
– В одиннадцать часов нас туда довезет наша лесхозовская бортовая машина – я уже договорился. – Викентий встал, надел шапку, торопливо попятился к двери: – Значит, завтра к девяти часам подойду я к вам. До свидания!
* * *
След, к которому привел Юдов, оказался действительно рядом с леспромхозовской деляной и был двухнедельной давности, четко просматривался и принадлежал тигрице с двумя уже почти взрослыми тигрятами.
– Большенькие тигрятки, – с легким разочарованием сказал Савелий, пройдя по следу. – Не везет нам нынче на малых тигрят: все большие да большие попадаются.
– А что, таких разве уже нельзя ловить? – встревожился Юдов.
– Пошто нельзя? Всяких ловить можно, какие попадаются, таких и ловим. Просто хлопотно с большими, тяжело, да и собак попортить могут. Но выбору нет, стало быть, этих и будем преследовать. – И, повернувшись к стоящему в стороне Павлу, сказал: – Ну дак чо, Павлуха, давай, дуй вперед, распутывай след от начала до конца. Барсика Евтею отдай, чтобы не мешал тебе следы прочитывать. Ну, с богом!
Передав собаку Евтею, Павел пошел вперед. Молодые тигры, их было два, свободно вышагивали за матерью точно след в след: по размерам они не уступали ей – чем меньше тигренок, тем чаще наступает он в промежутки материнских следов. К вечеру на берегу ключа, прямо на чистом месте, нашли тигроловы останки молодого кабана. По следам было видно, что в охоте на него принимали участие все три тигра.
– Видишь, как она учит их давить, – показывая Павлу следы, сказал Евтей. – Сама чуть-чуть даванула кабана, ровно кошка крысу, и отпустила, а они, вишь, апосля этого давай крутить его, всю поляну исколесили, забавлялись подранком. Сильные, черти, придется за ними побегать.
Юдов шел за бригадой, ничем не интересуясь и ни о чем не спрашивая. Когда останавливались для короткого отдыха, он тотчас же вынимал из бокового кармана пачку «Беломора» и молча курил, украдкой внимательно осматривая тигроловов, и, кроме любопытства и усталости, Павел ловил в его голубых глазах неуверенность и беспокойство. Одет он был в темно-зеленый суконный бушлат с эмблемой лесничества на рукаве, такие же зеленые брюки напущены были, как подобает охотнику, на голяшки ул и перетянуты на лодыжках веревочками; на поясе справа, на широком офицерском ремне, висел двухрядный патронташ; на левой стороне болтался большой, в кожаном чехле, нож с наборной пластмассовой ручкой. У ног Юдова лежал новенький рюкзак, на рюкзак опиралось тоже новое автоматическое пятизарядное ружье.
Обогнув леспромхозовские деляны, тропа вывела тигроловов на речную пойму, здесь пришлось им ладить нодью.
Перед ужином Юдов преподнес им сюрприз – вынул из рюкзака бутылку водки. Евтей неуверенно высказал мысль о том, что после водки тяжело будет завтра расхаживаться, но Савелий быстро убедил его в том, что тяжесть может быть только с перепою, но от ста граммов одна только польза человеку. На том и сошлись. После выпитой водки Юдов преобразился, сделавшись не в меру разговорчивым; рассказывал мужикам о таком количестве встреч своих с живым тигром, что даже Савелий не выдержал и, матерно выругавшись, сказал:
– Ты врать-то ври, да меру знай! Я уж три десятка лет по тигриным следам хожу, а тигрицу на воле раз пятъ-шесть всего видел. А ты без году неделя в тайге, а уже насмотрелся двадцать раз – убавь, убавь число-то! Мы ведь и так видим, что парень ты смелый да радивый.
Однако доводы Савелия не смутили Юдова, и он продолжал доказывать, что именно все так и было, как он говорит.
На третий день тигроловы, вывершив ключ, попали на старые, десятилетней давности, поруба. Юдов достал из-за пазухи подробную карту леспромхоза и, найдя на ней нужную точку, сказал:
– Все, перевалили мы в другой район, теперь тут территория Пыжинского леспромхоза.
– Лишь бы не увела она их в Лесозаводский район, – озабоченно сказал Савелий. – Тут они рядом граничат.
– А чем плох Лесозаводский?
– А тем и плох, что лицензии у нас на отлов только в трех районах – Лесозаводский не попадает в разрешение.
– Чепуха какая-то! – Юдов посмотрел на бригадира с недоверием. – Получается чепуха, ведь, к примеру, десять дней вы за тигрицей гоняетесь в положенных районах, а под конец она уйдет в чужой район, – и вся беготня ваша напрасна?
