Текст книги "Его семья"

Автор книги: Анатолий Димаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

IV

Если бы Нине в начале ее семейной жизни кто-нибудь сказал, что Яков ударит ее, она приняла бы это за злую шутку.

И вот он ударил ее… У нее все больше болела рука; но что значила эта боль по сравнению со жгучей болью сердца, раненного обидой?

За что он ударил ее? Ударил по руке, которую когда-то так нежно ласкал?

На этот вопрос, как и на многие другие, Нина не находит ответа. И сколько она ни раздумывает, для нее ясно лишь одно: Яков разлюбил ее.

От этой мысли Нина до крови кусает губы. Так во время пыток человек кусает собственные руки, чтобы заглушить нестерпимую боль…

Нина тоже не смыкала глаз всю эту ночь, которая показалась ей самой длинной за всю ее недолгую жизнь.

Когда снова уложила дочек и легла сама в холодную, неприветливую постель, ее стало трясти – то ли от холода, то ли от пережитого, – и она, прижав руки к груди, пыталась унять дрожь, ни о чем не думать, чтобы поскорее заснуть. Но мысли набегали, одна страшнее другой, и нельзя было избавиться от них, как нельзя избавиться от собственной тени.

Неожиданно у постели выросла беленькая фигурка, и старшая дочка, быстро юркнув под одеяло, улеглась рядом с Ниной, прижимаясь к ней худеньким тельцем.

– Ты что, Оля? – шепотом спросила Нина, обнимая девочку.

Оля молчала, только еще крепче прижималась к матери.

– Тебе что-нибудь приснилось?

Дочка повернулась к Нине, горячими ручонками обвила ее шею, задышала теплом в ухо:

– Если папа придет тебя бить, я буду кричать…

И только тогда Нина впервые за весь вечер заплакала. Казалось, ласка девочки растопила ледяную плотину в ее душе, и горячие слезы залили лицо. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не всхлипнуть, так как не хотела еще больше расстраивать Олю, но этот немой плач был самым горьким в ее жизни.

Наплакавшись, Нина почувствовала некоторое облегчение, будто вместе со слезами ушла часть переполнявшей ее боли. Она лежала на спине, боясь пошевельнуться, чтобы не разбудить дочку, сладко посапывавшую возле нее, и все думала о Якове.

Сейчас Нине трудно было вспомнить, когда он начал пить. Она помнила только, что сначала он приходил пьяным после очередной ссоры с ней, а затем уж и так, без всяких ссор, а придя домой, всегда старался лечь спать в кабинете, отдельно от нее.

И это его отчуждение являлось в глазах Нины самым большим доказательством того, что он изменяет ей, что он вечерами веселится и пьянствует в обществе какой-то неизвестной женщины.

Нина лежала и вспоминала свою замужнюю жизнь, но на память почему-то приходили лишь обиды и огорчения, которые причинял ей Яков.

Вспомнила, как уже давно, вскоре после замужества, когда повседневные домашние заботы еще не надоели ей, а, наоборот, доставляли искреннее удовольствие, она усердно убрала комнаты, вымыла и выскребла пол во всей квартире.

За окнами сгущались тяжелые осенние сумерки, моросил мелкий дождь, дул пронизывающий ветер, а в доме было тепло и уютно, и пол блестел чистотой так, что Нина даже боялась ступать по нему.

С нетерпением ожидала Якова. Представляла себе, как он приятно будет удивлен, как приголубит, назовет своей милой хозяюшкой…

Нина вошла в кухню подогреть чай, а когда услыхала шаги Якова и вышла навстречу мужу с чайником в руках, то чуть не уронила его: через весь коридор к комнате вели грязные следы его ног…

Потом Яков просил прощения, говорил, что очень торопился, но к Нине уже не могло вернуться хорошее настроение. Досаднее всего было то, что муж не заметил ее целодневного труда, ее стараний…

Нина снова переживает ту давнюю обиду. Теперь ей кажется: не по полу – по всей ее жизни прошелся Яков грязными ногами…

Вспоминала Нина также и свою первую ссору с мужем.

В тот день к ней забежала подруга и в разговоре как-то невзначай упомянула, что ходят слухи, будто Яков ухаживает за корректоршей из редакции. Ничего определенного подруга сказать не могла, но Якова и корректоршу будто бы видели за городом в часы, когда женатый мужчина должен быть со своей женой…

Подруга ушла, утешив Нину: «Возможно, это враки!» Но от этого Нине не стало легче.

Ей уже начало казаться, что муж относится к ней не так, как прежде, что он стал менее внимательным. Припоминала факты, на которые раньше не обращала внимания и которые сейчас приобрели определенный смысл. Однажды он не взял ее под руку, когда они проходили по парку, – не сидела ли где-нибудь поблизости эта корректорша?.. В последнее время, придя домой, Яков не сразу ложится в постель, а сидит над книгой, пока Нина не заснет. Почему это… В один из выходных дней они встретили корректоршу на улице. Здороваясь с ней, Яков почему-то покраснел, а корректорша тоже вспыхнула под внимательным Нининым взглядом…

Ревность обожгла душу Нины.

«Уйду от него! – решила она. – Уйду к родным и не скажу, что у меня должен быть ребенок… И пусть не приходит, не просит вернуться…»

В тот раз Нина не оставила Якова, хоть они и поссорились. Оставляла мужа она позже. Разгневанная, уходила к родителям и оставалась у них до тех пор, пока Яков, не выдержав, приходил за ней и просил прощения…

Из-за окна в комнату доносятся голоса: то приглушенное юношеское бормотание, то девичий смех. Они все больше раздражают Нину, и она подымается с постели.

Почти под самым окном, освещенные мягким лунным светом, стоят парень и девушка. Он – простоволосый, с накинутым на светлую рубашку пиджаком – что-то быстро говорит девушке и пытается обнять ее, а она, уклоняясь от объятий, прислоняется к тоненькой березке и, сама гибкая, как березка, счастливо смеется, легко отталкивая от себя парня. Потом парень снимает с себя пиджак, ловко набрасывает его на плечи девушки, которая словно только и ждала этого, так как сразу же покорно дает себя обнять. И они медленно уходят прочь, пошатываясь, как захмелевшие, и две тени постепенно сливаются в одну, а осиротевшая березка покачивает ветвями, будто порываясь вслед за ними…

Зябко пожимая плечами, Нина с острой завистью провожает их глазами. Она чувствует, как в груди ее подымается и растет тоска по крепким мужским рукам, по большим и теплым ладоням Якова, того Якова, каким он был восемь лет тому назад.

И Нина снова начинает плакать и снова думает, что Яков, видно, действительно разлюбил ее и что она уже до самой смерти останется такой одинокой и всегда будет с завистью смотреть из окна на чужое счастье.

V

– Ты должен извиниться перед ней, – громко и отчетливо произнес кто-то над головой Якова, и он сразу проснулся.

Все вокруг было залито лучами утреннего солнца, и яркий свет особенно подчеркивал царивший в комнате беспорядок. Окурки на полу, куча мусора у печки, посеревшие от пыли книги на этажерке. Жена забрала с этажерки вышитую ее руками салфетку, а тогда Яков уже сам посрывал с окон занавески, скатерть со стола, даже простыню и наволочки с подушек и выбросил все это в коридор.

Сейчас он сидел на смятой постели, смотрел на темневшее в противоположной стене большое прямоугольное пятно (там прежде висел Нинин портрет) и думал, что должен извиниться перед женой. Как ни была виновата в его глазах Нина, он понимал всю возмутительность своего вчерашнего поступка.

«Как это гадко, скверно! – снова и снова мысленно укорял он себя. – Как я мог так забыться!.. А теперь нужно идти унижаться перед ней… Мерзко, отвратительно… Да к тому же весь город будет знать об этом», – вспомнил он вчерашнее посещение Латы, и беспокойная, ноющая боль снова поднялась в нем.

На кухне раздавался голосок младшей дочки. Горбатюк подошел к двери, прислушался. Галочка что-то быстро говорила, захлебываясь словами, и он ничего не мог разобрать. «Да, мама?» – то и дело обращалась она к матери, и Яков вспомнил, что Галочка всегда так спрашивала и его, потешно кивая при этом головкой.

Он отошел от двери, надел измятый, давно не глаженный пиджак, вышел на кухню.

Жена сидела за столом. Лицо у нее было измученное, под усталыми глазами ясно обозначилась синева. «Не спала», – подумал Горбатюк, взглянув на Нину.

С тех пор как между ними начались раздоры, жена возбуждала в нем острое, полное неприязни любопытство. Он не мог понять, как это случилось, что Нина, милая, кроткая Нина, которую он так любил и которая всегда так слушалась его, стала ему почти чужой. Откуда взялся у нее этот резкий голос, крепко сжатые губы, злые огоньки в глазах?..

Нина держала на руках Галочку и поила ее чаем из большой чашки. Оля пила сама. Увидев отца, она нахмурила бровки и взглянула на мать. Галочка сразу же быстро сползла с коленей матери, побежала к отцу.

– Галя, назад!

Девочка остановилась в нерешительности.

– Иди сюда, Галя, – снова позвала Нина, не глядя на мужа и как бы не замечая его.

Галочка повернулась и, оглядываясь на отца, медленно направилась к матери. Она явно недоумевала: почему нельзя подойти к отцу, с которым ей всегда так хорошо и весело?

– Как тебе не стыдно, Нина! – не выдержал Яков. – Дети-то при чем?..

Нина молчала, словно окаменев.

Неприкрытая враждебность жены заставила Якова отказаться от своего недавнего намерения. К чему было извиняться, зная, что она просто не захочет понять его?.. И, ничего не сказав, Яков вышел из дому.

* * *

Накормив детей, Нина стала собираться на рынок. Она долго сидела перед зеркалом, припудривая свои и без того бледные щеки. Видела в зеркале осунувшееся лицо с большими голубыми глазами, обведенными темными кругами. Как ни старалась она скрыть эти круги, ничего не получалось: пудра осыпалась, и под глазами снова проступала синева – свидетельство всех огорчений, которые пришлось пережить Нине.

Ловкими движениями красивых небольших рук Нина распустила тяжелые золотистые волосы и начала заплетать косы. Укладывая их венком, закалывая светло-коричневыми булавками, невольно любовалась ими.

«И всего этого он не замечает. Все это ему не нужно. Нашел лучше меня…»

Булавки выпали из рук, Нина задумалась.

Ревность не давала ей покоя. Нина была убеждена: только из-за другой женщины Яков, когда-то встречавший ее покорными, влюбленными глазами, теперь перестал замечать ее красоту, смотрит на нее холодным, отчужденным взглядом. И мысль о том, что в городе – возможно, где-нибудь неподалеку, возможно, даже рядом – живет женщина, которая, завладев ее мужем, празднует свою победу, которая является причиной всех ее ссор и скандалов, – эта мысль ни на минуту не оставляла Нину и просто доводила ее до безумия.

В последнее время ей казалось, будто она катится с горы, катится с неудержимой быстротой, а Яков изо всех сил подталкивает ее. Как же могла она после этого не ссориться с ним, не встречать его злыми, оскорбительными словами?..

Нина оторвалась от зеркала и вышла в другую комнату, к детям.

Оля укачивала куклу с ярко-голубыми, удивленно раскрытыми глазами на фарфоровом личике. Тоненьким голоском, явно подражая матери, она напевала колыбельную песенку. Галочка, похожая на неуклюжего медвежонка, сосредоточенно строила из кубиков дом, высунув от чрезмерного усердия кончик розового языка.

– Оленька, присмотри за Галей, – приказала Нина. – А ты, Галочка, слушайся Олю. И не напускай воды в ванну. Слышишь?

– Да, мам, – тихо ответила Галочка, подымая на мать темные глаза, такие, как у Якова. Потому ли, что Галочка была похожа на отца, или, может быть, потому, что Нине казалось, будто не по-детски серьезная дочка понимает больше, чем следовало бы понимать ребенку, ее взгляд всегда смущал Нину…

На рынке она встретила Лату.

Соседка ходила между рядами в желтой шляпе с радужным пером, с огромной красной сумкой в руках. Платье, скомбинированное из кусков оранжевого и зеленого цвета, тесно облегало ее тучную фигуру.

Увидев это платье, Нина невольно улыбнулась, а Лата, заметив ее, быстро поплыла навстречу, бесцеремонно расталкивая всех на своем пути.

– Ну как, Ниночка? – спросила она с таким выражением лица, словно Нина была тяжело больна.

– Все так же, – неопределенно ответила Нина. Ей вовсе не хотелось возвращаться к вчерашнему вечеру.

– Не ссорились больше?

– Да нет…

На Латином лице промелькнуло разочарование, но она сразу же замаскировала его сочувственной улыбкой.

– Мученица ты, мученица… Сколько? – вдруг спросила она, бросившись к столику.

– Простите, гражданка, я собираюсь купить…

– Вы собираетесь, а я купила! – огрызнулась Лата, крепко держа в руках большого гуся, отчаянно вертевшего головой. – Гога, держи!

Только сейчас Нина заметила за Латиной спиной ее мужа, нагруженного двумя полными авоськами. Егор Васильевич, или Гога, подставил одну из них, принимая покупку.

– Не так! – командовала жена. – Ты что, подержать не умеешь?

И снова шляпа ее величественно поплыла над базарными рядами…

– Что же ты думаешь делать, Ниночка? – спросила соседка, когда они вместе возвращались с рынка.

– Не знаю, – вздохнула Нина.

– Ну, я б этого так не оставила! Я б с него семь шкур спустила!.. Учить их нужно, учить, Ниночка! – стрекотала Лата, совершенно игнорируя Гогу, пыхтевшего позади под тяжестью авосек. – Ты на него заявление напиши, – там уж его по головке не погладят.

VI

Латин совет не выходил у Нины из головы. Ей уже начинало казаться, что, если она напишет заявление, отнесет в редакцию, если там поговорят с Яковом, поругают и пристыдят его, он опомнится, бросит пить, оставит эту неизвестную ей женщину и станет таким, как прежде.

Соседка предлагала ей свою помощь, но Нина отказалась, сославшись на то, что еще подумает. Хотела посоветоваться с подругой.

…Они познакомились года два назад, в театре, когда Нина и Яков смотрели новый спектакль.

В антракте Яков поздоровался с пожилым человеком, взглянувшим на них светлыми глазами из-под густых, низко нависших бровей. Мохнатые брови придавали его лицу сердитое выражение. Но не это удивило Нину. Ее поразило несоответствие между солидным видом этого человека и его пестрым костюмом, ярко-красным галстуком под светло-синим воротничком. «Будто чужое на нем все», – подумала она.

Еще больше привлекла Нинино внимание девушка, или очень молодая женщина, шедшая рядом с ним. Она выделялась в толпе той яркой, вызывающей красотой, которая заставляет мужчин расправлять плечи, а у женщин вызывает глухую неприязнь. Длинное, со вкусом сшитое бархатное платье темно-вишневого цвета эффектно подчеркивало матовую белизну шеи и обнаженных рук. Пышные белокурые волосы обрамляли прелестное личико. Чуть вздернутый нос придавал ему капризное выражение, зеленые глаза под черными, словно наведенными кисточкой, бровями задорно блестели, а свежие, чуть припухшие губы над мягко очерченным подбородком были полуоткрыты в кокетливой улыбке.

– Кто это? – заинтересовалась Нина.

– Заведующий кафедрой пединститута, профессор, – тихо ответил Яков.

– Ты их хорошо знаешь?

– Да нет… Немного знаком, – неопределенно пробормотал он.

«С обоими?» – хотела спросить Нина, но смолчала и лишь внимательно посмотрела на мужа. В ней зашевелилось глухое подозрение: слишком уж деланным показалось равнодушие, с которым Яков отвечал на ее вопросы.

– С ним – дочь? – наконец спросила Нина.

– Кажется. Я ее впервые вижу.

«Да ты ведь только что сказал, что знаком с ними обоими!» – чуть не крикнула она, но сдержалась: нужно было во что бы то ни стало выяснить, какое место занимает эта девушка в жизни ее, Нининого, мужа.

– Познакомь меня с ними, – потребовала она. И Яков, совершенно не подозревавший о том, что творилось в ее душе, сразу же согласился.

– Сергей Ильич, это моя жена, – остановил Яков профессора, когда они снова столкнулись. – Она хочет познакомиться с вами и с вашей очаровательной спутницей.

Сергей Ильич покраснел, потом быстро, словно сердясь, пожал Нинину руку и представил ей сопровождавшую его молодую женщину:

– Знакомьтесь, моя жена.

– Юля, – назвала себя та.

Она так же непринужденно подала руку Якову, снова назвав себя. И Нина, не спускавшая с них глаз, успокоилась.

Ходили по фойе теперь уже вчетвером, перебрасывались ничего не значащими фразами, нащупывая тему для общего разговора. Юля похвалила Нинины туфли из черной замши, и Нина была искренне рада, так как сегодня надела их в первый раз. «Она очень мила», – сразу же сделала вывод Нина.

– Как вам нравится Васильева-Диденко? – спросила Нина об актрисе, игравшей в спектакле роль молодой героини. Артистка очень понравилась Нине, и она долго аплодировала ей после первого действия.

Юля чуть сощурила свои зеленые глаза.

– Слишком уж она стара для этой роли. И потом… Вы заметили, какая у нее фигура?.. Будто кто-то взял и подпилил ее снизу.

Яков громко рассмеялся, а Юля, уже другим тоном, продолжала:

– Хоть она и способная актриса, очень способная, но никак не может понять, что ей пора отказаться от ролей семнадцатилетних девочек…

Нина села на свое место в партере, немного обиженная за Васильеву-Диденко. Она поискала глазами Юлю и сразу же увидела ее в ложе направо. Та весело беседовала с каким-то красивым юношей, а Сергей Ильич сидел позади, сердито протирая платком стекла бинокля. Когда поднялся занавес, Юля, не поворачиваясь, протянула руку, и он подал ей бинокль.

Началось второе действие. На ярко освещенную сцену, смеясь и подпрыгивая, выбежала Васильева-Диденко в коротеньком светлом платьице, и Нине сразу же бросилось в глаза то, чего она до сих пор не замечала: и куцая, действительно будто подрубленная внизу фигура, и отсутствие какого бы то ни было намека на талию, и дряблая шея. Вся игра актрисы, которой она искрение восторгалась в первом действии, это ее подпрыгивание и этот смех показались теперь настолько несоответствующими внешности Васильевой-Диденко, что Нине стало неприятно за актрису.

Она посмотрела на ложу и сразу же встретилась взглядом с Юлей, которая понимающе улыбалась ей. «А что, разве я не права?» – говорила эта улыбка и еле заметный жест в сторону сцены.

Нину снова поразила Юлина красота. Сергей Ильич казался рядом с ней особенно бесцветным и старым. «Он намного старше ее… Что же она в нем нашла? – удивлялась Нина. – И что это за парень возле нее?»

Встречаясь в следующем антракте, они уже улыбались друг другу, как добрые знакомые, а когда одевались, Юля пригласила Нину и Якова к себе.

– Когда же вас можно застать? – поинтересовался Яков.

– С утра и до вечера, – засмеялась Юля. – Я почти всегда дома и почти всегда скучаю… Так я буду ждать вас, – уже непосредственно к Нине обратилась она.

– Они симпатичные, правда? – уже дома, расчесывая перед сном волосы, проговорила Нина.

– Как тебе сказать…

– Особенно Юля, – продолжала она. – Весело, наверно, живется таким красавицам на свете!.. Ведь правда, она очень красивая? – с самым невинным видом спросила Нина и умолкла, ожидая ответа Якова. Но он лишь сердито дергал галстук, затянувшийся в тугой узел.

– Никак не могу развязать, – наконец произнес он тоном обиженного ребенка. – Ты до сих пор не умеешь как следует завязать галстук!

– Давай помогу…

Но Яков упрямо продолжал дергать узел, и лицо его становилось все более сердитым.

Нине показалось, что он это делает нарочно – лишь бы избежать разговора о Юле. Что это? Боязнь проговориться, выдать себя неосторожным словом? Или в самом деле он равнодушен к новой знакомой? Но ведь Юля так хороша…

И снова ревнивый огонек вспыхивает в душе Нины. Что она знает о Якове? Ведь он почти весь день находится вне дома… Чем он живет, что делает и действительно ли работает все время? А может быть, он многое скрывает от нее… Как это так – быть знакомым с мужем и не знать жены? И почему он ей никогда ничего о них не рассказывал?

На следующий же день Нина пошла к Юле.

…С тех пор прошло два года. Постоянно встречаясь с Юлей, Нина искренне привязалась к ней. И чем больше ссорилась она с мужем, чем мрачнее и безрадостнее становилась ее собственная жизнь, тем чаще забегала она к подруге – забыться хоть на часок в атмосфере беззаботности и довольства, которая окружала Юлю.

Еще в начале их знакомства, когда они (что случалось весьма редко) остались с глазу на глаз, Юля рассказала о себе. Она была единственной дочерью хорошо обеспеченных родителей, которые буквально души в ней не чаяли. «Не чаяли?» – переспросила Нина. «Да, они уже умерли, – с легкой грустью промолвила Юля. – Мама мечтала, что я буду знаменитой артисткой, и всегда говорила мне об этом… Это, возможно, и испортило меня, – полуутвердительно, будто о постороннем человеке, сказала она. – Артисткой я не стала, а вливаться в рабочий класс или прозябать в сельской школе – не захотела. Памятника мне при жизни все равно не поставят, а после смерти он мне и не нужен», – смеялась Юля и щурила свои зеленые глаза, как хорошенькая сытая кошечка, которую всегда хочется погладить и которая об этом знает.

С Сергеем Ильичем Юля познакомилась, будучи студенткой третьего курса педагогического института. Случилось так, что она не могла обойтись без его консультаций и ходила к нему до тех пор, пока профессор сам не почувствовал ежедневной потребности консультировать умненькую и к тому же красивую студентку.

– Он… немного старше вас? – осторожно спросила Нина. Она никак не могла понять, чем же мог Сергей Ильич пленить Юлю.

– Немного? – развеселилась Юля. – Ровно на двадцать пять лет! В том году, когда я родилась, он женился в первый раз… Интересно, что сказала бы его первая жена, если бы кто-нибудь подвел ее к моей колыбельке и сказал ей, кем я стану для Сергея Ильича!

– Вы… ревнуете его к ней? – продолжала допытываться Нина, рискуя обидеть свою новую подругу. Но Юля, кажется, не принадлежала к числу тех, кого можно было обидеть. Она лишь состроила презрительную гримасу на своем хорошеньком личике и молча указала на стол, где лежал запечатанный конверт.

– Вон письмо от нее.

– Они переписываются? – поразилась Нина.

– Да, – равнодушно ответила Юля. – У нее от него трое детей.

Широко раскрыв глаза, Нина смотрела на Юлю. Так спокойно относиться к тому, что Сергей Ильич получает письма от бывшей жены и отвечает на них, даже не пытаться прочесть эти письма – нет, все это просто не укладывалось у нее в голове.

«Она не любит мужа», – решила Нина, хоть эта мысль была ей не очень приятна.

Со временем Нине пришлось убедиться, что Юля действительно совершенно равнодушна к Сергею Ильичу и даже не пытается скрывать это от посторонних. Вообще, Юля никогда, пожалуй, не заботилась о том, что могут подумать о ней люди. Она делала то, что хотела, что ей нравилось, а там – хоть трава не расти. «Один раз живем на свете», – любила повторять она и с жадностью набрасывалась на все, что могло развлечь ее. А Нину все больше и больше влекло к ней, как влечет мотылька к веселому огоньку.