Текст книги "В твоих глазах (ЛП)"
Автор книги: Амабиле Джусти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Глаза цвета морской волны… – шепчет он.
«Смотри на меня так, будто я тебе противна.
Не улыбайся мне».
Как только я встаю, он хватает меня за руку и тащит к себе. Я падаю ему на колени. Моё лицо так близко к его лицу, что я искренне боюсь. До этого я не испугалась его члена, а теперь боюсь его губ. Я чувствую руку на одной щеке, рядом с раной.
– Ещё болит? – спрашивает он.
Я не отвечаю. Мне не по себе. Сердце так и рвётся наружу, словно рёбра не могут сдержать его галоп. Какой же я паршивый человек, что могу отсосать едва знакомому парню, но не могу выдержать тяжести его доброго взгляда? Я шлюха, я шлюха, я…
Он целует меня. Целует меня. Целует. Без слов и просьб его губы оказываются на моих. Я никогда не целовала мужчин с бородой, но его рот достаточно нежный и мягкий, что не раздражает. Он ласкает мою кожу. Его язык – это кусочек бархата. Моя голова – кузница, полная искр. Одной рукой Байрон поддерживает мою шею сзади. Другая его рука лежит на моей груди. На моём животе. Между ног.
Что-то в том остатке разума, который у меня ещё работает, туманно подсказывает мне, что нужно остановиться, но я не могу. Я не могу повиноваться себе.
Впервые за столько лет, впервые после Маркуса ко мне прикасается мужчина. Нежность, с которой он погружает пальцы в моё тело, смущает меня больше, чем грубость. Большим пальцем он поглаживает лоно, двигаясь внутри в нежном темпе, затем всё менее и менее нежно, а потом всё более возбуждающе. Когда кончаю, его язык лижет мой язык. Я издаю изумлённый крик в его рот со вкусом шоколада.
– Ты прекрасна, глаза цвета моря, – говорит он.
На несколько мгновений я замираю, прислонившись к его груди, в тишине. У меня такое чувство, что то, чем мы занимались, ещё более интимно и опасно, чем настоящий секс. Если бы мы извивались на полу, выкрикивая на стены непристойные слова, я бы боялась меньше.
Мне следует быть осторожной, я должна не допустить, чтобы новые воспоминания причинили мне боль. Я не должна обманываться его сладостью и своей собственной. Мне следует воспринимать произошедшее, этот мимолётный секс, таким, какой он есть: хороший способ получить удовольствие после многих лет, когда в лучшем случае я ласкала себя в темноте.
Я встаю, быстро поправляя одежду. Смотрю на него: его брюки всё ещё на коленях, джемпер натянут над животом. Искушение снова нагнуться между его бёдер настолько сильно, что мне приходится сменить комнату, перенести свои ноги и свои намерения в другое место.
Я ухожу в спальню. Маленькое зеркало – вертикальная полоска, в которой я отражаюсь так редко, что каждый раз вижу себя по-другому, – возвращает мне тревожное зрелище. Я бледна, под глазами синеватые круги, волосы взъерошены, губы влажные и припухшие.
«Никто никогда не полюбит тебя именно по этой причине. Такие девушки, как ты, годятся только для того, чтобы делать минет. Если однажды тебя покрывает грязь, то ты не можешь от неё избавиться, она въедается в твою душу и становится клеем».
Мне нужно покурить. Я ищу сигареты в рюкзаке. Пока роюсь, задеваю ладонью браслет Маркуса. Тогда, поддавшись импульсу, я делаю то, о чём потом могу пожалеть. Я поджигаю его зажигалкой. Я словно участвую в ритуале: высокое красное пламя цвета индиго охватывает, а затем поедает эту несчастную ниточку, за которую я когда-то отдала бы жизнь и у которой теперь её отнимаю.
Я наблюдаю, как печальный прямоугольник скручивается, а затем умирает, причём так быстро, что у меня даже не остаётся времени на раздумья. Короче говоря, это выжженный ореол на полу.
Яростно затягиваясь, я поднимаю взгляд, он стоит у двери. Профессор оделся и смотрит на меня.
– Это больше не повторится, – заявляет он, входя в комнату. – Я проявил слабость. Проблема в том, что ты чертовски красива. А я не идеален. – Он протягивает руку и снова касается моих волос. – Я не хочу причинять тебе боль, Франческа.
– Ты не причинил мне боли, – отвечаю я, и слышать, как он называет меня по имени, посылает по телу дрожь. Я пожимаю плечами, словно произошедшее – пустяк, привычка, даже скука. Как будто моё сердце не билось в абсурдно быстром темпе. Словно я не испытала этого проклятого страха. Я направляюсь к кровати и беру в руки книгу, что лежит сверху. «Тэсс из рода д'Эрбевилей». Открываю и достаю лист. – Вот стихотворение. Ещё не полночь.
Получив работу, он бегло просматривает.
– Не читай сейчас! – восклицаю я, больше смущённая такой возможностью, чем той, чтобы снова встать на колени между его ног.
– Ты написала стихотворение от руки, – комментирует он и улыбается мне. Он улыбается мне уже в энный раз.
– У меня нет принтера.
– Ты не забыла продезинфицировать рану? – спрашивает, указывая на мою щёку.
– Не волнуйся за меня, не думай, что ты должен говорить что-то вежливое только потому, что взяла тебя в рот.
– Я на самом деле волнуюсь за тебя.
– Да, представляю, как ты волнуешься, – язвительно отвечаю я и затягиваюсь, затягиваюсь, затягиваюсь, и комната наполняется дымом.
– Ты мне очень нравишься, и я говорю это не просто из вежливости после того, что случилось. В твоих глазах есть что-то, что привлекло меня с первого мгновения, что-то, что я не могу понять.
«Ты не очаруешь меня красивыми словами. Я прочитала их много. И представляла множество. Думаю, это просто сказки, которым суждено остаться запертыми в книге, в голове поэта, в ярости рокера. Но ни слова, которые реальные люди могут использовать в свои обычные дни».
– Ты сказал, что я тебе кого-то напоминаю. Кого? – Вопрос слетает с моего языка вместе с завитком дыма.
Он на мгновение озадачивается, хмурится, на его весенние глаза опускается пелена.
– Мою жену, – наконец признаётся он.
Я не могу не вздрогнуть.
– Ты женат? – Не то чтобы это имело большое значение, но такого я не ожидала и, признаться, удивлена и, возможно, немного шокирована.
– Был. Я вдовец.
Я замираю с открытым ртом на протяжении, возможно, очень долгого времени, а возможно, и мгновения, огонь сигареты между пальцами горит близко к моей коже, рискуя обжечь. Я не знаю, сказать ли ему, что мне жаль, спросить, когда это случилось, или разозлиться, потому что не хочу ни на кого походить, не хочу напоминать ему о его умершей жене, я хочу ему нравиться, потому что я – это я, а не невольное эхо того, кого он любил и потерял.
«Я хочу ему понравиться? Что за чушь. Я вовсе не хочу ему нравиться!»
Поэтому наказывая себя за грех наивности и желание подойти к нему поближе и погладить по щеке, как это сделал со мной раньше он, я использую свой обычный багаж наглости. Что в таких рискованных случаях, как этот, защищает меня от опасности стать сентиментальной.
– Если хочешь, когда будем трахаться, можешь называть меня её именем. Когда можно сделать доброе дело, кто я такая, чтобы возражать?
– Мы не будем трахаться, мы совершили вопиющую ошибку. Но всё равно это было хорошо. А ты…
– Закончи предложение. Я не удивлюсь. Шлюха?
– Ангел. Стервозный ангел, если разобраться, но тем не менее ангел.
Сигарета, догоревшая до фильтра, обжигает мне пальцы. Я разжимаю руку и бросаю её на пол, рядом с остатками браслета. Растерянная и удивлённая, я стою и смотрю, как уходит профессор Байрон Лорд, задаваясь вопросом: почему вместо того, чтобы наконец-то почувствовать себя свободной, у меня создаётся впечатление, что без него пространство уменьшилось.
Глава 8
В Вермонте
Снег ещё не выпал, но вечерний воздух уже ощущался как лезвие бритвы. Вокруг дома лениво покачивались деревья под октябрьским ветром. Ни один шум не нарушал этого гипнотического слияния звуков природы, за исключением конюшни. Оттуда, наряду с приглушённым ржанием лошадей, доносился топот шагов, стук инструментов и мощное человеческое дыхание.
Пенни открыла дверь в платье цвета глицинии длиной до колен, шаловливом и совсем не деревенском, и обняла себя за плечи. Даже её туфли казались далеко не подходящими для ходьбы по сырой земле, местами грязной и неровной из-за гравия. Туфли, тоже бледно-лилового цвета, больше подходили для красочного танцевального зала. Её волосы были распущены и спускались по спине, удерживаемые тонкой косичкой, что опоясывала виски, словно бронзовая корона.
Она оглянулась по сторонам. Посмотрела на небо цвета свинца и вдохнула глоток воздуха, пахнущего наступающей зимой, пылающими дровами в камине и Маркусом, занимающимся с ней любовью на лоскутном коврике перед камином. Маркус занимался с ней любовью везде, каждую ночь, которую Бог даровал этой земле, благоухающей клёнами и яблонями. Пенни инстинктивно улыбнулась, дрожа от холода. Повернув голову в сторону конюшни, она позвала его. Он ответил:
– Иду. – И одного этого было достаточно, чтобы учащённо забился пульс.
Через несколько минут Маркус вышел из конюшни. На нём были поношенные джинсы и не менее поношенные кожаные ботинки. Флисовая куртка цвета зелёного леса обхватывала плечи и руки, которые, если такое возможно, благодаря работе в сельской местности, стали ещё более величественными, отчего он казался ещё выше. И уж точно более колоссальным. Вуаль бороды и стетсон, украшенный металлическим кончос, делали его похожим на ковбоя. (Прим. пер: стетсон – ковбойская шляпа; кончос – украшение для шляпы).
Маркус приблизился к Пенни в несколько шагов и обнял на пороге. В этих объятиях не было ничего романтичного. Его тело, его поцелуи, ласки всегда были опасно чувственными. Опасно, когда, как в данном случае, они опаздывали на вечеринку, которую невозможно было отменить. И всё же, пока он целовал её, невозможность отменить вечеринку оставалась на заднем плане, как фон из папиросной бумаги. Пенни позволила себе погрузиться в плен его рук и языка, запаха его кожи и сена, и мысли превратились в призраки. Часы на каминной полке пробили время, и воспоминания о вечеринке нахлынули с новой силой. Они пробивались сквозь вздохи и мягкое трение языков.
– Маркус… – прошептала она. – Мы опаздываем, а тебе ещё нужно переодеться.
Не говоря ни слова, он вырвался из её объятий необычайно резко и даже сердито. Вошёл в дом, снял ботинки, а шляпу и куртку бросил на пол. Под ней оказалась футболка с короткими рукавами, плохо подходящая для осенней прохлады; на руках и шее выделялись племенные татуировки. Маркус огляделся по сторонам и заметил на столе свёрток. Его глаза цвета серебра раздражённо прищурились. Он подошёл к столу, взвесил коробку, хотел было швырнуть ту в стену, но сдержался.
– Не будь таким драматичным. Мы не должны идти, чтобы отрезать себе ноги, – сказала Пенни, закрывая дверь. Её ужасная, ворчливая, дикая любовь. Маркус мог целый день рубить дрова и возвращался домой с улыбкой, но он выставлял напоказ неуживчивую и даже немного ребяческую часть себя, когда ему приходилось делать что-то столь банальное, как празднование юбилея. Если нужно было сгребать навоз, он выходил из дома полный энергии; если же предстояло пожать несколько рук и быть вежливым в компании безобидных, но смертельно скучных людей, он надевал маску фурии.
– Всё может быть ещё хуже, – пробормотал он. Пока говорил, он стаскивал с себя футболку, и Пенни не могла удержаться от того, чтобы не залюбоваться медленным движением этой разрисованной мозаики мышц. – Я сам могу отрезать кому-нибудь ноги, – добавил он, раздражаясь всё больше. Маркус направился в ванную и там снял с себя остатки одежды, оставив их валяться на полу.
К его красоте невозможно было привыкнуть. Каждый раз Пенни словно останавливалась перед произведением искусства, которое вызывало в ней некий экстаз. Головокружение, тахикардия, чувство возбуждённого замешательства. К тому же это произведение искусства могло прикасаться к ней, целовать, облизывать и…
«Вы опаздываете на праздник. Не пялься на него так, будто никогда раньше не видела».
Маркус шагнул в душ, с тем же грубым, даже смутно-убийственным выражением лица. Вода побежала по его телу, и Пенни оторвала взгляд от великолепного силуэта за стеклом, издав стон едва уловимого желания. Она взяла щётку и провела ею по своим каштановым локонам. На несколько минут гипнотический плеск воды, нежный пар и аромат сандалового мыла заполнили пространство маленькой комнаты. Когда шум душа прекратился, Пенни, не переставая расчёсывать волосы, протянула ему большое полотенце. Маркус уставился на неё, мокрый, как промокшее от дождя дерево и, не переставая смотреть, стал вытираться.
Потом он приблизился к Пенни там, где она стояла, у раковины и двери.
– Хочешь свести меня с ума, не так ли? – воскликнул он. – Ты знаешь, что мне всё равно, как ты одета, я хочу трахать тебя, даже когда ты чистишь конюшню, но если и есть что-то, что меня возбуждает до чёртиков, так это видеть, как ты расчёсываешь волосы. И как они путаются, пока ты наслаждаешься. И ты делаешь это сейчас, когда нам нужно идти на эту дерьмовую вечеринку. – Маркус приподнял её юбку и принялся ласкать бёдра. – Прими наказание за то, что спровоцировала меня.
Он развернул её, и Пенни оказалась перед зеркалом, упираясь руками на раковину. Она ощутила, как скользнули до колен колготки, тепло его рук на своей коже. В зеркале увидела собственное отражение: зрачки были влажными от желания, от жгучей потребности, чтобы он был в ней сейчас, ни минутой позже. Она видела за своей спиной внушительную фигуру Маркуса, нависшую над ней, и в его глазах сияла та же потребность. Пенни кусала губы, пока он проникал в неё без нежности, с жаждой голодного человека, кто крадёт пищу, чтобы выжить.
Маркус кончил, сжимая её бёдра и приподнимая к себе. Ноги Пенни не касались пола, она стала лёгкая, как летящая душа, а его голос, выражающий слепое и абсолютное наслаждение оргазмом, был настолько возбуждающим, что она тоже кончила.
– Ты моя. Если кто-нибудь прикоснётся к тебе, я убью его, – сказал ей на ухо всё ещё хриплым шёпотом, прижимая к своей груди. – Например, Джейкоб. Если я ещё раз поймаю его на том, что он смотрит на тебя с таким мудацким выражением лица, я переломаю ему ноги. Это будет мой подарок на его день рождения.
– Он не смотрит на меня как придурок, – заметила Пенни.
– Нет, вообще-то, не как мудак, а идиот. Того, кто так смотрит на мою женщину, нельзя определить иначе.
На лице Пенни появилась огорчённая гримаса.
– Джейкоб добрый и вежливый.
– Какая же ты маленькая сучка. Знаешь же, что я прав.
– Да, может, я ему и нравлюсь, но он никогда не был назойливым или вульгарным. Именно он в первые дни помог нам с бабушкой устроиться. А когда она умерла, он утешал меня, как брат.
– Надеюсь, так и есть, иначе ему придётся искать кого-то, кто будет утешать его родственников.
– Я ему просто симпатична. Иначе почему он не попытался полгода назад? Мы встречались некоторое время, и однажды…
Глаза Маркуса вспыхнули.
– Скажи, ты делаешь это специально? Я не хочу знать, что ты делала полгода назад! Повторюсь: искушение убить кого-нибудь даёт о себе знать время от времени. Если я снова поймаю Джейкоба на том, что он дарит тебе вещи, я его прибью. И ты знаешь, что я не шучу.
– Он подарил мне только колосья кукурузы в день праздника урожая и однажды одолжил книгу, которую я вернула. Но, конечно, я должна сказать ему, чтобы он прекратил, я могу слишком привыкнуть к этому и заметить разницу, ведь кто-то никогда ничего мне не дарит, даже цветка, сорванного на клумбе, испачканной навозом.
Маркус издал сдавленное ворчание. Пенни вытолкала его из ванной и закрылась внутри, чтобы привести себя в порядок. Когда она вышла, он уже оделся: на нём были тёмные джинсы и угольно-серый джемпер. Он неподвижно стоял за дверью, словно ожидая её. Сжав за запястье, Маркус притянул Пенни к себе.
– Ты знаешь, я не такого типа парень. Я не дарю подарков, не говорю тебе о своей любви каждый день и не люблю строить планы с большим количеством ставок. Но я есть.
– Я знаю, дурачок. И ты мне нравишься такой. Но иногда…
– Иногда?
– Ничего, мы опаздываем.
– Нет, теперь скажи.
– Мне не хочется.
– Если не скажешь, я начну думать о многих ужасных вещах, пока ты не заговоришь.
– Может, некоторые из них окажутся правдой.
– Я начинаю нервничать.
– Ты знаешь, что не пугаешь меня, а теперь пойдём.
– Пенни, детка… – Он притянул её к себе, поцеловал в волосы. – Скажи мне, что у тебя на уме, или я снова трахну тебя, и мы никогда не выйдем из дома.
Она вывернулась и ободряюще улыбнулась. Надела синее пальто с высоким отворотом и мягкую шапку с пришитой сбоку бабочкой из варёной шерсти.
– Ничего. Всё в порядке. Я влюбилась в засранца и принимаю его таким, какой он есть.
– Если бы я действительно был засранцем, то не пошёл бы на эту вечеринку.
– Ты прекрасно знаешь, что я пошла бы одна, и раз уж ты ревнуешь Джейкоба, то не можешь не пойти, хотя бы для того, чтобы поглазеть на него своим взбешённым взглядом вожака стаи.
– А что мне делать с типом, кто никогда не упускает шанса распустить руки? Что было в прошлый раз? У тебя в волосах застряла пчела?
– У меня на самом деле застряла пчела в волосах. И ты чуть не вывихнул ему запястье.
– О пчёлах в твоих волосах позабочусь я, твою мать.
– А теперь пойдём, прочь зуб и долой боль. Я возьму подарок для Джейкоба. Ты можешь нарочно уронить его, растоптать, а потом сказать, что произошёл несчастный случай.
– Что ты ему купила?
– Секстант.
– Секстант? Зачем фермеру из Вермонта нужен секстант?
– Не всё сводится к тому, что полезно, Маркус. Иногда приятно иметь что-то бесполезное, но оно всё равно тебе нравится и помогает мечтать.
Маркус угрожающе нахмурился, надевая куртку.
– И ты, конечно же, знаешь всё о его мечтах.
– Не всё, у меня нет такого права. Но кое-что. Он хотел стать моряком. В то время, когда мы встречались…
– Я понял, – заявил Маркус, с треском распахивая дверь и сжимая в кулаке ключи от пикапа. – Раз уж Джейкоб мечтает иметь дело с водой, пожалуй, я его утоплю.
* * *
Несмотря на то что молодые мужчины Вермонта были высокими, сильными и крепкими, и редко, особенно в глуши, можно было встретить тщедушных парней, не умеющих рубить дрова, или пахать поле, Маркус всё равно был самым высоким, самым крепким и самым крутым. Со своими почти двухметровыми мускулами он возвышался над всеми остальными мужчинами в этом помещении. Как всегда, он не переставал привлекать внимание девушек. К этому времени Пенни уже привыкла к вожделенным взглядам всех женщин. Но она не волновалась: это были просто взгляды, и люди были хорошими. Она чувствовала себя непринуждённо в этой маленькой общине, которая праздновала дни рождения своих жителей, будто они были семьёй.
Ферма, на которой они с Маркусом жили, находилась в нескольких милях, и в город они ездили нечасто, разве что за припасами. Поэтому, когда они появлялись по какому-нибудь случаю – частному, как в данном случае, на празднике урожая, в день первого снега, на фестивале кленового сока и других простых мирских мероприятиях, которые заставили бы ньюйоркца вздрогнуть, – им приходилось мириться со всеобщим любопытством.
В пабе уже было полно народу, и не исключено, что там собрались почти все жители. Несколькими годами ранее в городке был отмечен пик численности населения: благодаря новорождённым и переезду нескольких семей, которым нравилась уединённая жизнь, население достигло невероятной цифры в 300 человек. К сожалению, следующей зимой сильные холода, сход лавины, кончина некоторых долгожителей, отметивших 100-летний юбилей, и переезд тех же семей, которые поняли, что не созданы для уединённой жизни, резко сократили это неожиданное количество. Теперь благодаря Пенни и Маркусу, население сократилось до 269 душ. К тому же все они жили не в самом городе, а были разбросаны по фермам. Словом, натолкнуться на толпу было редкостью.
Однако сегодня вечером толпа была, да ещё какая. Пенни знала, как Маркус ненавидел такие сборища: не саму толпу, а ту, что он называл назойливой и любопытной. Каждый раз вопросы сыпались как снег на голову, и они были не только о работе на ферме, об урожае пшеницы и яблок, клубники и малины, о молнии, которая подожгла старый сарай, и о наводнении, которое сделало непроходимым крытый мост, но и личного характера. Например, почему вы двое не появляетесь чаще, и кто знает, чем вы постоянно занимаетесь, и как вы познакомились и так далее и так далее по этой дороге, вымощенной ласковой, но деспотичной навязчивостью.
То, что Маркус выдержал всё это, не истребив при этом население, свидетельствовало о большой любви к ней. Пенни понимала это и была благодарна.
Вечер проходил предсказуемо. Джейкоб принимал поздравления, произносил тосты и разворачивал подарки с тем же энтузиазмом, который он приберёг бы для кануна Рождества. Увидев секстант, он крепко обнял Пенни. Маркус, который в другом конце зала пил пиво и о чём-то беседовал с менее любопытным знакомым, внезапно оставил своего собеседника и присоединился к Пенни. Он по-хозяйски обхватил её за плечи.
– Итак, Джейкоб, каково это – праздновать день рождения, стареть, жить, ходить с целым носом и зубами?
Джейкоб был красивым парнем со светлыми волосами и здоровым видом типичного молодого американца. Он всю жизнь прожил в этом маленьком городке, мало путешествовал, но обладал блестящим интеллектом и остроумным нравом.
– Приятно быть живым, – ответил он со смехом. – Я благодарил Пенни за подарок.
– Я заметил, как ты благодарил. Как насчёт того, чтобы впредь благодарить Пенни пореже? И за что? Можешь мне объяснить, для чего тебе нужен секстант?
– Я всегда мечтал стать моряком, – объяснил парень. – И Пенни это запомнила.
Она вежливо вмешалась.
– Ты так много рассказывал мне о том, как в детстве читал «Двадцать тысяч лье под водой» и мечтал стать капитаном подводной лодки.
– Посмотрите, какие трогательные воспоминания, – заметил Маркус тоном, не терпящим возражений. – И ты планируешь отправиться в плавание как можно скорее?
– О нет, я только мечтаю об этом.
– Тогда это, должно быть, полумечта. Если тебе достаточно просто представлять и не шевелить задницей, чтобы воплотить её в жизнь.
Было ясно, что Маркус хочет спровоцировать Джейкоба: он будет противоречить ему в любом случае и по любому поводу. Джейкоб решительно покачал головой.
– Есть мечты, которые остаются просто мечтой, но это не значит, что они теряют свою интенсивность. Напротив. Это как в любви: чем меньше ты её проживаешь, тем больше идеализируешь. Непрожитая история любви становится идеальной, и ты запоминаешь её навсегда. Если же проживаешь, она рискует стать банальной. Повседневность – страшный враг, из-за неё даже истории, начинающиеся с фейерверков, становятся скучными. Вот почему для меня достаточно мечтать – потому что осуществить такое будет сложно, вероятнее, невозможно, и не исключено, что мне даже не понравится.
На трагическое мгновение, которое, казалось, предшествовало превращению празднования дня рождения в кровавую бойню, лоб Маркуса стал похож на разбитую дорогу. Его рука, сжимавшая бутылку «Будвайзера», казалось, вот-вот разобьёт стекло. Наконец у него на лице появилось насмешливое, почти жалостное выражение.
– В конце концов, у тебя недостаточно крепкие яйца. Будь счастлив. С днём рождения, Джейкоб, мечтай о чём хочешь, только не о моей женщине. А то вдруг у тебя появится мечта ходить на своих двоих.
В этот момент небольшая толпа, собравшаяся послушать эту оживлённую беседу, начала высказывать свои замечания.
Мисс Мейпл, незамужняя женщина сорока с небольшим лет, которая пыталась заарканить каждого нового жителя, но так и не дошла до объявления о замужестве, заявила, сложив руки:
– Как верно! Непрожитая любовь – самая романтичная! Я это прекрасно знаю! Возьмите Ромео и Джульетту! Разве они не очаровательны?
– В твоих словах есть доля правды, Джейкоб, – признал крупный мужчина с раскрасневшимися щеками человека, который любит выпить чаще, чем время от времени. – В детстве я хотел стать танцором. Вспоминаю об этом с ностальгией.
– Вот чепуха! Какой ужасный танцор получился бы из тебя – бык, переодетый танцором, или танцор с грацией быка, – возразила миссис Мэнселл, пожилая вдова, заведовавшая почтой и всегда говорившая: хлеб к хлебу, а вино к вину. При этом в хлеб она часто добавляла лезвия бритвы, а вино разбавляла кислотой. – Кроме того, нет ничего восхитительного или романтичного в том, чтобы умереть в четырнадцать лет, как Джульетта. Долг каждой пары – вступить в брак, выжить и произвести на свет детей.
Громкие аплодисменты прервали эту болтовню. В другой части зала разворачивалось новое представление.
– Что происходит? – спросила Пенни, довольная тем, что что-то (хоть что-нибудь), отвлечёт мрачный взгляд Маркуса от лица Джейкоба.
Мисс Мейпл, казалось, была на грани обморока от восхищения.
– Вернон, лесничий, просит руки Грейс, дочери Карла бармена! Разве они не прекрасны?
Перед стойкой бара Вернон, высокий, широкоплечий молодой человек, с трудом стоящий на коленях из-за своих габаритов, демонстрировал на ладони, как трофей, классический вариант помолвочного кольца. Грейс, как в лучших постановочных сценах «он просит её выйти замуж, а она плачет», плакала, как сломанный кран. Кто-то на заднем плане вместо тихой музыки в стиле кантри включил на очень высокой громкости диск ABBA. Невозможно было расслышать, что говорят друг другу будущие супруги, но было ясно, что предложение приняли, ведь кольцо перекочевало из маленькой коробочки на пухлый палец Грейс. Пенни почувствовала себя очень плохо, потому что вместо того, чтобы сосредоточиться на романтическом моменте, она думала только об одном: «Вернон не сможет встать, он будет стоять на коленях, и ему придётся жениться в таком положении».
Она улыбалась про себя, когда миссис Мэнселл превратила эту улыбку в гримасу. Вдова решительно взяла Пенни под руку и спросила без обиняков:
– А когда свадьба у вас? Вы живёте вместе уже несколько месяцев, вам не шестнадцать, не кажется ли вам, что пора сделать это приличным? Или вы недостаточно уверены в себе? Маркус, когда ты решишься сделать ей предложение? Есть ли среди всей этой мускулатуры хоть проблеск здравомыслия?
Пенни снова встретила взгляд Маркуса и увидела в нём столько ярости, что побоялась стать свидетелем начала момента, который войдёт в историю Грин-Прери как расправа-над-старой-вдовой-Мэнселл-во-время-вечеринки-по-случаю-дня-рождения-Джейкоба. Поэтому, чтобы снять напряжение, она весело воскликнула:
– Мы не собираемся жениться. Нам нравится вкус свободы. Боюсь, вам придётся довольствоваться предстоящей свадьбой Грейс и Вернона. Сможете пережить такой скандал? – Она сказала это шутливым и слегка агрессивным тоном, бросив на Маркуса взгляд, означавший: «Пожалуйста, ничего не говори». Ему пришлось проглотить горькую пилюлю, судя по бурному движению адамова яблока, но он промолчал. – А теперь, если не возражаете, мы уходим. Нам предстоит пройти несколько миль, и, по-моему, начинается дождь. Ещё раз поздравляю, Джейкоб.
Она взяла Маркуса за руку, и они вместе вышли из бара.
Начался дождь. Лёгкий, рассеянный дождь, такой, под которым промокаешь до костей. Окутанные этим холодным дождём, они добежали до машины. Когда оказались внутри пикапа, Маркус неподвижно замер перед рулём, как мокрая статуя, вглядываясь в темноту за стеклом.
– Сообщество гиен, маскирующихся под оленей, – пробормотал он почти про себя.
Пенни положила руку ему на плечо.
– Не больше, чем любое другое сообщество. Старушки любят поговорить о браке, более или менее вежливо. Мэнселл такая… провокаторша, но она делает это со всеми. Не принимай близко к сердцу, сможешь? А потом…
– Что потом?
– То, что я сказала о вкусе свободы, было правдой. Ты… Маркус… Если тебе что-то не нравится в этой жизни, в этой глуши, даже во мне, помни, что ты не в клетке, ты можешь улететь, когда захочешь.
– Ты что, выставляешь меня?
– Нет! – воскликнула она, качая головой и крепко сжимая его руку. – Я люблю тебя! Просто… Иногда я говорю себе, что это моя мечта, а не твоя. Ты приспособился быть рядом со мной, но если однажды поймёшь, что этого недостаточно, если что-то позовёт тебя в другое место, я бы хотела, чтобы у тебя не было никаких сомнений на мой счёт. Я справлюсь.
– Возможно, с помощью Джейкоба?
– Мне плевать на Джейкоба, он просто друг, и манит меня не меньше, чем настойка ревеня. В одиночку я бы справилась.
– Это вежливый способ сказать мне, что, если я уйду, этот соскользнёт на тебя?
– Ай, какой ты упрямый, мой дорогой бурый медведь. Это способ сказать тебе, чтобы ты не слушал старых ведьм, когда они говорят о браке. Чего ты боишься? Что я попрошу тебя надеть галстук, стать примерным гражданином и купить мне кольцо с бриллиантом? Ни в коем случае! У меня нет никакого желания выходить замуж, наряжаться кремовым тортом и слушать, как ABBA поёт Love Isn't Easy. Мы будем вместе до тех пор, пока нам хочется быть вместе, без необходимости давать объяснения.
При этих проникновенных словах Маркус молча включил передачу. Единственной его реакцией было какое-то слабое рычание, которое тем не менее прозвучало в тишине, как зловещее рычание волка.
* * *
По правде говоря, одна только мысль о том, что она может его потерять, разрывала ей сердце. Пенни любила Маркуса больше, чем можно было любить кого-либо. Она любила его больше, чем прежде, и порой это абсолютное чувство, высмеивавшее её собственные заявления о независимости, по-настоящему пугало. Она любила его хмурость, взгляды, готовые к войне, грубые манеры, голодные и властные любовные ласки. Пенни любила в Маркусе всё, и каждый день вселял в неё уверенность, что она больше не может без него обходиться.
Но в последнее время Пенни не ощущала себя безмятежно.
По какой-то загадочной причине в памяти часто всплывали слова Франчески.
«Если любишь его, ты не сделаешь из него заключённого. Его главной мечтой всегда была свобода. Хочешь убить его мечту? У него подошвы горят. Он хочет, чтобы всегда было широко открытое окно, через которое можно будет сбежать».
Хотя тогда Франческа говорила с ней так, чтобы напугать, Пенни считала, что в её словах было много правды. Пенни была уверена в одном: ей нужно быть осторожной, чтобы Маркус не почувствовал себя загнанным в клетку, осуждённым, угнетённым внутренними оковами. Она не сомневалась, что ему нравится такая жизнь – земля, деревья, ветер, – но надолго ли?
Пенни знала, что её любят, пусть и неромантичным, нетрадиционным способом. Но она снова и снова возвращалась к этим словам.
А потом… потом был тот сон. В течение нескольких недель, почти каждую ночь, ей снилась одна и та же сцена, с незначительными вариациями. Во сне Франческа возвращалась, разъярённая и прекрасная, и забирала Маркуса. Они уходили вместе, без угрызений совести, такие одинаковые и такие совершенные, что, казалось, были рождены, чтобы обменяться рёбрами. Во сне у Пенни снова были короткие волосы и обнадёживающий зелёный локон, который вмиг тускнел и становился чёрным, как крыло ворона. Она смотрела, как они удаляются, не в силах пошевелиться, и удивлялась, как ей вообще удалось поверить, что монотонность мира может нравиться Маркусу больше, чем захватывающая непредсказуемость войны.
