Текст книги "Ученик колдуньи (СИ)"

Автор книги: Анастасия Колдарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Не вас первого.

– Так ты… знаешь? – оторопела Гвендолин.

– Конечно, – Айхе поднял на нее удивленный взгляд. – Их обряды ни для кого не секрет. Они же так размножаются.

– И вот так спокойно к этому относишься?

– А что мне теперь, в истерике биться? – Айхе откинулся на спинку стула, недоумевая, чем заслужил ее бурную реакцию.

«А может, ты был бы и не прочь поучаствовать в не-секретном обряде?» – едва не выпалила Гвендолин.

– Они же… мерзкие! – выплюнула она вместо казавшегося справедливым обвинения. И обрушила на женщин-птиц неконтролируемый поток гнева, бушующий внутри. Айхе слушал с интересом: видимо, не подозревал в хрупкой юной девочке таких океанических глубин ненависти.

Когда Гвендолин выдохлась, Нанну присвистнула и принялась за мытье посуды.

– Крепко они успели тебе насолить, – обронил Айхе.

– Гарпии не залетают на территорию замка, – сказала Нанну, сгружая тарелки в таз с горячей водой. – Побаиваются Кагайи и ее колдовства, поэтому не охотятся открыто на здешних мужчин. После истории с Дорианом…

– Расскажите, – попросила Гвендолин.

– Да нечего особо рассказывать, – Нанну опасливо покосилась на закрытую дверь и понизила голос. – Дориан однажды заблудился в развалинах. Ты сама видела, там настоящий лабиринт. А чуть дальше, если пересечь руины, начинается реденький лесок. Вот он и отправился туда за какими-то травами для зелий. Господина Айхе еще не было, что-то приходилось собирать самому, за чем-то слуг посылали, но ими колдунья была не довольна: получат волшебную защиту от шша и дернут в леса, ищи потом. В общем, Дориан проплутал до вечера и угодил в когти гарпиям. Утащили они его в горы… честно говоря, он предпочитает не вспоминать подробности своего двухдневного пребывания в их гнездах. Ужасная бестактность с твоей стороны заикаться об этих тварях.

– Откуда же я знала, – пристыжено выдавила Гвендолин.

– Кагайя лично летала его вызволять.

– Она тоже дракон?

– Ох, лучше тебе не знать, в кого она перекидывается, крепче спать будешь. Нашла она Дориана, слава богам, живым и невредимым, и навела шороху в горах. Мы думали, гроза надвигается, гром гремит, а выяснилось, что это Кагайя горы с землей равняет. С тех пор Дориан нос из башни не высовывает, а гарпии нашу хозяйку остерегаются.

– Сегодня они подобрались совсем близко к замку, – возразила Гвендолин и испытующе поглядела на Айхе: – И уже не впервые, да?

– Все-то ты подслушала, – поддразнил тот.

– И подглядела.

Юноша отвел глаза.

– Или ты и сам не прочь с ними водиться? – не в силах скрыть ревнивое недовольство, Гвендолин скрестила руки на груди и, не дождавшись реакции, ощутила острую потребность куснуть: – В восторге от них, да?

– От кого?

Гвендолин разозлилась пуще прежнего: на него – ишь, прикинулся дурачком; на себя – за нелепые претензии, обличающие самые сокровенные чувства.

– От гарпий? – терпеливо уточнил Айхе. – Ушам не верю.

Гвендолин глядела на него волком. Лучше было бы теперь замкнуться в гордом молчании, и пусть гадает, чем именно уязвил ее самолюбие. Но ее душила обида, и горечь, и непонятная безысходная тоска; все это требовало немедленного удовлетворения, и умолкнуть в таком лихорадочном состоянии оказалось трудновато.

– Тогда почему ты так на них пялился? – с вызовом выступила Гвендолин.

– Как – так? – полюбопытствовал Айхе. Судя по смешливым ноткам в голосе, разговор, вдруг перетекший в выяснение отношений, его забавлял.

Гвендолин насупилась: да он же просто глумился над ней, нарочно раззадоривал! Нетушки. Она не станет подливать масла в огонь его веселья.

– Гиртен каждый раз выдумывает все более и более вызывающие наряды, – мягко сказал Айхе. – На них трудно не реагировать.

– Гиртен?

– Ну, может, Гертхен, – юноша пожал плечами. – Или Греттен. У гарпий все имена на «Г» и все одинаковые.

– И ты на всех реагируешь?

Айхе моргнул:

– А ты что, ревнуешь?

Гвендолин ни разу в жизни так мучительно не краснела. Даже когда отвечала на каверзные вопросы, играя в правду-вызов. Даже когда расчудесная Нэнси Фелпс обличила ее влюбленность в Этана Брауна перед доброй половиной класса. То все были детские шалости, а сейчас – что-то взрослое, серьезное, прожигающее насквозь. Чувство, от которого внутри было одновременно сладостно и страшно. Если Айхе попытается его высмеять… Она умрет.

Придавленная стыдом, словно гранитной плитой, Гвендолин не смела ни шелохнуться, ни поднять глаз.

– Я лишь хотела предупредить, – прошептала она непослушными губами.

– Спасибо. – Что это? Смущение во внезапно охрипшем голосе?

Нанну, тактично кашлянув, сунула сковороду в таз с мыльной водой: да-да, она все ещё здесь, если кто-то забыл!

– Буду осторожен, обещаю, – добавил Айхе. Он прятал глаза за упавшей челкой, явно раскаиваясь в своей дерзости. Так и не придумав, чем спасти положение, он поднялся со стула и поспешно откланялся. – Спасибо за ужин, Нанну, сроду не ел такого вкусного омлета.

– И костей, – язвительно хмыкнула Нанну себе под нос. – Милости просим.

Айхе замешкался у двери, а потом, после очевидной внутренней борьбы, обернулся.

– Я тренируюсь у южной дозорной башни, – сообщил он напряженным и хрипловатым от неловкости голосом, обращаясь исключительно к Гвендолин. – Буду рад, если придешь завтра. Хал! За мной!

Пятнистая рептилия, забавно виляя задом, потрусила к выходу и едва успела проскользнуть в щель, как дверь захлопнулась.

Гвендолин оцепенело смотрела на дверную оплетку: на поперечные железные ленты, тронутые ржавчиной, на выпирающие круглые болты – и не слышала ни мерного тиканья настенных часов, ни треска огня в очаге, ни неприятного шварканья металлической щетки, елозящей по сальной чугунной сковороде. В голове у нее пульсировала лишь одна мысль: Айхе будет рад, если увидит ее завтра…

– Только косу не заплетай, – посоветовала Нанну, вытирая о фартук мокрые, натруженные руки. – А то расстроится.

– Кто? – вздрогнула Гвендолин и машинально потянулась к непослушным, выбившимся рыжим прядкам: пригладить, заправить за уши.

– Конь в пальто!

– Почему расстроится?

– А ты разве не заметила, как он смотрел на твои волосы?

– Угу, – Гвендолин неуютно поерзала на стуле. И рада бы забыть, да никак. – Заметила.

– Зачем тогда прилизалась? Пусть бы мальчишка и дальше любовался.

– Вы… шутите?

– Да какие уж тут шутки! У него от восхищения в зобу дыханье сперло, а ты наверх сбегала – и нате вам, явилась гладкая, как коленка!

Похоже, Нанну все-таки говорила серьезно.

– Ох. В юности я бы удавилась за такую шевелюру, – Нанну мечтательно вздохнула.

– И ничего в ней хорошего нет! – отрезала Гвендолин в знак протеста и обхватила себя руками. Как будто она не гляделась в зеркало. Как будто не понимала, насколько зазорно быть такой отвратительно рыжей кикиморой: бледной, рябой и лохматой!

Несколько секунд Нанну не сводила с нее проницательного взгляда, а затем присела на стул и мягко, с материнской заботой произнесла:

– У тебя очень красивые волосы. И ты сама очень красивая. Поверь в это и не накручивай себя.

– Вот и мама так говорила… – глаза обожгло непрошенными слезами, и Гвендолин испугалась, что не справится, разревется.

– Маме надо верить. Ну а если не можешь маме, то поверь хотя бы этому мальчишке. Я его раньше таким не видела.

– Каким? – с надеждой шепнула Гвендолин. Но Нанну не ответила. Только улыбнулась и потрепала ее по макушке, прежде чем вернуться к посуде.

* * *

Ночь протекла в пищеварении сомнений, перемежавшихся урывочным сном. Лежа в шуршащей темноте, напоенной ароматами сухих трав, Гвендолин терялась в воспоминаниях, воскрешая каждый мимолетный взгляд Айхе, брошенный в ее сторону, каждое его слово, каждое движение. Розовые романтические грезы перемежались суровыми реалиями и лопались, словно мыльные пузыри, под наплывами страха. Безумно хотелось довериться Нанну с ее оптимистичными прогнозами, но, к несчастью, у Гвендолин имелось собственное мнение, старательно взращенное подростковыми комплексами и объективной, как ей казалось, самооценкой. Трудно в одночасье поменять мнение о том, к чему давно привыкла. О, нет, она никогда не считала себя уродиной, недостойной чужого внимания. Но именно сейчас, именно перед Айхе ощущение собственного несовершенства неожиданно низвергло ее в пучины отчаяния. Гвендолин чудилось, будто каждый ее мелкий недостаток, будь то выпирающие ключицы или тощие лодыжки, раздается в размерах до слоновьих величин и грубо тычет Айхе в нос. Гвендолин чудилось, будто Нанну просто подтрунивает над ней, как и весь этот жестокий волшебный мир. Как и Айхе, приглашающий на прогулку, на которую сам не собирается, и видящий насквозь всю ее мятущуюся наивную душу. Его внимание – не более чем снисходительная жалость господина к прислуге, или, если уж совсем размечтаться, брата к непутевой сестренке, не внявшей вразумлениям. Как же Гвендолин смела рассчитывать на большее?.. Да и на что, если уж честно, она рассчитывала? Айхе заметно старше, охота ему возиться с сопливой девочкой? Что в ней сейчас могло привлечь его внимание, кроме глупых детских выходок с подглядыванием и ревнивыми истериками?

Изнемогая под грузом самоуничижения, Гвендолин тяжко вздыхала, то ворочаясь на жестком, колючем матрасе, набитом сеном, то вскакивая и подбираясь к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ночь тянулась, как резина, голова болезненно пухла от страданий. Гвендолин периодически ловила себя на сочувствии к героине злополучного романа, влюбленной в смазливого вампира. Как же тяжко, оказывается, было ей, бедняжке, убежденной в собственной никчемности!.. Захлебываясь душно-мятным воздухом, дрейфуя в море воспоминаний, сомнений и бредовых фантазий, Гвендолин наконец погрузилась в пучины дурных сновидений. Ей снился умопомрачительный вампир, флиртующий с гарпиями, и огненная саламандра, мывшая посуду в бурлящем котле со слизнями.

И все же наутро, поднявшись с тяжелой головой и отекшим лицом, Гвендолин решила последовать совету Нанну. Тщательно умылась холодной водой, стряхивая призрачные тенета минувшей ночи, ещё более тщательно разделила волосы на аккуратные локоны и затянула на затылке тугой узел: работать с растрепанной гривой было неудобно, а когда понадобится, кичку можно будет распустить, и даже расческа не потребуется.

Сегодня Нанну увела бригаду ещё дальше в недра парка. Переплетенные ветви цветущих деревьев полностью скрыли из виду громаду колдовского замка. В стоячей воде каналов, которые здесь образовывали целую сеть, плавали опавшие розовые лепестки и отражались кружева деревянных беседок, каменных часовен и тонких мраморных колонн, увитых плющом.

– Сюда прибудут хозяева рек, – объяснила Нанну и кивнула на ряды емкостей, из которых торчали разноцветные бутоны. – Нужно как следует вычистить бассейны и насадить речных лилий. Наяды обожают вплетать их в волосы.

– А лилии успеют прижиться? – вежливо спросила Гвендолин, чьи мысли блуждали далеко от забот Нанну.

– Кагайя постарается. Так что нужно управиться до ее появления – не горю желанием выслушивать ругань и придирки.

Трудно не согласиться, подумала Гвендолин и с усердием принялась за работу. Время помчалось стрелой. Нежные, упругие лепестки кувшинок ласкали пальцы, теплые солнечные лучи, медом сочащиеся сквозь древесную листву, припекали голову и плечи. Запах речной сырости смешивался со сладким цветочным ароматом, и Гвендолен млела от удовольствия, позабыв о своих ночных терзаниях. Когда солнце раскочегарилось, забравшись в зенит, и от жары стала волнами накатывать дурнота, Нанну приволокла две корзины, накрытые полотенцем. Ту, что побольше, отдала чистильщикам: люди устало попадали на траву, обтирая лица повязками и платками, и принялись за еду. Вторую вручила Гвендолин.

– Раз уж тебе идти к господину Айхе, отнеси ему обед. Дориан сказал, что возле южной башни он устроил себе тайную площадку для тренировок в боевой магии, вот там и проторчал, поди, полдня без еды и питья. Заодно и сама пообедаешь.

– Хорошо, – Гвендолин внезапно оробела, принимая корзинку. – А как мне найти эту башню?

Нанну указала на едва приметную мощеную камнем тропку, терявшуюся в стороне от каналов, и добавила:

– Никуда не сворачивай.

– Ладно.

– И пусть он проводит тебя обратно, иначе заплутаешься.

Гвендолин послушно кивнула, но твердо решила запомнить дорогу и не навязываться Айхе с просьбами. Уж по единственной-то тропинке она добраться сумеет и без посторонней помощи.

Предвкушение от предстоящей встречи с Айхе радовало и пугало одновременно. Гвендолин шла, то ускоряя шаг, то почти останавливаясь, чтобы перевести сбившееся от волнения дыхание. На небе не появлялось ни облачка, солнце не ведало милосердия и палило все нещаднее, и она не торопилась раскручивать узел на затылке – от волос жара станет нестерпимой. Давно хотелось пить. Раз уж обед в корзинке рассчитывался на двоих, Гвендолин сочла приличным разворошить его и достать фляжку с водой. Сразу полегчало.

Отыскать дозорную башню особого труда не составило. Видимо, проторенной тропинкой пользовались слуги, посланные на сбор трав, грибов или ягод, а также охотники, обеспечивавшие замок дичью. Надломленная башня со щербатой верхушкой примыкала к крепостной стене, на внешнюю сторону которой уже настырно наседали лесные дебри. Вскарабкавшись на крытую галерею, Гвендолин бросила взгляд по ту сторону: кто-то изрядно потрудился, разворотив каменные укрепления, выкорчевав вековые деревья и избороздив землю глубокими свежими оврагами.

– Гвендолин!

Она отвернулась от устрашающего пейзажа и поискала глазами источник голоса.

– Привет! – Айхе помахал ей рукой со ступенек, ведущих на башню. Несколько минут ушло на то, чтобы спуститься со стены. Торопясь и подворачивая ноги на осыпающемся каменном крошеве, Гвендолин спрыгнула на твердую почву. И только тут вспомнила, что так и не выдернула из волос шпильки.

– Я уже не надеялся тебя дождаться, – признался Айхе и похлопал ладонью по ступеньке рядом с собой: мол, присаживайся.

Разве она могла не придти? Ох, даже если бы с неба обрушился холодный ливень, грозивший очередной простудой, и даже если бы Нанну нагрузила ее работой по горло…

– Я принесла обед, – она поставила корзинку к ногам Айхе. – Только воду выпила… ужасно жарко.

– Ничего, вода у меня есть. – Айхе заглянул под полотенце. – Ну надо же, целый цыпленок. Будешь? Тут явно на двоих.

Гвендолин пожала плечами и едва не ляпнула: «Да я не голодная». Вот было бы вранье. Есть хотелось не меньше, чем пить, но от привычно накатившей цепенящей волны смущения в мыслях рождалась одна чушь.

Перепачкавшись жиром, Айхе разорвал цыпленка напополам голыми руками и протянул Гвендолин ее долю.

– Умираю с голоду. Нанну молодец, отлично придумала. Не замечал за ней раньше склонности к материнской заботе.

– Ну, она за тобой тоже многого не замечала, – вырвалось у Гвендолин. Чтобы не сболтнуть еще чего-нибудь лишнего, она вгрызлась в курицу. Слава богу, Айхе оставил ее слова без внимания. Пока он обедал, Гвендолин украдкой косилась на его профиль, выхватывая из общей картины мелкие детали, казавшиеся сейчас ужасно трогательными: тени под длинными ресницами, крошечные капельки пота у корней волос, мазок серой пыли на загорелой щеке, родинку на шее… От него пахло солнцем, полуденная жара прокоптила его насквозь, оставив на рубашке влажные отметины, а волшебство добавило несколько завершающих штрихов: Гвендолин распознала его остатки в подрагивающих пальцах и вздувшихся венах на предплечьях. Похоже, Айхе потратил утро на весьма изнурительную тренировку.

Курица была несоленой. Айхе добросовестно сгрыз свою половину вместе со шкуркой и хрящами, а у Гвендолин быстро пропал аппетит. Заставив себя прожевать несколько кусков, она отложила цыпленка и вытерла руки о полотенце. Неловкое молчание принимало тягостный характер.

– А где Хал? – чем не завязка для разговора?

– Я отвел его к Вулкану, – охотно поделился Айхе, достав у себя из-за спины флягу с водой. – Будешь пить?

Гвендолин торопливо помотала головой и сама не поняла, чего испугалась. Айхе отвинтил крышку и сделал жадный глоток, запрокинув голову. Отвести взгляд от его выгнутого горла у Гвендолин не хватило сил.

– Насколько мог, объяснил ситуацию, – продолжил Айхе, – но ему, по-моему, было плевать. Как горел себе тихонько до моего прихода, так и горел.

– А саламандра?

– Пока нюхалась со своими, я тихонечко убрался восвояси. Полночи сегодня не спал, все боялся: вдруг глаза закрою, а она решит: готов покойничек – и оттяпает мне руку? Или ногу? – Айхе засмеялся, и Гвендолин не поняла, шутит он, или серьезно. – Но раз за мной не потащилась, значит, отвязалась, правильно?

– Вулкан найдет, чем ее накормить, – улыбнулась Гвендолин.

Вновь повисла тишина. Гвендолин неожиданно почувствовала, как сильно уморилась от работы на жаре, да и бессонная ночь внесла посильную лепту. Упершись локтями в колени, она прикрыла глаза, на мгновение проваливаясь в головокружительную сонную расслабленность.

– Ты в башне умудрилась так загореть? – долетел сквозь полудрему голос Айхе.

Она? Загорела? О, боже, только не это…

Рывком Гвендолин выдернула шпильки из пучка на затылке. Волосы рассыпались тугими кольцами, и она принялась укутывать ими плечи, лоб, нос – все, что только было возможно. Лучше расплавиться от жары, чем изуродовать лицо лишней сотней отвратительно-коричневых веснушек. Впрочем, наверняка уже поздно. Гвендолин бессильно уронила руки, в ужасе глядя на их покрасневшую кожу.

Айхе ее реакция удивила.

– Я что-то не то сказал?

– Нет. Все… правильно, – откуда тогда противная плаксивость в голосе? – Мне нельзя загорать. Видишь же… видишь… – губы задрожали: он ведь и впрямь видел, разве это теперь скроешь?

– А по-моему, здорово. Или ты мечтаешь быть похожей на Дориана? – Айхе вдруг вскочил, взлохматил себе волосы, втянул щеки и картинно замахал руками: – Плохо! Все очень, очень плохо! Не смей трогать этот котел, если не хочешь угробить половину вселенной, ты, никчемный кусок дракона! В твоем возрасте я уже постигал тайны мироздания и соорудил свой первый телескоп, а ты только и знаешь, что колотить цветочные горшки да реветь во всю глотку, вгоняя в гроб прислугу! А ну признавайся: это ты кинул чеснок в отвар для ополаскивания волос? Госпожа чуть не раскроила мне череп! От нее теперь разит чесночищем за милю, и я не знаю, как это исправить!

Гвендолин не выдержала и расхохоталась, до того бесподобно Айхе изобразил алхимика.

– Если будешь вечно прятаться в башне, превратишься в такую же бледную оглоблю, как я, – заключил Айхе, медленно проводя пальцами по впалым щекам.

– Ты вправду испортил отвар для волос? – спросила Гвендолин, вытирая набежавшие от смеха слезы.

– Ой, чего я только не испортил, – Айхе вновь плюхнулся на ступеньку, подался к ней и доверительно сообщил: – Дориан до сих пор уверен, будто прыщи, зеленые пятна или струпья, которыми Кагайя покрывается раз в полгода, это результат ошибок, вкравшихся в его расчеты.

– Какой жестокий.

– Не более, чем она.

Гвендолин прекратила улыбаться:

– Как ребра?

Она ждала ответа с замиранием сердца. Мечтала, чтобы Айхе поскорее поправился, и в то же время тревожилась из-за предстоящего путешествия к Цирцее.

– Нормально. На мне все быстро заживает.

– То есть она… часто тебя мучает?

– Не чаще, чем я ее, – весело отговорился Айхе.

– А зачем ты вообще подался к ней в ученики?

– Выбора не было, – он посерьезнел и задумался, будто решая, рассказывать о себе или сменить тему. – С колдовством не шутят – оно не прощает ни дилетантства, ни халатности. Малейшая неосторожность оборачивается трагедией, если не умеешь с ним обращаться, не говоря уже об отравленной жизни: ходишь по струнке, собственной тени пугаешься, не имеешь права на оплошность, на срыв. Когда я в детстве злился, вокруг вспыхивали деревья и сверкали молнии. Когда обижался, невесть откуда брались тучи насекомых: ос, москитов, даже шершней. Неудивительно, что меня обходили за версту. Как мама ни старалась вырастить из меня «обычного ребенка», ничего путного не вышло.

– У тебя не было друзей?

– Да со мной из мальчишек даже драться никто не хотел – остерегались. Был у нас такой верзила по прозвищу Цепень, младшим прохода не давал: папаша из него доблестного воина воспитывал, ну и, покуда тот не возмужал, поощрял тренировки на «мелюзге». Вот он однажды прицепился: вроде, и статус сына вождя обязывал, и возраст – на три года старше, да и рост с весом – я ему в пупок дышал. Я решил: Цепня не одолеть, но стоять буду насмерть. А в разгар боя – после второй или третьей затрещины – его вдруг возьми да и выверни наизнанку. Грибов, поди, накануне объелся, или волчью ягоду в лесу сжевал. Все племя сбежалось: вопли, визг! Драконий выродок наслал порчу на сына Эйра Долговязого! Старейшины чуть не изгнали нас из племени, а для мамы это была бы верная смерть: превращение в крысу или гибель от зубов шша. Сам бы я не обратился, но защищать от колдовского мрака тогда ещё не умел.

– Почему же не выгнали?

Айхе пожал плечами. То ли действительно не знал, то ли не желал посвящать в детали.

– Слухи быстро расползаются. Выпусти муху, и через сутки вернется слон. Во многом старейшины, конечно, были правы: разве ребенок способен удержать в узде гнев или досаду? Но с тех пор в любых горестях, приключавшихся с племенем, винили «драконье проклятие». Я превратился в козла отпущения. Ну а коль скоро меня это тихонько бесило, на головы сплетников время от времени сыпались всякие паскудные невзгоды, вроде… – Айхе стушевался: – Давай лучше без подробностей.

– И правильно сыпались, – поддержала Гвендолин. – Я бы тоже наслала на тетку Тэххи порчу, если бы умела. Впрочем, я ведь так и поступила: притащила сюда Дэнни.

– Отыщем мы твоего брата, не раскисай. Вот вернусь от Цирцеи и наведу шороху в крысиной деревне.

Ох, как же она на это надеялась!

– Но ты все-таки ушел. Постой, а как же твоя мама?

– Мне едва исполнилось девять, когда она умерла, – сдавленный голос Айхе совсем потерял силу. Ссутулившись, юноша ковырял землю обломком сухой палки. – Ушла за диким медом и пропала. Из всех женщин, отправившихся тогда в лес, вернулись только две, совершенно невменяемые от ужаса. Из их бессвязного лепета я вычленил главное: в лесу на женщин напал волк, или призрак-оборотень, или еще какая-то тварь – кочевникам часто приходилось отбивать атаки зверей и нелюдей. Урывочно помню, как бродил по лесу и звал маму, искал хоть малейшие следы и отказывался верить в ее гибель. Казалось, будто с головой погрузился в кошмар, который никак не оборвется наступлением утра. Еще помню призраков, или оборотней – до сих пор не знаю, кем они были: иногда снятся по ночам, но всякий раз в новом облике. И клочья ткани снятся, мамина растерзанная одежда на замшелых камнях, ее ожерелье из камешков и деревянных бусин, которыми играл в детстве. А дальше – туман. Наверное, я тогда впервые… превратился. Очнулся весь израненный и черный от копоти на выгоревшем дотла пепелище. Тех чудищ не стало, но маму было уже не вернуть. Я, когда понял, что опоздал, чуть с ума не сошел. К кочевникам не вернулся, много дней бродил по лесу…

Айхе умолк. Воспоминания запеленали его в свои паучьи сети и отравили, истощили, высосали жизнерадостность. Минули годы, но страдания не притупились, а на плечи по-прежнему давил камень вины, и Айхе тащил этот камень, сгибаясь и изнемогая под его тяжестью, и ни с кем не мог поделиться. Гвендолин чувствовала, что в эту самую минуту он рассказывал о матери впервые. Никому, никогда…

– Ты не виноват.

Фальшивая насквозь, штампованная фраза. Разве она утешит?

– Айхе, а твой отец, он…

– Хозяин Ветров.

– Он из богов? – благоговейно прошептала Гвендолин. А ведь и впрямь, Нанну насмешничала, что Айхе одно время козырял какой-то небылицей о родстве с богом. Будто бы он этим ужасно гордился. Только меньше всего его понурая поза и бесцельное тыканье палкой в землю сейчас напоминали хвастовство.

– Никогда не встречал его вживую, но в галерее разрушенного дворца есть статуя…

– …дракона! Я там натолкнулась на разбитое мраморное изваяние.

Айхе кивнул.

– Когда-то в этих залах торжественно принимали высоких гостей. Их изображения высекали из камня и мрамора, вышивали на гобеленах и стягах. Им поклонялись и молились, их боялись и старались задобрить.

– Но ведь языческие боги…

– …совсем не сентиментальны, ты права. Им нужны не идолы, а жертвенники. Поэтому раз в год Кагайя и платит им кровавую дань, всем сразу. На арене. И мой отец был одним из них.

Сказанное не укладывалось в голове. Божество и человеческая женщина? Как в древнегреческих мифах?

Словно почувствовав недоверие, Айхе пояснил:

– Судя по тому, что колдунов среди людей всего трое, случай с моим отцом был единичным. Призраки, духи, божества – все они презирают людей, сама колдовская природа этого мира нас отторгает, превращая в тени или безмозглых животных. Жалкая горстка кочевников, обладавших сокровенным знанием, прихвостни того или иного бога да слуги замка, которых Кагайя защищает своими чарами – вот и все люди. Моя мать должна была обладать чем-то особенным, чтобы Хозяин Ветров прельстился ею. Я помню ее очень смутно, но, по-моему, она была необычайно красива.

«Охотно верю», – подумала Гвендолин, украдкой разглядывая его идеально очерченный профиль.

– Наверное, это ее и сгубило. Ради нее Дракон принял человеческий облик, – Айхе горестно скривился и с отвращением выплюнул: – на целую ночь. Результат сейчас сидит перед тобой и мотает на кулак сопли.

– Замечательный результат! – бесстрашно и безапелляционно заявила Гвендолин. Сейчас имела полное право не стесняться.

– Ну, твою благосклонность мало кто разделяет. Неужели Нанну не подкормила тебя местными сплетнями?

Гвендолин почувствовала, как порозовели уши. Айхе усмехнулся ее смятению:

– Ты очень наивна и доверчива, Гвен.

– А ты!.. – Дыхание оборвалось. От нежности, с которой он произнес ее непривычно сокращенное имя, по телу прокатилась волна радостной дрожи. Дома она привыкла к занудно-церемонной «Гвендолин» и даже смирилась с дружеским уродливым обрубком «Гвенни». Но вот так коротко, по-мальчишески, проникновенно и с явной покровительственно-хозяйской ноткой ее еще никто не называл. Никто не присваивал.

– Ты бы давно рассказал всем, как на самом деле обстоят дела!

– И все мигом кинулись бы меня любить, – с иронией закончил Айхе. – Брось. Я не вчера родился. Достаточно уже того, что ты не отвернулась.

Теперь от удовольствия порозовели и щеки. Она не отвернулась? Да кто она такая?

– С твоим появлением многое изменилось, – продолжил юноша. – Я ведь раньше никому не помогал. Кагайя требовала подчинения, я подчинялся. Без возражений, без оценок, без претензий, мечтая лишь об одном: овладеть колдовской силой, научиться управлять ею, – он выдохнул в ладони и небрежно отбросил со лба длинные волосы. – Цель оправдывала любые средства.

– А почему Кагайя запрещает помогать?

– Трудно объяснить. Она не терпит вмешательства в свои порядки, а сострадание, по ее мнению, – первый шаг к своеволию. Ведьма довольно жестока, ты заметила? И за годы, проведенные в замке, я как-то притерпелся, свыкся с ее замашками, начал воспринимать их как должное, а некоторые даже перенял. Подозреваю, она боится, что однажды я переметнусь на сторону униженных ею слуг, или кочевников, или кого-нибудь еще – а может, и самой Цирцеи. Потому и пестует гордыню: мол, всякая шваль недостойна даже молчаливого презрения, – а с другой стороны, без устали подчеркивает посредственность моего колдовского таланта.

– Какая-то противоречивая педагогика.

– Тем не менее я и рад был стараться. Но когда встретил тебя в деревне… Думаешь, есть что-то похуже смерти от зубов шша? Я наблюдал пару раз, – он сжал голову руками, отгоняя воспоминания. – Тошнотворное зрелище.

– Ты спас меня.

– Импульсивно получилось. За доли секунды мелькнула тысяча мыслей, но я был уверен, что поступаю правильно.

– А сейчас – нет? – робко спросила Гвендолин.

Айхе взглянул на нее искоса и коротко улыбнулся. Улыбка у него была теплая и удивительная.

– И сейчас уверен. Ты заставила меня пересмотреть приоритеты.

– И взбунтоваться.

– Наверное.

Айхе замолчал и принялся бесцельно швырять перед собой камешки. Каждый раз, как его рука рассекала воздух, Гвендолин почти решалась задать вопрос, но стоило ему нагнуться за следующим камнем, как решимость таяла. Гвендолин мялась, чувствуя себя жалкой трусихой. «Я боюсь, боюсь правды, – твердила она про себя в отчаянии: – Не хочу знать!» Но этот мальчик отвоевал в ее душе слишком много места. Непростительно много! Столько, сколько не удавалось заполучить ни одной подруге с красавцем Этаном Брауном в придачу. Гвендолин кисло ковыряла землю каменным осколком.

– Да говори уже, – неожиданно потребовал Айхе.

Чем же она себя выдала?

– Ну?

Гвендолин обхватила себя руками и съежилась, уткнув локти в колени.

– Айхе, – наконец набралась смелости, – говорят, ты исполняешь самые гадкие ведьмины приказы. А ты сам… по ее указке кого-нибудь… когда-нибудь…

Воздух в легких кончился. От напряжения некстати разболелся живот. Вот сейчас парень пошлет ее куда подальше.

– Убивал? – подсказал Айхе. – Ты об этом?

Гвендолин едва наскребла сил на кивок. Поднять глаза не хватало духу.

– А если, предположим, убивал, – тихо произнес Айхе, – как ты поступишь?

«Убегу!.. Останусь?.. Как же крутит живот…»

Он не торопил с ответом. Ждал. Долго, напряженно, не шевелясь.

– Не поверю, – выдохнула Гвендолин.

– Вот и умница! – в бесшабашно-радостном порыве Айхе вдруг крепко обхватил ее рукой за плечи и – Боже милостивый! – поцеловал в висок. А потом так же быстро отпустил, вскочил и засвистел камнем далеко-далеко, за крепостную стену, за верхушки деревьев.

Ошеломленная Гвендолин уставилась на удаляющуюся точку. Сердце в груди бешено прыгало, щеки налились жаром, а мир буквально треснул по швам, не вмещая вспыхнувшее в душе жгучее, ошеломительное счастье. Облегчение: «Он не убийца!» – утонуло в сладостном дурмане, и Гвендолин сообразила, что не ощущает ни рук, ни ног – ничего, кроме пылающего виска, к которому прикоснулись губы Айхе.

Он улетел вечером.

Замерев у окна лаборатории, Гвендолин наблюдала, как растворяется в густых сумерках серокрылый дракон, и от мучительной тревоги, разрывавшей душу, ей хотелось плакать.

* * *

Миновали сутки. Пресной жевательной резиной растянулись вторые. На третьи солнце, кажется, утомилось от усердия: прожарив землю до растрескавшейся корки, подвялив листья на деревьях и раскалив крепостные камни, косматый огненный клубок устало погрузился в фиолетовую кашу облаков, ниспослав на все живое благословенную долгожданную прохладу.