Текст книги "«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается"
Автор книги: Анатоль Имерманис
Соавторы: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
2
Кнут, гостиничный мальчик на побегушках, спит и видит себя лоцманом. Правда, его дед и отец тоже были служащими гостиниц, и на скопленные ими деньги Кнуту – если только он овладеет всеми «тонкостями» ремесла – предстоит когда-нибудь открыть свой собственный небольшой пансионат. Зато дядя у Кнута лоцман, и мальчишка мечтает о том времени, когда в промасленном плаще, широко расставив ноги, встанет к штурвалу и поведет корабли меж скалистых берегов Кристы. Всякий раз, когда пареньку случается бывать близ гавани, он, размечтавшись, забывает, что под ногами у него булыжная мостовая, а не омытая морской пеной зыбкая палуба. Но сегодня ему некогда предаваться мечтам. На древнем каменном мосту, украшенном старинными фонарями, он оглядывается. Часы на городской ратуше показывают двенадцать. Надо спешить. Еще немного попетлять по узким кривым уличкам, куда не заглядывает солнце, пройти несколько кварталов высоких, давно утративших свой первоначальный цвет кирпичных зданий с пыльными окнами и скрипучими флюгерами, и он будет у цели своего пути.
Ступени ведут вниз. Над сводчатым входом в кабачок покачивается большой спасательный круг с изображением краснощекого морячка. Свитые из каната буквы образуют название трактира «Спасение моряка».
Кнут открывает дверь. В нос ударяет пивной и винный дух. Под сводами закопченного потолка висит модель старинного парусника. На стенах – спасательные круги и изображения кораблей. Почерневшие от времени непокрытые столы, такие же темные, до блеска отполированные посетителями скамьи. В другой раз Кнут задержался бы здесь немного дольше, чтобы досыта наглядеться на имеющуюся тут всякую всячину из морского обихода. Нынче же он без задержки направляется в заднюю комнату, где за большим круглым столом сидят лоцманы – члены забастовочного комитета. Истым морским волком выглядит старый Хеллер. У него седые бакенбарды, фуражка с золотым якорем. Грузную фигуру, свидетельствующую о чрезмерной страсти к пиву, обтягивает вязаная кофта. Синяя тужурка с золотыми пуговицами брошена на спинку стула. Перед ним стоит массивная пивная кружка. С противоположной стороны за столом сидит Эрик Берлинг, пожилой человек с коротко остриженными волосами, задубелым на солнце и ветру, энергичным и жестким лицом. Его крупные, узловатые руки, словно отдыхая после нелегкого, только что завершенного труда, недвижно дремлют на столе. Подле окна стоит Густав, самый молодой лоцман в Криспорте – голубоглазый юноша в свитере цвета морской волны.
Видно, что принятое решение начать забастовку потребовало от них тяжелой внутренней борьбы. Что ни говори, забастовка в какой-то мере парализует жизнь города. От этого решения зависит судьба многих людей, и все же оно было принято. Безрассудному упрямству судовладельцев была противопоставлена железная воля Берлинга и подкрепленная расчетами вера в скорую победу.
Кнут неловко мнется у двери, стараясь привлечь к себе внимание Берлинга.
– Говори смелее, малый, – подбадривает Берлинг. – Не видишь разве, здесь собрались все свои.
– Дядю нигде не могу найти, – сам не знаю почему, оправдывается мальчуган. – Только, думаю, вам это тоже будет интересно. Консул только что заказал номер для доктора Борка. Самый шикарный. Он приезжает через несколько часов.
– Ну, что ж, – Берлинг старается говорить невозмутимо, – это большая честь для нас.
Густав согласно кивает.
– Большая неприятность, товарищ Берлинг! – озабоченно качает головой Хеллер. – И давай не делай вид, будто не понимаешь, чем пахнет приезд такого человека. К тому же теперь, когда у него в парламенте дел невпроворот.
– Знаю, – кивает Берлинг. – Потому и утверждаю – большая честь! Наша забастовка только началась, а противник уже бросает в бой артиллерию главного калибра.
– Боюсь, хватит одного выстрела, – мрачно пророчествует Хеллер. – Наши позиции не так крепки, как надо бы.
– Никак, душа ушла в пятки? – трунит Густав.
– Я сколотил наш профсоюз, когда тебя еще на свете не было, молокосос ты эдакий! И с Борком я уже имел дело. – Хеллер выпивает залпом свое пиво. – Он проглотит нас всех, как я – это сусло, и даже не поперхнется… Говорят, Борка со дня на день должны ввести в правительство…
– Не стоит продолжать, – улыбается Берлинг. – Все зависит от того, через какие очки глядеть. Тебе кажется, что приезд Борка – доказательство силы судовладельцев, а на мой взгляд – слабости. Консул не стал бы вызывать его, будь он уверен в своих силах.
– А ты в своих уверен? – резко спрашивает Хеллер. Берлинг не успевает ответить, так как дверь кабачка распахивается, и, одним прыжком преодолев всю лесенку, влетает его дочь Нора – блондиночка лет восемнадцати; на лице ее тревога.
Задыхаясь, она с разбегу бухается на скамью и, нимало не стесняясь, отпивает несколько глотков пива из кружки, которую Хеллер успел уже наполнить.
– Ну и манеры у твоей дочки! Сущий извозчик! – возмущается Хеллер.
– Что стряслось, кузнечик? – с трудом подавляет улыбку Берлинг.
– Да ну вас с вашими манерами! – восклицает Нора. – Только что слышала потрясающую новость! В устье реки вошел торговый пароход. Через несколько часов он будет в Криспорте.
– Вот-вот! – трахает кулаком по столу Хеллер. – Получай! Борк еще не успел явиться, а забастовка уже срывается! Этот стервец найдет штрейкбрехеров!
– Весь город только и говорит об этом, – торопливо поддакивает Кнут. – А есть, которые болтают, будто это русские.
– Чего суешь нос не в свое дело, – вскидывается на него Нора, не желающая уступать первенства. – Пароход называется «Советская Латвия»!
– Советская?! Тем хуже! Видали, даже ваши Советы используют штрейкбрехеров! Узнаю руку Борка. – И пораженный Хеллер продолжает: – Одновременно два удара. В нокауте сразу и забастовка и наши левые, которые готовы костьми лечь за эти Советы… Ну, Берлинг, что ты теперь скажешь про свою красную помощь?
– Скажу, что тебе давно пора бы снять черные очки, – спокойно отвечает ему Берлинг. – Если ты допускаешь, что советское судно пошло на сделку с Борком и союзом судовладельцев, то с тем же успехом можешь допустить, что Борк будет голосовать за торговый договор с Россией.
– А откуда у них лоцман? – спрашивает Густав. – Из наших никто не выходил на рейд.
– Да, здесь какая-то загадка, – вынужден согласиться Хеллер.
– Как, ты сказала, называется этот пароход? «Советская Латвия»? – переспрашивает у дочери Берлинг. – Чудеса, да и только…
– Что-то не верится, чтобы эту «Советскую Латвию» провел покровитель мореплавателей святой Николай, – язвит Хеллер. – Красные, они ведь безбожники.
– Неужели это название ничего тебе не говорит, дочка? – Берлинг радостно возбужден.
– Мне?! – Нора порывисто вскакивает со скамьи. – Ну конечно, папа, как это я сразу не сообразила. Это же наверняка наш Аугуст!
– Аугуст Тайминь. – И Берлинг убежденно продолжает: – Только он более или менее знает местный фарватер, чтобы пойти на такой риск. Моя школа! Не зря два года таскал его матросом на своем катере…
– Какой Аугуст? – недоумевает Густав.
– Моряк-латыш. Бежал из оккупированной Риги в Швецию, а шторм прибил его лодку к нам…
– Он убил эсэсовца, который напал на его девушку, – перебив отца, принялась рассказывать Нора. – Он ее очень любил. Она, можно сказать, была ему женой, через две недели они поженились бы… Я же рассказывала тебе, Густав, – напоминает Нора. – Когда Аугуста выбросило на наш берег, мы еще раздобыли ему документы на твое имя.
– Вот будет номер, когда встретятся два Густа! Он ушел до того, как ты вернулся из Англии. Подался навстречу советскому десанту, высадившемуся в Бергхольме.
– Тогда почему он ни разу не написал нам?.. – раздумывает вслух Нора. – Когда уезжал, подарил мне эту чаечку на память, – ласково прикасается она к миниатюрной янтарной чайке, приколотой к платью, – а потом как в воду канул.
– Наверно, ревнивая жена запретила переписываться с заграничными зазнобами, – поддевает дочь Берлинг.
– Интересно, встретил он свою Элеонору или нет… – мечтательно произносит Нора.
* * *
Казалось бы, что тут трудного – вести судно по фарватеру, который обозначен на навигационной карте? Когда отмечены на ней буями и вехами каждая мель и подводный камень, когда створные знаки на берегах направляют судно от поворота к повороту? Тем не менее всякий опытный моряк знает, что тут требуется умение не только разобраться в путанице всевозможных сигналов. Самое главное – это знать опасности, о которых нельзя предупредить штурмана, которые не оградить знаками: зависящие от времени года и суток течения, блуждающие отмели и прочие неожиданные препятствия, угрожающие безопасности плавания.
Тайминь напряженно вспоминает все, что знал о причудах коварной реки, пока корабль плывет по сравнительно широкому и глубокому руслу устья. Знакомый пейзаж напоминает о прошлом, напоминает про Элеонору, от которой он сейчас так же далек, как и десять лет тому назад. И не так же, а неизмеримо дальше. Тогда хоть была надежда, что скоро кончится война и он вернется к своей милой. Потому-то он и не желал терять ни часа и, пренебрегая советами друзей, отправился через оккупированную территорию навстречу Красной Армии. Однако в Риге встретиться с Норой ему не довелось. Одна из ее однокурсниц рассказала, что Нора уехала из Риги на поиски его, Аугуста. Так что упрекнуть девушку было не в чем. По-видимому, единственное письмо из Криспорта и надоумило Нору пойти вместе с немцами. Вот и все, что он знал об участи Норы. Слишком мало, чтобы на протяжении десяти лет поддерживать огонек надежды.
И все же Тайминь даже в минуты самых мрачных раздумий не допускал мысли о том, что Норы больше нет в живых. Всегда казалось, стоит лишь по-настоящему взяться за поиски, и он обязательно разыщет ее. К сожалению, до сих пор не представлялось такой возможности. Даже с дипломом штурмана дальнего плавания Тайминь плавал только на каботажных судах; визу на заграничные рейсы ему не давали.
Слава богу, времена меняются. Месяц назад его вызвал к себе начальник пароходства и высказал сожаление, что такой опытный моряк ходит только в рейсы малого каботажа, после чего сообщил, что на Тайминя получена иностранная виза. Предложили должность, о которой можно было только мечтать, – старшего штурмана на новейшее судно в пароходстве «Ян Рудзутак», направлявшееся в Шанхай. Однако, узнав, что на «Советской Латвии» есть вакансия второго штурмана, Тайминь изъявил желание занять ее. «Советская Латвия» шла в Криспорт, а там можно было повидаться со старыми друзьями военного времени. Тайминем руководила смутная надежда что-либо узнать об Элеоноре Крелле, о ее судьбе. Не исключено, что по окончании войны девушка разыскивала его в Криспорте, поскольку пришло письмо оттуда.
Эти раздумья не мешают Тайминю изучать внимательным взглядом зажатое скалами русло реки, по которому теплоход идет медленно, точно ощупью. Несведущему человеку спокойная гладь реки покажется вполне безопасной и миролюбивой. А Тайминь знает, что едва заметные струйки местами наводящие рябь на зеркало воды сигнализируют о подводном камне; там же, где вода словно в дремоте остановилась, – скрыта опасная банка. Управление кораблем в этих условиях требуют колоссального напряжения, и Тайминь видит не дальше, чем на ближайшие пятьдесят саженей, которые предстоит пройти в следующую минуту. Чайкин, чьи мускулистые руки поворачивают штурвал, вообще старается не глядеть вперед – сейчас ничто не должно отвлекать его внимания.
На лице Тайминя не заметно ни малейших признаков волнения; вполголоса он подает команды рулевому. Точно также спокойны капитан и его первый помощник, словно приросший к поручням мостика. Однако достаточно проследить за его взглядами, которые поочередно устремляются то на скалистые извивы пустынного берега, то на подавшуюся вперед фигуру Тайминя, чтобы почувствовать, сколько тревоги и волнения кроется за внешним хладнокровием. Свободные от вахты матросы и мотористы стоят у фальшборта. Как правило, приближение к порту сопровождается веселым гомоном на палубе, смехом и прибаутками. Сегодня же – тишина, все понимают, что значит идти без настоящего лоцмана но труднейшему фарватеру. Малейшая невнимательность, крохотный просчет – и судно налетит на скалу.
Стоящие у борта моряки крепче вцепляются в стальной поручень. Течение сносит корабль к берегу. Все ближе, ближе. Волны с грохотом и ревом разбиваются о каменные утесы, закручиваются воронками у отвесных скал.
Чайкин вопросительно поглядывает на Тайминя. Ему кажется, что давно пора бы увалить вправо. А в памяти Тайминя воскресает не раз слышанное предупреждение Берлинга: «Это самое опасное место на фарватере; кто здесь поддастся страху, тот никогда не станет настоящим лоцманом». Только под самым берегом достаточная глубина для судов такого тоннажа. И потому Тайминь не реагирует на взгляд Чайкина. Берег быстро надвигается. Отвесной черной стеной вырастает он прямо на носу. Уже ясно видны обросшие мхом камни и чайки, с криками покидающие свои гнезда по мере приближения корабля. Еще немного – и форштевень «Советской Латвии» врежется в утесы. Но тут-то, словно время, необходимое для маневра, рассчитано по хронометражу до десятых долей секунды, Тайминь отдает долгожданную команду:
– Право на борт! – Приказ звучит так же спокойно, как и все предыдущие, Тайминь даже не повышает голоса.
Чайкин бешено вращает штурвал, наваливается всем весом на рукоятки, но, кажется, усилия его запоздали. Вот-вот штевень судна соприкоснется со скалой. Реакция Тайминя молниеносна. Чайкин отлетает в сторону. Поняв, что матросу не справиться, Тайминь отталкивает его, перебрасывает рычаг хода и всем телом наваливается на штурвал; неуловимо резким и точным движением ставит судно против течения. Послушное его могучим рукам судно уходит из-под нависших скал. Лишь теперь видно, в какой опасной близости прошли они от обозначенного буруном и белой пеной рифа. Команда облегченно вздыхает. Капитан поправляет фуражку. Дубов раскуривает потухшую трубку. Тайминь вытирает ладонью потный лоб и, передавая штурвал Чайкину, говорит:
– Ты извини! Я тебя, часом, не зашиб?
– Самую малость. – Чайкин виновато почесывает затылок. – Аж искры посыпались! Сперва даже не понял, подумал, вмазались в берег.
– Еще бы чуть, – улыбается Тайминь. – Полсекунды все решило… Теперь можно будет немного перевести дух… Держи на третий буй!
– Есть держать на третий буй! – повторяет Чайкин и с восхищением смотрит на Тайминя. – Вот это моряк!
По Кристе мчится моторка. Сверху кажется, будто меж двух высоченных стен ползет заблудший жук и в поисках выхода мечется из стороны в сторону. Уткнув нос в поднятый воротник забрызганного пеной плаща, Дикрозис, сидящий рядом с рулевым, предается раздумьям. Ведь предстоит его первая встреча с соотечественниками, живущими по ту сторону «железного занавеса». С той поры как он удрал вместе с немцами, которым служил во время оккупации не бог весть какой верой и правдой, но и далеко не без пользы для них, Дикрозис старался как можно реже вспоминать Латвию. В его представлении она была не страной, населенной латышами, а краем, где правят большевики. Добравшись до Криспорта, Дикрозис решил поселиться здесь навсегда. Прибыл он сюда отнюдь не как нищий эмигрант, а как человек, подыскивающий возможность приложить свои журналистские способности и небольшой капиталец. Быстро овладев языком и не без успеха разыгрывая из себя демократа и жертву террора, Дикрозис сравнительно скоро стал совладельцем и заместителем главного редактора «Курьера Криспорта». Поначалу жизнь на чужбине со всеми ее непривычными проявлениями и отсутствие добрых знакомых еще вызывали в нем элегическую тоску по Риге, где под крылышком у состоятельного отца пролетела беспечная молодость. Вот почему он был искренне обрадован, узнав, что в Криспорте появилась его землячка – певица Элеонора Крелле. Серьезных видов на нее Дикрозис не имел и потому не слишком любопытствовал узнать, что привело ее в Криспорт. Прослышав же о том, что Элеонора намерена возвратиться в Латвию к своему другу и будущему мужу, Дикрозис, дабы не утратить последней связи с родиной, убедил девушку в том, что ее Аугуст давно сослан в Сибирь. Впоследствии, когда Дикрозис прижился в местном обществе и благодаря некоторым услугам, оказанным влиятельным лицам, приобрел известный вес в городе, он захаживал все реже и реже к Элеоноре, которая постепенно докатилась до того, что была вынуждена петь в дешевом портовом кабаке. Не виделись они уже более года… И вот через каких-то десять, пятнадцать минут у Дикрозиса вновь будет возможность поговорить на родном языке с людьми, которым выпала незавидная судьба быть жителями Латвии.
– Да сидите же вы спокойно! – прикрикнул Дикрозис на Швика.
Увидав появившийся из-за поворота корпус корабля, Швик от возбуждения вскочил на ноги и едва не опрокинул лодку.
– Как могу я оставаться спокойным, когда вижу приближение моей последней надежды!
Пошатнувшись, он ухватился за Дикрозиса и плюхнулся на банку рядом с ним. Положение Швика и в самом деле, можно сказать, безнадежное. Жители Криспорта хоть и жаловались постоянно на трудные времена, однако умирали в совершенно неудовлетворительном количестве. В ужасе перед грозящим ему крахом, он мечтал о великой катастрофе, которая позволила бы сразу пустить в дело все запасы его продукции. Наводнение в Бергхольме было для Швика прямо-таки манной небесной. В надежде на то, что местные погребальные конторы своевременно не подготовились к такому непредвиденному случаю и охотно приобретут дефицитный товар, Швик сгоряча зафрахтовал два парохода и нагрузил их гробами. И вот как гром среди ясного неба разразилась эта проклятая забастовка, которую Швик считал результатом интриг консула Фрексы. Известие о том, что команда русского корабля располагает собственным лоцманом, который сможет вывести суда из Криспорта, заставило бы Швика не то что выехать на моторной лодке, но пуститься вплавь навстречу своим спасителям.
Едва лодка успела пришвартоваться к борту «Советской Латвии», как Швик, поймавший конец штормтрапа, оттолкнул Дикрозиса и с проворством обезьяны вскарабкался на палубу. Не обращая внимания на усмешки моряков, вызванные его черным пасторским нарядом, он сходу задал вопрос на ломаном английском языке:
– Где ваш лоцман?
И вот Швик уже стоит перед вторым штурманом. Его трость почти касается носа Тайминя.
– Вы лоцман? О! Вы ведете корабль? О! – Не давая Тайминю ответить, он протягивает свою визитную карточку. – Швик! Погребение оптом и в розницу – Швик! Всегда к вашим услугам!
– Надеюсь, обойдемся без ваших услуг. – Тайминь не в силах сдержать улыбку – так смешон этот забавный человечек, взволнованно размахивающий своей тростью. – Или вы полагаете, что живым нам в Криспорт не прийти?
– О! Вы неправильно меня поняли! Совсем наоборот! Такого великолепного лоцмана я еще не встречал на своем веку! Я охотно вверил бы вам не только будущее своей фирмы, но и свою жизнь. Но сейчас речь не обо мне, а о других, о несчастных бергхольмцах… Наводнение! Голод! Эпидемии! Я погрузил два парохода, чтобы оказать им помощь. Выведите их из Криспорта, и господь вознаградит вас за это. Я хорошо заплачу. И поговорю с капитаном, не сомневаюсь, что он поймет меня.
– Зато я вас что-то никак не пойму… Вы хотите доставить потерпевшим от наводнения продовольствие?
– О нет! Вы опять неправильно меня поняли. Совсем наоборот! Два парохода первостатейного товара! И нет никакой возможности вывезти гробы из порта! Сжальтесь над людьми, которые не могут быть преданы земле по христианскому обычаю! Дайте им возможность предстать перед богом так, как это надлежит верующим, и вы будете вознаграждены! – Швик лезет в карман за чековой книжкой.
– У вас есть свои лоцманы. Обратитесь к их христианской совести. Или они стали безбожниками?
– О! Да разве вы не знаете? – Трость в трясущихся от волнения руках Швика выделывает такие пируэты, что Чайкин едва успевает отстранить лицо. – Хуже того! Они только что объявили забастовку. Нашли время! Такие возможности! Теперь все зависит от вас! Если не сжалитесь, буду вынужден…
– Забастовку? – почти одновременно восклицают Чайкин и Тайминь.
– А отчего же администрация порта ничего нам не сообщила? – спрашивает ошеломленный Тайминь.
– Могу пояснить. – В штурманской рубке появляется Дикрозис. – Но сперва попрошу о небольшом интервью. Наших читателей интересует.
– Кто вы такой?
– Постойте же! – Швик в отчаянии потрясает тростью. – Не перебивайте! Вопрос жизни и смерти! Дайте мне поговорить с господином лоцманом…
– Господин Швик, вы понапрасну тратите время. Это советское судно. – Дикрозису ясно, что Швик не даст ему рта раскрыть. – У них все решают высшие инстанции, в данном случае капитан… Рекомендую…
Дикрозис так и не успевает договорить, потому что в следующий миг Швик пулей вылетает из рубки.
– Теперь можем познакомиться. Я редактор газеты «Курьер Криспорта». – Все это время Дикрозис говорил по-английски. Вдруг, после того как он вгляделся в лицо Тайминя пристальней, у него вырвалось по-латышски: – Черт подери, вот это номер!
У Дикрозиса почти нет сомнения в том, что перед ним – друг Элеоноры, чей портрет, словно икона висел в комнатке певицы и всегда действовал ему на нервы. Он еще не знает, какую извлечет из этого открытия пользу, но его тонкий нос уже учуял возможности.
– Вы латыш? – полюбопытствовал Тайминь.
– Ну еще бы!.. Попрошу секундочку не шевелиться! Так! Благодарю вас! – Сфотографировав Тайминя, Дикрозис снизил голос до шепота: – Этот, – глазами он указал на Чайкина, – надеюсь, не понимает по-латышски?
– Нет. Вы, наверно, хотите поделиться со мной важным секретом? – ухмыльнулся Тайминь.
– Отнюдь. Просто хочу сказать, что в моем лице, а возможно, и не только в моем вы найдете в Криспорте друзей. Мы прекрасно понимаем, что не по доброй воле вы напялили на себя эту форму…
– Не следует по себе судить и о других. – Тайминю уже ясно, с кем он имеет дело. – Вам, должно быть, и в самом деле не остается ничего иного, как носить эту отлично сшитую лакейскую ливрею… Обо мне не беспокойтесь. Если б я даже и не прожил в Криспорте два года и не обзавелся добрыми друзьями среди лоцманов…
– Вот как? Среди лоцманов? Очень занятно. Рекомендую не показываться им на глаза. Сами знаете, как сознательные пролетарии поступают со штрейкбрехерами.
– Полагаю, они все-таки будут рады повидаться со мной.
– Рады? Звучит многозначительно. Может, советское судно приходит одновременно с объявлением забастовки вовсе не случайно?
– Проваливайте ко всем чертям!
– Наконец-то вы заговорили на мужском языке, достойном коммуниста. Я с вами говорю как человек с человеком, как с земляком и, наконец, как журналист, интересующийся непостижимым для его ума фактом, а ваш единственный аргумент – оказывается черт… И на том спасибо. Недурной заголовок для репортажа: «Советский моряк посылает нашего корреспондента к черту»… До свидания!
– Что это был за тип? – спрашивает Чайкин, глядя вслед Дикрозису.
Тайминь пожимает плечами.
– Обыкновенный… Бывший латыш…
В лодке Дикрозис сталкивается с еще не остывшим Швиком.
– Ну и публика! – задыхается от злобы Швик. – Этот народ не имеет понятия о том, что такое гуманность! Ничего не смыслит в коммерции! Разве это люди? – И он грозит кораблю тросточкой.
По соседству с пароходами Фрексы стоит у причала единственное иностранное судно – француз «Шербур», которому забастовка помешала выйти в море. Как раз напротив – будто французские моряки выбрали это место для стоянки специально – кабачок «Веселый дельфин».
Вероятно, по вечерам, когда горят светильники и под самым потолком вращается облепленный зеркальными осколками шар, разбрасывающий по просторному залу веселые зайчики, посетители чувствуют себя здесь уютно. Но в эту пору неосвещенное, сумрачное помещение похоже на большой сарай, подобный тем, в которых устраиваются деревенские празднества. Пол, за исключением стеклянной площадки для танцев, из простых некрашеных досок, окна и двери скрыты дешевыми портьерами. Столики расставлены таким образом, чтобы за ними уселось как можно больше посетителей.
Свет горит лишь над двумя, сдвинутыми вместе, столиками, за которыми сидят человек десять французских матросов. Однако застольная беседа не вяжется. Может, в этом виноват гулкий резонанс пустого зала, придающий излишнюю значительность каждому, сказанному вполголоса слову, а может, давно уже выпитая бутылка вина, которую хозяин ни под каким видом не желает обменять на полную «в кредит». Уже в который раз втолковав матросам, что он не может сам себя разорять, хозяин кабака возвращается к стойке, где его поджидает Элеонора Крелле.
Даже при этом скудном освещении видно, как резко отличается ее внешность от портрета, который вот уже десяток лет путешествует с Тайминем с судна на судно. Правда, по-прежнему пышны и кудрявы ее белокурые волосы, однако нужда и пережитые разочарования проложили не одну глубокую складку под глазами и возле плотно сжатых губ. При звуке шагов хозяина Крелле пытается оживить несколько увядшее лицо улыбкой.
– Что, разве я плохо пою? – кокетливо спрашивает она.
– Хорошо поете, – бесстрастно кивает головой кабатчик.
– Быть может, публике больше не нравятся мои песни?
– Публики нет и не будет, – не меняя тона, равнодушно говорит кабатчик. – Сколько раз мне повторять: бастуют лоцманы. А когда пуста гавань, пуст и мой ресторан.
– Долго ведь им не выдержать, верно? – В голосе Крелле звучит струнка надежды.
– Без еды никто долго не продержится – ни лоцманы, ни вы, ни я, можете быть уверены. – Хозяин кабака начинает терять терпение. – Но одно могу вам обещать твердо: как бы мне это ни было трудно, в тот день, когда прекратится забастовка, я вам заплачу за выступление столько же, сколько платят иностранным примадоннам в кабаре «Хрусталь». – И, считая разговор оконченным, он подает Крелле руку.
Тихонько, будто остерегаясь спугнуть свою судьбу, Крелле притворяет за собой дверь кабачка и устало плетется к центру города. Усталостью и унынием веет от ее поникшей головы и обвисших плечей, даже от ее узкой спины. Мимо торопливо идут люди, автомобиль, сворачивая в переулок, чуть не сбивает ее, но Крелле не отпрянула – мозг ее занят сейчас лишь одним – думами о завтрашнем дне, о том, что она скажет хозяйке квартиры. Около здания, из окон которого глухой гул ротационных машин, она останавливается; долго, будто по складам, читает вывеску «Курьер Криспорта», Наконец Крелле решается – остатки самолюбия давно утрачены.
Но дальше вестибюля ей пройти не удается.
– Господина Дикрозиса нет, – преграждает ей путь к лифту швейцар, затем оглядывает поношенные, забрызганные грязью туфли и добавляет неожиданно потеплевшим, почти дружелюбным тоном: – В самом деле, барышня, его нет. Дикрозис вышел в море.
– В море? – встрепенулась Крелле. – Значит, забастовка кончилась?
– В том-то и весь фокус, что нет. Какое-то советское судно пытается войти в Криспорт без лоцмана… Между прочим, слышал кое-что, когда Дикрозис диктовал по телефону стенографистке… Корабль с вашей родины, – рассказывает швейцар. – Из Риги, если не ошибаюсь.
«Из Риги» – эти слова вновь звучат в ушах Крелле, когда она выходит из редакции и идет по улице. Долгие годы она ожидала этой вести и наконец дождалась – в ту самую минуту, когда уже была готова поддаться отчаянию, несмотря на весь свой богатый опыт преодоления житейских бурь. Нет, она не наивная девочка, чтобы вообразить, будто этот корабль, как в сказке, ведет ее Аугуст. И все же не исключено, что на нем есть люди, знающие Тайминя, которые смогут поведать о его участи.
Заметив в витрине свое отражение, Крелле замедляет шаг и, быть может, впервые за последние годы рассматривает не только грим для сцены, но всю себя – с ног до головы. Нет, в таком виде она не смеет появиться на корабле. Этот визит может быть поважнее любой премьеры, к нему необходимо подготовиться тщательно и продуманно. Раскрыв сумочку и пересчитав в ней мелочь, она направляется к автобусной остановке.
* * *
В вестибюле гостиницы «Корона» на креслах восседают трое: консул Фрекса, Керзен и Зуммер. Они собрались здесь для встречи столичного гостя. С улицы слышен вой автомобильного клаксона и скрип тормозов. Консул неторопливо встает.
– Если не ошибаюсь, помощь прибыла, – говорит он. Быстро поворачивается вращающаяся дверь гостиницы. С небольшим саквояжем в руках вбегает Кнут.
– Комнату для доктора Борка! – кричит он. Портье вскакивает со стула и услужливо сдергивает с доски ключ.
– Доктор Борк? – подымается со своего кресла и Керзен. – Так скоро?
– Вы что, меня не знаете? – улыбается консул с нескрываемой гордостью. – Если уж действовать, то быстро и решительно.
– Сам доктор Борк! – шепчет в подобострастном восхищении Зуммер.
Прибытие знаменитого Борка столь ошарашило Зуммера, что он не в силах подняться с места. Лишь с появлением в вестибюле самого Борка, он поспешно вскакивает, опрокидывая пепельницу. На какое-то мгновение Борк задерживается у порога, словно для продления эффекта неожиданности. На адвокате пиджак из серого твида, серые фланелевые брюки: его серые седеющие волосы кажутся припудренными. У Борка типичное лицо политикана, так и просящееся на страницы иллюстрированных журналов. Небрежно кинув плащ Курту, он направляется к судовладельцам.
– Узнаю старый Криспорт, – улыбается он. – Вы прекрасно выглядите, консул. – Борк дружелюбно пожимает руку Фрексе. – Вам, Керзен, не плохо бы согнать излишний вес. – Борк отечески похлопывает предпринимателя по могучему плечу. – Ба, да здесь и Зуммер, – небрежно замечает он. – Почему так хмуры? Неприятности?
– Да, весьма крупные! – раздается в ответ рык Керзена. – Не откажете ли с нами выпить, доктор Борк?
– Абсолютно исключено, – категорически возражает Борк. – Прежде всего дела… У вас не найдется времени побеседовать со мной, консул?.. До свидания, господа! – Тем самым Борк дает понять Керзену и Зуммеру, что их присутствие нежелательно. – Надеюсь, завтра смогу порадовать вас приятным известием.
Оставшись в номере вдвоем с Фрексой, Борк без обиняков спрашивает:
– Как называется судно?
– «Советская Латвия».
– Превосходно. Надо полагать, на борту найдутся также и латыши?
– Какое это имеет отношение к забастовке?
– А вы подумайте!.. С латышом, я полагаю, мы быстрей найдем общий язык… Кстати, позвоните-ка господину Дикрозису! Он в свое время помог мне утрясти один весьма щекотливый вопрос…
Консул звонит в редакцию.
– Сейчас он будет здесь, – сообщает Фрекса и закуривает сигару. – Я все еще не возьму в толк, что вы задумали?
