Текст книги "Заячьи петли в золотом тумане (СИ)"

Автор книги: Анатолий Чеботарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

 Заячьи петли в золотом тумане

   Авантюрно-приключенческая повесть с автобиографическими элементами

   Майское утро готово было перейти в день, но солнце все не показывалось, скрытое горой с густо покрывавшим ее смешанным лесом. Склон круто поднимался вверх сразу же за ручьем, протекавшим у самого подножия горы и ограничивающим своим руслом территорию размещенной здесь советской воинской части. В августе 1968 года, после ввода войск в Чехословакию, местоположение это поначалу рассматривалось как временное: соседство с поросшей лесом возвышенностью вызывало опасения у командования разведывательного батальона, ведь казармы, плац и здание штаба прекрасно просматривались со склона. Но в армии все, и командиры в первую очередь, не рассуждают, а исполняют приказанное вышестоящими военачальниками. А те, показав на уцелевшие с войны фундаменты эсэсовских казарм и на построенные еще раньше подземные капониры для машин, задали риторический и очень нелюбимый подчиненными вопрос: «А вы что, умнее?» Тем более, что на том же холме, но повыше, расквартировалась ракетная часть, а в долине совсем неподалеку гудел аэродром Градчаны. Соседом батальона слева стала танковая директриса, появившаяся здесь еще в начале тридцатых годов для нужд чешской армии. И обосновался советский разведбат с личным составом и техникой прямо под горой, на краю курортного городка Бела-под-Бездезом. Имя городку дал находящийся неподалеку средневековый королевский замок Бездез, возвышавшийся на одиноко торчавшей среди окрестных полей горе – очень давно она была вулканом, да вот потух вулкан тысячи лет тому назад. Рядом с замком была еще одна туристическая достопримечательность – Махово озеро. Когда-то в нем разводили карпов для королевской кухни в замке, а сейчас в его чистой воде, ключами бившей из-под земли, купались туристы. Не Балатон, но и не лужа.

   Любой день в любой воинской части Советской армии, вне зависимости от ее местоположения и принадлежности к роду войск, начинается одинаково – с развода. Вот и в это теплое майское утро – а в Чехии начало мая уже лето – батальон построился на развод. Отданы необходимые доклады, произнесены привычные ритуальные слова, мимо командира части и офицеров штаба прошагали роты и взводы. Последними прошли, усердно топая новыми сапогами и старательно не попадая в отбиваемый оркестровым барабаном ритм, одетые в необмятую форму призывники из карантина. От их маршировки, схожей с шествием стада баранов, у комбата случилось выражение на лице, будто только что и сразу заболели все зубы, включая вставные. Плац опустел, на нем осталось только два подразделения: бойцы карантина, сбившись в кучу у трибуны, внимали руладам своего старшины, замысловато комментировавшего их недавнюю маршировку, да отделение связи, стоявшее справа под большим стендом «50 лет СССР. 1922 – 1972». К ним и двинулся через плац скачущей походкой кастрированного кавалериста майор Красавин – свежеиспеченный замначштаба. В батальоне он появился недавно, до этого служил в танковом полку «Даурия» в Миловицах. Из подвигов за ним значился всего один, но несомненный: женитьба на дочери генерала Шмакова, девице сомнительной молодости и спорной красоты, с характером старухи Шапокляк. Шапоклячкин папа-генерал сбагрил дочку Красавину, но, великолепно зная и с содроганием вспоминая ее достоинства и манеры, озаботился карьерой зятя – должно же у человека хоть на службе быть хорошо! А потому капитан Красавин досрочно получил погоны с двумя просветами и был переведен «на подсадку» в разведбат, начштаба которого в конце года отправлялся по ротации в Союз. Из «Даурии» Красавин притащил за собой прозвище «Мячик», полученное за забавлявшую всех походку, и славу тупого служаки, любившего ободрять подчиненных словами:

   -Я за вас свою работу делать не стану!

   В среде офицеров за ним закрепился другой псевдоним – «Примус». Присвоил его, хоть и невольно, лично главный разведчик группы генерал-майор Скоробогатов: свежепроизведенный майор Красавин, впервые участвуя в командно-штабных учениях и желая себя показать в новом качестве и на новом месте, непрерывно лез первым со своими предложениями и несуразными ответами на вопросы. И нелепость подаваемых советов, и ответы невпопад Красавина не смущали, главным было, чтобы его заметили. И в самом деле, заметили: генерал Скоробогатов спросил у своего начштаба:

   – А это что за новоявленный Примус? Вроде такого умника раньше в нашем приходе не было!

   Окружающие свежее слово услышали, запомнили и применили к новичку, хотя неискушенные в латыни и древнеримской истории офицеры простодушно полагали, что словом «примус» именуется только кухонная горелка на керосине, и ничто больше. А теперь вот еще и майор Красавин.

   Стоящий на правом фланге старший сержант скомандовал:

   – Отделение, смирно!– и двинулся навстречу майору-иноходцу, приложив руку к пилотке. Красавин махнул рукой:

   -Вольно, вольно! Задержал вас, есть срочное задание. Дело такое: нужно перевесить телефонный кабель, что идет с директрисы к ракетчикам через нашу часть, метра на полтора выше над дорогой и воротами. Через две недели, перед годовой проверкой, техника будет заезжать в парк не сверху, как сейчас, а снизу, сразу от КПП, а там кабель кишкой висит над воротами, мешает, и обязательно кто-нибудь сдуру его порвет. Комбату это надо? У танкёров все время генерал за генералом, то чехи пуляют, то немцы или венгры, а вдруг без связи их оставим? Скандал будет. Знаю, что кабель не наш. Но территория наша, парк наш. Договаривайтесь с теми и другими связистами и приступайте. Срок – самый короткий, а не успеете за четыре дня, то ты, Приходько – он повернулся к стоящему слева от него старшему сержанту – следующим эшелоном домой не поедешь! Он же через пять дней, да? Отложится твой дембель. На месяц, считай. Всем расклад понятен без пояснений? Исполняйте! – и, повернувшись вокруг плеча, задорно попрыгал в сторону штаба.

   Старший сержант, тоскливо посмотрев вслед весело гарцевавшему майору, скомандовал:

   -Отделение, за мной!– и двинул прямо через плац в сторону стоявших с краю четырех больших каштанов. Дойдя до росшего под ними кустарника, сходу опустился на траву. Бойцы сгрудились вокруг. Нескладный двухметровый Никола Передрий прогудел сверху:

   -Вот же ж сука яка! Тики шеф за порог, як вин власть показуе! Сам придумав чи хтось йому сказав таку шкоду?

   Шеф, начальник штаба подполковник Астахов, лишь вчера с семьей убыл в отпуск, Красавин как раз за него остался. Вперед шагнул начальник радиостанции сержант Черноусов:

   -Ты, Николай, иди и занимайся своими дембельскими делами, тебе домой ехать. В срок. Не беспокойся, умоем мы Мячика ваксой. Есть у меня мысль, и разберемся мы с заданием без тебя. Не печалься, ступай себе с Богом! – усмехнулся он. И повернулся к отделению: – Ну, чего растопырились? Марш на узел и за работу! Завтра до вечера сделаем и доложим, а сегодня до отбоя возимся!

   А через час, коротко посовещавшись, связисты разошлись по местам выполнять невыполнимое. Двое, младший сержант Литвинов и рядовой Матюшин, неся каждый по сумке с инструментами и длинную деревянную лестницу сразу оба, направились в сторону КПП-1. Дежурный знал обоих в лицо, поэтому открыл перед ними ворота, выпуская за пределы части. Они протопали сотни две метров, остановились у края дороги и спустились к кромке болота, начинавшегося прямо у асфальта. Каждый напялил на себя нижнюю часть химзащиты, или, если по Уставу, ОЗК – общевойскового защитного комплекта. Этот предмет воинской экипировки очень почитаем гражданскими рыбаками-любителями и представляет, по сути, мягкие высокие резиновые сапоги, пристегиваемые к поясу. Обрядившись, оба вошли в неглубокую болотную воду и двинулись к старой кирпичной трансформаторной будке, стоявшей на маленьком островке суши метрах в ста от кромки дороги. Шлепать пришлось долго: хоть вода до колен не достает, но вязко, и трава на дне мешает. Да еще тащить сумку с инструментами и лестницу. Небольшое вроде расстояние прошли минут за десять. Выбрались на островок, положили груз на сухую землю, отвязали от ремней тесемки и стянули бахилы. Вход в старое здание закрывали щелястые деревянные ворота, на них висел ржавый замок. Младший сержант повозился с ключом, распахнул створку. Внутри, несмотря на солнечный день, было сумрачно, только сверху пробивался свет. Бойцы покряхтели, затаскивая и пристраивая лестницу к люку в потолке. Прислонили, проверили на устойчивость и полезли на второй этаж. Наверху света хватало, с каждой стороны было по два узких оконца. Посередине, прямо на полу лежали три кольца-смотки того самого кабеля, он заходил в одно окно и выходил в другое, уже с противоположной стороны здания. Эти петли и нужно было размотать, чтобы увеличить длину кабеля и подвесить его над воротами повыше, как требовал Красавин. Но тут была закавыка: при входе и выходе из кирпичной будки кабель крепился к стенам массивными металлическими скобами, основательно проржавевшими, но от этого удерживающими его еще крепче. Бойцы проверили прочность креплений.

   – Видно, тоже кто-то дембельское задание исполнял, присобачил от души! – пробурчал Матюшин, долбанув по вбитой в стену железке короткой кувалдой, которую достал из принесенной сумки. И они принялись молотить по очереди, пытаясь сбить скобу. Минут через десять, поняв бессмысленность усилий, младший сержант сказал:

   -Аркаш, прекращай. На совесть прибили, не вышибешь! Давай, мотай на узел за ножовкой, попробуем спилить и распустить петли. А я перекурю да еще поколочу, вдруг сдвину.

   Тот кивнул головой и полез вниз по лестнице. Через пару минут, натянув сапоги ОЗК, он шлепал по воде к дороге, высоко поднимая ноги. Младший сержант посмотрел ему вслед, вздохнул и взялся за кувалду: дембель, даже чужой, – это святое, срывать его никак нельзя! Он снова и снова долбил по скобе, потом решил колотить с другой руки и перешел с левой стороны окна на правую. Замахнулся и оступился, попав ногой на лежащие на полу кольца кабеля. Кувалда сорвалась и глухо бухнула в стену под окном, не попав по креплению. Литвинов ругнулся, с недоумением посмотрел на место, куда ударил, промахнувшись, и еще раз стукнул туда же. Да, звук совсем другой, глухой, будто бьешь в толстую деревянную дверь. Еще три удара – и часть кирпичей, отвалившись, рухнула внутрь кладки, открыв небольшое отверстие. Литвинов подошел и с опаской заглянул в него. Видно, что что-то там лежит, но рассмотреть снаружи нельзя. Младший сержант просунул в образовавшуюся нишу руку, пошарил и осторожно вытащил завернутый в пятнистую ткань цилиндрический предмет. Ухватив его двумя руками, поставил на пол в центре, сдернул перевязывавшие ткань истлевшие веревки. Перед ним стоял серый рубчатый цилиндр сантиметров десяти в диаметре и тридцати длиной, с крышкой наверху, запираемой пружинной защелкой. С опаской он нажал рычаг защелки...

   Когда внизу послышались шаги по воде вернувшегося помощника, остатки вывалившегося кирпича и весь подобранный с пола строительный мусор уже были уложены в проем под окном, так что он и незаметен был со стороны. Литвинов выглянул в окно и, окликнув рядового, распорядился:

   -Слышь, Аркадий, ты не разувайся, ножовку оставь внизу и топай назад, готовь инструмент для разделки кабеля. Видно, придется его резать. А я тут еще постучу, может, и обойдемся. Черноусову не говори пока, разорется да припрется командовать. Втихую достань из каптерки, что надо, и двигай на обед. Я в столовку отсюда приду, там меня жди. Вернемся и закончим!

   Матюшин поежился:

   -Черноусов на меня сходу наедет, что опять сачкую!

   Литвинов успокоил:

   – Ты ж не сам, я тебе велел! Мол, мы по очереди обедаем, чтоб без простоев. А сделаем, ему и сказать нечего будет!

   Повздыхав, Матюшин опять побрел через топь к дороге. Младший сержант подождал, когда он выйдет на асфальт и, стянув зеленую резину ОЗК с сапог, дойдет до дверей едва видимого отсюда КПП, после чего спустился вниз, натянул бахилы и подвязал к ремню их тесемки. С инструментальной сумкой в руках вышел из будки, прикрыв ворота, но пошел не к дороге, а двинулся по воде в противоположную сторону, к лесу, и через несколько минут скрылся в кустарнике, растущем на краю болота...

   ***

   Я начинаю свой день так, как и все приличные и уважающие себя люди, то есть с завтрака. Два кусочка белого батона в тостер, два яйца вложены в яйцеварку в виде курицы с желтой головой и красным гребешком, гребешок повернут вправо – таймер на три минуты, две сосиски – в микроволновку, электрочайник бурчит, закипая. Так, теперь кофе из банки, две ложки, залить кипятком, разбавить концентрированным молоком. Хлоп! – дверца холодильника, из него вытянут пластиковый пакетик с клубничным джемом, приготовленным без сахара, чтобы беречь здоровье. На кой его мне беречь, на кой теперь вся эта суета по утрам и не очень бурная деятельность днем? Я изображаю если не спешку, то какую-то целенаправленную деятельность, имитируя для самого себя бессмысленную экономию времени. Так, завтрак окончен. Вперед, к успеху по светлой и широкой дороге!

   Выхожу из своего дома, иду мимо ряда таких же белокирпичных четырехэтажек, как и та, в которой я живу, до КПП. Бывшего КПП. Ворота нараспашку, но еще висят на петлях, на кирпичном столбе прилепилась уже выгоревшая под чудом уцелевшим стеклом доска с надписью когда-то золотом на черном фоне «КПП – 3», а прямо по мостовой, не обращая внимания на стоящее сбоку и теперь навеки закрытое здание бывшей караулки, спешат люди. Такие же, как и я, бывшие офицеры, их жены и дети. Ладно хоть, когда-то додумались построить все ДОСы – дома офицерского состава военного городка – неподалеку от трамвайного кольца. Или, может, линию трамвайную довели до городка, и большинство выходящих из ворот, и я вместе с ними, направляются на остановку этого старейшего городского транспортного средства. У меня есть машина, вот она стоит сразу за забором, на огороженной стоянке, но я чаще всего доезжаю до работы именно трамваем: одна остановка рядом с домом, другая – рядом с работой, никаких пересадок и пробок, очень демократично, да и дешево.

   Пока идем до трамвайной остановки, давайте я вам хотя бы коротко представлюсь. Вадим Зайцев, 35 лет, инженер-электроник по образованию, холост. До ухода в запас – майор Вооруженных Сил России. С недавнего времени работаю в самом крупном банке города, специализируюсь на компьютерах и связи. Ну, вот и мой трамвай!

   В армии я больше не служу, непобедимая и легендарная дала мне пинок под зад вот уже год как. Не мне одному, вон рядом по тротуару идут товарищи по несчастью, тоже, как и я, прежде носившие погоны. Ладно, осталась у меня квартира в ДОСе, полученная по прибытии к новому месту службы. Какое-то время она стояла пустой и нежилой, потому что поначалу я поселился в родительском жилье, где вырос и где прошли мои лучшие годы. Но, еще при погонах, в период расформирования части мне пришлось многократно задерживаться на службе допоздна, и возможность отдохнуть рядом с местом постоянных бдений без утомительных переездов оказалась благом. И сюда, в две пустые комнаты дома офицерского состава, сначала попала выданная щедрым старшиной списанная солдатская кровать, помнившая еще царскую армию. За ней появилась из тех же закромов полуразваленная тумбочка времен наркома товарища Ворошилова, успешно мной отремонтированная, и самые необходимые в холостяцком хозяйстве вещи вроде чайника, чашки-ложки, зеркала для бритья и тому подобного. Так постепенно обжился здесь, а родительскую квартиру поначалу держал закрытой. Потом, стащив в меньшую из трех комнат вещи, сдал ее по совету тетушки найденным ею квартирантам в лице молодого врача и его жены, улыбчивой толстушки. Порядок они соблюдали неукоснительный, квартплату вносили исправно, и невеликие эти деньги, кстати, очень меня выручили на первых порах гражданской жизни.

   Из армии меня выгнали не просто так, а за дело. За то, что при всех наорал на полковника, замначальника связи округа, потребовав у него объяснить, куда девались десятки тонн антенного оборудования, изготовленного из дюраля и меди, и прилюдную попытку подретушировать его самодовольную морду. Полковник слишком буквально воспринял призыв обогащаться, тесно связался с какими-то кавказцами и загнал им скопом мачты антенного поля и медные фидерные вводы. На склад он сдал на хранение под видом демонтированных антенн и фидеров чуть ли не обрезки водопроводных труб и прочий лом, о чем я и узнал однажды. Расчет стоимости уплывших мачт и фидеров в пересчете даже на бомжевские цены, то есть раз в пять дешевле номинала, делал полковника миллионером. К его огорчению, бравые кавказцы не служили в армии и понятия не имели о требованиях Устава караульной службы. Кроме того, они оказались владельцами сразу двух серьезных недостатков – наглыми и тупыми. Заплатив полкану, без согласования с кормильцем уже на следующий день прикатили за своим имуществом. Бывали брюнеты здесь не раз, но всегда в сопровождении трехзвездного двухпросветного отца родного. В этот день они тоже вызванивали кормильцу, но только уже приехав к месту, то есть находясь в зоне не очень мощного, но все же работающего передающего комплекса. Джигиты, разумеется, слыхом не слыхивали об эффекте «побочного лепестка излучения», и, удивившись отсутствию связи и превращению своих навороченных мобильников в тыкву, дуром поперли забирать оплаченный металлолом. Но везение капризно: в момент проведения несогласованной попытки экспроприации цветмета на объекте оказался я, проводя требуемый учет. Хотя никто и ничего от меня не требовал. И, когда к забору из колючей проволоки подрулили два КамАЗа, и веселый лихой брюнет в пахучей кожаной куртке принялся на глазах изумленного часового распахивать ворота, из ангара вышел в застиранном комбезе, грязный и злой, еще один военный, вовсе не настроенный помогать детям гор делать деньги за счет армии страны. Ответственным за антенное хозяйство полка только что был назначен как раз я, недавно прибывший на новое место службы. На армейском сленге – антенщик. Добросовестно возясь с приемкой, я выяснил, что только на этом складе не хватает немалого количества парабол и мачт «бегущей волны» вместе с антенными фидерами, а это – тонны дюраля и меди. И, увидев картину маслом – перепуганного часового, самодовольных «чилявэков» и полураскрытые ворота – я заорал во всю глотку:

   – Чего рот раззявил? Стреляй, нападение на пост!– и выхватил свой штатный ПМ. Через минуту черноголовые коммерсанты лежали в придорожной канаве и скулили на неведомом языке, а мы с часовым стояли над ними: он – с дымящимся автоматом (выстрел вверх, по Уставу), я – с незаряженным пистолетом. Прибежал караул, задержанных отправили в кутузку, а меня – в штаб, для дачи объяснений. Вот там, после трехдневных разборок, когда джигиты сдали благодетеля сходу, даже не дожидаясь вопросов от контрразведчиков, и случился эпизод с полканом. Но, чем дальше разматывалось начатое мной дело, тем лучше я понимал, что поимка на горячем замначальника службы округа вовсе не засчитается в плюс при рассмотрении поданного заявления в Академию. Хоть при этом я и уверен в своей правоте, а в камерах сидят взятые на объекте кавказские любители цветмета. Я-то думал, что разберутся и накажут, причем виновных, а не меня. Зря я так думал.

   Дело, тем не менее, замять не удалось, тем более что мой рапорт ушел через голову непосредственных командиров, уж я постарался. Полковнику помотали нервы, проводя ревизии и сверяя подписи на различных бумагах, но, в конце концов, как и водится, отпустили с миром на пенсию. Мне же не забыли вынесение сора из избы не только мои непосредственные начальники, но и оставшиеся без солидной подкормки друзья полковника. И при первом удачном случае перевели из-под Иркутска, где все это и случилось, сюда, в мой родной город, а потом скоренько подвели под «сокращение рядов» и увольнение из армии – часть, куда я был поспешно откомандирован с прежнего места службы, вскоре расформировали, она уже года два готовилась к сокращению. О чем не могли не знать слившие меня сюда кадровики. Вылетел я в запас в теплой компании: резали по живому, и под нож отчего-то чаще попадали не пузатые и сонные штабисты, а все больше нормальные строевые офицеры, исправно тянувшие служебную лямку, но при этом не заискивающие перед вышестоящими погонами и говорившими правду без оглядки. Так я оказался на гражданке.

   ***

   Как бы человек ни был счастлив в своей сегодняшней жизни, оглядываясь назад, он вздыхает. Тем более, что особо счастливым назвать себя сегодня не могу.

   Родился я в обычной семье среднестатистических советских интеллигентов: отец работал инженером на радиозаводе, мама преподавала немецкий язык в институте. Жили мы так же, как и все в те годы, то есть вполне нормально. Отец понемногу подрастал в должностях и закончил трудовой путь главным инженером радиозавода, который перестал существовать через очень короткое время после его ухода на пенсию. Мама до этого дня не дожила: по стечению обстоятельств ей пришлось поехать в филиал института подменить заболевшую коллегу на экзаменах, машина с преподавателями попала в аварию на скользком после осеннего дождя шоссе. В те дни я заканчивал прохождение производственной практики в Томске. Телеграмма о гибели мамы пришла поздно ночью, и я, разбуженный, сидя на раскладушке в общежитии, несколько минут не понимал ни смысла текста в поданном мне бланке, ни причин внезапных слез нашего коменданта, железной женщины тети Клавы.

   После похорон мы с отцом вернулись в свою так неожиданно осиротевшую квартиру. Жили вдвоем с ощущением пустоты в душе, образовавшейся после того, как окружавший нас гармоничный и привычный мир разбился на мелкие осколки, восстановлению не подлежавшие. А потому грустным было наше житье. «Пустое гнездо» – так называют социологи дом, покинутый детьми, в котором остались одни родители. У нас дом без мамы тоже стал пустым гнездом...

   Когда я закончил институт, то получил распределение на завод, где отец завершал свою трудовую карьеру уже главным инженером. Завод к тому времени начал понемногу загибаться, к руководству пришли какие-то непонятные люди, мало что понимавшие в производстве радиоаппаратуры, но соображавшие в деле получения доходов из всего, к предприятию относящегося. Поэтому, когда меня вызвали в военкомат и объявили, что призывают на службу как офицера запаса, огорчение мое не было глубоким. Три месяца переподготовки в Подмосковье, направление в воинскую часть под Иркутском – нужно было заткнуть брешь в штате хотя бы и таким временным в армии человеком, как я. Но служил я с людьми неравнодушными, настоящими офицерами, потому все с первых дней началось и пошло нормально. А затем было предложение остаться в армии по истечении двух лет и мое согласие, служба в четырех должностях, крайнее звание – майор. Мне нравилось служить, нравилась наша часть и её командиры, нравилась атмосфера постоянного, хоть и неявного напряжения и то, что сама жизнь понемногу отсеивала из армии людей случайных, оставляя только нормальных мужиков – со своими причудами, но надежных. В общем, все было хорошо, служил и готовился поступать в Академию, но тут, как говорится, гусарам неожиданно подали чай. В смысле, после успешно проведенных учений с участием проверяющих из Москвы, досрочно присвоили мне очередное звание майора. Поначалу я обрадовался: шанс на получение путевки в Академию значительно возрастал, но уксусом к моей радости оказался факт, что в нашей части в штате не было должности для меня в новом звании. А вот полк связи, обслуживавший штаб округа, уже несколько месяцев именно такого спеца не имел. И я попал туда – ненадолго, как мне обещал наш батя, только на пару-тройку месяцев. Но за эти месяцы и случилось описанное мной происшествие, за ним последовал перевод в другой округ, а там и увольнение в запас. Кроме того, было в моей жизни еще несколько событий, очень значимых. Моя поспешная женитьба и такой же форсированный развод с Юлькой, младшей сестрой моего сослуживца и друга. Может, оно и к лучшему: к моменту, когда мы окончательно с ней расстались, я забыл время, когда мне было хорошо с нею. И вообще, её повадки ротного старшины, крикливого, всегда и всем недовольного, заставляли меня все свое время проводить на службе. Зато после того, как официально нас ничто не стало связывать, отношения как раз нормализовались, причем, как считали некоторые из наших общих знакомых, даже слишком: она знакомила меня со всеми своими ухажерами и пригласила на свою вторую свадьбу. Её воздыхатели от таких нетипичных манер просто шалели, а она пребывала в уверенности, что только так должно быть. И второе событие, невероятно печальное: умер отец. Он не болел, ни на что не жаловался, преподавал в институте, который я закончил, выезжал на любимую рыбалку. Я бывал у него так часто, как мог, дважды он приезжал ко мне в Сибирь. Приезжал не один – привозил своего старинного друга дядю Колю, они сдружились еще в молодости. В дяди Колиной молодости, так правильнее, отец был на десять лет старше своего приятеля. Мы ездили рыбачить на Байкал, жили в стороне от дорог и поселений по несколько дней, посетили четыре из двадцати шести байкальских островов. И вот, через месяц после возвращения домой с Ольхона, где мы с ним и дядей Колей провели полторы недели, отец почувствовал себя плохо. Сердце у него было не очень, но как-то проносило. Не в этот раз... Кем он был для меня, я осознал только после его ухода навсегда. Цену чему-либо мы узнаем, только теряя. Так что после перевода в свой город я оказался один в нашей пустой квартире. Отец приватизировал ее, записал на меня, других наследников не было. Закончив дела на службе, я приезжал в квартиру, ходил по навсегда опустевшим комнатам. Иногда на огонек заглядывал дядя Коля. Мы с ним готовили макароны по-флотски, любимое блюдо отца. Садились за стол под люстрой в зале, наливали по-маленькой, перебирали в памяти минувшее. А потом последовало увольнение в запас...

   ***

   Моя штатская жизнь поначалу не задалась. Я выпал из обоймы – и мгновенно оказался никому не нужным. Невзирая на образование, звание, навыки, в конце концов. Вроде бы большой город, промышленный, специалисты моего профиля востребованы – а не сложилось. С месяц неспешно обходил отделы кадров предприятий, беседовал, оставлял анкеты, выслушивал обещания позвонить – и тишина! На одном заводе встретился с нормальным человеком из прежних, советских кадровиков, а не с современным «айч-эр менеджером» с глазами снулой рыбы. Не раз в фильмах видел я карикатурных академиков в обязательных идиотских шапочках и круглых очках, бухгалтеров в непременных нарукавниках и отчего-то всегда усатых, как маршал Буденный, со счетами в руках, и кадровиков во френчах с дубовой головой и словарным запасом на уровне Эллочки-людоедки. Стереотип – страшная вещь: на армейских курсах контрразведчик рассказывал нам, как ловили в 1914 году «немецких шпионов» в только что принявшем новое имя Петрограде, руководствуясь лишь представлениями газетчиков о таковых. Поймали много, потом всех отпустили. Адвокаты и аптекари, чиновники и чертежники, архитекторы и кондитеры – кто угодно, но не шпионы! И у меня стереотип быстро рухнул после беседы с реальным специалистом, исчезающим видом действительно знающих людей. Он устало смотрел, однотонно и без эмоций говорил, – но сказал по делу, пояснив, почему меня не берут на желаемые мной места, и почему для меня это даже хорошо. А потом посоветовал, как поступить. Я послушался и пошел на другой уровень, в разные мелкие предприятия, мастерские и кооперативчики. Здесь был иной коленкор: брали везде и с плохо скрываемой радостью, но тут уж копаться начал я: не устраивала зарплата, не видел реальных перспектив, не хотелось заниматься слишком примитивной работой. Я понимал, что раз пошел в попы – служи и панихиды, но тратить годы жизни на ремонт стиральных машин и автомобильных сигнализаций никак не планировал. Так промыкался еще неделю, ничего достойного не находя. И решил, пока в поисках и раздумьях, подработать, а именно – потаксовать. Я не бедствовал, армейское выходное пособие да квартира родителей в аренде позволяли жить приемлемо. Но сидеть без дела не хотелось, пособие тоже закончится, и я выехал на большую дорогу. Так случилось, что в моем владении оказались две машины – своя «праворулька», пригнанная из Иркутска, и «девяносто девятая» отца, покрывавшаяся пылью и паутиной в старом гараже. Вот на ней-то я и вознамерился «бомбить». Мысль в голову пришла, когда ехал на маршрутке по очередному адресу в очередные кадры и случайно услышал разговор попутчиков. Один из них сказал другому мечтательно:

   -Эх, машина была бы надежная, бомбил бы и забот не знал! На машине можно иметь по штуке в день, зуб даю! На зятевой в отпуске покрутился, убедился – даже напрягаться не надо, наклонись да подбери с дороги! Да зятю самому нужна...

   Разговор запомнился, и через два дня раздумий и прикидок я решился. С помощью все того же дяди Коли и автомобильного рынка с широчайшим ассортиментом запчастей даже на луноход, если хорошо поискать в торговых рядах, в короткие сроки машина из автоветерана превратилась в шустрое и безотказное средство передвижения без признаков старения. Дядя Коля шаманил с ходовой частью и движком, я заменил всю электрику, а где можно, поставил электронные компоненты собственной сборки... и кто там говорит, что отечественные автомобили ненадежны?

   Начал, как и все, с поездок по городу и высматриванию поднятых на обочинах рук. Быстро понял, что это затратно и неэффективно, и приспособился подбирать пассажиров у точек их сосредоточения: торговые центры, вокзалы железнодорожные и речные, аэропорт. Немедленно при этом столкнувшись с конкурентами, причем, чаще всего, достаточно организованными. Удача нахрап любит, и некоторое время у меня получалось без последствий для себя уводить у ребят клиентуру из-под носа, но вечно так продолжаться не могло. Однажды под вечер я сидел в своей любимой хинкальной с не самым оригинальным названием «У Тенгиза» и беседовал с хозяином. В первый раз попал в заведение случайно: просто вез пассажиров совсем не по центральным улицам и увидел вывеску. Она встряхнула во мне воспоминания из детства: мы с мамой и отцом приехали в Тбилиси, к маминой институтской подруге Мгеле (на русский язык ее имя переводилось как «волк», о чем я узнал от самой тети Мгелы, – вот уж на кого, но на волчицу она походила меньше всего). Я просыпаюсь утром, с улицы слышен крик «Мацони! Мацони!», лежу на кровати в маленькой комнатке, разглядываю блики на белом потолке и пытаюсь представить себе, что означает красивое и неведомое слово «мацони». А потом мы завтракаем, едим лепешки и пьем эту самую мацони, оказавшуюся всего лишь кислым молоком, идем по городу, обедаем в хинкальной у дедушки Мамуки, приходившегося Мгеле дядюшкой... Всего одно слово, всего лишь название блюда грузинской кухни, а как оно переворачивало все в душе! Позднее прочел у Анчарова о том, как реагировал его герой на древнегреческое слово «канелюры», обозначавшее бороздки вдоль колонн в древнегреческих храмах. Так случилось и у меня при виде вывески «Хинкальная». В общем, зайдя однажды, я стал постоянным посетителем этой невзыскательной общепитовской точки – готовили хорошо, брали недорого, обманывать гостей хозяин не позволял. Дружить с Тенгизом не дружил, но приятелями были. Вот и в этот раз мы неспешно обсуждали очень важные проблемы тбилисского «Динамо» семидесятых годов прошедшего века, когда Тенгиз, сидевший лицом к витрине своей «стекляшки», вдруг задергался, вскочил и, что-то завопив, выскочил за дверь. Я тоже кинулся следом, ничего не понимая. Он стоял возле моей машины, припаркованной под деревьями, и смотрел на колеса. Подойдя, я увидел порезанное – не проколотое! – заднее колесо своей кормилицы и брошенное впопыхах орудие преступления – сапожный нож с обмотанной изоляцией ручкой. Тенгиз, продолжая ругаться на впечатляющей смеси русского и грузинского, объяснил, что заметил какую-то возню у машины, потому и выскочил. И мало того, что помешал лиходеям, да еще и успел разглядеть их транспорт.