Текст книги "Ученик колдуньи (СИ)"

Автор книги: Анастасия Колдарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– В замке Кагайя может отслеживать любые разговоры и перемещения, – объяснил Айхе. – Я догадался об этом, когда не получилось защитить тебя от Левиафана. Надеюсь, чулан для инвентаря ее не заинтересует, и мы сможем спокойно поговорить, но я на всякий случай прикрылся чарами невидимости.

Он подпер спиной дверь: напряженно собранный, почти бесстрастный. Обморочный свет раскрасил голубым его изнуренное лицо, исчерканное тенями от взлохмаченных волос, а черные глаза оказались близко-близко: усталые, глубокие, тревожные.

– Как ты догадался?..

– Что придешь? Ну, это совсем легко. Ты ведь была у моста и видела Аргуса. Как он тебе, кстати? Достойный соперник, или так, на полтора удара?

Гвендолин нахмурилась – Айхе откровенно ерничал.

– Это языческий бог, – серьезно напомнила она. – Боюсь даже предположить, какой силой он обладает.

– А я, по-твоему, червивое барахло?

– Нет. Но против божества…

– Ну-ну, договаривай.

– Ты ведь можешь погибнуть.

– Так и знал, что начнешь пророчествовать. Ты Дориану, случаем, не родственница?

– Не паясничай!

– Совсем в меня не веришь, да? – в его голосе прозвучало разочарование, и Гвендолин захотелось разубедить его, ободрить, утешить. Вот только явилась она сюда не затем, чтобы подпитывать его самолюбие лестными – и ложными – надеждами.

– Я верю в твои способности, – твердо сказала она. – В колдовской дар и в результат тренировок. Но боюсь, этого результата может не хватить для победы над богом.

– Тогда тебя ждет сюрприз, – высокомерно заявил Айхе. – И Кагайю тоже. Ведьма уверена, будто я ни на что не годен, кроме добывания всяких мерзостей для ее колдовства. С тех самых пор, как я поступил к ней в ученики, она пичкала меня лишь бытовым волшебством. Как создавать свет или погружать во тьму, как отнимать и возвращать память, становиться невидимым, отводить глаза, запутывать, подчинять чужую волю, увеличивать или уменьшать вещи, склеивать разбитое, чинить изломанное – в общем, самые примитивные вещи.

– Это когда у тебя руки голубым сияют?

– А ты наблюдательная, – удивился Айхе. – Это синий уровень. Существует ещё зеленый, целительский. Вообще, искусство врачевания – очень большой и трудоемкий раздел магии. Царапину залечить, много сил не требуется, но сломанные кости, внутренние кровоизлияния, лихорадка или мор – тут моих умений не хватит. Кагайя обучает меня всему понемножку, чтобы я, вроде, и без дела не болтался, и в то же время ничего толком не постиг.

– А желтый уровень? – Гвендолин заинтересовалась против воли. Не о том, ох, не о том следовало беспокоиться.

– Превращения, распознавание чужих масок. Способность отличать настоящего волка от оборотня, человеческую женщину – от гарпии, – Айхе чуть иронично усмехнулся, явно припомнив Гвендолин недавнюю сцену ревности.

– И в чем же разница? – с вызовом осведомилась та.

– В запахах, – он качнулся вперед, заставив ее отпрянуть. – От оборотней разит зверем, чье бы обличье они не приняли.

Гвендолин в ужасе затаила дыхание, догадываясь, чем несет от нее самой после ползанья вокруг сливных труб. Сама-то давно притерпелась, но Айхе… Боже, какой позор!

– Но вот чего Кагайя всячески избегает, так это боевой магии, – как ни в чем не бывало, продолжил юноша. То ли не чувствовал, то ли весьма убедительно притворялся, будто не чувствует канализационного шлейфа.

– Красной? – выдавила Гвендолин.

– Точно, – Айхе от возбуждения повысил голос. – Она не в курсе моих тренировок.

– Уверен? Дориан не раз наблюдал за тобой в телескоп.

– Серьезно?

– И если Кагайя следит за тобой в замке, что ей мешает следить и в развалинах?

– Она бы стала чинить препятствия, – неуверенно возразил Айхе. Очевидно, Гвендолин открыла ему Америку. – И жестоко карать за нарушение договора, ведь моя колдовская активность строго ограничена. Кагайя устраивает мне трепку по каждому пустяку, а тут пустила на самотек? Не верю.

– Значит, Дориан не проболтался.

– Он неплохой парень, хоть и того… с присвистом.

– И Нанну.

– А эта малахольная тут при чем?

– Она тоже не выдала тебя ведьме, невзирая на личную неприязнь.

– Ну, передай ей земной поклон, – недовольно проворчал Айхе. Количество людей, посвященных в тайну, росло и начинало его беспокоить.

– Нанну сильно тебя недолюбливает…

– Тоже мне новость.

– …но она не трепло.

Айхе скептически усмехнулся. Морская раковина в расстегнутом вороте его рубашки тускло поблескивала.

– Айхе, – мучаясь от внезапной скованности, пробормотала Гвендолин, – тебе не обязательно завтра выходить на арену.

Он приподнял бровь от любопытства, ожидая продолжения.

– Разве ты не можешь… сбежать?

Судя по эмоциям, исказившим его лицо, она сморозила чудовищную глупость. Тут было и недоверие, и недоумение, и растерянность – целая палитра красок. Но испугало Гвендолин лишь одно: отвращение.

– Я похож на трусливое ничтожество? – осведомился Айхе тоном, от которого по коже пополз мороз. Она обидела его, разочаровала, лишилась расположения?

– Нет-нет! – затараторила Гвендолин, мотая головой. – Я не то имела в виду! Я лишь подумала, если тебе плохо у Кагайи, если она сама желает от тебя избавиться, то, может, было бы правильнее…

Теплая ладонь Айхе, легко коснувшаяся ее губ, пресекла поток оправданий. Гвендолин смотрела на него сквозь набежавшую пелену слез, и изо всех сил старалась не разрыдаться. Слишком многое на нее в последние дни навалилось, слишком тяжело давалось чувство, от которого душа рвалась на части. Как уберечь упрямого мальчишку от смерти, если он скорее сунет голову в петлю, чем поступится гордостью? Вдали от него, вынашивая планы на грядущую ночь, Гвендолин наслаждалась их простотой и гениальностью; почему-то верилось, будто Айхе с благодарностью ухватится за возможность избавления и от поединка с богом, и от опротивевшей колдуньи. На деле же предложение прозвучало, словно оплеуха: дерзко и обидно, – только Гвендолин и представить не могла, какой болью откликнется отвращение в его глазах.

Когда она затихла, оборвавшись на полуслове, Айхе убрал руку и неожиданно заправил прядку волос ей за ухо. Нет. Он не презирал ее. В крошечном чулане вдруг стало нечем дышать, и вся кровь в теле Гвендолин, казалось, прилила к щекам.

– Так это правда? – всхлипнула она, схватив его за запястье. – То, о чем все твердят? Ты не смеешь покинуть замок, потому что продал душу?

Еще одна несусветная чушь, но Гвендолин должна, должна была выяснить правду! Пусть лучше он рассмеется ей в лицо, чем она будет мучиться, теряясь в догадках, бродя вокруг да около и стесняясь спросить.

Однако Айхе не рассмеялся. С мрачной серьезностью в голосе он произнес:

– Может, и продал. Я не помню.

– Как это? – оторопела Гвендолин.

– Я не знаю полных условий договора, а если пытаюсь вспомнить, голова начинает раскалываться, – он поморщился и добавил, предупреждая следующий вопрос: – К Кагайе с вопросом о договоре обращаться бессмысленно, сама понимаешь.

– Получается, ты угодил в какую-то безнадежную рабскую кабалу?

– Да надежда-то есть: завершить обучение…

– Только ты никогда его не завершишь, – с твердой уверенностью заключила Гвендолин. – Ведьма не позволит. Будет манипулировать тобой, подряжать на черную работу, заставлять воровать, а потом и… убивать, наверное. Это в том случае, если завтра…

– …меня не растерзает Аргус, – закончил за нее Айхе.

– Ну а если, например, отказаться от поединка? Пойти к колдунье?

Он тяжело вздохнул, качая головой.

– Я не стану унижаться и клянчить о снисхождении. Во-первых, бесполезно, а во-вторых, я себя не на помойке нашел. К тому же, – его голос почти иссяк, – я не в силах сопротивляться ее приказам.

– Но почему именно ты? – в отчаянии воскликнула Гвендолин. – Почему ты должен отвечать за ее гадкие поступки?

– Ну, поступок-то как раз был моим. Это я стащил амулет.

– По ее указке! По условиям договора!

– Ты первая, кого это волнует, – заметил Айхе с нежностью в голосе.

– У меня дурное предчувствие. – Гвендолин ощутила растущий в груди холодный ужас. Сил, чтобы сдерживать его, не осталось, и, отпущенный на волю, он захлестнул ее, сомкнулся над головой, увлекая в пучину черного, беспросветного отчаяния.

– Не хорони меня раньше времени, – попросил Айхе. – Я еще утру нос всей этой божественной шобле на трибунах, и Аргусу в частности.

Обманчиво бодрый и беспечный, он улыбался, легонько, успокаивающе сжимая пальцы Гвендолин, давно соскользнувшие с запястья ему в ладонь. Он словно убеждал ее: не раскисай, я вернусь живым и невредимым. Но в его темных глазах, где-то на самом дне плескался первобытный, животный ужас – страх смерти. И Гвендолин видела его слишком отчетливо, чтобы обманываться, и чувствовала слишком глубоко: в прерывистом дыхании Айхе, в его сведенных судорогой плечах, в резкой складке между бровями. И от безысходной боли едва могла дышать.

– Кстати, у меня нехорошие новости о твоем кузене, – пробормотал Айхе, разрывая зрительный контакт, будто догадываясь о ее горьких мыслях. – Я сегодня вечером был в деревне шша. Дэнни там больше нет.

– Как? – только и смогла вымолвить Гвендолин. – Ты мог ошибиться.

– Не мог. Я всегда отличаю оборотня от человека. Люди в домах были, но все взрослые.

– Куда же он…

– Шша не едят крыс, если ты этого боишься, – обнадежил Айхе. – Понимаю, что утешение слабое, но они сами крысы, и среди них ему было безопаснее находиться.

Гвендолин кивнула, окончательно раздавленная новостью.

– Мне пора возвращаться. – Если она сейчас же не выберется из каморки, то разрыдается прямо тут, повиснув у мальчишки на шее. А это лишнее. Незачем ему слушать ее истерики.

Айхе не стал ни возражать, ни удерживать. Снял чары, погасил огонек и в кромешной тьме проводил Гвендолин до дверцы, ведущей на мостик.

– Не приходи завтра на арену, – на прощание попросил он охрипшим голосом. – Не надо. Как бы там ни было, на поединок лучше не смотреть.

Гвендолин не сумела выжать в ответ ни слова. Молча кивнула, не заботясь о том, что он не может ее видеть. И едва ступила за порог, едва захлопнулась за спиной крошечная дверца, как мир взорвался. Мир одной маленькой, обезумевшей от тоски и ужаса души. Девочка судорожно затряслась всем телом, сползая по стене, притягивая колени к груди, и бесприютно завыла в ладони. Слезы стекали по подбородку, и Гвендолин захлебывалась ими, не в силах остановиться.

О чем она плакала? Об обреченном мальчике с ранеными глазами? О пропавшем брате, чье присутствие ещё недавно с трудом выносила? О матери, оставшейся по другую сторону барьера в какой-то навеки потерянной вселенной? О несправедливости? О ненависти? О бесчеловечности и беспричинной жестокости, о насилии и собственной беззащитности? О любви, обернувшейся горем? Откуда взялась внутри вся эта едкая, раскаленная, выжигающая глаза горечь? Лицо Айхе размытым пятном плавало перед мысленным взором, словно олицетворение всего человеческого в этом уродливом мире. Несмотря на кровное родство с Хозяином Ветров, невзирая на колдовство, пропитавшее его до кончиков ногтей, и удивительную способность превращаться в сказочного дракона, Айхе оставался человеком. Если он погибнет, ведьма восторжествует, а вместе с ней и вся мерзость, вся наводнившая замок злоба, все бесящиеся с жиру и озверевшие от скуки божества и духи, не придумавшие развлечений лучше, чем глазеть на агонию доведенных до отчаяния людей.

Неожиданно – она не сразу сообразила, что происходит, – ее обхватили чьи-то руки. И прижали к чужому телу, успокаивая, гладя по волосам. И знакомый голос все с той же взволнованной хрипотцой прозвучал над ухом:

– Ну что ты, глупая, перестань.

Гвендолин развернулась, вцепившись Айхе в плечи, пряча лицо в ложбинке между его плечом и шеей, содрогаясь всем существом и нисколько не заботясь о том, что щеку царапают острые, холодные края амулета, а перекошенный ворот рубашки пропитывается слезами.

– Не реви. Я обязательно вернусь в деревню и поищу получше, – прошептал Айхе, неверно истолковав причину ее безутешного горя. – Дэнни жив и найдется.

Гвендолин зажмурилась, давясь рыданиями. Айхе стоически дождался, пока она затихнет и обмякнет, хотя от жары, духоты и сырости его бросило в пот. Шмыгая и размазывая влагу по щекам, Гвендолин смущенно отстранилась. Что же она натворила: расквасилась, как сопливое дитя, промочила Айхе рубаху ручьем слез. Ведь не хотела, чтобы он запомнил ее такой: опухшей, всхлипывающей, с мокрым красным носом, да еще эта въедливая вонь от сливных труб! Если на расстоянии запах и мог остаться незамеченным, то уткнувшись лицом ей в макушку, Айхе его наверняка учуял.

– Спасибо, – Гвендолин стыдливо отползла от него.

– Помочь тебе перебраться?

– Я сама.

– Обещаешь больше не плакать?

– Обещаю. Вся уже… досуха выплакалась. Извини за рубашку.

– Ерунда. Ты, главное, не переживай раньше времени. Я понимаю: без меня тебе брата не отыскать, – поэтому очень постараюсь не сыграть в ящик раньше, чем мы его вызволим из крысиной шкуры. Ты ведь мне веришь?

Она кивнула. Неужели он всерьез полагал, будто Дэнни – ее единственная печаль?

– Тогда до завтра. Увидимся вечером, – Айхе улыбнулся. Махнул напоследок рукой, и нырнул за дверь.

Подавив новую вспышку отчаяния, Гвендолин заставила себя переползти через тонкий мостик.

– Договор, – пробормотала она в полубреду. – Нужно обязательно отыскать договор и выяснить условия.

Только сказать-то было легко, а как провернуть подобный фокус под носом у Кагайи?

Совершенно разбитая, Гвендолин вернулась в отведенную ей комнатку. Но заснуть в эту ночь так и не сумела.

* * *

Ее желание присутствовать на трибуне во время сражения привело Нанну в полнейшее замешательство. Когда исстрадавшаяся, отекшая и сильно подурневшая Гвендолин наутро, чуть только рассвело, объявилась в кухне, Нанну при взгляде на нее позабыла обо всех делах и осторожно спросила:

– Ты не заболела?

Гвендолин безучастно мотнула головой. Потянулась было к нечесаным волосам: распустить вчерашний узел, – да бессильно уронила руки и уперлась пустым взглядом в погасший очаг.

– Ну-ка рассказывай, – Нанну присела на стул. Подождала, но ответа не последовало. – Все даже хуже, чем я опасалась, да?

– Проводите меня на арену.

– Ты в своем уме? Хочешь увидеть, как его на куски разорвут?

Зря она это сказала. Уже и сама сообразила, что смолола лишнее, но слово – не воробей. Гвендолин побледнела как покойник и перекосилась от тошноты, подкатившей к горлу.

– Прости-прости, ляпнула бездумно. На вот, глотни воды, а то еще грохнешься в обморок, – Нанну зачерпнула из кадки воду и поставила перед девочкой мокрую кружку. Та с отвращением уставилась на капли, стекающие по керамическому боку прямо на стол.

– Кагайя редко дозволяет прислуге глазеть на арену во время сражений. Думаю, она рассуждает так: если допускать до зрелища всех, кого ни попадя, очень скоро желающих испытать судьбу вовсе не останется. Да и поседеешь мигом, а то ещё и заблюешь все вокруг или обделаешься со страху – зачем же господам удовольствие отравлять? Это для нас жертвы Левиафана – люди, а дли них… ну, вроде как петухи, которым кто-то тяпает башки, или барашки, которых режет мясник.

Гвендолин метнулась к помойному тазу.

– Прости-прости, – вновь спохватившись, запричитала Нанну. Схватила полотенце, выплеснула на него воду из кружки, отжала и с виноватой заботой протерла девочке виски, когда та разогнулась.

– Теперь полегче?

– Нет…

– Выпей, не кривись.

Холодная вода действительно приглушила дурноту, но от тоски и безысходности не спасла. Гвендолин чувствовала себя так, словно ее, живую, заранее давят гробовой доской.

– Я пойду к Кагайе, – сказала она. На что угодно была готова, лишь бы оборвать пытку.

– Не пори чушь: это самоубийство.

– Тогда проводите на арену.

– Ты не выдержишь. Коган рассказывал… – Нанну запнулась, видимо, рассудив, что всплывшая в памяти история обернется для девочки новыми рвотными спазмами. – Просто поверь…

– Айхе не погибнет, – Гвендолин вскинула на нее воспаленные, полыхнувшие внезапной яростью глаза. – Не погибнет! Он не из челяди, он умеет драться и он – волшебник!

– Ну, тогда… конечно, это другое дело, – примирительно сказала Нанну. – И вправду, сегодня не обычное жертвоприношение, а честный поединок. Практически равносильные соперники: оба колдуны, оба… – она не подобрала новых определений и завершила высказывание красноречивым жестом.

Давно надо было это сказать. Гвендолин приободрилась, вытерла лицо мокрым полотенцем и пригладила всклокоченные волосы.

– В общем, живых хоронить рано: и брат твой, уверена, жив, и драконыш цел. Поэтому прекращай распускать нюни, а пошли-ка лучше к Дориану. Сейчас вытребуем у него какой-нибудь чудо-сироп от нервов, приведем тебя в порядок и – так и быть – сходим к арене. А там, глядишь, все и образуется.

И, бесцеремонно подхватив Гвендолин под руку, Нанну подтолкнула ее к выходу из кухни, а там торопливо, словно опасаясь, как бы девочка не сбежала, потащила ее вверх по лестнице. Гвендолин послушно поплелась следом, чувствуя себя разобранной, истерзанной и словно выпотрошенной. В тяжелой голове гудело. Вроде, от распирающих сознание мыслей и места свободного не осталось: сплошь тягостные, заезженные до отупения тревоги, ужасы и самые чудовищные картины предстоящего сражения, и в то же время ни единой связной, цельной мысли: одни обрывки да ошметки.

– Дориан! – позвала Нанну. – Не прикидывайся ветошью, я знаю, ты давно возишься со своими пробирками.

Тишина в ответ.

– Гм, – Нанну прошлась по лаборатории, заглядывая в труднодоступные закоулки. – Провалился куда-то.

Неожиданно, ведущая на вершину башни, распахнулась от резкого удара, и в помещение, весь раскосмаченный и неряшливый, ворвался Дориан. И прямо с порога разразился горестными воплями:

– Плохо, все очень плохо! Это конец! Я уничтожен, я просто раздавлен!

Его бесноватый ор привел Гвендолин в чувства. Запустив обе пятерни в свою огненную гриву, алхимик заметался из угла в угол, стуча каблуками по полу, неуклюже перебирая длинными, тощими ногами, налетая на столы и сталкивая на пол бробирки.

Нанну критически подняла бровь:

– Что на сей раз?

– Все прахом! – взвыл Дориан и в горестном порыве так рванул свои несчастные патлы, что выдрал целый клок. Боль его слегка отрезвила. Скривившись и упиваясь жалостью к самому себе, он наконец наткнулся взглядом на подбоченившуюся Нанну и остолбеневшую Гвендолин. Выпрямился, убрал с бледной, покрытой яркими красными пятнами физиономии буйную челку и сообщил надтреснутым от драматизма голосом:

– Пространство дестабилизировалось. Жизненная субстанция колышется. Планеты предчувствуют гибель мира.

– Опять? – скучно осведомилась Нанну.

– О-о, женщина, – простонал Дориан с таким выражением, будто подразумевал «о-о, дура». – Мы все обречены, и это не шутки, не выдумки! Планеты не врут – никогда!

– Не нервируй девочку, солнце, – посоветовала Нанну. – Разве не видишь: она и так со страху еле живая?

– Нужно срочно сообщить госпоже.

– Ага, госпожа и уши развесит, жди! У нее открытие состязаний, да не абы какое! Айхе дерется с богом теней, слышал? Или тебе до грешной земли, как до небес пешком?

– Айхе! – Дориан вдруг встал, как вкопанный. Его лошадиная физиономия вытянулась, и только провалившиеся, очерченные синяками глазищи лихорадочно засверкали. – Он мелькал в моем телескопе. Мальчик как-то связан с надвигающейся катастрофой.

– Бог теней убьет его, вот как! – надрывно заголосила Гвендолин. – Дориан, пожалуйста, только вы в силах отменить состязание, только вас Кагайя послушает! Если она вернет амулет своей сестре, Аргус не станет биться с Айхе!

– Послушает, говоришь? – Дориан снова схватился за голову, но бегать и дергать себя за космы повременил. – Не в этот раз.

– Почему же? – Гвендолин чувствовала, как рушится последняя надежда, и отчаянно хваталась за соломинку.

– Амулет ей дороже мальчишки, – встряла Нанну. – Потому что без него наша ведьма…

– Дело не в битве и не в самом мальчике! – перебил алхимик. – Он как-то завязан… он что-то совершил…

– Что, что, амулет спер, вот что! – выплюнула Нанну.

– Да, да, да! Амулет! Скрытые, неразгаданные свойства камня, сказал я! Нужно выяснить, для чего вообще предназначен сей артефакт! А она не выяснила, она не послушалась, она пренебрегла моим советом! О-о-о, несчастная, ослепленная гордыней женщина! Из-за нее над миром нависла угроза!

– А при чем здесь камень? – не поняла Гвендолин. – Разве так бывает, чтобы из-за какой-то безделки…

– На свете чего только не бывает! – удрученно произнес Дориан. – Все от людских амбиций и властолюбия. Ума не приложу, почему телескоп не открыл истинную сущность амулета, но сомнений нет: камень опасен!

– Это мы уже поняли, – согласилась Нанну. – Но не настолько же, чтобы мир рухнул… Солнце, ты перегибаешь палку.

– Тысячу раз просил: не называй меня солнцем! – взорвался Дориан. – Когда уже запомнишь!

Нанну закатила глаза.

– Нужно вынудить госпожу снять амулет, – пробормотал Дориан и принялся мерить шагами расстояние от окна до ближайшего котла. – И чем быстрее, тем лучше.

– Нужно Айхе выручать, – взмолилась Гвендолин. – Дориан, ну поговорите же с ведьмой! Она хочет убить Айхе чужими руками, но ведь это жестоко и бессмысленно. Чем он ей мешает? Все ее прихоти исполнял, договор этот ужасный подписал, сам себя ей в рабство продал, лишь бы колдовству выучиться, которого, между прочим, и не выпрашивал. Разве он виноват, что таким родился? Вдруг этот самый амулет чувствует скорое кровопролитие? Вы утверждали, будто телескоп улавливает боевые чары, так может, он и на приближение смерти отзывается?

– Не исключено, – допустил Дориан, быстро-быстро кивая. – Только гибели одного существа маловато, чтобы вызвать такой чудовищный дисбаланс мироздания.

– А спровоцировать? – в отчаянии воскликнула Гвендолин, готовая выдавать догадку за догадкой, одну нелепее другой, лишь бы прислушались к ее боли.

– Вероятно, ты права, девочка, – рассудил Дориан, – и амулет реагирует не только на чуждую его природе корыстную энергетику. Вероятно, камень впитывает и концентрацию колдовской мощи. Сотни богов и духов предвкушают кровавые состязания, для них это ежегодная жертва. А ведь это настоящий ураган волшебства! Перекос магической силы в пространстве плюс кровожадность, плюс неумелое обращение с амулетом…

– Нам пора, – проворчала Нанну, тяготясь умствованиями алхимика, которого вновь понесло в высшие сферы. – Притомили твои прорицания. Не забудь, кстати, на календаре отметить, – она указала на прибитую к стене пергаментную портянку, свисающую почти до пола, – если найдется клочок свободного места. Гвендолин? Идем, пока не опоздали.

Как ни печально было покидать лабораторию с душой, полной сожалений и разбитых надежд, Гвендолин заставила себя уйти. Раз Дориан отказывался вступиться за Айхе, она не смела ему больше докучать.

– Вот любит же этот гений капать на мозги, – жаловалась Нанну, спускаясь по ступеням.

– А вдруг он прав?

– Не смеши меня! У Дориана на год приходится по десять-пятнадцать концов света, отягощенных катаклизмами, войнами и неизлечимыми болезнями. Я давно советовала выкинуть этот дурацкий агрегат и спать спокойно, да куда там: пялится, пялится в свои трубки, что-то там высчитывает, выгадывает, протирает зельями. Иной раз вонища стоит – не продохнуть. Амфору видела? Колодец жизни! Наполни его до краев зельем прозрения – тут-то во всем мире благодать и наступит! Сивая кобыла и та брешет складнее.

Гвендолин не нашла возражений и утратила интерес к разговору. Какое ей дело до алхимика с его заскоками, когда жизнь Айхе висела на волоске?

Солнце ещё только начинало путь по небосводу. Землю покрывала плотная сетка теней, вода в каналах еле светилась. Точно в насмешку над надвигающейся кровавой трагедией воздух благоухал терпкой, пряной зеленью и утренней прохладой. Вымощенные камнем дорожки убегали за территорию замка, и сейчас по ним лениво, полусонно двигались гости в окружении свит.

– Держись обочин и теней, – напомнила Нанну. – Не выпячивайся, не хватало еще, чтобы нас заметили. В потоке гостей идти запрещено. Вот, держи! – Она ловко подхватила корзину с фруктами, стоявшую возле пекарни, и вручила ее Гвендолин. Сама взвалила на плечи другую. – Это приготовлено для дневной выпечки, но мы притворимся, будто несем угощение на трибуны: работники привлекают меньше внимания, чем лоботрясы.

Гвендолин согнулась под нешуточным весом экзотических фруктов, но желание добраться до арены заглушило боль в спине и перенапряжение в мышцах. Она бы и две таких корзины утащила, лишь бы не преградили дорогу, не отшвырнули назад, не напомнили, где ее место.

Ей ещё не доводилось ходить по этой дороге. Обогнув замок с запада, процессия двинула на север через буйно разросшиеся сады, где квартировали самые важные особы божественного происхождения. Круглые, островерхие, со смешными игрушечными украшениями на шпилях гостевые домики утопали в зарослях цветов. Некоторые беседки под сплошной завесой плюща было и не разглядеть. В бассейнах сверкала прозрачная вода, и то тут, то там из нее выныривали длинные, как черви, гривастые, когтистые и шипастые дракончики. Отряхиваясь, шевеля усами, мокро шлепая лапами по брусчатке, они вливались в поток будущих зрителей.

Огненный бог Вулкан шествовал в окружении саламандр; он был обширен и жирен, как морж, по поверхности его кожи блуждало сиреневое пламя, из которого на землю сыпался пепел и тлеющие головешки. Его окутывал нестерпимый жар и смрад, выносить который получалось лишь у его верных спутников – пятнистых ящериц.

Чуть поодаль, опасаясь приближаться к Вулкану, тянулась вереница женщин воительниц в кованых латах и с крылатыми шлемами на головах. Валькирии. За ними, шумно, раскатисто дыша сквозь рык и капая на брусчатку желтоватой вязкой слюной, шел гигантский трехголовый Цербер. Его змеиный хвост извивался, на спине с угрожающим стрекотом шевелились змеиные головы. Пропуская его вперед, Гвендолин сползла с обочины на траву и зажмурилась, пряча лицо за корзиной.

– Не поскуливай и не трясись, – прошипела Нанну, бледная как смерть от близости монстра. – Духи не трогают прислугу, если их не провоцировать. Смотри, он уже далеко, можешь расслабиться.

Расслабиться не получилось, потому что на смену Церберу явился низенький, вроде как детский, скелет в лохмотьях из… кожи?

– Не смотри на нее, – поспешно одернула Нанну. – Это Акери, призрак маленькой девочки. Она спускается с гор по ночам и разносит болезни. Берегись ее тени: от соприкосновения с ней заболеешь и умрешь в три дня.

– А это кто? – пискнула Гвендолин, разминувшись с чудовищной Акери, от которой разило смертельным холодом.

– Абаасы, – простонала Нанну, ежась. – Вот нам с тобой повезло: всех страшилищ собрали.

По дороге топал – да так, что беседки и часовенки содрогались – исполин из черного камня, похожий на гигантский оживший валун. За ним катилось несколько «булыжников» поскромнее, и каждый отдаленно напоминал ребенка.

– Абаасы питаются душами людей и животных, – объяснила Нанну. – Насылают несчастья и могут лишить рассудка.

– Эти духи ведь из разных вселенных, да?

– Увы, все местные. Но Дориан рассказывал, будто люди могут вызвать кого-то из них в человеческий мир, если постараются.

– Так вот откуда легенды о языческих богах, – сообразила Гвендолин. – Довызывались. А Зевс тоже существует? А Посейдон?

– Я не ахти какой знаток. Вон тот парень, например, баггейн: оборотень, принимающий любое обличье. С ним рядом водяной: видишь, тина изо рта свисает? Есть еще гаки – вечно голодные твари; есть аями, крадущие души у всего живого; есть лесные гианы; есть ырки – духи самоубийц; есть дивы, аюсталы, сульде, анзуды, альрауны, горгульи, гримы… Каких только нет.

– Добрых, – буркнула Гвендолин.

– Ну почему. Вон, например, Вирява, хозяйка северной рощи. Красивая и печальная, она управляет зверями и птицами и помогает заплутавшим путникам.

– А еще?

– А еще… – Нанну, пыхтя, перехватила свою корзину поудобнее, и обвела взглядом меняющихся гостей. – Так сразу и не вспомнишь. Ты ведь понимаешь: белым и пушистым быть невыгодно, а некоторым и вовсе скучно. Какой вот мне прок от того, что я добрая? Беды одни да тяжкий труд: вожу за всеми грязь. А была бы подхалимкой, глядишь, и перебралась бы поближе к кухне, где всегда тепло, чистенько и сытно. Осторожнее, прямо за нами солнечное божество. Зазеваешься – глаза выжжет.

Гвендолин робко оглянулась на кутающуюся в плащ фигуру. Из-под развевающихся пол вырывались слепящие лучи и длинные, жаркие протуберанцы, а ткань местами тлела и дымилась, не выдерживая температуры.

Напрасно Гвендолин искала глазами Айхе или Кагайю. В стекающей на арену толпе их не было.

К тому моменту, когда они с Нанну достигли пункта назначения, солнце уже взобралось на вершины далеких восточных сосен и щедро изливало на землю волны нестерпимого зноя. Его лучи золотили растресканную, пробитую колючей сорной травой брусчатку и нагромождения раздробленных блоков – бывших построек, превратившихся в развалины. Среди них местами торчали чахлые кустики и корявые южные сосенки. Внушительная площадь, на которой могла поместиться, наверное, половина территории замка, обрывалась гигантским амфитеатром на склоне холма. Очутившись на верхнем ярусе расширения, Гвендолин от волнения едва не выронила корзину. Вниз стекали узкие лесенки с крутыми ступенями и бесчисленное множество террас, полукруглая арена превышала все мыслимые размеры, доступные простым смертным, и неудивительно, ведь на нее выпускали левиафанов. Ни колонн, ни других ограждений эта арена не имела, сразу за ней начиналась все та же потрескавшаяся, прокаленная солнцем брусчатки, все те же руины и уродливые деревца, понатыканные до самого горизонта.

– Давай-ка уберемся с дороги, – посоветовала Нанну, подталкивая Гвендолин в бок локтем. Вслед за стайкой вертлявых нимф, покрытых древесной корой, они спустились на несколько ярусов вниз и пробрались к восточному краю амфитеатра. Чтобы не вызывать подозрений, Нанну отвешивала направо и налево глубокие поклоны, предлагая гостям полакомиться фруктами. Складываясь пополам, Гвендолин последовала ее примеру и под конец едва сумела разогнуться. Поясницу ломило, зато фрукты в корзинах быстро таяли под одобрительные возгласы гостей. Похоже, на угощении Кагайя экономила, и нововведения пришлись по вкусу.

Они с Нанну притулились у стенки в тени худосочного, кривого клена, выросшего прямо на одной из террас. «Вот удобный сучок», – отметила Гвендолин с мрачной решимостью: «Если Айхе погибнет, на нем и повешусь. Все равно без него ни Дэнни не найти, ни домой не вернуться».