Текст книги "В твоих глазах (ЛП)"

Автор книги: Амабиле Джусти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Пенни?

Услышав это имя, наступает моя очередь недоумевать. Я выхватываю у него из рук телефон.

– Пенни? Почему ты звонишь этому сюда?

Её голос, даже на расстоянии, способен сделать с моим сердцем такое, чего не делал ни один голос. Он настолько печален, что кажется, будто Пенни на грани слёз. У меня трясутся ноги. Я не боюсь ничего, кроме её несчастья, сомнения в том, что она больна, страха, что я причинил ей боль, подозрения, что я потерял её.

– Ах, ты там, – бормочет она с холодностью, которая мне не нравится. – Можешь сказать Байрону, чтобы он не волновался? Франческа со мной, и с ней всё в порядке.

– Да, но как ты? У тебя такой голос, что…

– Ты тоже не волнуйся. У неё было долгое путешествие, она устала, но с ней всё в порядке.

– Я хочу знать, как ты!

– Мне… нужно поговорить с тобой кое о чём. Когда соизволишь вернуться, скажу всё лично. Это не телефонный разговор.

– Пенни! Дорога займёт больше трёх часов. Пока я доберусь, у меня печень отвалится!

– Это ты решил уехать, так что подождёшь.

– Просто скажи мне, в порядке ли ты.

– Более или менее.

– Проклятье, Пенни, ты специально меня мучаешь?

– У меня нет намерения мучить тебя. Я хочу, чтобы ты пошевелил своей задницей и притащил её сюда, потому что мне нужно поговорить с тобой о чём-то важном.

Её тон жёсткий, твёрдый, даже если на заднем плане я чувствую горечь, тёмную, как бездонный колодец.

– Окей, я приеду как можно быстрее. Не принимай никаких решений до того, как поговоришь со мной.

– И ты тоже, Маркус. И возьми с собой Байрона. Франческа влюблена в него, и тебе придётся смириться.

– Смириться? Что ты имеешь в виду?

– После двух дней таинственных звонков тебе вдруг захотелось поговорить? Ну а я не хочу. Только не по телефону. Увидимся вечером.

На этих словах она сбрасывает звонок. Я знаю Пенни, перезвоню, она не ответит.

«Проклятье, должен был сказать тебе, что люблю тебя.

Я должен был сказать тебе, что делал последние несколько дней.

Я должен был сказать тебе, о чём думал в течение двух месяцев.

О том, что мучает меня.

Я открою тебе это лично, чуть более чем через три часа.

А пока, ей-богу, не вздумай меня бросить, иначе я покойник».

Глава 20

Вермонт

Для поездки Байрон арендовал машину. В течение трёх часов они почти не разговаривали друг с другом, разве что Маркус требовал от Байрона ускориться, а Байрон твёрдо отвечал, что хочет добраться до Франчески живым, а не в гробу.

Один раз они заправились недалеко от границы штата, на переполненной людьми станции техобслуживания, привлекая внимание почти всех присутствующих женщин. Невозможно было не устремить взгляд на двух мужчин с такой вызывающей внешностью, очень непохожих друг на друга, но объединённых одним и тем же хмурым выражением лица. Каждый из них, по сути, был сосредоточен на гневных, мучительных и ностальгических мыслях, которые чуть ли не шумели.

Мужчины сообщили друг другу самый минимум – информацию между незнакомцами, проехавшими вместе триста миль и не заботящимися о тяжести молчания, – а в остальном тревожились про себя.

Когда небо полностью заволокло тучами и на Ford Escape посыпался первый снег, они поняли, что прибыли в пункт назначения.

Маркус, который и без того нервничал, начал волноваться сильнее. Он открыл дверь машины ещё до того, как Байрон остановился, и выскочил из неё на ходу. Был ещё день, но густые облака и приближающаяся зима придавали пейзажу мрачный вид, что усиливало неистовое беспокойство Маркуса. В голове у него было только её имя, Пенни, которое он повторял до тех пор, пока мозг не перегрелся, а сердце не разорвалось, и на мгновение Маркусу показалось, что восемь месяцев назад, когда он шёл по той же дороге весенним утром, после более чем двух лет, как не видел Пенни, он мучительно сомневался, с какими чувствами его примут или отвергнут. И хотя Маркус отсутствовал всего два дня, ему казалось, что прошло столетие, и за это столетие Пенни сделала ужасные выводы, которые исключили его из её жизни.

Первой он увидел Франческу. Втиснутая в кожаную куртку, Фран стояла в полумраке на улице и курила сигарету под козырьком, подёрнутым снежным вихрем. Как только она заметила Маркуса, то вздрогнула, но её взгляд пробежал мимо него, ища кого-то позади. Байрон ещё парковался, и Франческа с видом ребёнка, который не может определиться между тревогой и безудержным счастьем, смотрела, как на подъездную дорожку въезжает автомобиль серо-голубого цвета.

Проходя мимо Маркуса, она подняла левую руку, как бы призывая дать пять. Их ладони ударились друг о друга с энергией старых приятелей. Несколько мгновений они смотрели друг на друга среди мелких хлопьев, падающих, как рассыпавшиеся перья. Каждый из них улыбнулся.

– Пенни ждёт тебя, – сказала Франческа, – и не вздумай облажаться.

– И ты не вздумай. По-моему, этот маленький засранец нормальный.

После этих нескольких фраз они разошлись: один направился к дому, другая – к машине.

– Фран, – окликнул её Маркус, прежде чем переступить порог. Она повернулась, слегка наморщив лоб. – Ты встречалась с этим куском дерьма? Монти сказал мне, что дал ему твой адрес.

Франческа медленно склонила голову. На миг показалось, что её ресницы заблестели от слёз, повисших как роса.

– Я встретилась с ним.

– И как всё прошло?

– Всё нормально, Маркус. Можешь больше не беспокоиться обо мне. Жизнь – не такое уж дерьмо, как я думала. Всегда можно возродиться.

Ещё один взгляд. Последний. Они оба коснулись своей груди, как бы говоря: «Прошлое всегда будет здесь», а затем сделали шаг вперёд, как бы говоря: «Будущее впереди».

Маркус вошёл в дом тяжёлым шагом большого человека, которого мучают огромные сомнения.

Пенни лежала на диване, у ног свернулся калачиком Тигр. Её длинные волосы были распущены, великолепно соблазнительные. Она была так бледна, что у Маркуса защемило сердце. Он подошёл и наклонился рядом.

– Детка, что случилось?

Пенни приподнялась. Её глаза цвета карамели выглядели грустными, веки – опухшими, словно она плакала или спала достаточно, чтобы выжить, но ни секундой больше.

– Где ты был? – спросила она. – Мне не нужна ложь. Только чёртова правда. Ты видел Франческу?

– Да, я видел её.

– Боюсь, она на самом деле влюблена в этого парня, Байрона. Франческа постоянно о нём говорила. Мне жаль тебя.

Маркус нахмурил брови и выглядел откровенно удивлённым.

– Почему ты меня жалеешь?

– Ты отрицаешь, что последние месяцы своей жизни непрерывно думал о Франческе?

– Непрерывно – это сильно сказано, но да, я думал и о ней.

– А теперь как… что собираешься делать?

– Теперь я могу наконец избавиться от чувства вины.

– Что…?

– Когда начинаешь жить, заставляя свою совесть работать, она тебя заёбывает. Последние несколько месяцев я долго мучился, вспоминая грустное выражение лица Фран, когда уходил. Я волновался. Она часть моей жизни и до сих пор дорога мне, и я знаю, как она хрупка за этим стервозным фасадом. Я хотел снова увидеть Фран, поговорить с ней, убедиться, что всё в порядке. Мысль о том, что я чертовски счастлив, пока она страдает, заставляла меня чувствовать себя дерьмом. Но потом… потом я прочитал боль в твоих глазах и, главное, поговорил с Франческой по телефону. Ты не можешь стремиться поддерживать дружеские отношения с человеком, который любит тебя или, по крайней мере, думает, что любит, пока не поймёт, что это всё туман в глазах и у любви другая форма, другое лицо, другой голос.

– Но тогда… почему ты уехал, чтобы увидеться с ней?

– Я уехал не для того, чтобы встретиться с ней! Ты делаешь из меня такого засранца? Я сказал тебе, что поехал к Шерри, и я поехал к Шерри. Потом я позвонил Монти по… по другой причине, и он сказал мне, что отчим Фран ищет её и она пропала три недели назад, и они с Энни очень волнуются. Поэтому я потянулся в Массачусетс, чтобы узнать, что случилось.

– Но до этого ты был у Шерри?

– Сначала я поехал к Шерри.

– Чем занимался? Прости меня, но… для того чтобы поехать только к Шерри, ты был слишком загадочным. Я позвонила тебе вчера днём, и ты закончил звонок в спешке, самым странным образом. Скажи мне правду, если у тебя что-то ещё на уме, что бы это ни было, я… я должна знать. Понимаешь, мне кажется странным, что эта забота о Франческе появилась у тебя только недавно. Что изменилось? Разве полгода назад ты не чувствовал вины перед ней?

– Шесть месяцев назад я ещё не принял самое абсурдное, безумное, опасное решение в своей жизни. Из-за тебя. Ты сводила меня с ума день за днём. Я пытался бороться с этим наваждением, мне нелегко принять, что я настолько изменился, но в конце концов у меня не осталось выбора.

– Что… что ты сделал? – Голос Пенни прозвучал с трудом и надрывом. – Где ты был, когда я тебе позвонила? Что делал? Я слышала женщину, и это была не Шерри. Я подумала, что это Франческа, но, видимо, это была не она. Я… Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя вынужденным быть со мной, Маркус, не хочу, чтобы у тебя не было выбора. Если найдётся другая, кто…

Пенни ожидала чего угодно, но только не того, что Маркус разразится хохотом. Сидя на диване, она смотрела на него, как на сумасшедшего, а он смеялся и смотрел на неё с издевательским выражением лица. Потом он перестал смеяться, обхватил ладонями её лицо и поцеловал.

– Моя маленькая ревнивая сучка, – наконец пробормотал ей в рот, почти на её мягкий, сладкий язык. – В одном ты нас раскусила. Когда ты мне позвонила, я не хотел, чтобы ты поняла, где я нахожусь. Я был почти голый и с молодой женщиной, которая глубоко меня трогала.

Пока говорил, Маркус отстранился и начал раздеваться. Пенни смотрела, как он снимает куртку и джемпер, бросая вещи у подножия дивана. Его роскошное тело предстало перед ней во всём великолепии вечно совершенного произведения искусства. Когда он снял и футболку, у Пенни отвисла челюсть.

– Что…?

Девушка протянула руку к его груди. Слёзы беспощадно наполняли её глаза.

– Ты… ты сумасшедший, – пробормотала она, невесомо прикасаясь к нему, охваченная удушающими эмоциями.

Терновый венец, окружавший вытатуированное сердце на груди у Маркуса, исчез. Вместо него появилась гирлянда из красных роз. Между каждой розой пять огненных букв составляли имя:

ПЕННИ.

Татуировка ещё была свежей и покрыта лёгкой вуалью защитного крема.

– Тебе нравится? – спросил Маркус.

Пенни вовсю плакала горячими слезами. Слёзы на её щеках, во рту, слёзы, слёзы бесконечной любви.

– Я люблю тебя до смерти. И ненавижу тебя тоже, потому что заставил меня бояться и представлять апокалиптические вещи. А телефонные звонки, которые ты делал тайком в хлеву, чтобы договориться о встрече с татуировщиком? Это определённо абсурдный, безумный выбор! Ты хорошо подумал? А что, если…

– Нет никаких если. Ты здесь, и здесь ты останешься. В общем, нет, эти телефонные звонки были не только тату-мастеру. Это не то безумное решение, о котором я говорил. Есть ещё одно, более безумное, после которого можно принудительно заключать в смирительную рубашку. Безумное и, повторяю, опасное.

– Опасное? В каком смысле?

– Смертельное, фатальное, летальное. То, что может меня убить.

– Не пугай меня снова.

– Я был у Шерри, как я тебе и говорил.

– И…?

– Мы долго общались по телефону, прежде чем я уехал.

– Ты звонил ей? Почему тайно?

– Потому что не хотел, чтобы ты услышала, это же очевидно. Когда планируешь прыжок в пустоту, необычный полёт, который может тебя спасти или убить, стараешься подготовиться как следует.

Пенни ласково заворчала.

– Если не объяснишь внятно, я немедленно звоню Шерри и…

– Помнишь, я говорил тебе, что после смерти мама оставила мне несколько вещей, многие из которых я отверг, потому что они были куплены на… на деньги от её промысла?

– Да, и ты оставил себе только это. – Она погладила кольцо в форме крокодила, которое всегда носила.

– Был ещё один предмет, принадлежавший маме до того, как она начала эту дерьмовую жизнь. Но, к сожалению, в момент нужды она отнесла его в ломбард, а потом не пошла выкупать. Что ж, я поручил найти эту вещь Шерри. Её помощь была крайне важна, если бы не она… В конце концов, после нескольких недель поисков и миллиона обращений, ей удалось его разыскать. Оно оказалось у небольшого антиквара.

– О, но потрясающе! И что же это?

– Украшение, принадлежавшее моей прабабушке. Старинное, очень особенное. Вернуть его было всё равно что вернуться в прошлое.

– Но почему оно может быть опасно?

Маркус посмотрел на Пенни серебристо-серыми глазами, от которых у неё заныла душа.

– Опасно то, как я собираюсь его использовать.

Он наклонился и порылся в кармане куртки, что валялась на полу. Достал маленькую коробочку синего цвета. Открыл. Внутри лежало кольцо. Кольцо из белого золота, увенчанное переливающимся опалом в форме капли, который, казалось, вобрал в себя все цвета радужной оболочки. Камень окружали крошечные бриллианты.

– Оно опасно, потому что, если ты скажешь «нет», я могу умереть, – продолжил Маркус, доставая кольцо из коробочки. – Ты только и делаешь, что повторяешь, что хочешь быть свободной, тебе не нужны никакие узы, что мы можем уйти, когда захотим, что идеи о браке вызывают у тебя тошноту, и другие очень неутешительные вещи. Ты даже говорила это на публике и казалась убеждённой. Когда Джейкоб произнёс речь о том, что повседневная жизнь разрушает даже самую большую любовь, я испугался, что ты чувствуешь так же и устала от меня. Мне не стыдно признаться, что я был в ужасе. Окей, это не очень романтичное вступление, но ты же знаешь, что я не романтик. Никакой музыки ABBA, никаких скрипок и прочего дерьма. Я никогда не буду на это способен, я никогда не стану тем, кто элегантно одевается, встаёт на колено, зажигает ароматические свечи и рассыпает лепестки роз. Но я люблю тебя. И у меня чертовски большое желание строить долгосрочные планы. Короче говоря, в трёх словах… Выйдешь за меня?

Реакция Пенни оказалась совсем не такой, как ожидал Маркус. Хотя и включал отказ в число многих возможных абстрактных реакций, он никогда по-настоящему в это не верил. Его сердце было полно надежды. Утром он позвонил Монти именно для того, чтобы спросить, сможет ли тот достать для него все необходимые документы. Теперь же поведение Пенни шокировало его. Она посмотрела на него с дрожащими губами, судорожно поднесла руку ко рту и побежала в ванную, где её сразу вырвало.

Маркус стоял посреди комнаты сконфуженный, раненный, почти безжизненный, с кольцом в руке, пока Пенни выворачивала свою душу в унитаз. Маркус был слишком ошеломлён, чтобы уловить что-то помимо того, что появилось на поверхности.

«Она не хочет меня, она не любит меня, я ей противен».

Пенни вернулась с мокрым лицом и обнаружила Маркуса на том же месте – шокированного, с тяжёлым дыханием, а в его глаза, как кинжал, вонзилось отчаяние. Величественная статуя – татуированная и потрясённая. Ребёнок, чьи худшие кошмары только что стали явью.

Затем настала очередь Пенни смеяться.

– Скажем так, ты заслужил этого за то, что заставил меня страдать, заставил представить худшее, – сказала Пенни. – Я тоже люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем саму себя. Одна мысль о том, что проведу жизнь без тебя, выключает все огни в мире. Всё, что говорила, я говорила, чтобы не пугать тебя, чтобы ты понял, – со мной ты должен и обязан всегда чувствовать себя свободным и делать то, что чувствуешь. Но я бы вышла за тебя… Знаешь, я действительно думаю, что вышла бы за тебя с той самой ночи, три года назад, когда ты появился в темноте лестницы. Ты словно… словно сразу же проник в мою кровь. Ты бы назвал это грёбаной молнией, которая не перестаёт обжигать. Так что… да, тысячу раз да. И, кстати, я беременна.

Маркус открыл рот, его глаза, казалось, почти пылали. Он стоял так несколько мгновений, кольцо по-прежнему оставалось в его руке, на лбу пролегли борозды безграничного изумления. Затем, постепенно, изумлённое выражение, своего рода полупаралич с затруднённым дыханием, превратился в улыбку, а затем в искренний смех. Маркус подошёл к Пенни, всё ещё захлёбываясь смехом, и надел кольцо ей на палец.

– Бля, – сказал он, – три тысячи раз, твою мать!

– Не будь таким сентиментальным, пожалуйста, – пошутила она.

– У нас будет ребёнок? Ебать!

– Уверена, Байрон смог бы продекламировать несколько стихотворений, если верить рассказам Франчески о нём.

– Я не Байрон и говорю то, что мне нравится! Моя сучка беременна? Боже, Пенни, я без ума от тебя! – Он взял её на руки, лёгкую, как кукла из перьев, свою любовь с ребёнком внутри, свою любовь, несущую надежду. И понёс Пенни в спальню, прижимая к своей груди.

– Что будем делать с теми двумя? – нерешительно спросила Пенни. – Франческа и Байрон, я имею в виду. Разве мы не должны пригласить их остаться и…

– Даже не думай! Они разберутся. Найдут мотель. – Маркус положил Пенни на кровать, несколько мгновений с улыбкой смотрел на неё. Потом снова рассмеялся. – Я… отец? Увидишь много интересного, помяни моё слово! Будет ли это трагически комично или комически трагично? Не знаю, хотя, ей-богу, я люблю тебя, и мы что-нибудь придумаем. Знаешь, после двадцати восьми лет этот чёртов праздник наконец-то что-то значит. А теперь давай праздновать День благодарения. Я буду нежным, любовь моя, буду ласковым, но я должен трахнуть тебя, несмотря ни на что. Обещаю, у тебя пройдёт и тошнота. Я планирую заставить тебя прокричать благодарность, как минимум раза три.

Глава 21

Вновь Вермонт

Снег падал нежными жемчужными водоворотами. Байрон стоял перед припаркованным «Фордом». Франческа остановилась на подъездной дорожке. Они смотрели друг на друга сквозь эти лёгкие вихри. За несколько часов пейзаж за их спинами изменился: они смотрели друг на друга у пенистого моря, а теперь – внутри пенистого каскада почти снега. Но они были теми же и хотели того же, что и раньше. Байрон первым воплотил их желание в жизнь. В два энергичных шага он подошёл к Франческе, обнял, поцеловал, надеясь чем-то бо́льшим, чем просто сердце, чем-то ещё более глубинным – истинным корнем души, – что она не отвергнет его. Он крепко её обнял, и её губы, её сливочный рот, дали ему почувствовать, что он дома, что он впервые принадлежит к какому-то месту в мире и что это место в мире – часть его самого.

Франческа не отвергла его. Она ответила на поцелуй с нежностью, присущей тем, кто занимается любовью губами. Они так и остались под снегом, целуясь, как белые ангелы.

Затем, словно повинуясь мысленному приказу, в один и тот же волшебный миг одновременно сказали:

– Есть вещи во мне, которые ты должен…

– О, прости, говори первым, – тихо сказала Франческа.

– Нет, ты первая, – прошептал Байрон.

Франческа потёрлась о его щёку своей щекой, словно мурлыкающая кошка, наслаждаясь прохладной лаской его бороды. Затем она вцепилась руками в края его кожаной куртки, и посмотрела на его горло. Пока мокрый снег продолжал падать движениями, похожими на очень медленно вертящиеся волчки, она рассказала ему маленькую, большую и жестокую историю своей земной жизни. Шёпотом: кричать не пришлось, так как вокруг царила тишина. Франческа то и дело останавливалась, переводила дыхание. Байрон целовал её в лоб, в висок, в кончик носа, ласкал ей спину, и она продолжала с мужеством человека, решившего быть смелым. В конце она резко замолчала, будто ждала ответа, приговора, даже оскорбления.

Байрон поцеловал её в губы. Он словно хотел, раскрыв губы и прикоснувшись к её языку, принять на себя часть этих слов и вновь открывшихся тайн.

– Любовь моя, – сказал он, а затем поднял её руки, обнажил запястья и поцеловал татуировки змей.

Франческа слегка вздрогнула.

– Ты… любишь меня? – спросила она. – Правда?

– Ничего не может быть правдивее этого.

– Разве тебя не ужасает всё то, что… случилось со мной? А как насчёт моих проступков? Разве ты не считаешь меня чудовищем?

– Однажды я сказал тебе, что ты ангел, иногда немного засранка, но всё равно небесное создание.

– И теперь ты изменил своё мнение.

Он поцеловал Франческу в висок с нежностью ребёнка, дующего на одуванчик.

– Теперь я считаю так ещё больше. Потому что, несмотря на всё это… этот ужас… боль… я вижу чистый белый цвет твоей души. Как ты можешь не видеть своей истинной красоты?

– Я видела только раненого маленького монстра.

– Раненого ангела. И человека. Посмотри на меня, Франческа. Посмотри в мои глаза, пожалуйста. – Он поднял её лицо к своему и пожалел, что не может вернуться в прошлое и спасти её. Байрон желал этого так сильно, что чувствовал удушье, зная, что не может сделать ничего, кроме как защитить её в настоящем. – Ты ошибалась, но до этого ты была жертвой. Жертвой, которая научилась защищаться. Я бы хотел, чтобы мои объятия и поцелуи исцелили тебя, я бы этого хотел. Понимаю, это невозможно, но…

– Ты уже делаешь это. Ты исцеляешь меня каждый день. Твоё существование лечит мою душу, дезинфицирует мои раны, делает шрамы менее заметными и пробуждает желание жить. Но… – Она слегка поморщилась. – Я не хочу вызывать у тебя жалость, потому что похожа на Изабель.

– Моя бабушка вбила тебе в голову эту мысль, не так ли? Я нашёл её перчатки и понял, что она была там, пытаясь отпугнуть тебя. Как только смогу, я скажу ей, что о ней думаю, будь уверена. Я навсегда избавлю её от желания лезть в мои дела и продам дом на Кейп-Коде. В любом случае знаешь, в чём правда? Поначалу что-то в твоей манере поведения напомнило мне манеры Изабель. Но помимо того, что она была больна, а ты нет, и вы два совершенно разных человека с двумя совершенно разными историями, самое глубокое и решающее различие заключается в том, что я испытываю. То, что я чувствую. Я люблю тебя. Изабель я никогда не любил, и всегда это осознавал. Любой, кто знает меня, в курсе. И я не делаю этот вывод сейчас, после встречи с тобой. Я женился на Изабель, потому что она была беременна, хотя потом она потеряла ребёнка. Я всегда чувствовал себя виноватым, потому что не мог ничего сделать, кроме как выносить её присутствие с терпением, продиктованным хорошими манерами, чувством чести, преданности и жалости, но без любви. Без необходимости делать что-то для неё, потому что это было равносильно тому, чтобы сделать для себя. Без ужаса потерять её. Когда Изабель умерла, прости Господи, наряду с ужасом от того, как это произошло, и обычным чувством вины, которое теперь стало мне так же знакомо, как запах собственной кожи, я даже испытал чувство облегчения. Как видишь, между нами настоящее чудовище – это я, а не ты. Это я должен спросить тебя, испытываешь ли ты ко мне ужас.

Она обхватила его за шею и прошептала ему на ухо:

– Ты исцелил свою вину, почувствовав её. Ты не чудовище, а простое человеческое существо. Никто из нас не хочет стать богом. Я не испытываю к тебе ужаса, даже случайно. И я тоже… Я никогда никого не любила.

– Даже Маркуса?

– Это была не любовь, а самосохранение. Это как… как у волков, которые объединяются в стаи, чтобы быть сильнее и бороться с врагами. Я любила его как брата и всегда буду любить, но он… он помогал мне сбежать от жизни. Ты пробуждаешь желание пойти жизни навстречу.

Ещё один поцелуй и ещё больше снега. Затем Байрон взял Франческу за руку и направился к машине.

– Давай внутрь. Мы промокнем, и потом я должен дать тебе кое-что послушать.

– Подожди. – Франческа осталась неподвижной, Байрон повернулся. – Не продавай дом на Кейп-Коде, не в качестве одолжения мне. Он принадлежал твоей матери, и, вероятно, у тебя там много воспоминаний, что…

– Воспоминания здесь. – Байрон прикоснулся ко лбу. – И здесь. – Он коснулся своей груди. – Места – это просто контейнеры, и в жизни наступает время, когда нужно меняться. А теперь пойдём, у тебя красный нос и ты промокла. Не хочу, чтобы ты заболела.

Они оказались в салоне, Байрон включил обогреватель, затем открыл бардачок и достал MP3-плеер. Он прикрепил к нему наушники и протянул их Франческе.

– На днях я был у друга, у которого есть небольшая студия звукозаписи. Слова – это переработка известных песен, но голос – мой. И музыка тоже. В детстве я играл на пианино, не очень хорошо, но достаточно, чтобы аккомпанировать этой простой песне. Она посвящается тебе.

Франческа надела наушники. Она дрожала, но эта дрожь была предвестником положительных эмоций, а не страдания. Это был трепет ребёнка, который ждёт подарка и знает, что он окажется прекраснее, чем думала.

И она прислушалась. Сладкий, хриплый, чувственный голос Байрона проник в её уши, разум, вторгся под кожу, в лёгкие, стал абсолютной силой той судьбы, которую она желала. Судьбы, которая существовала.

Ты моя драгоценная книга, новая и блистательная.

Мой подснежник, что возвышается надо льдом.

Мой тигр с не утихающим рёвом.

Моя вечность из необработанного алмаза и бронзы.

Прошу тебя, могу я стать твоим серебряным шрамом?

Твоим подсолнухом, взирающим на свет?

Твоим крылатым Пегасом?

Твоей вечностью, облачённой в золото и медь?

Мне нужна только ты, и никогда другая.

Любая другая не будет тобой.

Потому что ты – это способ сказать жизнь.

Потому что ты – это способ всё сказать.

Пока Франческа слушала песню, плача с закрытыми глазами – ведь от счастья можно плакать больше, чем от печали, – Байрон улыбался.

Вдруг неожиданное событие заставило его подпрыгнуть.

Он приоткрыл рот, удивлённо глядя в окно. Продолжал падать снег. Даже дом казался далёким, за этой клубящейся серостью.

Может, он сходит с ума?

А может, всё это происходит на самом деле.

Байрону показалось, что он услышал в темноте храбрый крик чайки.