Текст книги "Дом Немилосердия (СИ)"

Автор книги: Анастейша Ив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Эпилог

В Джастис-Фоллсе дождливая ночь.

Мы с Касси сидим в одной из комнат реабилитационного центра – места, ставшего нашим вторым домом. С момента битвы за Гарнизон прошло пять лет, и на месте, где стояло это огромное здание, не осталось даже руин. Все руины, которые оставил этот взрыв, нельзя показывать туристам или возводить на них мемориалы. Эти руины вообще никому не видно. Они все еще в наших бьющихся сердцах.

Я ошибалась: мое сердце еще бьется. Ровно так, спокойно, ритмично. Я помню только два момента, когда оно сбилось с привычного темпа. Первый – пять лет назад, когда я с разбегу влетела в мамины объятия, а Питер повис на мне, словно обезьяна на дереве, и не слезал даже тогда, когда у меня затекла спина и я готова была сбросить его на землю. А второй – несколько месяцев назад, когда Илай все-таки вспомнил о своих словах и, протянув кольцо, предложил мне стать его миссис Морено. А сейчас мы сидим вдвоем с Касси в маленькой комнате для часовых, пьем кофе, чтобы не спать, и смотрим, как за окном полощет проливной дождь.

– Давно я не припомню таких дождей, – вздыхает Касси.

Она права. В первое время многим из нас дожди казались чем-то странным и ненормальным, как и снег, как и порывы ветра. Мы, новобранцы, провели в Гарнизоне не так уж много времени, но были те, кто отдал ему месяца и годы своей жизни. Поэтому те, кто оказался сильнее, сразу заступили на вахту. Касси стала медсестрой, а меня Илай отпустил только на позицию дежурной. Это было так странно: сначала – лидер революции, потом – девушка на проходной. Но ничего, я быстро привыкла. Как оказалось, привыкнуть можно ко всему.

Даже к тому, что Николаса Шарпа больше нет.

– Все льет и льет, как будто на год вперед вылиться хочет… – снова произносит Касси, перебивая мои мысли. Она такая чуткая: знает, когда мне нужно прийти в себя, чтобы не начать снова ворошить былое. – Ты сегодня в ночь? Твой отпустил?

– Отпустил, – улыбаюсь я. – Попробовал бы только…

– Да уж, он совсем тобой не командует, – Она тихонько смеется. – Главное, не зазнайся и после свадьбы не начни командовать сама. А то ты это сможешь, ты научена…

Я прислоняюсь виском к стеклу. Оно такое холодное, что аж больно. Касси испуганно умолкает и смотрит на меня с тревогой, понимая, что сказала лишнее.

– Прости. Я не хотела.

– Ерунда, – отвечаю я спокойно. – Я уже привыкла. Никакое горе не длится вечно. Оно всегда кончается… как дождь.

– Как дождь… – Касси проводит пальцами по стеклу и обнимает колени руками. – Ты сильная. Ты быстро справилась. Ты так его любила…

– Я его люблю, – перебиваю я. – Не так, как Илая – так, как его, я никого и никогда не смогу любить… Все по-другому, понимаешь? – Она кивает. – Вот и Илай все понимает. Ему тоже было сложно. Он потерял друга.

– Мы все кого-то потеряли, – говорит она. – Даже те, кто ушел без потерь. Как я, как Марк… Я говорила, дело к свадьбе движется? Они с Элли…

– Да говорила, говорила, – усмехаюсь я. – Всего лишь сто тысяч раз за последние пару суток.

Касси прихлебывает кофе, со стуком отставляет чашку и смотрит на часы. На них – половина четвертого утра.

– Слушай, мне пора, – говорит она и спрыгивает вниз. – Ты тут мой бейджик на веревочке не видела?

– Алле-оп, – Я выхватываю бейджик из кармана жестом фокусника. – Ибо нечего раскидывать свои вещички по всей моей дежурке.

– Я больше не буду! – Она протягивает руку, но я ловко уворачиваюсь и отскакиваю в сторону. – Эй, отдай! Дежурство же! Я опоздаю!

– А ну-ка, отбери!..

Мы дурачимся, гоняемся друг за другом по комнате и хохочем, как малолетки. Бейджик летает туда-сюда, то приземляясь, то снова взмывая под потолок. Мы смеемся, подкидываем его и пытаемся отобрать друг у друга, совершенно не беспокоясь, что в любую минуту может включиться свет и кто-нибудь с той стороны двери поинтересуется, чего мы так шумим. Наконец Касси, ловко проскользнув мне под руку, выхватывает ценную карточку у меня из ладони – но тут из прозрачного чехла выпадает сложенный надвое листок.

– Все, твоя взяла… – Я сажусь на край стола и вытираю лоб. – Эй, а это что еще такое?

Касси слишком занята своим бейджиком, поэтому я вскакиваю и поспешно подбираю листок. Услышав шелест бумаги, моя подруга мигом выпрямляется и молниеносно вырывает находку из моих рук:

– Не трожь! Отдай сюда, кому сказала!

– Да забирай, забирай, я что, против? – Я шутливо поднимаю руки вверх, слегка удивившись ее совсем не шуточной реакции. – Что? Врачебная тайна?

– Типа того… – отвечает она туманно и отворачивается, пряча листок обратно в чехол, за карточку.

Но перед тем, как она успевает сложить его снова, проблеск света от стоящего за окном фонаря падает на строки и дает мне разглядеть их.

«Вытащите его. Сделайте все возможное. У него здесь дочь»

– Касси?..

– Я пошла, – отвечает она, не оборачиваясь. – Да и тебе через пятнадцать минут пора на вахту.

Насчет пятнадцати минут она даже слегка преувеличила: осталось в лучшем случае десять. Я молча смотрю ей в спину, стараясь не думать о строчках и их значении. Потом встаю, переодеваюсь в майку – становится слишком жарко – и собираюсь патрулировать коридоры.

Все, что у меня есть – это станнер. Правда, за пять лет я не помню ни одного раза, чтобы он кому-нибудь понадобился. Однако даже в центре есть места, которые не помешало бы проверить подчеркнуто внимательно. Прохожу мимо перекрестных коридоров, ствол в обеих руках. Шаг вперед, разворот налево, ожидание секунд пятнадцать. Еще шаг, разворот направо, ожидание. Это утомляет, но заводит. Странное сочетание. Как будто я машина, созданная руками последних из цивилизации.

В коридорах тишина. Звенящая, дождливая, пустая тишина. Кажется, что барабанная дробь дождя прорывается и внутрь помещения. За моей спиной – окно до самого пола, сквозь которое не прорывается ни единого проблеска света: там нет фонарей, и все, что с этой стороны – это дождь. Дождь, который льет уже целый день и, похоже, не собирается прекращаться. Дождь заливает медленно оживающий город. Этот приятный шум немного расслабляет, и я позволяю себе остановиться, опустив оружие. Я оборачиваюсь и смотрю в окно.

И внезапно сквозь дождь и тишину я слышу новый, странный звук. Как будто шелест, как еле слышный скрип колес. Колес? Я снова поворачиваюсь лицом, пытаясь понять, что это такое. Медицинский корпус находится ниже, и я не думаю, что кому-то пришло бы в голову угнать каталку и разъезжать на ней среди ночи по коридорам. Вернее, кое-кому могло бы прийти, но Касси на дежурстве, а я прямо здесь, то есть мы обе заняты делом и дурачиться больше не намерены… И все-таки, что это? Опасность? Или что-нибудь похуже?

Я подступаю ближе и беру ствол в обе ладони. Почему-то мне не страшно. Только легкая дрожь в запястьях, которая не может помешать мне выстрелить, если потребуется… Я все еще титан. И я все еще помню, за что сражаюсь.

Шум прекращается.

– Покажись! – требую я.

Тишина.

– Немедленно!

Тишина.

– Ты думаешь, я не смогу выстрелить? Еще как смогу!

Я тяну время, мысленно продумывая пути к отступлению. Я даже не знаю, с кем имею дело. И мне все еще не страшно. Я привыкла жить вот так. Жить на обломках, держать пальцы у спускового крючка, понимать, что война еще не кончена. Пусть город и освобожден, но я все еще сражаюсь на этой войне. Она будет длиться, пока я жива. А потом… потом не станет ничего.

Снова шум: он приближается из-за поворота. Я слышу это, я чувствую это каждой клеткой своего тела. Но я машина, созданная руками последних из цивилизации. И я стою, не двигаясь – стою, пока из-за угла не появляется фигура в инвалидном кресле.

А потом… потом происходит сразу три вещи. Вернее, четыре, если учесть, что мое сердце вспыхивает и взрывается на тысячу осколков.

Я роняю станнер на пол, и он звонко падает у моих ног. Отшатнувшись, я отступаю назад и хватаюсь ладонью за то место, где должно было быть сердце. Но его больше нет: горячим ударом ребра как будто выламывает изнутри. Мое тело наполняет боль. Я запускаю пальцы в волосы и прижимаю одну ладонь к губам.

– Нет! Нет! Нет!..

Это кажется сумасшествием. Это не может быть правдой, понимаю я, продолжая пятиться назад. О небо, нет, это мираж, это воспоминание, это сон, наваждение, бред, это невозможно, нет, нет… нет…

Я останавливаюсь, налетев спиной на оконное стекло. Холод пробирает меня до костей, а по щекам льется вода. Слезы? Нет, не слезы… это дождь… это всего лишь дождь внутри меня… Невероятным усилием я заставляю себя поднять голову – и замираю, словно бы оцепенев.

– Шарп?

Молчание.

– Николас!..

Я хочу броситься вперед, но снова застываю на месте. Внутри меня все кричит. Я боюсь бежать к нему, потому что это не может быть правдой, потому что Николаса Шарпа нет уже пять лет, потому что это наверняка всего лишь шутки моего сознания, которое привыкло видеть знаки там, где их в помине нет. Я стою, сжимая кулаки, и плачу. Беззвучно, горько плачу.

– Тара, я здесь, – говорит он тихо. – Разгляди меня. Это я.

– Нет… не может быть… – Я прижимаю ладони к лицу. – Нет! Ты умер! Ты погиб! Пять лет назад!

Он спокойно наблюдает за мной. Да, это он – это его пронзительные синие глаза, его властные руки, его строгое лицо. И все-таки нет. И все-таки я не верю – так не бывает. Не бывает, потому что я не заслужила… никто из нас не заслужил такой внезапной встречи. Я похоронила его. Похоронила его в своем сердце и наглухо запечатала этот склеп, чтобы никто и никогда не смог больше причинить мне боль. А это – как если бы все шрамы на моих руках открылись и стали снова кровоточить.

Физически больно.

– Тара, это я, – произносит он с нажимом. – Не веришь? Подойди ко мне. Ну же, подойди, я не исчезну… – Он поднимает руку и поворачивает ее ладонью ко мне. – Эй, прикоснись ко мне. Я здесь.

И я иду к нему. Медленно, словно под гипнозом, и ноги сами несут меня вперед. Я точно так же поднимаю руку, протягиваю ее к нему, всей душой желая и боясь этого прикосновения…

…и внезапно, словно очнувшись, бросаюсь вперед.

Я преодолеваю разделяющие нас несколько метров, падаю на колени и крепко прижимаю Николаса к себе. Да, это он. Уставший, постаревший, почти полностью седой и в кресле – но это все еще он. Тот, кого я обрела на войне и кого я потеряла на войне. Тот, кто никогда меня не отпускал. Я держу его в своих руках, устроив свою голову у него на плече, и снова плачу. Слезы текут сами собой – соленые ручейки неприятно стягивают кожу. Я плачу и дрожу всем телом – а потом чувствую, как руки Николаса прикасаются к моей спине.

– Я здесь, – говорит он, повторяя это, словно мантру. – Я вернулся. Я не умер. Прости, что заставил плакать.

– Все нормально… я не плачу… – Я хочу вытереть слезы рукавом, но забываю, что я в майке. – Это… это правда ты? Ты…

– Тихо, тихо… – шепчет он, прижимая меня к себе. – Вот и встретились. После стольких лет…

– Но ты же умер! – снова прорывается сквозь меня. – Как ты выбрался? Ты был ранен! Ты не успел!

– Как видишь, вытащили и меня, – Даже сидя спиной, я чувствую его улыбку и понимаю, что пора бы уже прекратить распадаться на части каждый раз, когда он улыбается. – Несколько недель провалялся в коме. Перелом спины, травма шеи, да и головой хорошенько приложился… – Я наконец нахожу в себе силы посмотреть ему в глаза и замечаю следы от швов у него на голове. – Что ж, зато нога больше не болит.

– Очень смешно! – всхлипываю я. – И что… никто не знал?

Знали, догадываюсь я внезапно – догадываюсь раньше, чем он успевает ответить. Та записка в бейджике у Касси. «У него здесь дочь»… Наверняка писал Илай. Так что же получается, рыжая-бесстыжая все знала и молчала? Ох, вернется с дежурства – убью на месте! Если сама не скончаюсь раньше от разрыва сердца…

– Тебе холодно? – Николас замечает, что меня трясет, стягивает с себя пиджак и набрасывает мне его на плечи. Сквозь рубашку я вижу длинный изогнутый шрам на его плече. – Боже мой, какая ты… Дай рассмотреть…

Я послушно встаю, закутываясь в его пиджак, и чувствую, как теплая волна бежит по телу и как медленно утихает дрожь. Потом опускаю руки и отступаю на шаг. Однако Николас подъезжает чуть ближе, поднимает руки и медленно проводит ладонями от моих плеч до кончиков пальцев, отчего мне становится еще теплее. У него удивительно теплые ладони. И удивительно теплые глаза.

– Кольцо? – Усмехнувшись, он задерживает мою ладонь в своей. – Илай Морено, так? Я прав?

– Прав… – говорю я тихо.

Николас пару секунд смотрит на мою ладонь, подносит ее ближе к лицу, словно пытаясь рассмотреть камень в оправе кольца, а потом еле заметно прикасается губами к моей коже.

– У тебя обязательно будет счастье, – говорит он, пока я тону в подступивших слезах и еще в мурашках по коже. – Большое человеческое счастье… Ну, чего ты плачешь, а? Объясни по-человечески, поплачем вместе!

Я запрокидываю голову и улыбаюсь. Улыбаюсь сквозь слезы, сквозь все эти темные века и пять лет мучительного горя. Потому что я понимаю: мы наконец пришли к финалу, и финал этот оплачен нами сполна. И пусть случатся еще битвы и кровь, взрывы и потери, но мы оба будем жить. Мы оба – потому что мы это заслужили. И теперь я буду вспоминать это без боли. Не буду мучить себя за то, чего не сделала и не сказала. Потому что Николас – он вот, передо мной. Его никто не отберет. Нам дали шанс. Не знаю, за какие это заслуги, но дали шанс.

И я его не упущу.

– Не верю я, что ты умеешь плакать, – отвечаю я беспечно, как могу. – Дай мне руку. Я соскучилась.

– Я тоже.

Я беру его за руку и веду в сторону окна. До рассвета осталось еще полчаса, а дождь все никак не кончится. Окно без подоконника, до самого пола, и я сажусь на пол и смотрю Николасу в глаза. Мне так непривычно смотреть на него сверху вниз. А он сидит и улыбается. Глаза в глаза, улыбка в улыбку.

Я так скучала…

– Ты видишь это? – начинаю я. – Весь этот город… Николас, прошло пять лет! Как я жила здесь, думая, что тебя нет…

– Я знаю, – говорит он. – Это было сложно. Нужно было сначала убедиться, что я останусь в живых, нужно было привыкнуть жить по-новому… – Он смотрит на меня сквозь пелену дождя. – Тара, в тот самый день…

– Я не ответила, – перебиваю я. – Я знаю.

Я не ответила. Я не сказала, что прощаю его, что могу простить его предательство и ложь. Тогда я думала, что этого достаточно, но пять лет все расставили по своим местам. И теперь я сижу, переплетя руки на его коленях, и смотрю ему в глаза. Война еще не кончена. А белый флаг уже напоготове.

– Николас, послушай, – начинаю я очень тихо. Его пиджак приятно греет плечи. – Все то, что ты сделал мне… Все то, что я сделала тебе. Скажи, я ведь разбила тебе сердце…

– То, чего нет, вряд ли можно разбить, – произносит он, глядя в сторону. – А если даже и есть, я не уверен, что ты, прицелившись, разбила бы его. Не такое уж оно заметное… это сердце.

– Огромное, Николас, – возражаю я порывисто. – Оно у тебя огромное. И очень, очень сильное.

– Хотелось бы.

Мы смотрим друг на друга сквозь пелену дождя. Время снова рассыпается на части, но на этот раз его предостаточно. Предостаточно, чтобы все исправить… и несколько минут до рассвета, отданных на то, чтобы все объяснить.

– Николас…

– Ну что?

– Я тебя прощаю.

Вот так вот просто. Вот так легко я объяснила то, что за все эти годы так и не смогла объяснить себе. Пелена спадает, и последние выстрелы затихают где-то далеко за горизонтом. Николас берет меня за руку и кладет мою ладонь себе на щеку. Я чувствую капли влаги на своей коже.

– Три слова, – говорит он, улыбаясь. – Три слова, ради которых стоило умирать.

Он смотрит на меня так, как может смотреть только он. Я вспоминаю все, что связывало нас. И лестницу, и разговоры на диване, и нашу бессмысленную вражду, и злость, и ярость, и попытки друг друга уничтожить. Все это кажется таким бессмысленным, как будто вселенная сжимается до размеров крохотной точки и как будто эта точка находится там, где соприкасаются наши руки. А настоящее – оно вот здесь. Все в той же точке. Все в тех же сердцах.

– Я люблю тебя. В настоящем времени.

Мы смотрим друг на друга, и внезапно сквозь наши сжатые ладони прорывается свет. Он везде – в наших глазах, в наших сердцах, на нашей коже, он струится сквозь наши переплетенные пальцы. Коммандер и титан, отец и дочь…

Мы сидим в тишине и ждем дождливого рассвета.

А я понимаю, что это и есть конец моей войны.