Текст книги "Чалдоны"

Автор книги: Анатолий Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

ЧАСТЬ 3

ЛЯЛЯ

Стояла между быстрой Леной и плавным Амуром деревенька Россь. Жили на ее окраине муж и жена. Была у них маленькая дочка Ляля. Назвали ее так за веселый характер: только родилась – побежала по зеленой травке, припрыгивая и напевая:

– Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля…

Так бы и убежала за тридевять земель, если бы не окликнул ткачик – полевой воробышек, сидевший на веточке ракиты:

– Ляля, стой! Ты же голенькая…

Подарил ей платьице и все остальное, вытканное из солнечных струек и тумана. Стали они с тех пор дружить. Куда Ляля – туда и он. Куда он – туда и Ляля. Грядки пололи, за луговыми мотыльками гонялись, цыплят охраняли, чтобы ястреб не унес.

Родители дочку хвалят:

– Мал золотник, да дорог!

Ткачика – полевого воробышка – тоже лаской не обходят: не знают, куда посадить, чем угостить.

Однажды поздно вечером попросили милостыню калики перехожие.

Муж и жена позвали их в избу, накормили и ночевать оставили. Гости, вместо того, чтобы в благодарность за доброту на гуслях поиграть, ольховыми посохами избили хозяев и на улицу выгнали. Крепко досталось от них и маленькой Ляле.

Пошли бедные у сельчан защиты искать. Те отказались помочь. Кто, говорят, калик перехожих обидит, того Бог покарает.

Погоревали, погоревали муж и жена, вырыли на опушке леса, среди смеющихся незабудок, землянку и стали в ней жить.

Дым глотают – каются, слезами умываются.

– Пожалели на свою головушку каликов перехожих, придется теперь до гробовой доски в землянке мурцовку хлебать…

Ляля успокаивает:

– Не кручиньтесь, миленькие: расцвели цветочки синенькие – расцветут цветочки аленькие! Не смотрите, что я – маленькая…

Где пробежит по зеленой травке, припрыгивая и напевая: ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля, – там подберезовики да подосиновики на взгорочки выскакивают посмотреть: кто это так сладко поет? Родители собирают их, жарят над костром на прутиках – этим и сыты.

А калики перехожие в деревеньке уже силу набрали, сельчан, от мала до велика, на себя работать заставили. Непокорных ольховыми посохами больно бьют и плакать не велят.

Раз лущила наша попрыгунья с ткачиком – полевым воробышком мышиный горошек на полянке, а в это время небесные ангелы в райском саду собирали шиповник. Одна ягодка сорвалась с веточки и упала на землю. Тут же вырос и вспыхнул алым пламенем куст шиповника. Дотронулась Ляля до лепесточка – он и давай шелковой ниточкой распускаться. Смотала все лепесточки в клубочки. Ткачик – полевой воробышек – поплясал, поплясал вприсядку вокруг них и выткал аленький платочек.

Вспорхнул Ляле на плечо и, озираясь по сторонам, чуть слышно прочирикал на ушко:

– Чик-чирик! Платочек волшебный: кто его наденет, любого обманщика на чистую воду выведет и в камень превратит.

Надела Ляля аленький платочек и побежала в деревеньку, припрыгивая и напевая:

– Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ляля-ляля, ля-ля-ля…

Обежала три раза слева направо родную усадьбу, и к проточному горному озеру направилась. Калики перехожие за ней против своей воли семенят. Вывела их на чистую воду, они и превратились в камни: бултых, бултых на дно. Оказалось, не калики перехожие это были, а коварные обманщики. Шарились по белому свету, чужое добро присваивали.

Вымела Ляля веником сор из избы, все перемыла, вкусный обед приготовила. Ткачик – полевой воробышек – за родителями слетал.

Те рады не рады: в комнатах прибрано, опрятно, светло!

– Маленькая ты моя… – погладила дочку счастливая мать.

– Маленькая, да удаленькая, – улыбнулся отец. – Народ от рабства спасла!

С тех пор в деревеньке Россь так и повелось: объявится чужой человек, Ляля его аленьким платочком на чистую воду выводит. Если обманщик – камнем на дно идет, если честный – живым остается.

Ткачик – полевой воробышек – над окном у Ляли за наличником поселился. Днем и ночью на страже: не дай бог, воры аленький платочек унесут.

ТУНГУССКИЙ МЕТЕОРИТ

Т. Т. Фоминой

Стояла во времена царя Николая Второго на истоке реки Тунгуски изба. Жил в ней сирота. Понизовские сельчане прозванье ему дали – Февралько: дескать, у него в голове не хватает одного, а иногда и двух дней, если от народа на отшибе держится. Кормился Февралько охотой и рыбалкой. Смекалистый и легкий был: ничего мимо рук не проплывет, не проскочит.

Отправился раз Февралько летом на лодке в понизовье к богатому купцу пушнину на товары менять. Увидела его там девчонка из многодетной семьи и влюбилась. Хоть и мала росточком, зато – коса золотющая, брови соболющие, глаза синющие… В розовом платье, на груди – медная брошь с серебряной рыбкой в середочке. Куда ни шагнет Февралько, девчонка всё около него вертится, да он внимания на невеличку не обращал.

Наменял у богатого купца разных товаров, поплыл обратно. Девчонка вышла на речной бугор, помахала вслед белым платочком.

– Бог даст, свидимся…

Плывет Февралько на груженой лодке, гребет веслами против течения – пот градом с него катится. Не один быстрый перекат одолел, пока домой добрался. Только приткнулся к родному бережку, вдруг сверкнула молния, тайга зашаталась, вверх по Тунгуске волна пошла. За дальним кедровым хребтом раздался грохот, брызнули над ним голубовато-прозрачные осколки, земля содрогнулась, и всё кругом заволокло белым туманом.

Перетаскал Февралько из лодки товары в избу и, когда туман рассеялся, отправился глянуть, что там такое могло быть. Пришел и обмер. На сколько глаз хватало, раскинулась перед ним пустошь, деревья в одну сторону повалены. А над ней, высоко-высоко в небе, серебристая рыбка висит. Шагнул вперед, чтобы получше ее разглядеть, и так ударился лбом о невидимую стену – искры из глаз брызнули. Жутко ему стало.

– Свят, свят, свят… – И наутек.

Прибежал домой, а с крыльца девчонка улыбается: коса золотющая, брови соболющие, глаза синющие… В розовом платье, на груди – брошь с серебряной рыбкой в середочке.

– Откуда взялась?! – Февральку от страха в жар бросило.

– Упала с небес! – рассмеялась гостья. – Не бойся, не съем. Пусти на постой?

– Живи, места хватит, – разрешил Февралько, отгородил ей комнату с окном на восток и больше ни о чем спрашивать не стал: надо – сама расскажет.

Каждое утро, чуть заиграет зорька, девчонка уходила по тропинке на дальний кедровый хребет, а поздно вечером возвращалась. Незаметно бросала горсточку голубовато-прозрачных осколочков в старую берестяную шкатулку на полке и молча шла на кухню помогать хозяину готовить ужин.

Февралько диву давался: гостья по тайге шарится, а платье на ней всё как новое?! Не вытерпел, поинтересовался: кто такая? Девчонка окатила его синющим взглядом, словно речной волной, он и понес сам о себе околесицу: я – Февралько, у меня в голове не хватает одного, а иногда и двух дней, сохатых сетью ловлю, рыбу из ружья стреляю, зимой босиком хожу, летом – в катанках… Еле-еле остановился. После этого случая, чик-чок, зубы на крючок, чтобы снова не опозориться.

А была это небесная исследовательница с космического корабля, прилетевшего из соседней Солнечной системы изучать Землю. Опускалась на «летающей тарелке» в безлюдное местечко набрать для химического анализа родниковой воды, попала в грозу и потерпела аварию. Вот теперь-то и ремонтировала свою «летающую тарелку», чтобы вернуться на космический корабль, который ждал ее над пустошью, опоясанной для безопасности невидимой стеной.

Уже на борах черника поспела, выскочили маслята, а девчонка все гостит, пропадает целыми днями в тайге. Жалко Февральке невеличку. Пораньше стал с рыбалки приходить. Ужин приготовит, стол накроет и ждет.

Нарвал раз букет белозоров и подарил ей. Понюхала цветы и печально сказала:

– В наших краях такие не растут… Спасибо…

Однажды девчонка припоздала. Февралько забеспокоился: глушь вокруг, мало ли что могло случиться? Хоть и жутко, но побежал на дальний кедровый хребет. Прибежал и видит: высоко-высоко в небе всё та же самая серебристая рыбка висит, а к ней, с каждой секундой уменьшаясь в размерах, летит голубоватая искорка. Подлетела, нырнула рыбке в рот – и та мгновенно исчезла…

Долго искал Февралько девчонку, так и не нашел. Вернулся домой, сел на лавку и уставился в пол. Такая тоска на него навалилась, хоть в Тунгуске топись. Видит – в щелке между половицами знакомая брошь застряла. Поднял ее – и так ему сразу легко и весело стало! Ни днем, ни ночью с находкой не расставался.

Вскоре выпал снег. Февралько с рыбалки на охоту переметнулся. Отохотился зиму и летом опять поплыл на лодке в понизовье к богатому купцу пушнину на товары менять. Столкнулся там на деревенской улице с девчонкой. Хоть и росточком невеличка, зато – коса золотющая, брови соболющие, глаза синющие. В том же розовом платье, только на груди броши нет.

– Вот и свиделись! – рассмеялась.

– На-ка свою потерю, – обрадовался Февралько, протянул ей на ладони медную брошь с серебристой рыбкой в середочке. – Почему не попрощалась… – И прикусил язык: не дай бог, опять околесицу о себе понесет.

– Как это не попрощалась?! – обиделась девчонка. – А кто тебе с речного бугра белым платочком махал?

Наменял Февралько у богатого купца на пушнину разных товаров, обвенчался с невестой и увез ее к себе жить.

Убиралась молодая жена в избе и наткнулась на старую берестяную шкатулку на полке. Открыла – полнехонькая голубоватых стекляшек. Кликнула мужа. Февралько глянул – и ахнул:

– Алмазы?! Ну, тятенька! Ну, маменька! Всё в нищих рядились… – и перекрестился: – Простите за грубые слова, царствие вам небесное…

Перебрались разбогатевшие Февралько и невеличка в губернский город Иркутск, обучились грамоте и ударились строить по Сибири детские приюты и школы, как будто их кто-то специально толкал на это богоугодное дело.

* * *

Больше века прошло с тех пор, как небесная исследовательница потерпела аварию в сибирской тайге. Ученые по сей день спорят между собой. Одни говорят, что это упал камень, другие – глыба льда. Даже со спутника сфотографировали пустошь, где деревья в одну сторону повалены. Имеет она, оказывается, форму сердца.

ПЬЯНЫЙ БЫК

Тысячи лет назад жил на знойном юге в стеклянном дворце царевич Сполох. Был у него красный бык, на котором он катался по диким степям.

А на холодном севере жила в хрустальном дворце царевна Журчинка. Была у ней голубая корова, на которой она каталась по дикой тундре.

Ничего они друг о друге не знали. Целыми днями упражнялись в стрельбе из лука. До того метко стреляли, что могли попасть в падающую звезду.

Ехал раз царевич по берегу Лены – брала она в те времена свое начало на знойном юге, а кончалась на холодном севере, – вдруг видит: белый кречет ловит в небе гагару. Пустил стрелу в сокола и выбил перо из левого крыла.

Рассердился белый кречет и проклекотал:

– Гореть тебе неугасимым огнем и ходить холостым, пока не встретишь прозрачную царевну.

И улетел за облака.

Хотел Сполох бросить перо в реку, а гагара не дала:

– Береги его, еще пригодится.

Воткнул соколиное перо в шапку. Стал гореть неугасимым огнем и бояться воды.

То же самое произошло и с царевной Журчинкой. Ехала по берегу Лены, видит – белый кречет ловит в небе гагару. Метнула в сокола стрелу и выбила перо из правого крыла.

Рассердился белый кречет и проклекотал:

– Быть тебе прозрачной и незамужней, пока не встретишь горящего неугасимым огнем царевича.

И улетел за облака.

Хотела царевна бросить перо в реку, а гагара не дала:

– Береги его, еще пригодится.

Воткнула Журчинка соколиное перо в шапку. Сделалась прозрачной и стала бояться огня.

Жили они себе, жили. Царевич на красном быке по диким степям катался, царевна на голубой корове – по дикой тундре. Совсем отбились от родительских рук.

Пришло время царевичу жениться, а царевне замуж выходить. Сосватали ему невесту с гремучего востока, а ей жениха – с туманного запада. Не по душе они пришлись Журчинке и Сполоху. Отказались идти под венец. Разгневанные родители прогнали ослушников с глаз долой.

Царевич ускакал на красном быке в дикие степи, а царевна на голубой корове – в дикую тундру. Стали там жить, друг о друге мечтать. Он ест всухомятку жареную дичь, боится воды, она – ягоды, боится огня.

Сидел раз царевич на берегу и, забывшись, погляделся в реку. Подхватила она отражение и понесла вниз по течению. Несла, несла и принесла к месту, где царевна поила голубую корову.

Увидела Журчинка отражение царевича, хотела поймать, а голубая корова – хоп! – и выпила. Запечалилась царевна – свет не мил.

Плыла мимо гагара и спросила:

– Отчего, подружка, невесела? Расскажи, может, я чем помогу?

Жаль ей Журчинку: пугливой бедняжка стала, прозрачной.

Рассказала царевна обо всем гагаре, та облегченно вздохнула:

– Это же царевич Сполох! Живет на знойном юге, куда каждую осень зимовать улетаю.

– Помоги встретиться с ним, – взмолилась царевна.

Подумала-подумала гагара и говорит:

– Вот что, красава, поглядись в реку, а я твое отражение царевичу Сполоху доставлю. Если понравишься – сам тебя найдет.

Погляделась Журчинка в реку, подхватила гагара отражение и побежала по воде на исток. Добежала до царевича Сполоха, тот увидел отражение царевны, хотел его поймать, чтобы получше разглядеть, а красный бык – хоп! – и выпил.

– Скажи, добрая птица, – упал на колени царевич, – кто это был?

– Царевна Журчинка, – ответила гагара. – На севере живет.

Сел царевич Сполох на красного быка, поехал на холодный север.

А царевна Журчинка в это время, не дождавшись весеннего прилета гагары, поехала на голубой корове на знойный юг. Долго ехали, окликая друг друга. Встретились на излучине реки и обнялись. Окутало шелковое облако прозрачную царевну и горящего неугасимым огнем царевича и тут же рассеялось. Стали они такими, как прежде.

Собрались ехать, родителям в ножки поклониться, а красный бык и голубая корова от долгого пути копыта стерли. Призадумались царевна и царевич.

Летела над плесом гагара и завернула к ним.

– Отчего такие пасмурные?

– Бык и корова копыта стерли…

– Стоит ли из-за этого кручиниться, – успокоила гагара и надоумила: – Плывите на плоту, как раз в хрустальное царство и уткнетесь.

Послушались они мудрую гагару, связали крепкий плот. В дорогу травы красному быку и голубой корове нарвали и понеслись по реке. Ели бык и корова траву, одна пьяная травинка возьми да и попади быку, съел – опьянел и стал буянить. Плот накренило и давай бить о крутые берега…

Где упал бык – вырос красный утес, а чуть ниже по течению, где упала корова, – встали с обеих сторон голубые скалы.

Царевну и царевича спасли соколиные перья: во время крушения приподняли влюбленных над водой и плавно вынесли на сушу. Стоят Журчинка и Сполох на берегу, радуются, что миновала их смерть, вдруг сверкнул над ними белой молнией кречет, выхватил свои перья и растаял в небе.

Помахали ему благодарно вслед царевна и царевич и назвали красный утес Пьяным Быком, а извивающийся чешуйчатой змеей между голубых скал перекат – Чертовой Дорожкой. Взялись за руки и пошли навстречу жизни…

Плыл я в лодке по Лене, задрал голову полюбоваться на белого кречета, реющего над Пьяным Быком, упала шапка на воду, вспорхнула гагарой и засвистела крылышками вниз по Чертовой Дорожке царевну Журчинку и царевича Сполоха искать. Найдет ли? Тысячи лет прошло…

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Жил на крутом берегу Лены добрый дедушка Север. Никого у него, кроме солнечных зайчиков, не было. И когда они убегали ночевать в дремучие леса, в избушке становилось темно, а дедушке Северу тоскливо.

Каждое утро он ходил в огород поливать капусту. Солнечные зайчики тоже сложа лапки не сидели. Гонялись вокруг Огородного Пугала за белой бабочкой. Злая-презлая была, так и норовила бедного дедушку Севера укусить. Откуда она появилась в этих мирных местах, никто не знал.

Пришли как-то раз в огород и ахнули: у Огородного Пугала изо рта капустный лист торчит, на грядке кочана не хватает.

Солнечные зайчики давай Огородное Пугало стыдить:

– Тебе доверили овощи караулить, а ты что творишь?

Оно от обиды глазки выпучило, мычит: дескать, не виновато. Солнечные зайчики свое гнут – в драку лезут, прогнать грозятся.

Отозвал их в сторонку дедушка Север и говорит шепотом:

– Вот что, ребята: устроим-ка засаду! Не бегайте сегодня ночевать в дремучие леса, а спрячьтесь вон в той ямке и накройтесь лопушком. Если поймаем Огородное Пугало с поличным, тогда и прогоним.

Наступила ночь. Притаились солнечные зайчики в ямке под лопушком. В щелку за Огородным Пугалом подглядывают.

Вдруг видят, появилась в огороде старуха. Сломила кочан, сунула Огородному Пугалу в рот капустный лист и хихикнула:

– Ешь, да не подавись…

Солнечные зайчики как выскочат из засады:

– Попалась, воровка!

Старуха от испуга кочан выронила, превратилась в белую бабочку и улетела.

Рассказали они обо всем дедушке Северу, тот сел под окном на завалинку и пригорюнился.

Летел мимо пестрый дятел, опустился ему на плечо.

– О чем, добрый человек, закручинился?

Дедушка Север поведал о своем горе…

– Бабушка Капустница пакостит! – догадался пестрый дятел. – В дырявом шалаше за рекой живет. Днем белой бабочкой над огородом порхает, потуже да послаще кочаны высматривает, а ночью по радуге-дуге воровать бегает.

– Что же делать? – растерялись дедушка Север и солнечные зайчики.

– Радугу-дугу подпилите, – посоветовал пестрый дятел и подарил им на прощание зубчатое перышко.

Подпилили они радугу-дугу зубчатым перышком, бежала ночью бабушка Капустница в огород и упала в реку.

– Спасите! – кричит. – Тону!

Пожалел дедушка Север проказницу – живая душа всё-таки, – прыгнул в лодку и поплыл на выручку.

– Будешь еще воровать? – спрашивает.

– Не… буду… – захлебываясь водой, пообещала бабушка Капустница.

– Поклянись самым дорогим, – не поверил он.

– Клянусь… кап… капустой… – пробулькала та и, пуская пузыри, пошла ко дну.

Выхватил ее из быстрой Лены дедушка Север, мокрую-премокрую привел домой. Обсушилась она у печки, хотела белой бабочкой обернуться и улететь, да река всю колдовскую силу отняла и в море Лаптевых унесла. Залилась бабушка Капустница горючими слезами.

Солнечные зайчики обступили дедушку Севера, умоляют:

– Возьми сироту к себе жить. Куда она теперь пойдет? Ни двора, ни кола…

– Пусть сначала у Огородного Пугала прощения попросит, – сердито буркнул тот. – Сходили бы лучше, защитнички, радугу-дугу под навес прибрали, пригодится еще…

Не успело красное лето по медовым лугам вдоволь нагуляться – осень на дворе. Загребая хрустальными весёлками синее небушко, поплыли на юг в серебряных лодочках тундряные лебеди.

Бабушка Капустница оказалась старательной и умелой хозяйкой. Овощи помогла в огороде убрать, между рамами на подоконники зеленого мха для тепла настлала и сверху, для красоты, гроздья алой рябины положила. На Огородном Пугале рваную шубейку починила, дедушке Северу праздничную рубаху сшила. Тот тоже в долгу не остался – выходные валенки ей скатал и посерёдке горницы поставил.

Солнечные зайчики в прятки играли – два из них спрятались туда. Бабушка Капустница пол подметала, вставила валенки голяшкой в голяшку и сунула за печку.

Не успела осень проводить тундряных лебедей – быструю Лену сковало матерым льдом. Наступила длинная полярная ночь. Солнечные зайчики надолго убежали в дремучие леса. Пусто без них стало в избушке.

Сидят за столом дедушка Север и бабушка Капустница, печально смотрят друг на друга и молчат. До того без солнечных зайчиков одиноко, что румяные пироги с капустой в рот не лезут.

– Эх, были бы у нас внучата, – вздохнул дедушка Север. – Я бы им из радуги-дуги салазки смастерил…

– Я к салазкам веревочку из лунного света свила бы… – вздохнула бабушка Капустница.

И опять молчат.

– Одену-ка я праздничную рубаху, – сказал дедушка Север.

– Обую-ка я выходные валенки, – сказала бабушка Капустница.

Только стала обувать выходные валенки… тут из них и выскочили на волю два солнечных зайчика. Попрыгали-попрыгали по горнице и превратились в девочку и мальчика, да таких пригожих и нарядных – краше на всем белом свете не сыщешь!

– Здравствуй, дедушка! Здравствуй, бабушка! – и скок за стол.

Пока румяные пироги с капустой уплетали, дедушка Север

зубчатым перышком из двух половинок радуги-дуги обещанные салазки смастерил, а бабушка Капустница к ним из лунного света веревочку свила.

Пошли с горки кататься! От салазок такое сияние исходит, что глаза режет.

Народ в далеких деревнях высыпал на улицу, любуется на переливающееся всеми цветами радуги небо и говорит:

– Это дедушка Север и бабушка Капустница с внучатами на волшебных салазках с горки катаются…