Текст книги "«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается"
Автор книги: Анатоль Имерманис
Соавторы: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Усиленный мегафоном голос капитана Акмена командует:
– Поднять якорь!
Настал момент, когда префект может сойти в свой катер и больше не видеть играющей на губах у Дубова ухмылки, которая хуже любого, высказанного вслух упрека. Якорная цепь, звено за звеном, подымается из воды. Вот из темных волн показывается и тяжелый якорь, все стоящие у борта смотрят на него.
Над палубой эхом проносится одновременный вскрик нескольких человек.
На лапе якоря, словно уцепившись за него в последней попытке попасть на корабль, который увезет ее на родину, висит бездыханное тело Элеоноры Крелле.
Префект в ужасе отшатнулся. Он узнал Элеонору Крелле, поскольку афиши с ее портретом последние три дня буквально наводнили город. Он понял все. И не только то, что повинен в смерти певицы, но и то, кому придется быть в ответе за ее смерть.
– Что, что? – бормотал он. – Это немыслимо!.. Криспорт, он ведь самый мирный город на всем белом свете!
«24–25» НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Город окутан туманом. Он поглотил все: здания, изгороди, фонарные столбы, редких прохожих. Из густой мглы возникают два тусклых глаза – такси. Лучи фар обрываются сразу перед радиатором машины. Человек на краю тротуара подымает руку, но таксомотор не останавливается, хотя и свободен. Мимо скользит панорама неузнаваемо преобразившейся улицы. Громадной светлой тенью со звоном проносится трамвайный вагон, где-то рядом трещат невидимые мотоциклы.
Впереди призрачно мерцает неоновая реклама. Такси сбавляет ход, останавливается у кафе. Из машины выходит шофер Леон Пурвит. Его рука в перчатке поворачивает ключ в замке дверцы. Машина заперта. Пурвит обходит машину кругом. Виден освещенный задним фонарем номер: 24–25 ЛАГ. Пурвит отворяет дверь кафе.
В такую непогодь кафе кажется особенно уютным. Видимо, поэтому здесь так много посетителей. В оркестре перерыв, никто не танцует, и видно, что лишь за двумя столиками есть свободные стулья. Столики – на них тепло светятся невысокие настольные лампы – разделены декоративной перегородкой и сразу привлекают к себе внимание входящих. За этими столиками сидят две молодые хорошенькие девушки: Ирена и Мара.
Ирена одета по последней моде. Ее внимание поглощено публикой в зале. Мара, напротив, словно не замечает окружающего. Время от времени она задумчиво проводит рукой по вьющимся каштановым волосам, словно отгоняя неприятные воспоминания, и озабоченно хмурится.
Входит Пурвит. Это тридцатилетний мужчина, у него худощавое лицо, светлые усики, стройная спортивная фигура. Пурвит неторопливо снимает перчатки и сует их в карман куртки.
Он подходит к столику Ирены почти одновременно с мужчиной средних лет, приглашающим ее на танец.
– Моя девушка не танцует с незнакомыми мужчинами. – Тон Пурвита вежлив, но категоричен. Сев за столик, он бросает официантке: – Как всегда!
Его громкий голос выводит Мару из раздумья. Она протягивает руку к коньячной рюмке, что стоит рядом с чашкой кофе, но та пуста.
– Какое горе топишь?
Лишь сейчас Мара замечает, что возле столика стоит ее друг – врач Имант Эрберт. Он одет подчеркнуто элегантно: модный костюм в едва заметную полоску, белоснежная сорочка, безукоризненно завязанный галстук. Энергичное лицо дышит здоровьем и свежестью, лишь во взгляде синих глаз притаилась усталость.
– Имант! – обрадованно говорит Мара. – Ну, рассказывай, каковы твои успехи в Вене?
– А твои в Риге?
Мара кисло усмехается.
– Мне грозит повышение…
– Что ж, поздравляю. – Эрберт принимает таинственный вид и, развернув сверток, достает небольшую фигурку из слоновой кости. Это толстый улыбающийся Будда с пятью такими же улыбающимися младенцами на руках. – В жизни надо следовать хорошим примерам, – шутит он.
– Прелесть! – Щеки Мары вспыхивают. Стало быть, Имант и во время конгресса думал о ней. Она рассматривает подарок. – Слоновая кость! За границей это же стоит безумных денег! Мне вовсе не нравится, что ты так потратился на меня.
– Не расстраивайся, – улыбается Эрберт. – Могу себе позволить. – И, увидев, что Мара недовольно хмурится, добавляет: – После свадьбы я тебе все расскажу.
– Мне сегодня не до шуток! Из меня хотят сделать начальника архива. – Мара разглядывает фигурку и нечаянно отламывает головку. – По-видимому, это символично, – говорит она, вылавливая головку из кофейной чашки. – Пять лет меня учили вести следствие. Неужели моя голова годна лишь на то, чтобы я занималась стиранием пыли со старых папок?
Эрберт берет фигурку и отломленную головку, прячет в карман.
– В моей лаборатории склеят так, что и трещинки не заметишь. Не расстраивайся!
– Бывают несчастья, которым клей не поможет. Одна-единственная ошибка – и уже считают, что ты не годишься для работы в милиции. – Она грустно вертит в пальцах пустую рюмку.
– Два коньяка! – заказывает Эрберт официантке. – Когда сядешь за руль, это удовольствие станет для тебя запретным, – говорит он Маре. – Шоферские права получила?
– Если желаешь взглянуть на памятник моей глупости, приходи на Крастмалас, дом один. Наша «Волга» по-прежнему стоит во дворе под брезентом…
– Ничего, в свадебное путешествие поедем на моей. Если ничего не изменится, то на будущий год куплю обязательно…
Мара улыбается, она принимает это заявление, как очередную шутку.
– Ты наконец расскажешь о Вене или нет? О чем говорили на конгрессе?
– О том, что чарльстон вовсе не такой уж плохой танец. – И Эрберт приглашает Мару.
Чувствуется, что он совершенно не намерен говорить о серьезных вещах.
Музыканты вновь заняли свои места на эстраде. Проходя с Марой на площадку для танцев, Эрберт замечает Ирену и кивает ей за спиной Мары.
К столу Ирены и Пурвита подходит Межулис. Он молод, волосы его прилизаны, черты гладкие и неброские. В его костюме тоже ничего примечательного. При разговоре не выпускает из зубов папиросу с причудливо смятым мундштуком.
– Заметил у входа твою машину, – говорит Межулис, – дай, думаю, зайду…
– А, Межулис! Как ты рискнул без жены? – усмехается Пурвит.
– Оставь жену в покое! – Межулис, раздавив в пепельнице недокуренную папиросу, тут же вынимает из пачки «Беломора» следующую и привычным движением сминает ее мундштук.
– Знаю, знаю, она самая хорошая, самая…
– Перестань, Леон, – перебивает его Ирена. – Его жена в больнице. Как она, Межулис?
– Сегодня еще не звонил…
Ирену опять приглашают танцевать – на этот раз молодой симпатичный парень. Она качает головой, но неожиданно вмешивается Пурвит:
– Да иди уж!
Ирена встает и уходит.
Межулис, словно только этого и ждавший, вынимает из кармана ключ и подает Пурвиту.
– Порядочек!
Пурвит неловким движением роняет сумочку Ирены под стол и довольно долго возится с ней, пока поднимает и кладет на место.
– А что доктор? – спрашивает Межулис.
– Доктор не дурак.
Музыка кончилась. Многие аплодируют, надеясь на повторение танца, но у Эрберта в этой веселой сутолоке вид безучастный. Мара ласково берет его за руку и ведет к столику.
– О чем ты задумался, милый?
– О том, что… Вышло так, что на карту поставлено…
Мара не хочет слушать дальше. Они не виделись почти целый месяц. Для чего портить чудесный вечер?
– Что у нас за характеры – даже повеселиться как следует не умеем!
– А что, если пойти в кино? – предлагает вдруг Эрберт.
За соседним столиком тоже собираются уходить. Взглянув на часы, Пурвит говорит:
– Пора!
Они чокаются. Но пьет одна Ирена. Мужчины даже не пригубили рюмок. Межулис закуривает папиросу и встает.
В блестящем черном плаще он стоит в телефонной будке и говорит в трубку:
– Доктора Эрберта, пожалуйста!
* * *
Швейцар кафе, подойдя к столику, что-то спрашивает у сидящих. Затем направляется к их соседям:
– Тут нет доктора Эрберта?
Ирена показывает ему Эрберта, танцующего с Марой.
Швейцар подходит к Эрберту, но не решается помешать им – так увлеченно они танцуют. Швейцар откашливается и касается рукой плеча Эрберта.
– Извините, вас просят к телефону.
…Эрберт возвращается к столику, уже надев плащ.
– Мара, дорогая, не сердись, – торопливо говорит он. – В кино пойдем завтра. Звонили из амбулатории. Срочный вызов.
* * *
Тем временем туман стал еще плотнее. Пурвит, выйдя с Иреной из кафе, безуспешно пытается найти на стоянке свою машину. Такси исчезло.
– Угнали! – Пурвит кидается обратно в кафе. – Где тут телефон? Моей машины нет!
Мара – она берет у гардеробщицы пальто – резко оборачивается. Вот возможность доказать и себе и всем на свете, что она, Мара, тоже кое-что смыслит в милицейской работе. Как ей повезло: машину украли чуть ли не при ней! Хорошо, что они с Имантом не пошли в кино. Теперь она самая первая допросит потерпевшего и свидетелей, первая осмотрит место происшествия, все козыри будут у нее в руках! Действовать надо немедленно, по горячему следу.
Мара подбегает к Пурвиту и, доставая из сумочки служебное удостоверение, чуть ли не торжествующе кричит:
– Покажите, покажите мне!
– Чего ж теперь показывать?! Пустое место? – угрюмо отрезает Пурвит.
– Я разыщу! – запальчиво говорит Мара. Пурвит пожимает плечами и показывает на дверь. Кинув пальто на барьер, Мара выбегает на улицу.
Пурвит, Ирена, швейцар и даже гардеробщица – все бегут за ней.
На улице вокруг них тотчас собирается кучка зевак.
– Что случилось? – спрашивает кто-то таким тоном, будто он главный специалист по таким происшествиям.
– Машину украли! – Пурвит по-прежнему крайне взволнован.
Светя карманным фонариком, Мара изучает асфальт. В световой круг попадает до половины выкуренная папироса с характерно измятым мундштуком. Пурвит наступает на окурок ногой.
– У машины был номер 24–25 ЛАГ, – говорит он.
– Надо в милицию позвонить, – опять вмешивается все тот же «специалист», – пока не успели за город угнать.
– В такой туман далеко не угонят. – В голосе Мары слышится раздражение. – По-моему, надо проверить на ближайших улицах.
* * *
У железнодорожного переезда стоит таксомотор 24–25 ЛАГ и настойчиво сигналит. Под звон сигнального звонка шлагбаум медленно подымается. Машина срывается с места и мчит дальше.
Впереди в тумане неясные очертания высоких ворот, над которыми висит большой фонарь. Но свет в тумане так тускл, что можно прочесть лишь окончание: «…ПОРТ».
Такси затормаживает у ворот. Почти в тот же момент дверца открывается, Эрберт с небольшим чемоданчиком в руке выскакивает из машины. Предъявляет вахтеру пропуск и исчезает в тумане. Слышен вой судовой сирены.
Такси разворачивается и уезжает обратно в город.
* * *
Майор Григаст тщательно вытирает ноги перед тем, как переступить порог своего кабинета. Кабинет для майора – второй дом. Открыв дверь, он довольным взглядом окидывает помещение. Все вещи на своих обычных местах: и сейф, и письменный стол, и жесткое кресло за столом, и два стула для посетителей.
Майор снимает и вешает фуражку, потом замечает, что она висит косо, и поправляет ее. Повесив на плечики шинель, он для порядка застегивает ее. Теперь можно сесть. Его массивная фигура заполняет все кресло. Некоторое время он сидит неподвижно, собираясь с мыслями, и как бы сливается с комнатой, вся обстановка которой как-то гармонирует с ним. Перелистывает газету. Затем снимает телефонную трубку.
– Почту.
Майор достает из кармана лупу и ножнички, кладет их перед собой и терпеливо ждет.
Почту приносит старший лейтенант Климов. Он недавно пришел из армии и немного щеголяет своей военной выправкой. Остановившись на положенном по уставу расстоянии, Климов громко докладывает:
– Товарищ майор, старший лейтенант Климов явился по вашему приказанию. Почта!
Григаст хмурит брови.
– Я и сам вижу… Спасибо, можете идти! – Григаст берет конверты.
– Товарищ майор, разрешите доложить. Начальник заготовил приказ о переводе лейтенанта Мары Лейя в архив министерства! – лихо докладывает Климов.
– Передайте ему… Ладно, я сам скажу… – Видя, что Климов вовсе не намерен уходить, он откладывает письма и нетерпеливо спрашивает: – Ну, что еще?
– Я насчет отбывшего срок Виктора Витола… Просит устроить его на работу маляром. – В голосе старшего лейтенанта уже нет прежней лихости.
– Ну и?.. – подбадривает Григаст.
– Три судимости… Просто не знаю… – мнется Климов.
Григаст показывает на газету.
– Читали?
– Так точно! В Америке собираются всех служащих проверять детектором лжи.
– Вот именно! – Григаст кивает. – Там в каждом человеке видят потенциального преступника. А у нас – дело другое… В наших условиях, Климов, преступность – это болезнь. Как вы полагаете: Витол уже среди выздоравливающих?
– В какой-то мере, пожалуй…
– Тогда оформляйте на работу. Это наш долг.
– Так точно! Оформить на работу! – отчеканивает Климов. Он рад, что начальник помог ему отделаться от сомнений.
– И принесите сюда машинку! – бросает вдогонку ему Григаст.
Оставшись один, Григаст вырезает из конвертов марки. После того как Климов вносит пишущую машинку и ставит ее на стол, майор начинает печатать двумя пальцами. Ничего путного из этого не выходит – буквенные рычаги сцепляются, каретка с лязгом проскакивает на целую строку.
– Не тот клавиш нажали, – говорит Климов.
– А вы умеете? – показывает на машинку Григаст.
– Никак нет, товарищ майор!
– Я так и знал.
Климов уходит. Григаст складывает вырезанные марки в специальную коробочку. Потом теми же ножницами перерезает сигарету, одну половинку кладет обратно в портсигар, другую вставляет в мундштук. Смотрит на часы и закуривает. Снова смотрит на часы, недовольно морщит лоб, бросает взгляд на дверь.
Дверь открывается. На пороге стоит Мара в форме лейтенанта милиции.
– Здравствуйте, – произносит она.
– Вы опоздали на две минуты.
– Извините, товарищ майор, вы ошибаетесь. На три минуты.
Григаст делает вид, будто не услышал. Он вообще не допускает для себя возможности ошибаться. Он сделал замечание, и на этом вопрос исчерпан.
– Садитесь…
Мара собирается сесть на стул, но Григаст еще не кончил фразу.
– …за машинку, – продолжает он. – Готовы? Пишите: «Водителю Пурвиту. В связи с кражей автомашины 24–25 ЛАГ явиться к майору Григасту…» Почему вы не пишете? – спрашивает он, когда обрывается стук машинки.
– Товарищ майор – просит Мара, – а нельзя это дело поручить мне? Я ведь, можно сказать, очевидец! Сама же сообщила дежурному по городу.
– Вот как? Рассказывайте! Только по порядку и со всеми подробностями.
– Я как раз сидела в кафе… – торопливо начинает рассказывать Мара, – с доктором Эрбертом. Он привез мне из Вены забавного Будду из слоновой кости.
* * *
Коридор управления милиции кажется бесконечно длинным. За всеми дверьми идет своя будничная жизнь: звонят телефоны, стучат пишущие машинки, слышатся голоса. По коридору проходят сотрудники с папками.
– Сейчас выедет опергруппа! – слышен энергичный голос за одной из дверей.
У открытого окна стоят и курят два работника милиции. Они горячо обсуждают какую-то шахматную партию. Арестованный, которого проводят два милиционера, кидает жадный взгляд на дымящиеся папиросы.
Возле третьей двери сидит на скамейке девушка и плачет. Громадная овчарка, которую ведет чернявый сержант, проходит мимо нее. Девушка даже не пошевелилась.
Вдруг дверь открывается.
– Тебя отпустили! – Девушка, не веря себе от счастья, вскакивает навстречу вышедшему.
Парень кивает головой. На его лице отражается и сознание своей виновности, и радость, и твердая решимость.
– Я сказал, что больше никогда в жизни… Они мне поверили…
Открывается другая дверь. Из нее выходит низенький подвижный старичок – профессор Ландовский, директор фармацевтического института. Его сопровождает полковник милиции.
– Пожалуйста, прошу сюда! – вежливо указывает он профессору, который уже засеменил в другую сторону.
– Нет, но вы понимаете!.. – возбужденно жестикулирует профессор.
– Можете не волноваться! – успокаивает его полковник. – Министр здравоохранения звонил мне.
– Нет, вы ничего не понимаете, – взволнованно продолжает профессор. – «Витафан»…
* * *
– Ну ладно, – говорит Григаст, когда Мара заканчивает свой рассказ. – Вы отломили голову Будде, но своя-то у вас, надеюсь, осталась на плечах?.. – Он протягивает руку. – Где папироса, которую вы там заметили?
– Ее сразу затоптали… Но это ведь был обыкновенный «Беломор» – совершенно точно!
– Вот видите, – разводит руками Григаст. – А вы хотите, чтобы вам доверили это дело. Не знай я вашего отца с тех пор, когда он был комиссаром моего батальона, и не будь я уверен, что из его дочки может выйти толк, сегодня же прогнал бы вас в архив… А пока что… – Он отворачивается, чтобы не видеть умоляющий взгляд Мары. – Одним словом, терпение! Когда я буду уверен, что подобные ошибки больше не повторятся…
Появляются полковник с профессором, и Григаст обрывает фразу на полуслове. Он встает.
– Майор Григаст, вашему отделу ответственное задание. Мобилизуйте все силы. Профессор Ландовский расскажет вам обстоятельства подробнее. Если возникнет необходимость, свяжитесь с Комитетом госбезопасности, – говорит полковник и уходит.
– Сегодня ночью у нас в институте украли лекарственный препарат витафан! – без всякого вступления начинает профессор. – Вы понимаете, что это значит!
– Рассказывайте! Только с самого начала и во всех подробностях.
– Вначале возникла проблема органической базы. – Профессор достает из кармана блокнот и почему-то принимается испещрять его формулами органической химии.
– Насколько я понимаю, это лекарство?
– Сейчас вам поясню. Как я уже сказал, это было лишь начало…
– Значит, это новинка? – снова перебивает его Григаст.
– Еще бы! Взгляните, что мне пишет по этому поводу Ланвен из Парижа! – Ландовский бросает на стол письмо. – Он считает, что радиоактивные изотопы…
Григаст вдруг становится рассеян – он увидел почтовую марку и машинально лезет в карман за ножничками.
– Ясно, – бормочет майор. – Простите, вы ведь не филателист? – Но тут он замечает, что из-за его плеча глядит Мара, и говорит: – Так что у нас там?
– «В связи с кражей автомашины 24–25 ЛАГ явиться к майору Григасту…» – читает Мара вслух.
Григаст бросает взгляд на покорно склоненную голову Мары, и на его лице проскальзывает некое подобие улыбки.
– Видите, опять ошибка! Майор Григаст теперь займется витафаном… Пишите: «К лейтенанту Маре Лейя». Точка. С начальником я этот вопрос согласую.
Ландовский вырывает из блокнота листок и показывает майору.
– Эта структура…
– Спасибо! – Обрадованная Мара встает и быстро выходит из кабинета.
…Более двух часов продолжается беседа в кабинете Григаста. Сам он уже окончательно выдохся, слушая научные комментарии и рассуждения профессора Ландовского. Майор вытирает лоб большим клетчатым платком и выпивает стакан воды.
– Товарищ профессор, одну секундочку! – В голосе Григаста мольба. – Время дорого. Позвольте мне зачитать протокол нашего разговора.
Профессор умолкает.
– «В ночь на восьмое октября через окно первого этажа неизвестные преступники проникли в фармацевтический институт и похитили две тысячи восемьсот ампул витафана – экспериментального препарата, предназначенного для клинической проверки. Витафан изготовляется из редких растений и активируется в особой камере. Теперь испытание медикамента возобновится не ранее, чем через семь-восемь месяцев. Можно предполагать, что в этой краже заинтересована иностранная фармацевтическая фирма…» Скажите, а разве недостаточно нескольких ампул, чтобы определить состав? Или, скажем, одних формул?
– Абсолютно исключено! Видите ли… – Профессор снова тянется за блокнотом с авторучкой.
Майор дружеским движением останавливает руку профессора.
– Ясно. И потому украли все ампулы. Какова их стоимость?
– На медицинском конгрессе в Вене одна австрийская фирма предлагала за патент два миллиона.
– Скажите, товарищ профессор, а еще кто-нибудь знал об этом предложении?
Профессор встает, подходит к окну и с минуту задумчиво молчит. Наконец он оборачивается.
– Не припомню… то ли присутствовал при этом доктор Эрберт, то ли нет… Просто не могу вспомнить.
* * *
Разумеется, можно послать с дежурным милиционером повестку и спокойно ждать, когда Пурвит явится. Номер машины и внешние признаки известны, посты автоинспекции оповещены. Рано или поздно воры будут пойманы. Но Маре вовсе не хочется сидеть сложа руки.
Нет, нельзя терять ни минуты. Надо сейчас же идти в таксопарк, еще раз допросить шофера похищенной машины, собрать сведения о нем, лично познакомиться с обстановкой. Заранее обдумывая вопросы, которые она задаст Пурвиту и его товарищам, Мара спешит домой.
Прийти в таксопарк в форме нельзя – это ясно. Значит, надо что-то другое, более подходящее к случаю. Аккуратно прибранная матерью комната через несколько минут преображается. Одно за другим на тахту летят «забракованные» платья, блузки, кофточки. Наконец этот шторм стихает – Мара остановила свой выбор на темной юбке и светлой блузке, вырез которой скромно прикрыли концы ярко-алой косынки. Мара осматривает себя в зеркале. Настроение у нее поднимается, она даже начинает насвистывать.
Что ж, можно идти!
* * *
Таксопарк расположен на тихой окраинной улочке. Небольшие деревянные домики разделены заборами, на которых сушится белье. Когда появляется Мара, электрические часы над воротами гаража показывают без четверти двенадцать. Стараясь запечатлеть в памяти каждую мелочь (не зря Григаст на каждом шагу напоминает, что личные наблюдения ценнее любой фотографии), Мара идет по забитому машинами двору. Транспаранты: «Осторожно, туман!», «Осторожно, гололед!» – не освещены. Сегодня чудесный, ясный денек ранней осени, солнечные лучи играют на лакированных боках таксомоторов, образуют маленькие яркие радуги в тучах брызг вокруг моечной эстакады. Словно перекликаясь со сверкающими струями воды, в черном проеме открытой двери мастерской рассыпаются искры электросварки.
В ожидании начала смены шоферы разговаривают, балагурят, иные уже сели за руль и курят, дожевывают бутерброды. В укромном уголке двора, который невидим из окна конторы, сидят четверо и режутся в карты на пустой бочке из-под горючего.
Появление Мары вызывает всеобщий интерес.
Луриньш – все на нем, включая и галстук, словно куплено в комиссионном магазине – прищелкивает языком.
– Ого!..
Другой шофер, высунув голову из-под капота мотора, восхищенно поднимает большой палец.
Луриньш уже нашел новую мишень для зубоскальства.
– Не так надо, Мурьян, грудью! – кричит он. – Разве не знаешь, как детей кормят?!
Это относится к молодому шоферу, который дает девочке лет пяти бутылку молока. У обоих белокурые волосы, одинаковые голубые глаза. Сразу видно, что дочка удалась в отца.
– Не глазей на дядю, Расма, – не смущается Мурьян. – Завтра пойдем с тобой в зоопарк, там я покажу тебе настоящую обезьяну.
Мара уже собралась было завернуть в контору, но неожиданно замирает на месте. В ворота въезжает таксомотор. Мара тотчас узнает человека за рулем – вчера он сидел в кафе вместе с Пурвитом и блондинкой. Стало быть, он тоже шофер такси и работает в этом парке! Интересно, интересно, как сказал бы Григаст…
Межулис вылезает из машины. Мара подходит к Доске почета и делает вид, будто внимательно изучает ее. Украдкой выглянув из-за столба, она видит, что Межулис прямиком направляется к Луриньшу.
– Ну, есть что-нибудь? – слышит она вопрос Межулиса.
Луриньш не спешит с ответом. Он с важностью достает из кармана пачку «Честерфилда» и щелкает по донышку большим пальцем. Из пачки выскакивает сигарета.
– Можно достать ананасы… На, закури!
Межулис презрительно смотрит на американскую сигарету и так же демонстративно вынимает смятую пачку «Беломора». Оба не видят Мару.
Зато Мара замечает, что Межулис, прежде чем прикурить, старательно сминает мундштук папиросы. Точно так же был смят мундштук окурка, который она видела около кафе, на том месте, где стояло украденное у Пурвита такси. Теперь она прислушивается к разговору с удвоенным интересом. И уже следующие слова Межулиса кажутся более чем подозрительными.
– Можешь вечером приехать, – тихо говорит он Луриньшу. – Покрышки есть.
– Где достал? – спрашивает Луриньш, безуспешно щелкая зажигалкой в форме пистолетика.
– Не твое дело! – отрезает Межулис. Отведя в сторону руку Луриньша с зажигалкой, он зажигает спичку, затягивается и уже несколько дружелюбнее добавляет: – Я же не спрашиваю, где ты берешь ананасы.
Они уходят. Мара некоторое время еще стоит у Доски почета. Межулисом надо поинтересоваться – это ясно.
Собравшись отойти, Мара замечает еще одно знакомое лицо. На Доске почета, перед которой она все еще стоит, в самом центре красуется портрет Пурвита.
* * *
Собеседник Мары – директор таксомоторного парка – напоминает профессора Ландовского: он то и дело пускается в многословные рассуждения, которые, в общем-то, мало что объясняют Маре. Но обычно люди, которые любят свою работу, любят и поговорить о ней…
На директоре кожаная куртка, как и у большинства шоферов. В каждой фразе его чувствуется глубокое понимание дела, которым он руководит. Видно, что этот человек немало лет сам покрутил баранку.
– Вообще-то ангелов у нас нет. Но если б все работали, как Пурвит, выполнение плана меня не беспокоило бы. Сами посудите: без году неделя, как он перешел к нам из транспортной базы, а уже на Доску почета угодил. Не хотелось давать ему отпуск, но что поделаешь – остался без машины, а свободной не было. Я ведь не могу заставить его сидеть тут и дожидаться, пока кто-нибудь из товарищей заболеет. При нашей бригадной системе не было возможности сразу предоставить ему другую машину. Пурвит это знает, потому сам и попросил дать ему теперь отгул. А знаете, – директор неожиданно приглушает голос, – если бы у меня было побольше свободного времени, я, наверно, засел бы писать роман. Особенно часто я об этом думал, когда сам работал на такси. Бывало, едешь и рассуждаешь про себя: вот счетчик крутится и крутится, он отмечает только рубли и километры. А ведь в машине сидят люди. Один смеется, другой плачет, один болтает без умолку, другой молчит. После смены иной раз сам себе кажешься таксомотором – нет, какой там! – целым автобусом, набитым разными людьми… А они переговариваются, рассказывают анекдоты, жалуются на судьбу, радуются успехам, целуются, рассуждают, где можно подработать, мечтают о чем-нибудь красивом. Знаете, люди, они вроде дорог: на каждой свои рытвины, свои ухабы. Но большинство – хорошие, настоящие люди!
Мара его больше не слушает. Из открытого окна, у которого стоит ее стул, до нее донесся голос Межулиса.
– В Ленинград? С удовольствием! – говорит он. – А когда выезжать?
– Сегодня вечером.
– Вечером у меня есть дело поважнее, – говорит Межулис.
– Вы совсем не слушаете! – не на шутку обижается директор.
– А на каком счету у вас Межулис? – спрашивает Мара, казалось бы, ни с того ни с сего.
– Человек! – Директор разводит руками. – Воспитываем, делаем, что можем…
В кабинет без стука входит Мурьян.
– Ну, что у вас, товарищ Мурьян? – вежливо спрашивает директор.
– Да все то же, – недовольным тоном отвечает Мурьян. – Жена в роддоме, ребенка оставить не с кем, а вы все одними обещаниями кормите.
– Потом поговорим, Мурьян. У меня вот как раз товарищ из…
– …из редакции, – опережает его Мара. Мурьяну только того и надо.
– Вы из редакции? Так напишите, что ребенка не могу устроить в детсад.
– Без паники, Мурьян, – урезонивает его директор, а затем, как бы извиняясь, обращается к Маре: – Ничего, и эту трудность одолеем.
* * *
По дороге к воротам Мара оказывается свидетелем маленького эпизода, который придает ее подозрениям уже вполне определенное направление.
Диспетчерская. Стены увешаны плакатами автоинспекции, распоряжениями директора, сведениями о забытых в такси вещах и оставленных в залог документах. В диспетчерской никого нет.
– Шофер машины 54–45, сдайте кассу и путевку, – слышен неторопливый женский голос из репродуктора.
Межулис распределяет деньги на две пачки. Большую он сует в карман, меньшую вместе с путевкой подает в окошко.
– Разрешите, – говорит он и придвигает поближе к себе телефонный аппарат. – У кинотеатра «Пионерис»? Ладно, в шесть буду! – договаривается он с кем-то.
* * *
По вечернему бульвару идет погруженный в раздумье человек. Когда он входит в пространство, освещенное витриной кинотеатра, мы узнаем Эрберта. Он проходит мимо Мары. Она сидит на скамье, усеянной влажными листьями, и с видом школьницы записывает что-то в толстую общую тетрадь.
Эрберт останавливается у входа и смотрит на часы – без десяти шесть. Он оглядывается по сторонам, отыскивая кого-то глазами.
– Нет лишнего билетика? – обращаются к нему. Эрберт даже не отвечает на вопрос.
Мара прилежно рисует. На странице появляется изображение такси с несуразно большим номером 24–25 ЛАГ, папироса с измятым мундштуком, лицо с чертами Межу-лиса. Рядом она вырисовывает большой вопросительный знак. Как раз на него опускается сорванный ветром листик. Мара смахивает его.
– Готовишься к экзамену в автоинспекции? – произносит Эрберт, незаметно подсевший к ней. – Добрый вечер!
Мара захлопывает тетрадь, на которой крупными буквами выведено: «КТО УКРАЛ ТАКСИ?»
– Может быть, я? – шутит Эрберт.
Мара подымает воротник и ежится.
– Продрогла я совсем.
Эрберт заглядывает в глаза девушки, прикасается рукой к ее лбу.
– Температуры у меня нет, – говорит Мара. – Знаешь, а Григаст все-таки сжалился надо мной.
– Поздравляю! Значит, повышение временно откладывается… А что, если б ты все-таки надела пальто? – Эрберт берет лежащее на скамье пальто и помогает Маре надеть его. – Пошли.
– Может, есть два лишних билета? – умоляюще просит у самых дверей шестнадцатилетний юнец. – Вопрос жизни и смерти! – добавляет он, оглядываясь на девушку рядом.
– А может, отдадим? – говорит Эрберт. – Честно говоря: сегодня мне…
Мара решительно ведет его в кинотеатр.
В вестибюле, отделенном от улицы стеной из сплошного стекла, – фотовыставка. Пейзажи, портреты, стройки, машины, космические ракеты и космонавты – документы эпохи. Их с интересом рассматривают посетители кино.
Мара с Эрбертом, занятые каждый своими мыслями, проходят мимо стенда.
– Подумаешь, великое дело, – говорит Мара, – попасть или не попасть в кино! Вот у меня действительно вопрос жизни и смерти…
– Не шути такими словами. Знала бы ты…
– Если я опять оскандалюсь, то даже Григаст не спасет меня от архива!
– Это тоже можно пережить. – Улыбка Эрберта вымучена. – А вот без витафана я как без рук.
– Ты насчет диссертации?
– Диссертация может и подождать. А больные? Для многих витафан был последней надеждой. Ты, Мара, не сердись, но сегодня мне и впрямь не до кино.
Мара смотрит на Эрберта и нежно касается его лба рукой.
– И это говорит знаменитый врач… Нет, тебе определенно надо сегодня развлечься. Увидишь, как это поможет!
