Текст книги "«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается"
Автор книги: Анатоль Имерманис
Соавторы: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
5
Придя в сознание, Тайминь долго не может сообразить, где он. Через узкие щели в спущенных жалюзи пробивается тусклый свет раннего утра, и в первый момент кажется, будто он у себя на койке. Но почему каюта вдруг такая просторная, откуда в ней взялись эти прогрызенные мышами кожаные кресла, дубовые шкафы с толстыми фолиантами, оленьи рога на стенах?
Тайминь было приподнялся, чтобы сесть, но тут же с громким стоном повалился назад. Прошло порядочно времени, пока утихла резкая боль в затылке. Осторожно приоткрыв глаза, он озирается по сторонам. Надо полагать, эта комната некогда служила кабинетом хозяину дома, не менее ясно и то, что здесь давно уже никто не живет. И уж нет никакого сомнения в том, что это не арестантская в полицейском участке. А в таком случае…
Тайминь силится вспомнить события вчерашнего дня» Однако нить их рвется и ускользает. К тому же порожденные в вялом мозгу туманные картины столь фантастичны, что более подошли бы к сновидениям, чем к суровой действительности… Газета с афишей «Поет и танцует Элеонора Крелле»… И потом она сама… Какой-то импрессарио, сообщивший, что Нора арестована… А дальше?.. Ах да, он же бросился на выручку Норе, бежал по темной улице, бесконечно длинной, какими бывают все дороги в ночных кошмарах… Но на этот раз он все же достиг машины, в которой сидела Нора, и тогда… Потом не было ничего… Ничего, кроме этого незнакомого помещения и дикой головной боли, будто накануне он самолично выпил целую бочку ямайского рома.
Медленно, избегая резких движений, Тайминь встает, подходит к двери, нажимает ручку. Дверь заперта на ключ и так массивна, что по крайней мере сейчас не приходится даже помышлять о том, чтобы ее выломать.
Он приподнимает жалюзи и лишь теперь понимает, что находится на втором этаже. Внизу простирается обширный парк, заросший буйным кустарником. Похоже, там нет ни души. Но стоит Тайминю приоткрыть створку окна, как из укрытия появляется человек в надвинутой на лоб шляпе и грозит револьвером. Несомненно, он будет стрелять без повторного предупреждения.
Стало быть, он все-таки под арестом. Но где? И за что? Что же, в таком случае, произошло с Норой? Все эти вопросы наваливаются скопом, на все разом не ответить. Надо попытаться сделать это по порядку.
В мучительном раздумье Тайминь ходит по комнате от стены к стене. Вот уже и появилась некоторая последовательность в мыслях. Но легче от нее не становится, ибо каждая догадка неизменно заканчивается одним и тем же проклятым «почему?». Очевидно, потому, что неведомому противнику что-то от него нужно. Нечто такое, из-за чего стало необходимым изолировать его от товарищей, заманить в ловушку, учинить всю эту провокацию. Нечто такое, что может предоставить один лишь он, единственный из всей команды, иначе не стоило бы впутывать в эту историю Элеонору…
Тайминь хмурится. На его лице залегают глубокие морщины. А что, если Элеонора вовсе не жертва, как он, но соучастница в афере? Нет, это немыслимо! Тайминь не допускает подобной мысли. Но голос разума настойчиво твердит: а много ли ты знаешь про эту женщину? Десять лет вы не виделись. Между вами были не только государственные рубежи и пограничники, но и непреодолимая пропасть, разделяющая два мировоззрения, два различных образа жизни. Откуда в тебе такая уверенность, что она сберегла незапятнанной вашу былую любовь, кто вообще она теперь – твоя прежняя Нора? К человеку, который все эти годы не отыскал дороги к тебе, и если не к тебе, то хотя бы к родине, по-видимому, надо подходить с иной меркой. С меркой Криспорта! Лишь она поможет тебе разобраться в том, что произошло и что еще ждет впереди, поможет благополучно выпутаться из этой переделки и добраться до своих…
Когда в двери слышится щелчок поворачиваемого ключа, у Тайминя уже полностью разработан план действий – в первую очередь установить соотношение сил, выяснить, предстоит ли ему спасаться самому или еще надо выручать Элеонору.
Толкая перед собой столик на колесах, нагруженный закусками и разными бутылками и посудой, входит Смэш. Он даже не смотрит на пленника, поскольку его взгляд прикован к переливающимся всеми цветами радуги бутылкам, стоящим на нижней полке этого передвижного бара.
– Привет, за ваше здоровье! – радостно провозглашает он, но тут же спохватывается: – Виноват, хотел спросить: как ваше здоровье?
Приглядевшись к Смэшу, Тайминь делает вывод, что человек этот всего лишь подчиненный. Но, возможно, как раз у такого пьянчуги и удастся что-либо выведать. Потому он быстро меняет свой замысел не притрагиваться к пище до того, как его освободят.
– А не позавтракать ли нам вместе? – радушно предлагает Тайминь и тянется к кофейнику.
– Не стану же я отравлять себя кофеином, – с неподдельным возмущением отклоняет угощение Смэш и, словно опасаясь, что никто не станет его упрашивать, наливает себе в чашку изрядную порцию спиртного. – Я всегда утверждал, что водочка с утра куда полезней, чем простокваша на ночь…
– Певица, наверно, тоже вас угостила? – отпивая понемногу горячий кофе, спрашивает Тайминь хрипловатым голосом.
– Да разве в наше время женщины на это способны? – морщится Смэш. – Все лишь бы себе! Потому и хожу в старых холостяках…
Большего из него не выудишь никакими хитрыми вопросами. Значит, Крелле тоже находится в этом доме. Но в каком качестве – пленницы или врага?
Смэша вызывает человека со шрамом на щеке. Вскоре после их ухода дверь снова открывается. Смэш впускает Венстрата.
– Вы? Каким образом? – Тайминю это кажется подозрительным.
– Примерно тем же, что и вы. Меня насильно втолкнули в машину, завязали глаза и привезли сюда. Они считают, что я самый подходящий человек для переговоров с вами. Вначале протестовал, но потом понял, что только так могу спасти Элеонору… Ей грозит страшная опасность! Какой талант! У меня были грандиозные замыслы!.. И теперь все рухнуло! – Продолжая разыгрывать из себя импрессарио Элеоноры Крелле, Венстрат возмущенно ходит по комнате. – Она совершенно потеряла голову, увидев вас! Разве можно петь такие песни?! А тут еще вмешиваетесь вы, человек, прибывший из-за «железного занавеса». Одному вы так мастерски двинули по зубам, что он до сих пор не отойдет никак… – Венстрат не замечает, как с лексикона импрессарио уже перешел на привычный ему жаргон ресторанного вышибалы. – Одним словом, кое-какие круги считают это вмешательством во внутренние дела нашего государства.
– Я полагаю, этим должна заниматься полиция, – заявляет Тайминь.
– У нас полиция политикой не занимается. – Венстрат подготовлен к такому повороту. – Люди, занимающие более солидное положение, дали мне понять, что Крелле, как агенту Москвы, грозят очень крупные неприятности. – Венстрат опасливо поглядывает на часы. – Мне разрешили поговорить с вами всего пять минут. За это время мы должны с вами договориться.
– Какая глупость! Она такой же агент, как я!
– Ну, не скажите, господин Тайминь! – Венстрат достает из кармана сигару. Откусив и сплюнув кончик, он закуривает. – Давайте посмотрим, что получается. В Криспорт в один и тот же день прибываете и вы и Крелле. Более того, ни днем раньше, ни днем позже объявляют забастовку лоцманы. В тот же самый вечер она в публичном месте занимается подстрекательством зрителей, а вы пускаете в ход кулаки. Попробуйте-ка кого-нибудь уговорить, что все это – случайное совпадение!..
Конечно, обвинение – дело знатоков. Как бы оно ни было абсурдно, раздутое газетной шумихой, оно может заставить задуматься кого угодно. Достаточно вспомнить вчерашнюю статью в экстренном выпуске «Курьера Криспорта».
– Что же я должен делать?
– Во всем положиться на меня. – Венстрат радостно возбужден. – Я совершенно нейтральное лицо. Для меня важно одно – как можно скорее выручить Элеонору Крелле. Если она сегодня не выступит в театре, неустойка за нарушение контракта разорит меня в пух и прах.
– И как вы себе это представляете?
– Они требуют, чтобы вы во всем признались.
– Ясно! – цедит сквозь зубы Тайминь. – Текст, надо полагать, уже составлен, и мне остается лишь подписать его.
– Да, да, – достает из кармана бумагу Венстрат. – Они просили дать вам почитать. Как только подпишете, Элеонору сразу освободят. Конечно, и вас тоже. Вам будет предоставлена денежная сумма, достаточная вам обоим до гробовой доски. Там хватит и на то, чтобы организовать Элеоноре гастрольное турне. Она давно мечтает о том, чтобы выступить в Париже, Лондоне, Москве. Какой талант! В нашей стране не умеют ценить больших артистов.
Тайминь вырывает листок из рук Венстрата.
– Так, так, – бормочет он. – Я должен заявить, что прибыл в Криспорт для руководства забастовкой лоцманов и организации беспорядков…
– Конечно, не по своей воле, – бархатным голосом замечает Венстрат. – Там сказано, что вы взяли на себя эту миссию лишь затем, чтобы вырваться из красного рая.
– Это же гнусная ложь!
– Разумеется, ложь, – поспешно соглашается Венстрат. – Возмутительнейший шантаж! Но что мешает вам в борьбе воспользоваться тем же оружием? – Венстрат боязливо озирается и переходит на шепот: – Подпишете, прикарманите денежки, а потом, когда Элеонора и вы будете в безопасности, заявите, что эта подпись – результат насилия над вами, так сказать, вырвана под дулом пистолета. Я готов выступить в качестве свидетеля.
– Никогда!
Венстрат прикидывается глубоко огорченным человеком.
– Что ж, в таком случае больше не будем об этом говорить. – Он берет из рук Тайминя помятый листок и делает вид, будто намерен его порвать. – Но вы подумали, на какие страдания обрекаете Элеонору? Подумали, какой страшной ценой она заплатит за вашу принципиальность? – Голос Венстрата даже срывается от сочувствия.
В этом драматическом месте разговор прерывает Смэш. Просунув голову в дверь, он строго объявляет:
– Пять минут кончились!
Эту заученную фразу Смэш пытается прорычать как можно злее. Строгий страж как-никак. Недопитая бутылка на передвижном столике притягивает его как магнит. Заплетающимися ногами Смэш делает несколько шагов вперед, но, встретясь глазами с Венстратом, пятится назад.
– Мы с господином Тайминем еще не закончили разговор. – Венстрат пытается придать голосу просительную интонацию. – Попрошу еще пять минут.
– Слушаюсь, шеф! – Смэш успел так налакаться, что уже потерял контроль над тем, что говорит. Зуботычина Венстрата помогает ему осознать величину допущенной ошибки. – Слушаюсь, господин Венстрат! – потирая подбородок, подымается Смэш и исчезает за дверью.
Тайминь горько усмехается.
– Разыграли представление хоть куда! Вы, значит, импрессарио, Элеонора – несчастная жертва террора. А я теперь должен изображать агента Кремля. Можете сказать режиссерам, что они дали промашку при выборе актеров. Интересно, сколько заплатили Элеоноре за то, что она помогла заманить меня в ловушку?
– Ей? – Венстрат обескуражен своим преждевременным разоблачением. – Неужели вы допускаете, что я мог довериться такой дуре? Достаточно было показать контракт, и она уже вообразила, что ей позволят каждый вечер выступать в «Хрустале»! Максимум, на что она, может, и способна, так это соблазнить матроса, заглянувшего к «Веселому дельфину». Певица третьеразрядного портового кабака – вот ее амплуа! – Венстрат в сердцах сплевывает.
Тайминь внимательно прислушивается ко всему, что говорит Венстрат. Нет, теперь Венстрат скинул маску и говорит то, что думает. На сердце отлегло – Нора, как и он, попала в хитросплетенные сети. Теперь Тайминь чувствует себя намного сильней. Его поддерживает сознание, что предстоит бороться не только за себя. Только от него зависит, удастся ли им обоим благополучно выбраться из западни.
– Ты знаешь, что ей угрожает, если не подпишешь эту бумагу? – Венстрат счастлив, что отпала нужда разыгрывать из себя интеллигента. – Да и тебе тоже. Я вас обоих раздавлю как клопов. – Угрожающе шепчет Венстрат и похлопывает рукой по спрятанному под пиджаком револьверу.
– Я подпишу, – тупо говорит Тайминь.
– Вот это я понимаю. Сказали, надо работать в белых перчатках. Мура! Имеется только один язык, на котором можно говорить со всяким. – Венстрат сжимает кулак и прищелкивает языком. – Так, не будем тянуть резину, вот ручка, пиши…
– Полегче, господин импрессарио! – Тайминь берет предложенную ему авторучку и прячет в свой карман. – В гриме вы – третьеразрядный комедиант, а без грима – третьесортный живодер… Я подпишу, но на определенных условиях. Если продаваться, так за приличную цену.
– Не сомневался, что мы найдем общий язык, – хлопает по плечу Тайминя Венстрат. Он до того рад, что готов простить нанесенное оскорбление. – Можешь не волноваться. Будете с Элеонорой жить припеваючи.
– Ближе к делу. Сколько?
– Думаю, они не поскупятся.
– Кто такие они? Я должен знать, достаточно ли солидные у меня партнеры по сделке.
– Допустим, это анонимное акционерное общество. Название не имеет значения, главное, чтобы акции были надежны. Что ты скажешь насчет десяти тысяч?
– Это не так уж много. К тому же банк, куда я вложу свой капитал, может обанкротиться.
– Точно! – Венстрата вдруг осеняет блестящая идея. – Если ты не забудешь обо мне, помогу тебе поторговаться… А что бы ты сказал о корабле? Конечно, не океанский лайнер, но зато твой собственный.
– Корабли не растут на деревьях, а Криспорт не страна чудес. И кто мне даст этот корабль? – ухмыляется Тайминь.
– Не веришь? – Венстрат возмущен. – Союзу судовладельцев это раз плюнуть. – Он слишком поздно поймал себя на промахе.
– Спасибо за информацию! – улыбается Тайминь. – Так вот, передайте господам судовладельцам привет от меня и скажите…
– Что?!
– Пока лишь только то, что они здорово сглупили, поручив эту дипломатическую миссию вам. А теперь слушайте, господин импрессарио! Я не скажу ни «да», ни «нет» до тех пор, пока не увижу Элеонору!
* * *
Комната, в которой вот уже двадцать часов томится Элеонора, по-видимому, тоже была некогда красивой. Теперь о былой роскоши свидетельствуют лишь ободранный диван красного дерева, на котором лежит Элеонора, накрывшись своим белым плащом, и курит, стряхивая пепел прямо на пол.
Ей уже все безразлично. Когда в машину втащили полумертвого Тайминя, она пыталась вырваться, царапалась, кусалась, но крепкий тумак урезонил ее. Потом ее втолкнули в эту комнату и заперли. Вначале она пробовала протестовать. Но ее сторожа молчали и ухмылялись. Приученная ко всяческим ударам судьбы, Элеонора и на этот раз подчинилась ей. К чему понапрасну ломать голову, если ты все равно бессильна что-либо предпринять? Увидав на столике бутылку с коньяком, она налила себе рюмку. Потом еще одну и еще. Коньяк помогал не думать, делал ее отчаяние терпимым и даже приятным.
Утром дверь приоткрылась, и в щель просунулась ухмыляющаяся физиономия толстого охранника.
– Что ни говори, а золотое времечко пришло, – фамильярно говорит он хихикая. – Когда я сидел в каталажке, мне не давали видеться со своей старухой.
После этого в комнату входит Тайминь.
– Нора!.. Ты!.. Наконец-то!..
– Аугуст!
Тайминь бросается к Элеоноре. Забыто все вокруг, забыты вопросы, сомнения. Наружу вырывается копившаяся долгие годы нежность, которую сейчас ничем не сдержать, ласковое прикосновение говорит несравненно больше, чем самые красноречивые слова…
Тайминь мягко отстраняет голову Элеоноры от своего плеча, долгим взглядом смотрит на нее.
– Ты ни капельки не изменилась, Нора…
– Не лги! – восклицает Нора, но без тени недовольства. – Пережитое не могло пройти бесследно. Ты должен знать, кем я стала. Слушай же!..
Тайминь слушает. Ему хочется закрыть поцелуем поток горьких слов, но он этого не делает. Понимает, что рассказывать историю своей жизни Нору заставляет внутренняя необходимость; заставляет вновь вспоминать свою тоску, мечты, разочарования – без этого она задохнется. И Элеонора рассказывает о своей жизни в последние месяцы оккупации; об одиноких прогулках по берегу моря, что отделяло ее от Криспорта и от любимого; о корабле, что плыл с потушенными ходовыми огнями мимо этого скалистого берега, и о матросе, который не дал ей броситься за борт; о рабском, изнурительном труде на каком-то подземном заводе и о переполненных теплушках, в которых увозили латышей все дальше на запад; про Гамбург, рушившийся под громовыми ударами союзной авиации и о вступлении английских войск; про два бесконечных года, проведенных в лагере для перемещенных лиц; про нужду и болезни, про муки и унижения, что пришлось испытать.
– Дважды приезжали к нам представители русской миссии по репатриации. Многие уехали. Но я-то рвалась к тебе!.. Когда же наконец добралась сюда, тебя в Криспорте уже не было… Ты не дождался меня, Аугуст.
– Я пошел навстречу советским войскам. Это была единственная возможность скорее вернуться на родину.
– А если б ты знал, что я приеду в Криспорт?
Вот он, вопрос, который Тайминь сегодня утром себе задавал. Раньше или позже, но на него надо дать ответ. Дать честный ответ, не думая о последствиях. Но он уже не в силах представить себе, как поступил бы десять лет тому назад; знает лишь то, как действовать сейчас, если б снова пришлось выбирать.
– Я все равно пошел бы навстречу нашим частям, – отвечает Тайминь, гладя Элеонору по голове. – А ты? Почему ты потом не вернулась в Ригу?
– Я?.. Ты думаешь, это так легко? А знаешь ли ты вообще, что здесь говорят о жизни в Латвии? Даже написать боялась, чтобы тебе не навредить, если еще жив… Мне ведь было неизвестно… Скажи, Аугуст, на что мне было надеяться?
Тайминь не нашелся с ответом – в свое время он ведь и сам не ждал, что его так скоро освободят из фильтрационного лагеря.
– Нет, Аугуст, не трудностей я убоялась! – продолжает Элеонора. – Здесь моя жизнь тоже была сплошным кошмаром…
– Не будем больше об этом, – перебивает ее Тайминь. – Теперь все будет хорошо! Теперь мы вместе!
Элеонора плачет, но уже через минуту на лице оживает улыбка.
– Как я счастлива, что ты все еще любишь меня! – Она запрокидывает голову Тайминя, смотрит ему в глаза. – Ты ведь больше никогда не оставишь меня, Аугуст? Что бы ни случилось?
– Что бы ни случилось! – Ответ Тайминя звучит клятвой. – Я могу простить все, Нора, кроме одного: я никогда не прощу лжи. – Тайминь долгим взором смотрит в глаза Элеоноре. – Как ты попала в «Хрусталь»?
– Я была без ангажемента. И вдруг мне предложили контракт. Я понятия не имела, что за всем этим крылось…
– Кто предложил?
– Дикрозис, редактор «Курьера Криспорта».
– Дикрозис? – Голос Тайминя становится резким. – Это же тот самый тип, что привязывался ко мне на корабле… Теперь начинаю понимать.
– Про тебя он не сказал мне ни слова, только дал текст песен… И там я увидала тебя! Это было как чудо!.. А теперь мы узники… Это дело рук Дикрозиса!.. Я боюсь… За тебя и еще больше за себя.
– Не плачь, Нора, – успокаивает ее Тайминь. – Скоро нас освободят, и ты позабудешь про все свои невзгоды. Вместе поедем на родину!
– Хоть бы все было, как ты говоришь!.. Но мне страшно, страшно.
– Нам нечего опасаться! – В голосе Тайминя слышится твердое убеждение. – Этим негодяям скорей надо бояться меня. Капитан будет меня искать, он добьется моего освобождения!
– А если твое судно уйдет до того, как нас разыщут?..
– Никогда! Товарищи меня бросят только в том случае, если поверят, что стал предателем…
Тайминь умолкает. Впервые за все эти часы он пробует взглянуть на происшедшее глазами команды корабля: ничего никому не сказал толком, в городе оторвался от товарищей и скрылся в неизвестном направлении. Что знают о нем ребята, кроме того, что он однажды бежал в этот самый Криспорт? Ведь это его первый рейс на «Советской Латвии», и нет у него оснований требовать к себе безоговорочного доверия.
Словно угадав мысли друга, Элеонора прильнула к Тайминю.
– Не думай больше об этом… Скажи лучше, что ты меня любишь…
Снаружи уже начинает смеркаться, но в комнате этого не замечают. Тайминь и Крелле сидят в обнимку на диване. Кажется, они отрешились от мира с его каждодневными заботами и невзгодами, кажется, они живут только для себя. Так много сказано друг другу, но невысказанного еще больше.
– Помнишь, в какой крохотной комнатушке ты тогда ютилась? – спрашивает Тайминь. – По вечерам приходила из консерватории, пела свои вокализы, и соседи барабанили в дверь…
– Будто это можно забыть, – мечтательно говорит Элеонора. – А ты уверен, что мне разрешат вернуться?
– Конечно! Ты же ничем себя не запятнала.
– Как хорошо посидеть с тобой на Бастионной горке! Рига, наверно, стала еще красивее… Теперь, наконец встретив тебя, сама не пойму, как могла жить на чужбине…
– Все-таки я не ошибся, – ликующе восклицает Тайминь, – ты нисколечко не изменилась!
– Не знаю, не знаю, – задумчиво качает головой Элеонора. – Боюсь, состарилась я. Боюсь, не хватит сил зачеркнуть пережитое здесь.
– Со мной ты будешь сильной, Нора. Десять лет назад советская жизнь мне тоже казалась чуждой, непонятной. Но ты увидишь, как легко забывается все плохое…
– Да, главное то, что мы будем вместе, – целует Тайминя Элеонора. – Я еще не могу поверить в наше счастье.
– Мы его завоюем, Нора. Положись на меня.
* * *
– Я, разумеется, целиком полагаюсь на вас, Дикрозис, – говорит Борк с подчеркнутым безразличием, затем кивает на Фрексу, нервно прохаживающегося по гостиничному номеру. – Но консул не прочь бы знать, какие плоды принесет вложенный им капитал.
– Он орешек покрепче, чем я думал. – На этот раз Дикрозис отнюдь не намерен набивать себе цену. – Я отказываюсь понимать, что произошло с этими людьми. Даже Крелле, на которую я возлагал такие надежды, теперь предается идиллистическим мечтам о семейной жизни под крылышком Кремля.
– Вы что – серьезно? – Благодушие Борка быстро улетучивается.
– Можете спросить у Венстрата. Он еще раз все перепробовал, но с этим штурманом сам черт не сговорится. Не знаю даже, с какого конца теперь браться…
– Подумайте, за это вам платят деньги… Между прочим, консул, я только что беседовал с вашими конкурентами.
– Они были у вас? – оживляется Фрекса.
– Приходили посоветоваться, – усмехается Борк. – Это помогло. Керзен уже потерял в весе на несколько акций, а Зуммер выглядит… ни дать ни взять – из клиентуры Швика.
– Превосходное сравнение, честное слово! – хрипло смеется консул. – Так, может, действительно уже пора дать команду Венстратовым молодчикам браться за дело?
– Правильно! Пусть вышибут у него из головы всякую надежду на помощь товарищей, – поддерживает идею Дикрозис.
– Навряд ли это сильно воздействует на человека, которого столько мытарила жизнь, а он все еще верит в солидарность пролетариата, – возражает Борк. – У меня есть более тонкий план!
* * *
В это же самое время Керзен и Зуммер сидят двумя этажами ниже – в вестибюле гостиницы. Осушив очередной бокал, Зуммер собирается встать, чтобы сходить в бар еще за одним коктейлем.
– Вы слишком много пьете, – упрекает его Керзен.
– Я? – удивляется Зуммер. – Да обычно я вообще в рот не беру спиртного… Кнут, принеси еще один!.. Эта забастовка в конце концов отправит меня на тот свет!
– Это правда, что вы продадите свои пароходы консулу?
– Своему злейшему конкуренту?! Ни за что! Я веду переговоры вон с ним.
Он показывает на Швика, который в этот момент проходит через вращающуюся дверь в вестибюль.
– Наверно, решили похоронить свое предприятие, Зуммер, – недобро усмехается Керзен.
– Что еще остается? В любой момент кто-нибудь сможет опротестовать мои векселя, и все пойдет с молотка.
Зуммер здоровается со Швиком.
– Ох уж эта забастовка! – стонет Швик. – Эта забастовка – грех. По-прежнему нет ни одного лоцмана… Я разорен!
– Вы не купите? – Зуммер так расстроен, что рука его задевает стакан с коктейлем. – Теперь я банкрот… Суд… Долговая тюрьма…
– Этого я допустить не могу! – патетически возвещает Швик. – Мой долг христианина помочь ближнему почить в бозе приличным образом… Простите, профессиональная привычка… Хотел сказать, пережить трудные времена… Я покупаю! Покупаю по соображениям чисто гуманным…
– Кнут, еще два коктейля! – кричит Зуммер. – Боже мой, я спиваюсь.
* * *
Услышав поворот ключа в дверном замке, Элеонора привстает в радостном возбуждении – она убеждена, что это пришел Тайминь. Но видит перед собой Дикрозиса и хмурится.
– Ах, это ты… – Вдруг она вспоминает все, что произошло. – И ты еще смеешь показываться мне на глаза!
Заметив в руках Крелле пустую бутылку, Дикрозис отступает к стене.
– Ты все еще никак не поймешь, что действую для твоего же блага.
Руки Крелле устало повисают. Она чувствует себя бессильной против такой наглости.
– Уходи вон! – говорит она.
– Никуда я не уйду. Даже если осчастливить тебя придется силой.
– О своем счастье я побеспокоюсь сама.
– Дура набитая! Ты, наверно, вообразила, что поедешь вместе с ним. Что ты там будешь делать? Петь в колхозном хоре?
– Все равно. Я больше не могу жить без него, – просто говорит Элеонора.
– Что ж, желаю тебе благополучно дожить до старости. Но здесь и только здесь! Ясно тебе? – И Дикрозис продолжает мягко: – Что ты скажешь насчет особнячка на морском берегу?.. С розарием?.. Где бы ты жила со своим Тайминем? А?
– Уходи вон! – почти беззвучно произносит Элеонора.
– Ты все это получишь, если уломаешь Тайминя остаться и подписать показания…
– Нет! – кричит Элеонора.
– Я уйду и больше не вернусь, – угрожает Дикрозис. – Но тебе от этого легче не станет. Тебя вышлют как нежелательную иностранку. Куда ты без меня денешься, без «Веселого дельфина» и без твоего Тайминя? Завтра в газете будет напечатана такая статья, что тебя даже Советская Россия не примет…
Элеонора подавленно молчит.
– Теперь ты понимаешь, что у нас общие интересы, – усмехается Дикрозис.
– Что я должна сделать? – едва шевеля губами, спрашивает Крелле.
– Сама найдешь способ, как переубедить мужчину, – грубо говорит Дикрозис. – Когда кончатся женские аргументы, можешь включить радио. Криспорт каждый час передает последние известия…
* * *
Тайминь прекрасно понимает, что часы, проведенные с Элеонорой, всего лишь передышка перед решающей схваткой. Правда, Венстрат еще раз пытался уговорить и застращать, но, кажется, и он больше не надеется на успех. Теперь никто не пристает к нему, и как раз это и наводит на подозрения. Почему враг теряет время, которое работает теперь на Тайминя? Тайминь не сомневается, что капитану удалось поднять на ноги полицию, связаться с советским посольством. Быть может, в связи с его похищением подана нота протеста…
Увидев в комнате Элеоноры радиоприемник, Тайминь немедленно включает его, даже не поинтересовавшись, откуда взялся аппарат.
«Дебаты по торговому договору с Россией открываются послезавтра», – разогреваются лампы и постепенно голос диктора крепнет.
– Выключи, – просит Элеонора. – Я должна тебе кое– что рассказать.
– Сейчас… Хочется узнать, что творится на белом свете.
«Бергхольм по-прежнему отрезан от остального мира. Жертвой наводнения стали еще двадцать три человека. – После краткой паузы диктор продолжает: – Криспорт. Сегодня покинул порт советский теплоход «Советская Латвия». Капитан Акмен потребовал передачи дезертировавшего штурмана Аугуста Тайминя соответствующим советским учреждениям. В осведомленных кругах считают, что такое требование противоречит закону о гарантии политического убежища эмигрантам. Последние известия окончены. Через несколько минут слушайте…»
– Не может этого быть! Это ложь! – возмущается Тайминь.
Он лихорадочно крутит ручки приемника, но не может извлечь ни звука. Тайминь продолжает крутить. Он даже не замечает, что погас свет.
– Тока нет, – тихо говорит Элеонора. Она привстает и берет Тайминя за плечо: – Аугуст, что теперь будет? Неужели они тебя бросили?
– Сам во всем виноват! Надо было предупредить товарищей, куда иду, почему… Мелочь, а вон что получилось! – Он отстраняется от Элеоноры и тяжелыми шагами принимается ходить по комнате.
Открывается дверь. Входит парень в брюках гольф. Не произнося ни слова, он взмахом пистолета предлагает Тайминю следовать за ним. Но не успевают они удалиться, как в коридоре появляется Смэш.
Тайминь не слышит, что Смэш говорит на ухо парню, он даже толком не соображает, что его ведут назад, к Элеоноре. Они сидят в полутьме. Тайминь вспоминает десять минувших лет, которые невозможно вычеркнуть из жизни, о своих товарищах и о непреклонной решимости даже в одиночку продолжать борьбу.
Элеонора размышляла о том же самом. Однако пришла к прямо противоположному заключению. И теперь она его выскажет. Сейчас или никогда!
– Аугуст!
– Что? – Он продолжает ходить по комнате, которая лишь теперь по-настоящему стала для них клеткой.
– Сядь ко мне… Ну сядь же, Аугуст!
Он нехотя садится. Чиркает спичкой, дает Элеоноре прикурить.
Элеонора нервно курит. Как трудно подыскать подходящие слова, если чувствуешь, что от них зависит вся дальнейшая жизнь. Как трудно растолковать другому то, что тебе самой кажется элементарнейшей истиной… Но ведь Тайминь-то не чужой, это ее Аугуст, ее Густ. Он должен понять. Он поймет! И тогда все будет хорошо…
– Послушай, Аугуст! Ты же мужчина. Мужчины всегда заботятся только о своей чести. Но на этот раз ты не имеешь права на это. Слишком долго ждали мы этого часа. И разве не безразлично, где нам жить? Главное – быть вместе… Погоди, дай договорить!.. Ради тебя я была готова поехать в Ригу, которая стала для меня такой же чужой, как какой-нибудь Сидней или Иокогама. Ради тебя! Но это теперь невозможно. И потому говорю тебе: останемся здесь! Подпиши эту бумагу, и забудем все… У нас будет домик на морском берегу, пароход, который ты будешь водить по всем морям и океанам. Я буду ждать твоего возвращения, ждать после каждого рейса, ждать с такой верой, с какой никто никогда не будет тебя ждать… Подумай о нас, Аугуст. Разве мы не имеем права на счастье?
– Именно об этом я и думал все время, – неторопливо отвечает Тайминь. – Никто и никогда не заставит меня ради нашей любви стать предателем! Ты можешь это понять?
– Понять? – истерически смеется она. – Всегда вы требуете этого от женщины… Так пойми же сам: ты мне нужен, и никуда я тебя больше не отпущу, никуда!.. Знаешь ли ты, что такое, когда последний трактирщик может тебя выбросить на улицу? Когда хочется есть и тебе нечего продать, кроме себя самой? Моряк любому утопающему подаст спасательный круг, верно ведь? Так не дай же мне утонуть в грязи! Ради тебя я готова на все, а тебе дорога лишь честь… Я еще не стара, Аугуст, я хочу жить! И ты моя последняя надежда! Надо остаться со мной. У тебя тоже нет другого выхода, путь в Советский Союз для тебя закрыт,. Неужели тебя с такой силой тянет туда, что даже ты готов пожертвовать нашей любовью?
