Текст книги "«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается"
Автор книги: Анатоль Имерманис
Соавторы: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– Неужели провинциальная атмосфера Криспорта так подавляет мыслительные способности?.. Посмотрите сами: лоцманы объявляют забастовку. Когда? Именно в тот момент, когда в Криспорт прибывает советский пароход со своим лоцманом на борту. Неужели даже это не наводит вас на подозрения?
– Это может быть совпадение.
– Вы, мой друг, старомодны. – Преисполненным презрения жестом Борк показывает на мебель в стиле ампир – тяжеловесные вазы, хрустальную люстру. – Так же, как обстановка в этом номере… Вам не вредно бы попутешествовать, прокатиться, скажем, в Америку, проветрить мозги… Там никто не держится за античную мебель и не придерживается архаичных взглядов. Среди лоцманов у вас есть свой человек?
– Мы, конечно, старомодны, но не до такой степени, – улыбается консул. – Есть, и притом в забастовочном комитете.
– Это уже кое-что… Вы говорите – совпадение? Так вот, мы докажем, что это не совпадение…
– Каким образом? Велите Дикрозису напечатать в своей газете соответствующую статью? Или самолично выступите в парламенте с громовой речью? Прошли времена, когда у нас верили в подобные небылицы.
– Небылица? – С хорошо разыгранным изумлением Борк перестает выгружать из саквояжа туалетные принадлежности. – Наша задача – превратить ее в действительность… с помощью свидетелей!
– Где же вы возьмете таких свидетелей?
– Если русские сумели найти человека, который может провести судно в Криспорт, то они же не откажут мне в любезности и снабдят нужным свидетелем…
– Теперь уразумел… – улыбается консул.
– Что именно?
– То, что со временем вы станете не только министром внутренних дел, но и премьер-министром.
– Благодарю! – Борк польщен. Он приступает к бритью. – Пока удовольствуюсь министерским постом. Ваше счастье, что я смог приехать. Без меня вы, чего доброго, поперли бы напролом. Истинный полководец сам творит наиболее выгодные условия битвы с врагом. Можете не сомневаться – ваши лоцманы в самое ближайшее время возобновят работу. Полагаю, у них навсегда пропадет охота бастовать.
Фрекса выпускает струю дыма. Углубляясь в раздумья, он забывает стряхнуть пепел. Борк, с удовлетворением оглядев гладкую щеку в зеркале, оборачивается.
– Не вижу радости на вашем лице, – замечает он.
– Отчего же!.. Как скоро вы рассчитываете добиться результата, доктор?
– Не знаю, – пожимает плечами Борк. – За два дня, за три… Во всяком случае до начала дебатов в парламенте по торговому договору с Россией.
– Ах, вот откуда дует ветер! Если вам удалось бы доказать, что русские прибегают к подрывной деятельности…
– Это провалило бы торговый договор! Совершенно верно! Наконец вы сообразили, что по меньшему поводу я, в столь ответственный момент, не помчался бы сюда сломя голову из столицы?..
В дверь постучали.
– Должно быть, Дикрозис! – Фрекса открывает, но тут же хочет ее захлопнуть.
Однако Швик расторопнее. Он отпихивает консула и вбегает в комнату.
– Зайдете в другой раз, – пробует выдворить его Фрекса. – Неужели не понимаете, что у меня серьезный разговор с доктором Борком?
– О! Доктор Борк! О! Как только мне Зуммер сказал, я тут же бросился сюда. Моя последняя надежда на вас! Ах, прошу прощения, впопыхах забыл представиться. – Швик подает визитную карточку. – Швик! Погребение оптом и в розницу… Всегда рад стараться…
– Потом, потом! – Фрекса пытается вытолкнуть его за дверь.
– Десять тысяч несчастных в Бергхольме!.. Голод!.. Нехватка медикаментов! – скороговоркой выпаливает Швик, в страхе, что ему не дадут выговориться до конца. – Два парохода гробов!.. Необходимо прекратить эту забастовку!.. Христианское погребение…
– Не извольте беспокоиться! – самодовольно улыбается Борк. – Забастовку мы скоро похороним.
– О! – Слезы радости наворачиваются на глаза Швика. – Вы даруете мне жизнь! Но когда? Когда? Это вопрос жизни и смерти!
Вместо Борка отвечает Фрекса:
– Трудно сказать… Возможно, через месяц… Возможно, через пару недель… Не так ли, доктор? – Фрекса многозначительно смотрит на Борка.
Когда дверь за стонущим Швиком закрывается, Борк глядит на консула и подмигивает.
– Ну да, – неохотно признается консул. – У каждого свои частные интересы. Вы заинтересованы в провале торгового договора с Россией…
– А вы с помощью забастовки жаждете прижать к стенке конкурентов.
Консул довольно потирает руки.
– Мы друг друга понимаем… Не впервой сотрудничаем, верно ведь, Борк?
Появление Дикрозиса прерывает их разговор.
– А, господин Дикрозис, приветствую вас! – Борк гостеприимно усаживает его. – Давненько не видались. Криспорт еще не стал для вас маловат?.. Я подумываю, не предложить ли вам место в столице… Когда ко мне перейдет министерство внутренних дел…
– Мы все на это надеемся, господин Борк. – Дикрозис морщит лицо в подобострастной улыбке. – Чем могу служить?
– Консул сказал, вы выходили навстречу советскому пароходу? Команда на нем – ваши соотечественники, латыши? И главное: кто проводит судно в Криспорт?
Внимательно прослушав рассказ Дикрозиса, Борк заказывает телефонный разговор со столицей. Затем обращается к Фрексе:
– Так видите, я был прав! Полководец сам создает выгодные условия боя. Могу поздравить вас с победой!
– Не понимаю… – бормочет консул.
– Я же сказал, вам пора проветрить мозги. Вот, этот советский штурман… Как его там?
– Если не ошибаюсь, Тайминь, – подсказывает Дикрозис.
– Не имеет значения… Трудно даже придумать что– либо лучше… Жил в Криспорте, работал и водил дружбу с лоцманами… Понимаете, что это нам дает?
– Но вы же еще с ним не разговаривали, – возражает Фрекса.
– Нет никакой необходимости… Сами подумайте… Этот человек латыш. Ему тридцать пять лет. Из них десять он прожил при советском режиме…
– Это очень плохо.
– Нет, это очень хорошо. Элементарная арифметика подсказывает, что остальные двадцать пять он жил в нормальных условиях. Как раз в том возрасте, когда формируется характер человека. Привычки, впечатления детства, мечты, надежды… Соскоблите тонкий слой красной краски, и под ней найдете человека, подобного нам. Человека, мечтающего о положении в обществе, о материальной независимости, о деньгах. Он еще в детстве усвоил, что деньги всемогущи!
– Боюсь, что вы заблуждаетесь, – осмеливается возразить Дикрозис.
– Это мы еще увидим!
– Я уже видел его… Деньгами вы ничего не добьетесь. – Дикрозис умолкает, дабы слова его возымели действие.
– Вы в этом убеждены? – спрашивает Борк.
– Вот они ваши выгодные условия, которые творит истинный полководец. – Консул в сердцах тычет сигару в пепельницу. – Что будем делать?
– Я мог бы вам подсказать, – ухмыляется Дикрозис, – что сработает надежней всех арифметических выкладок.
– Говорите! – в один голос восклицают Борк и Фрекса.
– Это обойдется вам в круглую сумму, – И Дикрозис, погасив свою лакейскую улыбочку, называет такую цифру, от которой у консула волосы встают дыбом на голове.
– Я же обещаю вам выгодный пост, – говорит Борк, улыбаясь Дикрозису.
– Не отказываюсь, – усмехается Дикрозис. – А если вы вдруг не станете министром внутренних дел?
– Что же, консул подпишет вам чек, – пожимает плечами Борк. – Конечно, если рекомендация того стоит.
– Я?! – восклицает застигнутый врасплох Фрекса. – Я не миллионер.
– Ничего, ничего, – успокаивающе кладет ему руку на плечо Борк. – Я согласен покрыть половину.
Сразу же после ухода Дикрозиса звонят с междугородней станции. Борк подходит к телефону.
– Это вы, Венстрат?.. Так вот, слушайте! Надеюсь, в Криспорте вас знают не слишком хорошо?.. Превосходно. Катите сюда с вашими ребятами. Как можно скорей!.. Стрелять?.. Вы что! Ничего подобного. Как раз наоборот, деликатная работа… Вам предстоит действовать в белых перчатках.
* * *
Из гостиницы Дикрозис идет к себе в редакцию, диктует машинистке заметку в экстренный выпуск, затем отправляется в типографию «Курьера». Из типографии в театр-варьете «Хрусталь».
Криспорт совсем небольшой город. Здесь нет ночных клубов со стриптизом, как в столице, нету ни театра, ни цирка. Вместо этих заведений один театр-варьете, где состоятельные граждане могут пропустить стаканчик настоящего шотландского виски или рюмку французского коньяка, потанцевать с дамой, а заодно посмотреть эстрадное выступление. Это единственное место в городе, которое охотно посещается комсоставом иностранных кораблей и приезжими из столицы. Владелец «Хрусталя» никогда не жаловался на дела – заведение процветает, посетителей полно. Теперь, однако, в связи с забастовкой, дает себя знать отсутствие иностранцев. Поэтому предложение Дикрозиса принимается более или менее благожелательно. Хотя поначалу, для проформы, хозяин вроде бы и запротестовал.
– Это подорвет репутацию моего театра, – говорит он, показывая на афиши и портреты артистов на стенах кабинета. – Какие имена! Я никогда не жалел средств, лишь бы потрафить самым утонченным вкусам посетителей! Приглашал вплоть до Луизы Делакруа из Парижа! А теперь вы хотите, чтобы я…
– Знаю, знаю, – пренебрежительно машет рукой Дикрозис. – Свои восторги я уже изложил в рецензии. Эта Луиза из Парижа, но петь она не умела!
– Зато какая фигура! Иностранные моряки были восхищены и пили одно шампанское.
– Ладно, ладно, не будем торговаться… Сколько вы зарабатываете за вечер?
– По-разному… Теперь, когда у меня выступают такие знаменитости. – И хозяин «Хрусталя» называет сумму, которая вдвое превышает его истинные доходы.
– Хорошо, откупаю у вас зал на три вечера… Возможно, конечно, хватит и одного. Главное, что от вас требуется, – подписать вот этот контракт. – Он бросает на стол заполненный бланк договора.
Прочитав в договоре фамилию, хозяин вновь готов запротестовать. Но быстро успокаивается, увидев в руке Дикрозиса банкноты.
Когда Дикрозис возвращается на площадь Ратуши, навстречу ему бежит мальчишка-газетчик с экстренным выпуском «Курьера Криспорта».
– Депутат Борк в Криспорте!.. Лоцманы объявили забастовку!.. Двойное самоубийство на Золотой улице!.. Таинственный проход советского корабля в Криспорт!.. Что привез он бастующим лоцманам?
Окрестные улицы отвечают громким эхом на выкрики газетчика.
Дикрозис довольно улыбается.
* * *
Элеонора Крелле живет на той самой Золотой улице, что обрела на несколько часов известность благодаря сенсационному двойному самоубийству. Завтра о нем позабудут, и она снова будет одной из беднейших улиц Криспорта, улицей полуразвалившихся деревянных хибар, бакалейных лавчонок, где редко покупают товар за наличные, а все больше в кредит, улицей, утопающей в зловонных испарениях помоек. Даже если бы Золотая улица не была бы так узка, что на ней едва могут разминуться два пешехода, в нее все равно никогда не заехал бы автомобиль. Такси для обитателей Золотой улицы роскошь, о которой они не смеют мечтать.
В доме № 20, отличающемся от соседних зданий разве что своим крайним убожеством, в окне второго этажа стоит вывеска: «Меблированные комнаты. С пансионом и без. Все удобства». Поднявшись наверх, Элеонора тихонько отпирает входную дверь и на цыпочках идет по длинному, темному коридору. Вот уже несколько дней она норовит избежать неприятной встречи с хозяйкой квартиры. Заперевшись в своей комнатушке, Элеонора окидывает взором ее жалкое убранство. Продранный диван, хромые, источенные жучком стулья, засиженное мухами зеркало, чемодан, накрытый куском дешевой ткани, заменяющий ей комод, – все это удручает. С потолка висит паутина, краска на полу облезла, окна давно уже не мыты. Элеонора настолько со всем этим свыклась, что до сих пор ей в голову не приходило узреть здесь какие-либо особые признаки запустения. Но теперь у нее зародилась фантастическая мысль, что в ее мансарду может не сегодня-завтра войти Аугуст. Элеонора даже вздрогнула. Какая нарядная и прибранная была у нее комнатка в Риге – та самая, где Тайминь провел последнюю ночь перед бегством в Криспорт. Но в конце концов разве Элеонора повинна в том, что докатилась до такой жизни? Сколько ей пришлось скитаться по лагерям для перемещенных лиц, по разным городам, пока осела в Криспорте. Аугуст Тайминь все поймет, все простит. В этом у Элеоноры нет ни малейших сомнений. Сомневается она в ином. Прошло столько лет безнадежного ожидания хоть какой-то возможности вырваться из грязи, которая все глубже засасывала ее. Первое время она в своих злоключениях неизменно думала об Аугусте, терпела все лишения ради того дня, когда они встретятся вновь. Так шли неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Мало-помалу в сознании все крепче укоренялась мысль о том, что увидеться им больше не суждено. И настала неизбежная минута, когда карточка Тайминя была снята со стены и спрятана в чемодан, с полинялыми туалетами для сцены. В тот момент ей казалось, что она больше не любит Аугуста, Весть о прибытии советского корабля разворошила старые воспоминания, наполовину отмершие чувства. Достав из чемодана самое приличное из своих платьев – еще с доброй памяти рижских времен, которое береглось для особых случаев, – Элеонора стояла в нерешительности: надеть или не стоит. Собственно говоря, чего ради? Для чего возобновлять то, что уже в прах рассыпалось? Да и нужна ли она такая, какой стала за эти годы, Тайминю? Из рассказов Дикрозиса, из того, что писали местные газеты, она знала, что там, в новой и чужой Советской Латвии, никто ее не примет с распростертыми объятиями. То, что она за эти десять лет сперва не могла, а потом и не хотела возвращаться, будут рассматривать, как измену родине, как преступление…
Раздумья Элеоноры прервал резкий стук в дверь. Отперев, она испуганно отступила перед вошедшей хозяйкой, нечистоплотной старухой в замызганном переднике, со связкой ключей на поясе.
– Понятно! – Хозяйка змеиным взглядом обшаривает ее с ног до головы. – Опять ничего!
– В порту забастовка, мадам, – оправдывается Крелле. – Вся жизнь замерла.
– А мне разве не надо жить? Я, что ли, не человек?! – быстро переходит она на крик. – Вы мне задолжали за две недели!
– Потерпите еще немного!
– Я и без того слишком долго терпела. На что вы надеетесь? На американского дядюшку? На богатого жениха?
Подавленная Крелле молчит. Еще чуть, и она разрыдается. Вдруг она раскрывает чемодан, хватает обеими руками свои жалкие, чиненые-перечиненые, платья и бросает на стул.
– Это! – брезгливо усмехается старуха. – В счет платы?
– Больше у меня нет ничего.
Тяжелое молчание. Его нарушают грузные и самоуверенные шаги в коридоре. Без стука в комнату входит Дикрозис.
– Началась распродажа? – кивает Дикрозис на пеструю груду тряпья. – Неужто так плохи дела?
– Зачем ты пришел? Уходи вон! – почти в истерике кричит Элеонора.
Хозяйка при виде хорошо одетого Дикрозиса сразу меняет тон и с притворной улыбочкой говорит:
– Ради бога, милая, не беспокойтесь, я могу и подождать. – Она уже хочет выйти, но Дикрозис жестом велит ей остаться.
– Зачем ты пришел? Что тебе надо?
– Мне? Ничего! – улыбается Дикрозис, доставая сигарету.
– Дай! – Крелле выхватывает у него из рук пачку, жадно закуривает. – Но ведь что-то тебе надо же…
– Хочу предложить тебе свою помощь, – пожимая плечами, говорит Дикрозис.
– Ты – мне? – горько усмехается Крелле. – Удивительно, как еще не забыл адрес… Все вы помогаете женщине, пока спите в ее постели.
– Ну, ну, откуда такой цинизм? – Дикрозис хочет погладить ее по щеке, Элеонора отстраняется. Дикрозис, не обращая на это внимания, обращается к хозяйке: – Сколько?
– За две недели… Но я могу и подождать…
– Сколько?
Хозяйка извиняющимся тоном называет сумму.
– Получите! – Дикрозис широким жестом кладет ей в руку бумажку.
– Я сказала, за две недели… – удивленно бормочет женщина. – А тут…
– Все правильно! За месяц вперед! В том случае, если Нора еще захочет у вас жить…
Хозяйка поспешно убирается из комнаты. Крелле в глубоком недоумении садится на стул.
– Что все это значит? Объясни же, наконец!
– Мне удалось заключить на твое имя выгодный контракт.
– Лжешь! Не может этого быть! Больше года ты не показывал носа и вдруг…
– Не хотелось приходить с пустыми руками… Думаешь, я начисто лишен сердца?.. И вот едва подвернулась возможность тебе помочь, и я тут как тут… У тебя еще цела фотография, что раньше висела на стенке?
– Можно подумать, ты приревновал меня к призраку. – Она неестественно засмеялась. – Да, еще не выбросила… Но какое это имеет значение? Все это было так давно… Сон какой-то…
– Покажи!
– Хочешь порвать? В уплату за щедрость… Изволь! – Крелле опять раскрывает чемодан.
– Напротив… Хочу тебе помочь найти его… В Криспорт идет советское судно… Беседовал кое с кем из команды. Насколько понял, многие из тех, кого выслали в Сибирь, помилованы после смерти Сталина и вернулись на родину… Покажем фотографию, может, кто из моряков-латышей узнает его.
Крелле медленно выпрямляется. В глазах мелькает то недоверие, то проблеск надежды, наконец, затуманенный взор вспыхивает внезапной радостью. Вспомнив, о чем просил Дикрозис, она опускается на колени перед чемоданом, находит пожелтевшую фотографию и показывает ее Дикрозису. Она не примечает выражения удовольствия на лице Дикрозиса. Почти забыв о его присутствии, Элеонора вспоминает повесть своей любви. Первый день, когда, после успешно сданного вступительного экзамена в консерваторию, у друзей она впервые увидела мужественного юношу в форме мореходного училища… Встречи… Разлуки… Два года в оккупированной Риге, невыносимая тяжесть, которая несколько облегчалась мыслью о том, что Аугусту на чужбине живется еще трудней. И последняя встреча – безжизненное тело эсэсовца, лужа крови, устрашающий топот кованых сапог патруля… Поцелуи и клятвы последней ночи… никогда не забывать друг друга!.. Погруженная в воспоминания, Элеонора не замечает, как Дикрозис исподволь выпытывает у нее подробности происшествия с эсэсовцем, выспрашивает о характере Тайминя, то и дело с удовлетворением кивает головой.
– Ну, не плачь, не надо. – Дикрозис гладит ее по растрепавшимся волосам. – Все будет хорошо… Доверься мне… Мы его разыщем.
– Корабль уже в порту? Я сейчас… – Крелле берет приготовленное платье.
Дикрозис отеческим движением берет у нее из рук платье.
– Не будь дурой… Ты что, не понимаешь… Десять лет – не пустяк… Тебе надо реабилитироваться… Не ты побежишь к латышам, а они придут к тебе… И увидят, что ты достойна своего друга… Я сам подберу для тебя репертуар…
– Ты что – шутишь? – горько усмехается Крелле. – Как они могут прийти ко мне, если хозяин «Веселого дельфина» выбросил меня на улицу?
– Никто про «Веселый дельфин» и не говорит, – ухмыляется Дикрозис. – С сегодняшнего вечера ты выступаешь в «Хрустале».
– Перестань! Это уже не шутки. Это издевательство!
– Не веришь?.. Вот контракт!
Дикрозис подает Крелле сложенную вчетверо бумагу. Осторожно и неуверенно берет она контракт. Медленно разворачивает. Из контракта выпадают несколько банкнот. Крелле не видит их. Взгляд прикован к документу, на котором отчетливо значится ее имя. На лице женщины недоумение. Ведь это и в самом деле контракт. Дикрозис не лжет.
– Благодарю… Но чего же ты потребуешь за это? – спрашивает она шепотом, а у самой сердце замирает от неудержимой радости с примесью страха. – Ты же чего-то потребуешь взамен?
Дикрозис встает.
– Пока ничего… Я это делаю только ради тебя… И ради него… Ради вас двоих… Все остальное будет зависеть от тебя!
* * *
В кабачке «Спасение моряка» шумное оживление. Здесь собрались не только лоцманы, но и другие моряки.
Все живо обсуждают последнюю новость – прибытие советского судна. Это первый русский корабль, пришедший в Криспорт в послевоенные годы. К тому же успела разнестись весть, что у штурвала корабля стоял давний друг Эрика Берлинга, латыш Аугуст Тайминь, которого многие хорошо помнят. Вокруг стола, за которым сидят Берлинг, Хеллер и Густав, собрался кружок их друзей, и все наперебой засыпают Берлинга вопросами.
С шумом распахивается дверь кабачка, влетает Нора.
В руке у нее громадный букет огненных гвоздик. Подбежав, она лохматит Густаву волосы, целует отца в щеку, хватает со стола кружку Хеллера и, заглянув в нее, с наигранным сожалением восклицает:
– Ах вы старый пьянчуга! Мне не могли оставить?
– Отдай мне цветы, тогда получишь, – шутит Хеллер.
– Не про вашу честь, дядюшка, эти цветочки! Для советских моряков! Нигде больше не было красных гвоздик!
– Почему обязательно красные? Вместо красного флага? – усмехается Хеллер.
Вдали слышна корабельная сирена.
– Слышите?! Это «Советская Латвия»! – радуется Нора. – Бежим в порт!
Лоцманы встают. Когда все они выходят на улицу, навстречу бежит мальчишка-газетчик.
– Покупайте «Курьер Криспорта»! Экстренный выпуск! Таинственный проход советского судна в Криспорт! Что привезло оно бастующим лоцманам? – выкрикивает мальчишка.
Берлинг покупает газету, читает и мрачнеет.
– Товарищи, никуда мы не пойдем, – заявляет он твердо.
– Тебе разве не хочется увидеть Аугуста Тайминя? – Нора не понимает, чем вызвано решение отца.
– Наконец-то ты одумался, Берлинг, – говорит Хеллер. – С этими русскими еще попадешь в беду.
– Нет, беды надо ждать вот от этих. – Берлинг сминает в руке газету. – Нету дыма без огня.
– Кто тебе может запретить приветствовать старого товарища? – возмущается Нора.
– Для нас он друг и товарищ, а для Борка и судовладельцев – красный. – Густаву понятны сомнения Берлинга.
– В том-то и дело! – говорит Берлинг. – Пахнет провокацией… А тогда нечего им давать лишний ход для клеветы.
– Ну и пусть! – не унывает Нора. – Хочу идти и пойду!
– Ты в ответе только за себя, а я за исход всей забастовки… Тайминь меня поймет… И прошу тебя – будь осторожна. Было бы лучше тебе с ним даже не встретиться. Как-никак ты моя дочь… Можно истолковать по-всякому.
– Хорошо. Я только брошу эти цветы советским морякам! – уже издали кричит Нора. – Пусть кто попробует мне помешать.
У моста через Большой канал она перебегает мимо большой темно-серой машины, которая только что остановилась. Один из пассажиров высунул в окно голову. У него пышные усы, большой красный нос и редкие белесые волосы.
– Эй, красотка! – окликает он хриплым голосом пьяницы. – Где тут у вас гостиница «Корона»?
Нора показывает рукой направление и бежит. Вслед несется тот же хриплый голос:
– Эй, ты! В ней буфет есть?
Машина рывком устремляется дальше. Водитель в черных очках глядит на усатого.
– Смэш, когда я тебе наконец привью приличные манеры? – бросает он гадливо.
От этих произнесенных вполголоса слов Смэш съеживается и, отведя взор, бормочет виновато:
– Приму к сведению, шеф.
– Видел вывеску с надписью «Криспорт»?
– Я ведь не пьян.
– Тем более. Еще раз напоминаю, что с этой минуты и до того момента, когда надпись «Криспорт» снова останется позади нас, я для тебя никакой не шеф, а господин Венстрат. Понял?
– Да, шеф!
У гостиницы «Корона» серая машина останавливается. Венстрат выходит. Поправив галстук и сняв соринку со своего модного костюма в полоску, он замечает, что и Смэш намерен выйти из машины.
– А тебя куда несет? – негодующе спрашивает Венстрат.
– Я… – заикается Смэш, – да так… ноги размять, шеф… то есть господин Венстрат.
– Впервые вижу человека, у которого ноги находятся между плечами и головой. – Венстрат произносит это словно бы без иронии.
Из машины ему отвечает булькающий смешок. Венстрат, не снимая своих черных очков, оглядывает всех по порядку – полного, добродушного на вид, мужчину со шрамом на левой щеке, другого мужчину с руками, похожими на звериные лапы, молодого парня в брюках гольф и клетчатом пиджаке, мужчину в надвинутой на лоб шляпе. Смех, как по команде, обрывается.
– Анекдотами займемся позднее, – тихо говорит Венстрат. – Чтобы никто из вас не посмел двинуться с места до моего возвращения.
Самоуверенной походкой делового человека Венстрат направляется ко вращающейся двери парадного.
– Господину угодно номер? – спрашивает Кнут.
– Номер? Нет, спасибо. Я здесь проездом… Возможно, на обратном пути. В каком номере остановился доктор Борк?
Борк развалился в кресле. Напротив него сидит Дикрозис.
Венстрат сперва приоткрывает дверь, затем, вспомнив о хорошем тоне, стучится. Дождавшись ответа «Войдите!», он с порога вежливо интересуется:
– Здравствуйте, господа! Не помешал вам?
– Быстрей закрывайте дверь! – прикрикивает Борк. Венстрат подходит к Дикрозису, слегка кланяется и подает руку:
– Венстрат, коммерсант… проезжая через Криспорт, узнал, что тут остановился мой старый знакомый доктор Борк и…
– Дикрозис, редактор.
– Очень приятно. – Венстрат сердечно трясет руку Дикрозису.
– Будет прикидываться, – ворчит Борк. – Здесь все свои.
Венстрат со вздохом облегчения присаживается, кладет ноги на стол, достает сигареты, закуривает и многозначительно хлопает себя по боку – слышно, как рука ударяется о что-то твердое.
– Ну так что тут у вас? Инструменты в боевой готовности, команда тоже.
– Разве я не сказал, что сегодня, в порядке разнообразия, предстоит работа в белых перчатках? – напоминает ему Борк. – Покажите ему фотоснимок, – обращается он к Дикрозису.
Венстрат вертит в руках карточку Тайминя, потом засовывает в карман.
– Симпатичный человек, – довольным тоном замечает он. – Мне всегда приятно иметь дело с таким человеком.
* * *
Улички, ведущие к порту, заполнены людьми. Много народу вышло встретить советское судно. Одни из чувства симпатии к стране, которую представляет этот корабль, другие просто из любопытства. Между ними протискивается расклейщик афиш – сгорбленный старичок с ведерком клея и большим рулоном афиш. У рекламной тумбы он останавливается. Замедляет шаг и кое-кто из прохожих. И вот почти во всю тумбу раскатывается большой плакат в черно-бело-красном цвете. Черная, несколько угрюмая уличка, напоминающая старую Ригу. Под фонарем стоит женщина в белом плаще. Художник изобразил лицо Крелле довольно удачно. Падают осенние листья. Жирная красная надпись возвещает:
ВАРЬЕТЕ «ХРУСТАЛЬ». ПОЕТ И ТАНЦУЕТ ЭЛЕОНОРА КРЕЛЛЕ.
Расклейщик афиш направляется дальше. И вскоре на каждом углу появляются плакаты, приглашающие публику сегодня побывать на выступлении Элеоноры Крелле.
