Текст книги "«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается"
Автор книги: Анатоль Имерманис
Соавторы: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
ТРИ ДНЯ В КРИСПОРТЕ
1
Скалистый, изрезанный фьордами берег. Как знаком он второму штурману «Советской Латвии» Аугусту Тайминю! Ничто не изменилось за эти десять лет.
Тайминь вспоминает… Начало войны застало советский теплоход «Гайя» в Любеке. На следующий же день всю команду арестовали и перевели в городскую тюрьму. Никто не выяснил, кто из них офицер, кто практикант мореходки, кто русский, кто латыш. Вот только комиссара Абелита и электрика Гуревича увезли через месяц в неизвестном направлении. Если принять во внимание то, что судовые документы успели сжечь до прихода полиции, то, значит, среди своих оказался подлец. Тем не менее решили держаться вместе, какие бы испытания ни ждали их впереди. Получив арестантскую одежду с номером на груди, моряки слились в несметную армию узников…
Весной 1943 года в гитлеровские лагеря военнопленных и обычные концлагеря были направлены вербовщики. Именем фюрера они милостиво разрешали латышам вернуться на родину и напялить форму с черепом на петлицах. Таким образом появилась возможность вырваться из концлагеря и связаться с партизанским подпольем.
И вот в кармане у Тайминя лежит предписание: убыть в город Ригу и в день приезда явиться на мобилизационный пункт.
Тайминь представлял себе оккупированную Ригу иной. Разрушенной, парализованной, в трауре. А на улицах мирно позванивали трамваи, рычали синие довоенные автобусы, к которым были приделаны дымящие газогенераторы. Машин стало даже больше, правда разъезжали в них почти исключительно военные. И они ничуть не были похожи на битых вояк. Горожане тоже имели весьма заурядный облик, и невозможно было угадать, кто из них принадлежит к антифашистскому подполью. А надежных друзей, если не считать Нору, в Риге у Тайминя не было.
Итак, первым делом надо разыскать Нору, через нее, через ее друзей по консерватории, может, удастся нащупать нужные связи, найти безопасное убежище – паспорт, разумеется, в концлагере ему не выдали.
С такими мыслями Тайминь отправился к большому дому на улице Виландес, где в роскошной шестикомнатной квартире самая маленькая – чуланчик для кухарки – принадлежала Норе.
Знакомая лестница показалась чужой. Лишь когда под ногами заскрипели давно не метенные паркетные ступени, до Тайминя дошло, что с лестницы исчезла красная ковровая дорожка, некогда придававшая особый уют этому дому. Дверь в первый миг тоже показалась незнакомой, и он чуть не прошел мимо: на самом видном месте красовался орел вермахта. Тайминь вспомнил, что до войны тут жил с семейством преуспевающий коммерсант-еврей. Теперь квартира, по всей вероятности, перешла в ведение какого-нибудь учреждения оккупантов. А может, все-таки лучше не рисковать? Тайминь выругал себя за трусость – в конце-то концов он ведь не бежал из лагеря, а приехал на законном основании. До поры до времени фашисты ни в чем обвинить его не могут.
Он позвонил. Еще не стихло дребезжание звонка, когда в коридоре послышался стук кованых сапог. Увидев перед собой форму эсэсовца, Тайминь невольно сделал шаг назад.
– Я разыскиваю фрейлейн Элеонору Крелле, – проговорил Тайминь и лишь теперь по виду эсэсовца понял, что тот собрался уходить.
Солдат, очевидно денщик хозяина квартиры, выглядел растерянно. Потом в его глазах вспыхнуло злорадство.
– Это будет мой предфронтовой привет старику, – насмешливо проговорил он, но спохватился и натянул на лицо любезную улыбку: – Извольте, извольте, это будет приятная неожиданность для фрейлейн! Входите смелей.
Впустив Тайминя в прихожую, он подхватил роскошный саквояж из свиной кожи, никак не гармонировавший с ефрейторскими погонами, и быстро вышел на лестницу. Дверь захлопнулась.
Некоторое время Тайминь, ошалев от радости, стоял без движения. Надо же, чтобы так повезло! Нора не в эвакуации, не в деревне, а здесь. Вот тут, в нескольких шагах от него! Мгновенно забылось странноватое поведение денщика, забылась вся эта пакостная обстановка, даже элементарная осторожность и та была забыта. Не обращая внимания на висящий на вешалке мундир со знаками различия штурмбанфюрера, он прошел через темную кухню и распахнул дверь Нориной комнатушки.
Ослепленный ярким светом, Тайминь не сразу осознал то, что предстало его взору. Зато в барабанные перепонки, словно раскаленные гвозди, вонзились слова:
– Вот мы и одни, фрейлейн Нора! Иоганна я отправил на фронт…
Лишь сейчас Тайминь увидел Нору, свою Нору, отчаянно отбивавшуюся в углу комнаты от какого-то мужчины. Его лица Тайминю видно не было, но достаточно было заметить ненавистную черную форму, чтобы схватить увесистый дубовый стул и трахнуть им эсэсовца по блестящему затылку.
…То, что было после, Тайминю никогда не удавалось толком восстановить в памяти. Были поцелуи и слезы, были объятия, которым нависшая смертельная опасность придавала лишь остроту и неповторимость. И была неизбежность близкой разлуки.
На рассвете они попытались поговорить о серьезных вещах. И Тайминю стало ясно, что Нора, просидевшая все это время взаперти наедине со своей музыкой и мечтами о любимом, вряд ли могла быть полезна в решении его дальнейшей судьбы своими советами. Надо попытаться скрыть следы преступления и бежать. Бежать из Риги, где его появление пока никем не замечено. Ходят разговоры о том, что в лесах Латгалии действуют партизаны, но Тайминь моряк, и потому более подходящим ему казался путь в Швецию. Да и более легким – в худшем случае его ожидала смерть в морской пучине, а не пытки в застенках гестапо…
Минуло шесть дней. На волнах Балтики качается никем не управляемая моторка, украденная на курляндском побережье. Горючее давно кончилось. Обессилевший от голода и жажды человек уже не в состоянии дотянуться до румпеля. Да и что толку, если неведомо куда держать курс. Только вечером, когда огнедышащий диск солнца скатился наконец к горизонту, Тайминь подполз к борту, чтобы попытаться сориентироваться. Поднял голову и невдалеке увидел берег…
Тайминь высовывает голову в иллюминатор. Свежий утренний ветер ласкает его худощавое лицо, треплет светлые волосы. Охваченный воспоминаниями, он не обращает внимания на корабли, словно бы для парада выстроившиеся вдоль сверкающей дорожки от восходящего солнца.
Однако это необычное зрелище не на шутку беспокоит капитана теплохода Карла Акмена. Он помоложе тридцатилетнего Тайминя. Пышные черные усы не бог весть как идут к совсем еще мальчишескому лицу. Фуражка надета строго в соответствии с корабельными правилами, и середина козырька расположена точно на одной линии с прямым носом. Под ним топорщатся несколько пучков черных волос. Глядя в бинокль, капитан ворчит:
– Ни черта не пойму. Взгляните вы, Кирилл Андреич.
Несмотря на свои шестьдесят и седину, первый помощник капитана Дубов прям, будто стеньгу проглотил. Его ноги в лакированных туфлях, наверно, приросли к мостику. В зубах потухшая прямая трубка с шестигранным чубуком, из нагрудного кармана торчит вторая, точно такая же, про запас.
Дубов мастерски раскуривает на ветру почерневшую трубку и лишь после этого берет из рук капитана бинокль. Смотрит, недоуменно мотает головой, протирает линзы и еще раз подносит бинокль к глазам.
Через сильные стекла видны стоящие на якоре в открытом море суда. Над трубами едва курятся жидкие дымки. Вдали, за судами, из воды вздымаются утесы, образующие проход в устье реки. На обоих берегах подмигивают маяки.
– Как покупатели перед закрытым магазином, – говорит Дубов, возвращая капитану бинокль.
– Может, лоцманов ждут? – предполагает Акмен.
– Какого же лешего они не идут? – злится Дубов. – В море три часа выгадали, а теперь вся экономия насмарку.
– И груз у нас, как назло, скоропортящийся, – вздыхает Акмен.
Капитан еще раз глядит на стоящие на рейде суда, качает головой и отправляется в радиорубку. Пока радист устанавливает связь с портовыми властями Криспорта, Акмен, стараясь ничего не опрокинуть, нервно прохаживается по тесному помещению рубки. Наконец ответ получен. Карандаш в руке радиста быстро бегает по бумаге.
Капитан читает текст, комкает бумажку и выбрасывает в иллюминатор.
– Вызывайте еще раз! Мы не можем ждать. Объясните им, что в трюмах продовольствие! – приказывает капитан.
Капитан Акмен возвращается на мостик, сплевывает в сердцах. Считая, что этим все сказано, он устремляет угрюмый взгляд на близкий и в то же время недосягаемый берег.
– Какие новости? – спрашивает Дубов, хотя и сам может догадаться, каков будет ответ.
– Велят ждать. О причине молчат.
На палубе появляется Тайминь. Позади четыре часа утомительной вахты, но радость предстоящей встречи со старыми друзьями заставляет забыть усталость. Тогда в суровую военную пору Криспорт стал для него надежным убежищем, второй родиной, началом нового пути.
– Сбавить ход… Так… Стоп, машина! – отдает команду капитан.
Тайминь удивленно оборачивается.
– Пока можете на боковую, – перегнувшись через поручень, говорит капитан Тайминю.
– А в чем дело? – недоумевает второй штурман. Капитан пожимает плечами.
– Велят ждать.
– Подводят мои приятели, – вздыхает Тайминь.
– Э, да ты чуть ли не местный житель, – вспоминает Дубов рассказы Тайминя.
– Вроде бы. Два года проработал здесь с лоцманами. Не бывало случая, чтоб запаздывали.
– А вот сегодня, как видите, опаздывают, – бросает капитан резко. – Отдать якорь!
* * *
Над древними улицами Криспорта восходит солнце. Сперва оно золотит башню ратуши с часами двенадцатого века, четыре циферблата которых видны из любого конца города. Затем высвечивает черную, кое-где подернутую зеленой пленкой воду в каналах. Рассыпает золотые блестки по тенистым, украшенным фонтанами площадям. Блеснув в узкой щели меж островерхих крыш, переползает через кривые улочки. Покрывает золотистой порошей почерневшие от копоти и морской соли дома. Поджигает скрипучие вывески над лавчонками.
Солнце подымается все выше. Потоки света захлестывают старинные портовые склады, обезлюдевшие, словно покинутые корабли, недвижные, похожие на скелеты, краны, что маячат на берегу.
Да, в порту сегодня пусто, и это накладывает мрачный отпечаток на жизнь всего города. Убедившись, что работы сегодня нет и не предвидится, докеры неохотно возвращаются назад, к центру города, который здесь, кажется, не более, чем придаток порта. Возможно, в былые времена Криспорт имел некоторое промышленное значение, но после войны, когда за обновление экономики деятельно взялись американцы, многие заводы были ликвидированы. Так Криспорт постепенно превратился в организм, в котором циркуляция крови стала регулироваться пульсом приходящих и уходящих судов. Сегодня кровяное давление упало почти до нуля.
Внезапно эту тишину нарушает громкий стук колес. Весело насвистывая, катит по неровному булыжнику мостовой свою тележку молочник. То и дело он останавливается, наливает молоко в приготовленные на крылечках бидончики и, дернув за ручку старинный дверной звонок, направляется дальше. Дело идет споро, даже слишком – ведь старому Томасу некуда спешить. Ему бы поболтать с хозяйками, обменяться новостями, посплетничать к случаю. Как назло, ни души. Лишь в дальнем конце кривой улочки, где в подвале торгуют давно никому не нужными блоками, талями да фонарями, навстречу ему вышел хозяин лавки.
– Сегодня обойдусь литром, – говорит он. – Зайдите к старику Серенсу – просил, чтобы обязательно заглянули к нему. Сегодня с утра не вставал.
– Что с ним?
Торговец корабельной рухлядью пожал плечами.
– Да, видать, все то же… Голодает.
Домик старого Серенса словно перенесен из детской сказки. Островерхая черепичная крыша, непомерно большая труба, бросающая вызов даже соседним двухэтажным домам, два окна и дверь, затейливая нарядная табличка с номером извещает, что сей дом принадлежит Серенсу. Почему, спрашивается, не похвастать единственным, что осталось от лучших времен?..
– Дверь отперта, – слышен изнутри слабый голос, как только смолкает тарахтение тележки молочника.
Томас толкает дверь. В передней темно. Он ощупью находит изъеденную жучком старую дубовую дверь. Теперь он в комнате, все убранство которой составляет некрашеный стол, железная кровать и книжная полка. В кровати лежит старик лет семидесяти. Заслышав шаги, он приподымается на локтях и сквозь пенсне смотрит на вошедшего.
– Доброе утро, господин Серенс! Молочка вам принес – Старый Томас берет со стола литровую бутыль и хочет налить молока.
– Не надо, господин Томас! – слабо машет рукой Серенс.
– Пустяки, сочтемся в другой раз. – Томас, налив молока, присаживается на край кровати. Затем окидывает невеселым взглядом книжную полку. На ней штук двадцать книг… – Опять? – спрашивает он со вздохом.
– Что поделать? – отвечает Серенс, пытаясь придать голосу бодрость. – Единственный источник моих доходов – это распродажа собственных книг и открывание дверец чужих автомобилей. Но мне-то что! Если кому и приходится туго, так это жителям Бергхольма.
О да!.. Второго такого наводнения никто не помнит. – А если к тому еще… – Он не осмелился высказать до конца свое мрачное предположение. – Тогда Бергхольм вообще будет отрезан от мира…
– Вы тоже слыхали?
– Еще бы! Весь город только и говорит, что о забастовке лоцманов… Уже сегодня молока берут меньше, чем всегда…
– Что остается людям делать? Жизнь день ото дня дорожает, я тоже забастовал бы, да где уж…
– Правда ваша. В последнее время корабли заходят все реже… Хоть бы скорей подписали торговое соглашение с русскими! Тогда оживем малость…
– Дай-то бог, – шепчет Серенс, – боюсь только, ничего из этого не выйдет. Борк поклялся, что правительство сломает себе шею на этом договоре.
– Тот самый Борк, что недавно вернулся из Вашингтона?
– А то какой же. Неспроста он там гостил… В случае смены правительства, наверняка станет министром внутренних дел. Тогда узнаем почем фунт лиха…
– Дядюшка Томас! – нетерпеливо зовут с улицы.
– Ну, мне пора. – Томас прощается. – Поправляйтесь! Вот тут лекарство… – Томас кладет на стол серебряную монету и, не обращая внимания на протесты Серенса, быстро уходит.
* * *
«Корона» – лучшая гостиница Криспорта. Здесь имеют обыкновение останавливаться столичные коммерсанты, капитаны заграничных пароходов, желающие после долгого рейса покутить ночь-другую.
Бар гостиницы «Корона» с темными дубовыми панелями и зеркалами в позолоченных рамах, освещенный пестрыми лампочками, по ночам обычно становится тем местом, где скрепляются шампанским кое-какие сделки. Днем же в бар любят заглянуть местные торговцы с тем, чтобы посудачить за бокалом коктейля о последних новостях и, если повезет, провернуть выгодное дельце.
Сейчас в баре пусто. Лишь за одним столиком сидят двое мужчин. Это президент местного отделения союза судовладельцев Фрекса – жилистый, пятидесятилетний человек в золотых очках, в черном костюме и белом жилете; второй – Керзен, крупнейший судовладелец Криспорта. Он значительно старше Фрексы, но впечатление такое, будто годы, не оставляя следа, шли мимо его могучей статной фигуры. Даже когда сидит, он кажется выше бармена, суетящегося за стойкой. Бутылки с разноцветными жидкостями бросают с витрины пестрые отблески на продолговатое лицо бармена.
Консул Фрекса – а он вот уже двадцать лет как почетный консул Сальвадора – театральным жестом кладет сигару на пепельницу и, взяв поданный барменом бокал, подымает его.
– Так за что же мы выпьем? – спрашивает он в раздумье.
– За то, чтобы не бастовали лоцманы! – чокается с консулом Керзен.
Тот недовольно кривит лицо.
– Теперь морщиться поздно, – продолжает Керзен, залпом выпивая свой бокал. – Незачем было снижать им зарплату.
Консул надменно молчит.
– Не следовало этого делать, – твердит свое Керзен. – Притом еще в самый разгар навигации. Каждый день приносит огромные убытки.
Консул молчит.
– Что вы молчите! Вы же наш президент! – начинает горячиться Керзен. – Вы должны попытаться прийти к соглашению!
– Теперь поздно об этом думать, – холодно отвечает консул и, сделав глубокую затяжку, выпускает перед собой серию ровных, одно в одно, колец дыма. – А где вы изволили пребывать во время голосования?
– Как это – где? Там же, где и все! Мы ведь надеялись, что они уступят… Даже вы не ожидали…
– Не стоит волноваться, Керзен. Я, как и вы, хотел бы надеяться, что они не объявят забастовку… А если даже и объявят… есть способы заставить их капитулировать… Такие, что навсегда отобьют охоту.
– Какие там способы! Разве что господь сотворит чудо. – Керзен так возбужден, что подносит к губам пустой бокал. Спохватившись, окликает бармена: – Еще один!
– Есть! – Консул наклоняется над столом и многозначительно произносит: – Борк!
– Борк?! – Морщинистое лицо Керзена светлеет. – Если Борк, тогда, конечно… Тогда есть надежда… Но согласится ли?
– Положитесь на меня! – Консул кладет мускулистую руку Керзену на плечо. – Все будет в порядке.
Дверь бара с шумом распахивается, в витрине даже звякают бутылки.
– Лоцманы объявили забастовку! – с порога говорит вошедший. Это мелкий судовладелец Зуммер, сутулый, неряшливо одетый старичок. Сейчас он кажется более согбенным, чем обычно.
– Что?! – поперхнулся Керзен коктейлем.
– Итак, военные действия начались, – спокойно заключает консул. На его лице не дрогнул ни один мускул.
– С кем же мы воюем? – Голос Зуммера похож на стон. – С самими собой! Я и без того не знаю, где искать спасения от векселей, а теперь мне и вовсе грозит банкротство.
– Бросьте ныть! У меня в пять раз больше судов, тем не менее я спокоен, – утешает его консул.
– В том-то и дело! – Зуммер тяжко опускается в кресло, которое ему придвинул Керзен. – После войны у меня было десять пароходов. Два года назад оставалось еще шесть, теперь – всего три… Попробуй развернись-ка. Разве это порт? Это же морг с плавучими гробами!
– Вы, случайно, не вошли компаньоном в погребальную контору Швика? – не без иронии поинтересовался консул.
– Ничего, еще настанет время, когда и вы забеспокоитесь, – цедит сквозь зубы Керзен.
– Еще несколько дней, и я с сумой пойду по миру, – ужасается Зуммер.
– Без паники, господа! – твердо произносит консул. – У меня заказан разговор с Борком.
– О-о! – Это все, что может произнести Зуммер. Однако в это восклицание он вкладывает столько благоговения, что сразу делается ясно: Зуммер тоже считает Борка чем-то вроде Христа-спасителя.
– Господам не скучно? – В бар, покачивая бедрами, входит рыжеволосая красотка.
Ее кокетливый вопрос и задорный взгляд падают в пустоту. Рыжая пожимает голыми, густо припудренными пудрой цвета загара плечами и, взгромоздясь на высокий табурет, заказывает себе мартини.
Молчание становится затяжным. Консул Фрекса невозмутимо курит сигару, не забывая время от времени стряхивать пепел. Керзен тупо уставился в пустой бокал. Зуммер нервно барабанит подагрическими пальцами по стеклу стола. Может, в его представлении это должно звучать веселым маршем, но смахивает, скорее, на похоронный.
Отворяется дверь бара.
– Господин консул, доктор Борк у телефона, – докладывает швейцар.
– О! – шепчет Зуммер, переставая барабанить по столу.
Керзен отрывает взгляд от пустого бокала и переводит его на Фрексу: смотрит с нетерпением, точно подгоняет. А консул и сейчас подчеркнуто спокоен: встает медлительно, за швейцаром следует не торопясь. Также бесстрастен и его голос:
– Консул Фрекса слушает.
Но уже через минуту выражение его лица меняется. На висках взбухают жилы.
– Но ведь вы же дали слово, доктор!.. В конце концов, вы – юрисконсульт союза!.. Я полагаюсь на вас.
– Ничего не могу поделать, консул, – отвечает Борк на другом конце провода. – Минуточку!.. – Он говорит со своим секретарем: – Кто? Депутат Фемарн от крестьянской партии? Пусть подождет, я сейчас закончу разговор… Алло, вы слушаете, дорогой консул?.. На этот раз действительно ничего нельзя предпринять… У меня сейчас более важные дела. Это ваша собственная вина, в первую очередь надо было проконсультироваться со мной… Позвоните через три дня, когда произойдет смена кабинета…
Фрекса хочет что-то возразить, но поздно: Борк уже положил трубку. Он достает платок и вытирает со лба капли пота. Направляется в бар, но, представив, какими попреками его встретят Керзен и Зуммер машет рукой и, словно спасаясь бегством, энергично выходит на улицу.
* * *
Прибытие в порт – пусть даже чужой – всегда праздник для моряка. А команда «Советской Латвии» вынуждена вот уже несколько часов отсиживаться на внешнем рейде на якоре. Настроение у всех упало. Опершись «спиной на поручень, моторист вытягивает из баяна заунывную песню. Моряки расселись кто где, томятся от скуки и угрюмо молчат.
– Хватит тоску нагонять! – сердито говорит немолодой электрик.
– По обстановке и песня, – отвечает баянист.
– Вот же народ, – сетует матрос Чайкин.
– На кой ляд строить порт у черта за пазухой? Строили бы на побережье!
– Что и говорить – нашли местечко. – Баянист во всю растянул баян.
– На побережье? – подхватывает кто-то из матросов. – А ты не видишь, какие тут скалы?
И вновь нудное молчание. Чайкин с отвращением отпивает глоток.
– До чего ж ехидное питье этот чай! Цвет как у пива, а вкуса нет. Штурман не говорил – как там, в Криспорте, с этим делом?
– Пиво везде хорошее… если до него доберешься, – поддразнивает Чайкина электрик.
– Поди знай, сколько еще дожидаться лоцмана, – говорит баянист.
– А там еще по реке шесть часов ходу, – морщится Чайкин. – За это время все забегаловки позакрывают.
– А сами не пройдем? – думает вслух баянист. – В Риге ведь обходимся без лоцмана.
– «В Риге»!.. – передразнивает электрик. – Не понять – всамделишный ты дурак или только прикидываешься? Точно не знает, какой здесь фарватер. Один из самых трудных во всей Европе. Это по плечу только лоцману, который знает реку как свои пять пальцев…
– Наш Тайминь тоже смог бы, – задумчиво говорит Чайкин. – Он тут служил в лоцманах.
Почти одновременно эта идея осеняет и капитана. Посоветовавшись с Дубовым, он отправляется вниз, к Тайминю. Бросив небрежный взгляд на фотокарточку Элеоноры Крелле, прикнопленную к стенке каюты, капитан Акмен тормошит за плечо второго штурмана.
Как и положено моряку, Тайминь спит чутко. Он мигом срывается с койки и, протирая глаза, спрашивает:
– Что случилось?
– Сможете провести судно в Криспорт?
Сон мигом как рукой сняло. И все же Тайминь колеблется.
– Не знаю… Столько лет прошло… Попробую…
Никогда еще капитан Акмен в штурманской будке не чувствовал себя таким лишним, как сейчас. Дубов, так тот может хоть свои трубки прочищать. Он старается не мешать колдующему над картой Тайминю. Наконец терпение у Дубова лопается.
– Ну как?
– Да вот вспоминаю вход… Пожалуй, можно будет…
– Так чего же еще ждать?! – встает Дубов.
– Нет, вы действительно беретесь за проводку? – не без волнения спрашивает капитан. – Все взвесили?
Тайминь после минутного раздумья говорит:
– Философствовать не люблю. Если прикажут, судно в Криспорт проведу!
Капитан выбегает на мостик:
– Поднять якоря!
* * *
Излюбленный уголок Фрексы в его просторном особняке – комната в башне, откуда открывается вид на гавань. Обычно Фрексе доставляет удовольствие смотреть на окутанные дымкой корпуса пароходов со стройными мачтами, по вечерам любоваться сигнальными огнями, слышать гудки приплывающих или уходящих кораблей. Однако сегодня консул держится от окна подальше – чего ради растравлять себя? И без того настроение дурное. Консул весьма недоволен собой. С забастовкой были связаны большие надежды, так сказать частного порядка, но для этого она должна была длиться ровно столько, сколько это было выгодно консулу. Теперь же, когда выяснилось, что доктор Борк занят подкупом депутатов, которым предстоит голосовать против торгового соглашения с Советским Союзом, забастовка может затянуться и причинить убытки судоходной компании Фрексы. Сейчас можно было весьма недурно заработать на транспортировании продовольствия в Бергхолъм. Фрекса наливает себе рюмку виски, которое, в общем, недолюбливает, и, морщась, выпивает.
Стук в дверь. Это может быть только слуга, и консул бросает, не поворачивая головы:
– Ну что там еще?
– Какой-то господин желает вас видеть.
– Разве я не сказал вам, что никого больше не приму?
– Виноват, но он приходит уже третий раз… Говорит, вопрос жизни и смерти… Потому я и осмелился вас потревожить.
Консул хмурит брови. Но раньше чем он успевает что-либо решить, в дверь нервно и торопливо даже не входит, а вбегает человечек в визитке, черном котелке и черных перчатках.
– Третий раз прихожу к вам сегодня, консул Фрекса! – кричит он обиженным, визгливым голосом. – Третий раз! А вы себе попиваете виски! Пьете, когда все висит на волоске.
– Может, зайдете в другой раз, господин Швик, – говорит консул. – Сейчас я занят.
В осуждающем жесте рука Швика протягивается по направлению к бокалу.
– Чем?! Вы пьете, а в это время погибают жители Бергхольма!
Консул кивает лакею, тот угрожающе движется на Швика. В этот момент в комнату входит Дикрозис. Манеры его непринужденны и самоуверенны. Он себе позволяет даже некоторую вольность в одежде – вместо галстука на шее повязана красно-бело-красная ленточка.
– Сенсационное сообщение, консул! – громко возвещает он. – В Криспорт идет судно! Оно уже миновало первый маяк.
– Быть того не может… – шепчет Швик. – Неужели и впрямь господь бог услышал мои молитвы? Почему же сразу не сказали, – обращается он к Фрексе, – о том, что пришли к соглашению с лоцманами? Вы перепугали меня до смерти.
– Ошибаетесь, – смеется Дикрозис. – Лоцманы бастуют. Я, как редактор «Курьера Криспорта», должно быть, знаю об этом лучше…
– Редактор? О-о! – Швик приподымает котелок. – Разрешите представиться: Швик, хороним оптом и в розницу. Всегда к вашим услугам!
– Умирать не намерен, – трясет головой Дикрозис.
– Но есть же люди и помимо вас! Ваш долг – думать о других. В Бергхольме ежедневно мрут десятки. Вашей газете следовало бы встать на борьбу с этой безумной забастовкой!
– Попрошу повременить со своими претензиями, господин Швик, – высокомерно перебивает его консул. – Что еще за судно? – Фрекса поворачивается к Дикрозису: – А может, это одна из ваших уток?
– Мне о нем сообщили из управления порта, не трудно проверить…
– Правильно! – подхватывает Швик. – Проверить и прекратить забастовку! Она же парализует всю деловую жизнь! Если забастовка будет продолжаться, весь Криспорт превратится в кладбище!.. Не говоря уж о злосчастном Бергхольме! Десять тысяч христиан во власти водной стихии. Голод! Эпидемии! Исключительные возможности! А из-за забастовки они не могут быть преданы земле по христианским обычаям.
– Да какое мне дело до ваших гробов?! – взрывается консул. – У меня есть заботы и поважней… Немедленно узнайте, что это за судно, – отдает он распоряжение Дикрозису.
– А мне какое дело до того, что ваши лоцманы бастуют? – Швик задет за живое. – Может, правда на их стороне?
– Я только что получил эту информацию, – тоном оправдания говорит Дикрозис. – Сию же минуту выйду навстречу кораблю. Через полчаса вы будете знать все доподлинно. – Дикрозис быстро идет к двери.
– Постойте, и я с вами! – кидается за ним вдогонку Швик. – Я тоже!
Оставшись один, Фрекса допивает рюмку и после минутного раздумья спускается вниз. Беспокойно ходит взад-вперед по просторной гостиной. Взгляд его рассеянно останавливается то на тяжелой мебели, доставшейся в наследство от отца, то на картинах, большая часть которых увековечила представителей династии судовладельцев Фрекса или принадлежащие им корабли. Но где бы его взгляд ни блуждал, он все чаще возвращается к телефону. И вот звонок. Позабыв о солидности, консул чуть ли не вприпрыжку бросается к аппарату. Сообщение Дикрозиса столь ошеломляюще, что умеющий владеть собой консул нервно вскакивает. Бросив трубку, он делает несколько шагов по комнате, затем останавливается как вкопанный. Идея! Фрекса заказывает срочный разговор со столицей. Сообщение о том, что в Криспорт входит советское судно, преодолевшее без помощи лоцмана сложнейший фарватер, производит сногсшибательное впечатление и на Борка тоже. Пауза. Можно почти физически ощутить напряжение, с которым работает мысль доктора. Затем консул слышит, как Борк бросает секретарю:
– Приготовьте мой саквояж!
