Текст книги "Чалдоны"

Автор книги: Анатолий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Подпилили с утра толстую мохнатую ель, чтобы только-только стояла и в любой момент могла упасть при малейшем толчке ошатиной. Перестарка не заставила себя долго ждать.

– Крокодилиха! – прошептала Матрена. – Попади такой в пасть – вместе с ботинками проглотит.

– Центнер с гаком, не меньше, – согласился Ося.

Они тихонько отступили от озера и кинулись к подпиленной ели. Едва успели уронить – перестарка тут как тут! Почуяла беду, да опоздала. Тычется мордой в частые пружинистые ветви, стараясь вырваться на свободу. И обратно в озеро не уйдешь: узкая виска не дает развернуться.

Три раза, почти в упор, стрелял пулями Ося по зубастой великанше и все три раза промазал.

– Заговоренная, – пугливо перекрестилась Матрена.

– Ку-у-да де-е-нется! – хвастливо взвизгнул Ося и, изловчившись, выстрелил перестарке в глаз.

Вырубили березовый крюк, зацепили добычу за жабры и с горем пополам выволокли на сушу.

– Ну и что с ней будем делать? – растерялась Матрена.

– Желчь вырежем, остальное звери подберут. – Ося мстительно пнул мертвую рыбину в бок. – У, коряга зеленая…

На обратном пути заглянули на кедровую излуку. Под упругими кедрами было полным-полно паданки. Мигом насобирали полный крапивный куль. Хватит Матрене на всю зиму щелкать. Орех – крупный, ядреный!

Она, то ли от усталости, то ли от навалившейся на нее непонятной лени, опустилась на пушистый мох и печально засмотрелась на белое облачко, плывущее куда-то по воле ветра. «Вот и я такая же разнесчастная, – подумала Матрена. – Несет меня по жизни ветер судьбы, а куда – одному Богу известно…» Зажмурила свои черемуховые глазоньки и замерла околдованной царевной…

Кедры озорно кидались друг в друга шишками. Над лесом вился ястреб. Где-то в хребтах ревел гонный сохатый.

Опенок, оставленный караулить зимовье, кое-как дождался хозяев.

Не прошло и нескольких дней, а от перестарки остались голые кости. Зверье и табун воронов добросовестно потрудились над дармовым угощением. Вездесущая кукша доклевывала остатки. Среди вороха костей сверкнул перстень с крупной зеленой стекляшкой. Кукша схватила его в клюв и полетела на зимовье хвастать Опенку. Тот отвернулся от надоеды и притворился спящим. Села чистившей сигов Матрене на плечо.

– Будь ты неладна! – вздрогнула женщина.

Птица, вспорхнув, уронила свою находку ей в подол.

Матрена кликнула мужа, перебиравшего на взлобке сети:

– Осенька, глянь, что мне кукша подарила! – Примерила перстень на палец – как тут и был. Крупный прозрачный алмаз в золотой оправе полыхал на солнце зеленым пламенем.

– Старинная вещица, – разглядывая перстень, определил Ося. – Уйму денег стоит.

– Может, продадим?

– Подарки не продают, носи, – широко улыбнулся муж.

– Пиу… пиу… – подтвердила его слова качавшаяся на ветке талины буро-рыжая кукша.

До потемок засиделись нынче супруги на лавочке, слушая текучую Ёру. Опечаленный чем-то Опенок замер на песчаной косе и тихо поскуливал. Внезапно с понизовья донеслось далекое жужжание подвесного мотора.

– Кто бы это мог быть так поздно? – встревожился Ося.

– По клюкву свой кто-нибудь едет, – успокоила Матрена. – По шиверам-то на заводских лодках чужакам сюда не добраться.

Пока гадали, гость к берегу причалил. Опенок радостно виляет куцым хвостом: это же Филя приехал!

– Привет, Маленькая Власть! – нетерпеливо поздоровался со взлобка Ося. – С чем пожаловал?

– Во-первых, не Маленькая Власть, а глава сельской администрации, – одернул Филя. – Во-вторых, бабушка Акулина за вами послала. Большой человек из Америки к нам пожаловал…

– Откуда? – не понял Ося.

– Откуда, откуда… Из Голливуда! – Маленькая Власть важно поднялся по земляным ступенькам к зимовью. – Чтобы утром на мази были, понятно?

– Объясни толком, зачем понадобились, – разозлился Ося. – Не ближний свет в Козловку гнать, жечь бензин, сети бросать без пригляда…

– Нищий нашелся… – хихикнул зять. – Сети ему жалко! Моя миссия – приказ бабушки Акулины выполнить, а там хоть вся рыба прокисни. – Заметив перстень на пальце у Матрены, бережно погладил культю здоровой рукой: вспомнилась неудачная охота на перестарку.

На восходе солнца два прогонистых шитика на полных газах мчались вниз по Ёре, поднимая с берегов цыганистых глухарей, собирающих камешки.

3

Прабабка Акулина от радости не знала, куда посадить посланника из далекой Америки.

Потомок белых эмигрантов прекрасно говорил по-русски.

– Выходит, мой Моисей Соломонович недавно скончался? – всхлипывая, утирала покрасневшие глаза прабабка Акулина.

– В 1993 году, осенью. Долгожитель по нашим временам.

– Хоть бы письмецо черкнул, касатик, за столько-то лет.

– Боялся за вас, Акулина Егоровна, – объяснил гость. – Узнай НКВД, что он в Америке живет, всю вашу родову бы до седьмого колена истребили.

Когда в верхах начали шерстить ленинскую гвардию, Моисею Соломоновичу чудом удалось сбежать в Америку. Со временем крупно разбогател, но второй семьи так и не завел. Тосковал по Акулине и сыночку, оставшимся в суровой Сибири. Живы ли? После развала Советского Союза навел справки. Оказывается, Акулинушка жива и здорова. Двух правнуков на ноги поставила – Наину и Иосифа. Собирался сам приехать, да скоропостижно скончался, заранее оставив завещание на имя прабабки Акулины и правнуков, – вся движимость и недвижимость теперь переходили к ним в руки.

Нина и Ося охмелели от свалившегося на их головы богатства. Встал вопрос о переезде в Америку.

Ехать за океан прабабка Акулина отказалась:

– Здесь дотяну свой век. И доллары мне ни к чему. Будете гостинцы отправлять – ладно. Рыбка ищет, где глубже, человек – где лучше. Может, там найдете свое счастье, да и за могилкой Моисеюшки будет кому приглядывать.

– Не страна, а сумасшедший дом, – отрезала на уговоры Оси и Матрена. – Кто, скажи, за бабушкой Акулиной тут станет ухаживать? Совсем остарела, еле-еле душа в теле.

– Будь по-твоему, – сдался Ося. – Устроюсь в Америке – сразу за вами вернусь.

Нина и Филя рады не рады. Машут сельчанам с палубы катера, кричат сквозь грохот дизеля:

– Жевательной резинки пришлем…

– Спасибо, Нина! Спасибо, Маленькая Власть! Счастливого пути! Смотрите там, негров не обижайте…

Катер дал задний ход и стал удаляться от берега, навсегда увозя Осю в чужие края. Он жадно впился слезящимися глазами в разноцветную толпу провожающих, увидел стоящих в обнимку ссутулившуюся прабабку Акулину и осунувшуюся Матрену – они поддерживали друг друга, чтобы не упасть от горя на сырые камни. У кромки воды с воем метался Опенок. Безысходная тоска застлала Осе взор.

– Эх, была не была, повидалася!

Спрыгнул с палубы в студеную Лену и, рыдая, побрел к родному берегу.

НЕДОБИТКИ
Рассказ

1

Започаяла ходить по утрам златоволосая Полинка в осветленный березником распадок слушать иволгу. Ее свистовые песни-стоны так щемят сердце, что девчонка, притулившись к пестрому стволу, зачарованно замирает, и непрошеные слезы крупными каплями падают на огненную купальницу.

– Зр-ря, зря-я… – успокаивает Полинку иволга и начинает долго и весело щебетать. Шарообразное гнездо солнечной певуньи, свитое из тонких веточек и травинок на живом прутике березы высоко над землей, чуть покачивается от прозрачных небесных струек, убаюкивая начавших оперяться птенчиков.

Торная тропа, натоптанная далекими предками Полинки еще три века назад, уходит вверх по распадку через чистые сосновые боры к промысловым зимовьям, где охотятся вместе ее отец – Емельян Москвитин, обрусевший тунгус, и бывший летчик-истребитель, подполковник в отставке, тридцатилетний Георгий Кормадонов. Наслушавшись иволгу, она поднималась по тропе на перевал и подолгу смотрела через широченную Рось на дымные горбушки хребтов, таявшие вдали. Заречная сторона тянула ее к себе как магнитом.

Сегодня с утра пораньше она опять собралась к иволге. Глянула в малиновое окно – зорька! На цыпочках прокралась к двери.

Мать из спальни остановила сердито:

– Птаху слушать навострилась? Дошастаешь, блаженная, нарвешься на зверя.

– Медвежьи свадьбы в разгаре, – поддакнул отец. – Лютуют косолапые. Встретят, размажут по дереву. Вот что, Полина… Подрядились мы с Георгием на лето молодняк по Ледянке пасти. На днях скотишко на барже привезут с Угрюма. Вот и отправитесь с Кормадоновым пастушить. У нас тут с матерью и без того дел невпроворот. К тому же в деревне хоть один мужик да нужен – добро стеречь от лихих людей. Времена, сама знаешь, какие пришли. Отбою нет от саранчи. – И приказал жене: – Собирай, Пелагея, дочку в дорогу, чтобы наготове быть. А я сплаваю за реку, перемёт сниму.

Солнце подпрыгнуло вверх пушистым одуванчиком. Обсохла на травах роса, загудели пауты, сильно запахло чабрецом и черной смородиной. Георгий, бросив под лавку только что отремонтированные ичиги, отправился по дорожке через огород к Емельяну Москвитину решить кое-какие вопросы по перегону скота на Ледянку.

Сосед на чистой плахе разделывал живого осетра. Жена Пелагея в брезентовых верхонках помогала ему: прижимала усыпанную острыми шипами рыбину, чтобы та не прыгала. Емельян отхватил осетру охотничьим ножом хвост, опытно сделал глубокий надрез на затылке, надломил голову и ловко выдернул прокуренным пальцем визигу – волнистую хребтовую жилу. Визига считается у чалдонов деликатесом, если ее приготовить свежей, только что из воды. Чуть полежит – становится страшно ядовитой и годится только на клей, который надежно держит камус на охотничьих лыжах.

– Болтуна видать по слову, а рыбака – по улову! – похвалил Георгий соседа, безо всякой зависти оглядывая осетра. – Я свой перемёт снял. Наелся всякой, в рот не лезет.

– Мы тоже смотали, некогда рыбалкой заниматься. Загон для скота к осени сгородить бы. А то обратно с Ледянки пригоним – и приютить негде.

– Жердья подходящего рядом нет, с елани на волокушах придется возить. – Георгий почесался в затылке. – М-да… Сенишко и себе, и казенному стаду запасти надо, чтобы до приемки не отощало, иначе за привес пшик получим. Справишься один-то?

– Бог дал здоровья в дань, а деньги сам достань, – хмыкнул Емельян, вспарывая осетру брюхо. – Сенокосилку ты отремонтировал, конские грабли – тоже. С вилами обращаться мы с Пелагеей с детства, поди, обучены. Не беспокойся. И сено накосим, и картошку окучим…

Из поварки вышла Полинка, набрать беремя дров для железной печки – готовила обед.

– Здравствуй, русалочка! – вежливо и радостно поздоровался Георгий.

Окатила синью раскосых глаз. Растерялась. Вспыхнула осенним осиновым листом. Юркнула с дровами в поварку.

Восемнадцать зим нынче исполнилось. Одиннадцать классов закончила. Дальше учиться отказалась из-за Георгия… Пелагея давно заметила, что они неравнодушны друг к другу, и как-то поделилась своими тревогами с мужем.

– Выброси мусор из головы, – ответил Емельян. – Гошка мужик сурьезный и порядочный. Если слюбятся, дай Бог…

Полинка радовалась встречам с бывшим летчиком-истребителем, и в то же время боялась их. Зеленоглазый и стройный, он буквально гипнотизировал девчонку. Не одну ночку проплакала в подушку, тоскуя по нему.

Появился в родных Недобитках Георгий Кормадонов два года назад. Только-только по состоянию здоровья в отставку вышел – телеграмма от Москвитиных: отец при смерти. Приехал, и по родительской воле остался.

Недобитки… Пара дворов – вся деревня. Занесли ее на административную карту района в годы раскулачивания. По решению карлика с вороньими лапками – председателя комбеда Мышкина, ободранных догола Кормадоновых и Москвитиных вывезли из деревни Еловки на ходившем ходуном плоту и выбросили за пятнадцать верст ниже на каменистый берег Роси. Отвели землицы…

«Молитесь Богу и не ропщите, – сказал самый старый из изгнанников, перекрестясь. – Судьба не лошадь, кнутом не побьешь, куда хочешь, не повернешь».

Кулацкие недобитки не растерялись, не ударились в панику – срубили две добротных избы, раскорчевали огороды и начали помаленьку обживаться. Самые сильные и башковитые отправились на заработки: кто на золотые прииски, кто сопровождать карбасы с грузом на Дальний Север. В самые худые годы не дали они умереть своим семьям голодной смертью. Многие из них стали впоследствии замечательными горных дел мастерами и капитанами речных кораблей. Они до сих пор снабжают Емельяна необходимыми продуктами и товарами, а он их – овощами, рыбой, мясом и ягодами.

С возвращением Кормадонова в Недобитки Емельяновы поставили свои керосиновые лампы в чулан: Георгий выписал и смонтировал электроветряк, подвесил к потолкам лампочки, подключил крошечные телевизоры. Емельян и Пелагея первый раз увидели президента страны.

– Сердитый какой! – удивилась Пелагея.

– Зато о простом народе печется, – прибавил громкость довольный Емельян.

– Добро и во сне хорошо, – согласилась жена.

2

Скот пригнали на Марьин Луг в полдень. Бывшая колхозная косарня, стоявшая на крутом берегу Ледянки, была цела, но двери расхлобучены: не раз гостевал медведь, спасаясь от зноя.

Полинка прибралась внутри. Георгий старенькой косой, валявшейся под крышей, накосил травы помягче – высохнет, набьют матрасовки и наволочки душистым сеном – то-то будет сладко спаться! Отгородил целлофановой занавеской топчан в дальнем углу – для Полинки; разводкой поправил пилу, наточил бруском топор. Проверил ледник с двойной дверью, прикрытой от чужого человека живыми елочками, и вернулся на косарню.

Полинка, стыдливо пряча синие раскосые глаза, принялась раскладывать по вымытым полкам немудреную посуду и продукты.

Емельян объехал и осмотрел заросшие таволгой и шиповником брошенные на произвол судьбы покосы. Разнотравье – коню по холку. Хватит кормиться скоту до поздней осени.

– Эх, пожить бы здесь! – мечтательно воскликнул Емельян. – Даже баня есть. Рай… – Спрыгнул с коня, попросил Георгия: – Оснасти, Гоша, удочку, давненько я не мушкарил.

Хайрюза брали «мушку», сделанную под паута, влет. За считаные минуты, не сходя с места, Москвитин накидал их на берег, заросший диким луком, сколько надо, и крикнул повелительно:

– Вари, дочка, уху!

За обедом наставлял на ум-разум:

– Повадится зверь в гости ходить, кулемку насторожите, – ложкой ткнул вверх по течению. – Вон в том распадочке. Из листвяга рублена – крепка! С огнем будьте поаккуратней. Тайга – порох: спичку чиркни, взорвется. Ну ладно. Ученых учить – только портить. Ружья есть, кони есть. Собаки – ни черту, ни лешему спуску не дадут. Через неделю свежего хлебушка привезу.

– За хлебушком – сами с усами, – рассмеялся Георгий. – Тут кого ехать-то: полтора часа рысцой.

– Опасно стадо без присмотра бросать, – остудил Емельян. – Полинку не оставляй одну. Всякое может случиться. – И погрозил пальцем на прощание: – В папу-маму не вздумайте играть. Узнаю, шкуру спущу. Вот свадьбу сыграете, тогда и целуйтесь на здоровье.

Полинка поперхнулась от грубых слов отца, а Георгий уткнулся в чашку с ухой по самые, ставшие малиновыми, уши.

Уехал отец, и на Полинку нахлынула горючая печаль, как будто видела его в последний раз.

Остались пастух и пастушка одни, а вместе сними сто голов скота, два резвых коня да свирепые медвежатники – Ермак и Кучум.

Был среди молодняка главарь – четырехгодовалый бык Рыжик, с белыми кудряшками на лбу. Присядистый и широкогрудый. Рога толстые, прямые – острые, как пешня. Грозный на вид Рыжик имел добрый характер.

– И зачем только такую громадину на откорм прислали? – боязливо глядя на быка, удивилась Полинка. – Он и так весь лоснится, будто радуга.

– Для охраны стада, – догадался Георгий. – Такой богатырь навряд ли даст своих подчиненных в обиду зверю.

Кормадонов отрезал ломоть от пшеничной буханки, подсолил и поднес Рыжику.

Тот съел угощение и ласково облизал шершавым языком ладонь пастуху.

– Теперь на улице ничего не оставь, – улыбнулась Полинка.

Засиделись пастух и пастушка этим погожим вечером у костра.

Больше молчали, чем говорили. Ермак и Кучум вылезли из-под крыльца косарни и подались вверх по Ледянке делать обход своих обширных владений. Вернулись уже с понизовья – мокрые от росы, жарко дыша, улеглись вразнобой под соседними елями, чтобы не мешать друг другу слушать тишину.

Высоко-высоко над пастбищем, оставляя за собой розовую полосу, серебристым шмелем прогудел самолет.

– Не тоскуешь по летной работе? – спросила Полинка, любуясь на оставленный самолетом шелковистый след.

– Нет, – честно ответил Георгий. – Мне и на земле хватает синего небушка.

Девчонка поняла: на ее синие глаза намекнул. Смутилась и подумала радостно: «Любит!»

Посидели еще, помолчали и разошлись спать по своим углам.

Ворочались, долго не могли уснуть, вздыхали протяжно. Где-то далеко-далеко стонала солнечная иволга – ворожила пастуху и пастушке то ли горе, то ли счастье. Попробуй, разгадай. Один Бог ведает о судьбах смертных. Тихо и звездно. Мелькают над травами светлячки, да по круглым камешкам поет песню жизни быстрая Ледянка.

Солнышко еще не встало, а Георгия и Полинку разбудило требовательное мычание за дверью.

– Вот и Рыжик твой явился, не запылился, – хихикнула девчонка. – За хлебцем и солью пожаловал.

Вышли на крыльцо и ахнули: стоит перед ними корова с раздутым выменем, молоко из сосков струйками течет на землю. Подоиться пришла. Смотрит жалобно. Отелилась она еще на барже, когда везли в Недобитки. Теленочка в тесноте скот затоптал.

Пошел Георгий по лесу бересту драть, туески делать, чтобы было в чем в леднике хранить молоко. Удойной оказалась коровушка.

…Отощавший в дороге молодняк кормился больше вечерами и утрами, а днем спасался от зноя и овода под просторным тесовым навесом, где когда-то колхоз прессовал сено.

3

Подъехал к деревне Емельян Москвитин и своим глазам не поверил. Напротив его избы причалил мощный буксир. С понтонов по откидным мосткам самоходом съезжали на сушу трактора, лесовозы. Разноязыкая артель человек в сорок носила на бугор ящики с бензопилами и прочий груз. Три цистерны стоят на берегу, полнехонькие бензином и соляркой…

Емельян спешился и, взяв коня под уздцы, подошел ближе.

– Местный? – спросил чернявый мужчина в светлом костюме, отбиваясь веником полыни от наседавших комаров.

– Тутошний… недобиток… – хохотнул стоявший рядом карлик в соломенной шляпе. Его Москвитин знал как облупленного – депутат районной думы Спартак Феофанович Мышкин, внук легендарного председателя комбеда, разогнавшего когда-то по белому свету лучших хлебопашцев основанной еще казаками деревни Еловки.

– Зачем же так грубо? – осадил депутата чернявый мужчина и протянул руку Емельяну: – Руслан Грач.

– Очень приятно. А я, как уже слышали, местный недобиток, – ухмыльнулся тот.

– На квартиру бригаду не пустите? На месяц, не больше. Хорошо заплатим.

– Самим тесно, – отказал Емельян. И поинтересовался: – Экспедитчики? – Хотя сразу понял, что геологами тут и не пахнет.

– Бери выше, – надулся важно Мышкин. – Лесорубы! – Махнул вороньей лапкой в сторону березового распадка: – Вон куда наша дорожка лежит.

– Как так?! – чуть ли не подпрыгнул от неожиданности Емельян. – Там у нас охотничьи угодья, и акт есть.

– Ну и промышляйте на здоровье свою пушнину. Мы же не белку стрелять будем, а сосну брать, – ехидно поблескивая глазками, успокоил депутат и добавил издевательски: – Через сто лет новый лес нарастет, краше прежнего. На каждой сосне будет по соболю сидеть…

– Не зуди мужика! – повелительным тоном оборвал болтуна Грач. Похлопал дружески Емельяна по плечу. – Не обижайтесь. Всем тайги хватит. Кстати, могу на работу взять. Местные люди нужны. Ни мошки, ни комара не боятся.

Насупил брови Москвитин и так посмотрел на Грача, что у бывалого бизнесмена мурашки по спине пробежали…

– С этим кашу не сваришь, – злобно прошипел Грач вслед тунгусу. – Ликвидировать придется…

Шатаясь, как пьяный, зашел Емельян в родную избу. Сел на скамейку и сказал Пелагее обреченно:

– Всё, мать! Пришел каюк нашей мирной жизни.

Пелагея завыла, заметалась раненой медведицей по избе.

– Хватит зепать прежде времени! – рявкнул муж. – Найдется, поди, управа на упырей. Поеду в Еловку, позвоню главе района – разберется.

– Какая управа?! – пуще прежнего взвыла Пелагея. – Если технику привезли, не отступятся.

– Посмотрим… – Всегда доброе лицо тунгуса исказил хищный оскал.

Прибывшие переночевали в палатках и с утра подались пробивать дорогу на будущую лесосеку.

Береза, на которой висело гнездо иволги с начавшими оперяться птенцами, упала под гусеницы трактора-трелевщика, тянувшего бревенчатые сани с грузом.

– Яр-рь, яр-рь, яр-рь… – металась солнечная парочка, бесстрашно пикируя на металлических дьяволов, не знающих ни боли, ни милосердия.

Поднявшись на перевал, караван остановился. Грач и Мышкин вышли из кабины лесовоза и залюбовались на боровые сосны: свечи!

– Лакомый кусочек ты мне выбил, – похвалил депутата Грач. – Будет тебе джип.

Карлик хвастливо и угодливо поклонился:

– Старый волк знает толк!

Шумит бор, сверкают блескучей чешуей ядреные лесины, истекают горючей смолой. Ударит по живому топор – и поплывет-поедет это хвойное золото по дешевке в дальние страны.

На берегу у Грача остались караульщики: не кто-нибудь, а сыновья депутата Мышкина. Стерегут оставшийся груз и три цистерны с топливом, пьяные хайлают в палатке в три глотки похабные песни, отпевают свою поганую родову.

Собираясь в Еловку, осунувшийся за ночь Емельян перед самым отъездом строго наставил перепуганную Пелагею:

– В избу никого не впущай. Полезут – бей из ружья.

– Может, за Георгием съездить на Ледянку?

– Ну да, чтобы дров наломал, тюрьму себе заработал… – Емельян перекрестился на древнюю икону Божьей Матери, оседлал коня и поскакал в Еловку.

Братья Мышкины не заставили себя ждать. Долго клянчили у Пелагеи через кондовую дверь выпивку. А когда ворвались в избу, выхлестнув кухонную раму, Пелагея упала на пол от разрыва сердца. Не обращая на нее внимания, карлики обшарили избу и нашли за курятником бутылку настоянной на спирту ядовитой сон-травы, которой Емельян лечил радикулит. Быстро сообразив застолье, братья разлили поровну дармовуху по граненым стаканам и, чокнувшись, выпили. Отдали они свои души черту, даже не успев выскочить из-за стола…

До главы администрации района Емельян Москвитин дозвонился сразу. Объяснил ситуацию и добавил в конце:

– Мы за вас голосовали, вот и помогите своим избирателям.

Тот помолчал и ответил сухо:

– Ничем, к сожалению, помочь не могу. Открыть леспромхоз в Недобитках – инициатива районной думы. Разбирайтесь с депутатом Спартаком Феофановичем Мышкиным, он у нас заправляет экологией.

И положил телефонную трубку.

– От того… свинья чужим голосом запела, что чужого хлеба поела, – выругался Москвитин.

Вернулся он в Недобитки уже в сумерках. У ворот выли собаки, на задворках мычали недоеные коровы; испуганно сжавшись в комочек, на столбике заплота жутко мяукал кот. Емельян через полое окно ворвался в избу…

– А-а-а-а… – Нечеловеческий вопль заставил вздрогнуть даже Божью Матерь на полочке. Покатились из Ее печальных глаз огненные слезинки и застыли на лике.

Не помня себя, Емельян метнулся в тайгу. Бросая горящие спички в просохший до звона хворост, обежал по кольцу стоянку лесорубов и замкнул его последней спичкой. Выбраться из пылающей тайги Емельян не смог. Куда ни повернет, огонь обгонял его и радостно смеялся. Тяжелые колодины, подхваченные горячим воздушным потоком, взлетали высоко в небо, как перышки. На восходе ветер переменился, огненный вал окатил и несчастные Недобитки. Взорвались цистерны с топливом, изба Москвитиных тут же превратилась в пепел.

Стоявшая на отшибе пятистенка Кормадоновых осталась целой, лишь картофельную ботву в огороде жаром сварило, да местами гниловатое прясло обуглилось.

Оседланный конь с оборванным поводом, коровы и овцы сгрудились на песчаной косе, спасаясь от смерти. Как будто ничего не случилось страшного – в закурейках весело пересвистываются поручейники, а над широкой, вьющей водяные воронки Росью плавающий кругами коршун просит дождя:

– Пить, пить, пить…

4

Поднял на ноги заспавшихся Георгия и Полинку гам на пастбище: ревел бык, лаяли собаки, всхрапывали кони.

Выскочили пастух и пастушка с ружьями, прислушались. Чуть ниже косарни, с утеса с грохотом катились в Ледянку глыбы камней. Сталкивая их с утеса, кто-то явно старался напустить страху на живущих внизу.

– Зверь приперся. – Георгий выстрелил наугад по ночному бродяге. Медведь рявкнул и ломанулся обратным следом в чащу.

– Жди теперь неприятностей, – расстроилась Полинка.

– Скот резать начнет, если волю дадим, – хмуро согласился Георгий.

Днем достал из-под крыши косарни ржавое ботало, надел на дойную коровенку: с малолетства знал – боится медведь металлического бряканья. Наловил на «мушку» хайрюзов для приманки и насторожил кулемку, найденную в распадочке Емельяном. Рыба за день протухла, издавала такой аппетитный запах, что медведь, не выдержав, отправился угоститься еще с вечера. Только зашел в кулемку, западня – толстая лиственничная плаха позади него – тут же захлопнулась.

Ермак и Кучум метнулись на медвежье рявканье, как молнии.

– Пусть до утра побесится, кобелей посердит, а там… видно будет, – решил осчастливленный удачей Георгий.

– Грех убивать, – пожалела приговоренного к смерти зверя Полинка. – Он же хозяин здесь…

– Ага, хозяин… того и гляди оставит от стада рожки да ножки. Век не расплатимся, – хмыкнул Георгий, проверяя пулевые заряды в патронташе.

Как ни крепка была кулемка, разворотил-таки ее медведь и задал куда глаза глядят такого стрекача – Ермак и Кучум едва успевали хватать его за гачи. Понял смекалистый зверь: чем дальше отсюда будешь, тем дольше проживешь.

Следующая ночь прошла спокойно. Досыта выспавшись, пастух и пастушка поехали искупаться на соседнее озеро, где вода была намного теплее, чем в Ледянке. Привязав коней к береговой иве, разделись. С раскосыми синими глазами, в синем купальнике Полинка была обворожительна! Забыв про все на свете, Георгий рывком притянул ее к себе, обжег поцелуем упругие девичьи губы. Она, дрожа, прильнула к нему.

– Гошенька… миленький… – и затрепетала раненой ласточкой на небесном шелке незабудок.

Ходит по пастбищу Рыжик, рокочет грозно, зорко оглядывая все вокруг. Принюхивается к посторонним запахам, прислушивается к посторонним звукам.

Увидел Ермака и Кучума, бегущих ленивой рысцой по берегу Ледянки, налились глаза кровью. Ударил в гневе передним копытом по березке, как топором срубил. Прижали уши удалые медвежатники и юркнули под крыльцо косарни: свяжись с дураком, отхватишь хозяйского бича. Недавно ради забавы кобели чуть не загрызли телку, до сих пор бока побаливают от плетенной в елочку сыромятины.

Рыжик подошел к обедавшим под открытым небом пастуху и пастушке. Выклянчил сдобренную сольцой корочку хлеба и, обмахиваясь хвостом, скороходью отправился к стаду, спрятавшемуся от набозульного овода под навесом.

Со стороны бесконечных зыбких болот нанесло дым. Луговых пташек охватила тревога – засвистели испуганно, запорхали с кустика на кустик.

– Отцу пора бы наведаться, – заволновалась Полинка. – Хлебушка на зубок осталось.

– Сенокос держит, – успокоил Георгий. – Не пропадем, полмешка муки на лабазе.

Из-за утеса неожиданно вынырнул вертолет. Сделал круг и сел. Из кабины вышел майор милиции, вежливо представился и попросил предъявить документы. Внимательно изучил их и, косясь на растерянную Полинку, отозвал Георгия в сторонку.

– Сгорели Недобитки, а вместе с ними и база леспромхоза. Один ваш дом остался цел.

– Родители-то девушки хоть живы? – прошептал ошарашенный черной вестью Георгии, пропустив мимо ушей слова о загадочной базе.

– Вероятней всего, погибли. Лошадь, скот пасутся, а хозяева как в воду канули… – обрисовал обстановку майор милиции и, не прощаясь, направился к вертолету.

Георгий обнял любимую:

– Крепись, ненаглядушка…

И, ничего не скрывая, поведал о постигшем горе. Полинка побледнела, прижалась к нему осиротевшим птенчиком и беззвучно заплакала.

Ни свет, ни заря оседлали коней и поскакали в Недобитки. Охранять стадо остались бык Рыжик да Кучум с Ермаком. Умные лайки голодными не останутся. Мышей – вдоволь. Черника в бору поспела – тоже подспорье.

В дороге заморосил дождь, а при подъезде к Недобиткам разошелся всерьез.

Услышав о беде в родном гнездовье, потянулись кулацкие недобитки – Кормадоновы и Москвитины – на свою историческую родину, как дикие гуси в повесенье на милый север. Понаехало – притулиться негде, но всем нашлось место под крышей, никто не остался обделенным сердечным теплом.

Дождь лил, не переставая, огонь в тайге приседал все ниже и ниже и, наконец, бессильно распластался по земле горючим дымом.

Пождали, пождали родные Пелагею и Емельяна и справили по ним тризну.

Бывшая учительница начальных классов Анфиса Ивановна Кормадонова, недавно вышедшая на пенсию, спросила у Георгия и Полинки:

– Не выгоните, если к вам переберусь жить? Одна как перст. Никто в городе не держит.

– Только рады будем, тетя Анфиса, – первый раз за все время улыбнулась Полинка.

– А я чем хуже? – обиженно пробасил Евлампий Федорович Москвитин. – Жена померла. Дети в Чечне лежат. В панельном бараке радиацию хлебаю, того и гляди переработают на ракетное топливо.

Молодые и пожилые кулацкие недобитки оживились, заговорили о новой деревне.

– Попустимся, заселят отчину пришлые: вода чистая, земля не отравлена…

– Чем заниматься будем?

– Жить!

Порешили после будущего реколома строиться за Росью, на месте когда-то съевшей себя коммуны, где земля жирна и лес богат. Полинка предложила назвать новую деревню Иволгами – в память о солнечных птицах, разоренных в березовом распадке.

Не успели пастух и пастушка нарадоваться дорогим гостям – мокрец под забором распахнул свои белые глазки и небо распогодилось. Разлетелись кулацкие недобитки в разные края до загаданного весеннего половодья. Остались тетка Анфиса и дядя Евлампий приглядывать за хозяйством, пока Георгий и Полинка заняты стадом. Дел – куча. Тут еще сенокос на пятки наступает. Хорошо, что под завозней наготове конные сенокосилка и грабли.

– Стара мельница, да не бездельница, – подшучивает над бывшей учительницей седой чалдон, любуясь, как та ловко управляется с коровами и русской печью.

– Ты и сам кого хошь за пояс заткнешь, – не остается в долгу тетка Анфиса. – Зорька еще в росе купается, а у тебя уже полная лодка рыбы…

Утром пастух и пастушка приезжали помогать старикам готовить сено. Возвращались на косарню поздно вечером, когда над пастбищем, задевая верхушки деревьев, повисали на невидимых ниточках крупные голубые звезды. Сметали копны в стога и взялись городить загон. Навозили жердья из не тронутого пожаром ближнего перелеска, переплетают прогонистые пряслины прутьями краснотала, ведут разговоры.