Текст книги "В твоих глазах (ЛП)"
Автор книги: Амабиле Джусти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
* * *
Моюсь самой горячей водой в мире, переодеваюсь в джинсы и чистую футболку. Байрон не выходит из кухни, его как будто туда отправили в наказание. Когда я подхожу к нему, он стоит, прислонившись спиной к раковине, и потягивает кофе из огромной чашки. Он накрыл стол для меня, только для меня. Белая керамическая миска, ложка. Горячий суп. Стакан шоколадного молока.
– Пока ты ешь, моя очередь принять душ, – говорит он.
«Молодец, смой эту паршивую помаду».
Он выходит из кухни и поднимается в мезонин. Возится там с какими-то вещами, потом возвращается с чистой одеждой. Я сосредотачиваюсь на супе, проглатываю несколько глотков. Вкусно. Суп кремообразный, и по мере того, как его поглощаю, кажется, что тепло жизни проникает в каждую мою уставшую молекулу. Слышу, как течёт вода, и проглатываю невидимый кусочек, – больше нет ни супа, ни молока, только необходимость делать то, что я не должна делать.
Шпионить за ним.
Медленно выглядываю из проёма кухни. Не настолько, чтобы быть замеченной, только один глаз, один безрассудный, хищный глаз. Уверена, он этого не делал, он же джентльмен, герцог и джентльмен, а потом ему должно было хватить той потаскушки с помадой.
Ширма осталась на месте, но кое-что можно разглядеть.
«Боже, как же я хочу тебя».
Мне достаточно на него взглянуть, увидеть его мельком между стеной и ширмой, тень кожи, как стекает вода с его волос по спине, позвоночнику и бёдрам, чтобы стать жидкой и задыхающейся. У меня вырывается вздох разочарования и отчаяния. Я никогда не чувствовала себя так, никогда, за всю свою никчёмную жизнь. Я хочу его больше, чем когда-либо хотела неба, звёзд, воздуха, свободы и мести – за ничтожные двадцать пять лет. Но не только для этой ночи, для другой ночи, для последней ночи. Я хочу Байрона сейчас, и завтра, и послезавтра, и в будущем незапланированном дне. Я хочу это тело, которое сканирую с ностальгией, хочу его голос, его смех, дыхание, его руки, которые прикасаются ко мне и готовят для меня, его глаза, похожие на зелёное море, его язык, который на вкус как поэзия.
«Я
ТЕБЯ
ЛЮБЛЮ».
Я успеваю вовремя отпрянуть. Байрон выключает воду и хватает полотенце. Выпрямляюсь на стуле, допивая молоко. Я дрожу, как вор, которого чуть не поймали на месте преступления.
Через некоторое время он появляется на кухне. На нём синие спортивные брюки и белая футболка. Босой, горячий, влажный.
– Ты всё съела?
– Хмм, – смущённо отвечаю я.
– Мне нужно немного отдохнуть перед тем, как идти на факультет. Если ты тоже хочешь, я лягу на диван. Ты занимай кровать.
– Нет, это твой дом. Я гость. Диван меня вполне устраивает.
Он, кажется, собирается возразить, но потом кивает.
– Хорошо, я дам тебе плед.
Даже не верится, что всего двадцать четыре часа назад он был моим. А я – его. Очевидно, он воспринял мои слова буквально. Понял, насколько они разумны, несмотря на сарказм. Очевидно, как только преодолел оцепенение желания, он осознал всю нелепость своих слов, этой безрассудной сладости, этой притворной ревности. Он увидел единственное, что можно увидеть: красивую девушку, которая не стоит более глубоких размышлений, не стоит риска оказаться на скамье подсудимых из-за отношений между профессором и студенткой, а главное, не может и никогда не сможет сравниться с белой-как-мрамор Изабель.
Байрон достаёт из ящика клетчатый плед. Предлагает мне одну из своих подушек. Он спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Я отвечаю «нет», но когда он поднимается по лестнице, я не могу удержаться и импульсивно говорю ему:
– Ты хороший учитель, профессор Лорд. Я буду скучать по твоим лекциям.
Он замирает на ступеньке, поворачивается и встревоженно смотрит на меня.
– Что ты хочешь сказать?
– То, что сказала. Ты потрясающий профессор. Несмотря на то что посещала их нечасто, твои лекции были…
– Ты больше не собираешься их посещать? – Резко прерывает он.
– Нет.
– Почему? Если это из-за того, что случилось, то больше не повторится. Давай всё вернём на круги своя. Нельзя сдаваться из-за… из-за такой малости.
«То, что для тебя мало, для меня – всё.
На той стеле, на кладбище, я отказалась даже от своей гордости.
Мне не нравится то, кем я стала, но полагаю, что ничего не могу с этим поделать.
Перемены есть перемены, даже если они оставляют тебя беззащитной».
– Я не такая уж идиотка, – отвечаю я, ненавидя его, потому что люблю. – Стипендия включает только плату за обучение, но мне придётся обеспечивать себе комнату и питание. А поскольку я потеряла работу и квартиру, я не…
– Как это случилось? – перебивает он, спускаясь ко мне. – Что, чёрт возьми, ты сегодня натворила?
– Тебе это не интересно. Я просто хотела сказать, что ты хороший учитель, и точка. Остальное – моё дело. Я отдохну часок, а потом уйду.
– Куда? Куда, твою мать, ты пойдёшь? – Его голос теперь высокий и резкий, словно его апломб растаял на лестнице.
– Какое тебе дело?
– Как ты потеряла дом и работу за двадцать четыре часа?
– Я могу многое сделать за короткое время. И вообще, повторяю, это моё дело. И вообще, раз ты такой дружелюбный, я уйду сейчас. Я не намерена больше беспокоить вас, ваша светлость.
Судорожно запихиваю свои немногочисленные, убогие пожитки в рюкзак, и наклоняюсь, чтобы подхватить растение.
«Мы снова в пути, детка».
Я направляюсь к двери. И чуть не врезаюсь в стену. Байрон останавливает меня, заставляет повернуться спиной к стене; на одном предплечье висит рюкзак, в другой руке – растение, разделяет нас, как колючая стена.
– Послушай… – шепчет он, разводя руки и отступая на шаг, будто не желая прикасаться ко мне, как будто прикосновение ко мне вызывает у него отвращение. – Не говори ерунды, Франческа. Я не знаю, что случилось, но не думай об уходе, вообще не думай. Ты говоришь, что я хороший учитель. Хорошо, спасибо. Но ты тоже талантлива. Твои стихи… это одна из самых прекрасных вещей, которые я когда-либо читал. У тебя… у тебя есть что-то, чувственность, интеллект, которые… ты не можешь выбросить. Ты остаёшься здесь и точка. То, что было между нами, осталось в прошлом, сдано в архив. Ты приехала в Амхерст учиться, и ты будешь учиться. Пока… пока ты не найдёшь другую квартиру и новую работу, ты можешь оставаться в моей квартире. Я даже тенью к тебе не прикоснусь. Мы будем соседями, не обращающими друг на друга внимания. Но ты не должна уходить, ты не можешь уйти, ты будешь горько сожалеть об этом вечно. – Пока говорит, Байрон так пристально смотрит на меня, что кажется, его взгляд проникает в моё сознание.
Правильнее всего было бы сбежать: не только с его занятий, но и из колледжа.
Я могу переехать обратно в Коннектикут, жить с Монти и Энни и пройти несколько курсов там.
С их помощью искать новую работу будет проще.
Тогда я больше никогда не увижу тебя, профессор, и перестану чувствовать себя как сейчас. Будто у меня нет одной ноги, сломана рука и между рёбер капает мёд.
Или я могу выбрать что-то среднее: пойти к Софии на время, уверена, она с радостью меня приютит.
Но это не то, чего я хочу.
«Я хочу тебя, я не могу оставаться вдали от тебя, мне достаточно шпионить за тобой из-за ширмы».
Поэтому отвечаю ему тихим голосом:
– Хорошо, но только на несколько дней.
– Только на несколько дней.
– А пока я буду спать на диване.
– И мы установим время для принятия ванны.
– И я не хочу, чтобы ты готовил для меня, – заявляю категорично.
– Не буду.
– Окей.
– А теперь поставь это растение и отдохни.
– Её зовут Шилла.
– Скажи Шилле, чтобы она немного поспала, а сама ложись на диван. Что бы ты ни сделала вчера, это тебя сокрушило.
– Могу сказать то же самое о тебе.
– Видимо, мы любим хорошо проводить время.
– Можно и так сказать.
Мы смотрим друг на друга, как бы взаимно провоцируя. Затем Байрон берёт ледебурию и ставит её у окна, в прямоугольнике оранжевого солнечного света. Затем, молча, идёт к лестнице и на этот раз исчезает наверху, не добавив ни единого слога.
Глава 16
Такую войну испытывали поэты, слагая полные страсти стихи? Ощущали эти муки души и тела? Это кровоточащее желание прижаться к ней, сказать ей: «останься сейчас, потом и навсегда», которому мешает обязанность быть отстранённым, холодно вежливым и даже немного засранцем?
Возможно, да, а может быть, и нет. Байрону было нелегко.
Ему хотелось спросить её, что случилось, почему, как и когда она потеряла работу, почему, как и когда покинула свою квартиру.
«С кем ты была весь день?
Чем вызвана эта почти трупная бледность?
И самое главное – почему ты пришла ко мне, глаза цвета морской волны?»
Франческа показалась ему ещё более хрупкой, более томной, ещё более беспомощной и соблазнительной. Изабель не казалась ему соблазнительной даже в самые нежные и уязвимые моменты своей жизни.
Он должен был устоять, унять в себе голодную грубость, вытащить наружу уважаемого профессора, который задавал на экзаменах каверзные вопросы, не спал со своими студентками и не принимал их в своём доме.
Ладно, по последнему пункту Байрон уже проиграл, но по остальным не собирался терпеть поражение.
Поэтому он постарался сделать вид, что в квартире её нет.
Он отдохнул пару часов и отправился в университет.
Франческа пришла вскоре после него и села в один из последних рядов. Серьёзному профессору очень хорошо удавалось не замечать её.
Эта решимость длилась так недолго, что выглядела гротескно. Через пять минут в лекционный зал вошёл Эрик, – дерзкий, молодой, с улыбкой в тридцать два зуба, – огляделся и сел рядом с Франческой.
Они разговаривали друг с другом, пожали руки и поцеловали друг друга в щёку. Потом Эрик остался рядом с ней, такой молодой и полный света, что ослеплял Байрону разум.
«Успокойся, читай лекцию и плюнь на них».
Нелегко было напускать на себя обычный вежливый академический вид, говорить о поэзии, читать романтические стихи Леонарда Коэна, когда хотелось швырнуть книгу в аудиторию, перелезть через ступеньки и ударить этого урода.
Ревновать и быть готовым вступить в драку стало новым, совершенно неизведанным опытом. Такого с ним ещё не случалось. Этот варварский порыв застал Байрона врасплох, и он не знал, как с ним справиться. Он определённо не мог сделать то, что хотел, поэтому, надеясь отвлечься, сосредоточился на бёдрах студентки с ресницами-щётками, выставленными в первом ряду.
Однако такое внимание привело к нежелательному результату. После лекции, когда он возвращался в свой кабинет, чтобы не преследовать удаляющихся вместе Франческу и Эрика, к нему в кабинет вошла студентка. Она закрыла дверь и прислонилась к ней с видом человека, который собирается прыгнуть к промежности его брюк.
– Откройте дверь, – приказал Байрон, раскладывая на столе книги и журнал.
– Мне показалось, что сегодня мы многое прояснили друг для друга, – пробормотала девушка. – Эти строки Леонарда Коэна как нельзя лучше подходили к ситуации:
Я слышал мужчину,
Кто произносит слова так красиво,
Что стоит ему их только выговорить,
Как женщины отдаются ему.
– Именно так, профессор Лорд. Вы читаете стихи так, что…
– Откройте эту дверь. – От его тона, который был не только приказным, но и откровенно грубым, студентка вздрогнула.
– Мне показалось, что…
– Прошу прощения, если навёл вас на неверные мысли. Я не произношу слова красиво и не жду, что женщины будут мне потакать. Особенно студентки.
Собираясь ответить с издёвкой, девушка прищурила голубые глаза.
– Но как странно, люди говорят обратное, – заявила она. – Не то чтобы вы выглядели святошей. Короче говоря, посмотришь на вас, а потом послушаешь, как поёте в своём клубе субботним вечером в образе сексуального демона, и не подумаешь, что будете брезгливым в присутствии красивой девушки. В прошлом году даже ходили слухи… Поговаривали, что в этом самом кабинете, по вечерам, вы проводили интересные дополнительные занятия.
Байрон старался сохранять спокойствие. Воспоминание о трёх встречах (и не одной больше), с девушкой, которая, не по своей вине, способствовала ускорению падения Изабель к тотальной потребности в уничтожении, заставило его почувствовать себя так, будто он ступал по ковру из тлеющих углей, а не по Тебризскому с красными и золотыми арабесками. На самом деле все их тет-а-тет происходили вечером, после захода солнца, когда факультет был безлюден, но, видимо, не настолько пуст.
Тем не менее проявить язвительное возмущение было единственно возможной реакцией.
– Если доверять таким вещам, то не будет времени заниматься ничем другим, – с видимой естественностью сказал Байрон. – Удивительно, что слухи появились только в прошлом году, а не раньше. Болтовня – это зевок скучающих имбецилов. В любом случае, если у вас нет вопросов, относящихся к курсу, можете идти.
Студентка, с красным лицом и гневом того, кто считает позор быть отвергнутой худшим, что может испытать женщина в жизни, боевым шагом вышла из кабинета.
Байрон рухнул в кресло с высокой спинкой. Теперь всплыла и эта чёртова история. Не то чтобы он удивился – всё равно, что-нибудь бы да и сказали, даже если ничего не произошло. Молодой, симпатичный профессор, который к тому же чередовал трезвую академическую жизнь с вампирской ночной жизнью, состоящей из рок-музыки и кожаных курток, стал бы объектом сплетен, даже если всегда вёл себя безукоризненно. В каком-то смысле Байрон был благодарен той бунтарской ауре, которая, конечно, подвергала его большему риску дурных слухов, но в то же время создавала столько фальшивых, что единственный настоящий мог спокойно таиться там незамеченным.
Лучшее место, где можно спрятать дерево, – это лес, – гласит известная еврейская пословица.
Он надеялся, что этот лес сможет скрыть от посторонних глаз и тот факт, что он гостеприимно принимает студентку в своём доме. И прежде всего Байрон надеялся, что ему удастся скрыть свои чувства. Он был уверен, что вёл себя сдержанно, за исключением того утра, когда появилась Кларисса. Но Кларисса, которой манипулировала бабушка, не была заинтересована в распространении слухов. По крайней мере, на данный момент. Пока у неё есть хоть какая-то надежда закольцевать его.
А пока Байрона больше всего мучил один вопрос, элементарный, вульгарный, почти животный: «Куда, твою мать, направилась Франческа с тем парнем?»
* * *
Он так и не узнал этого до позднего вечера. Байрон вернулся домой, перекусил, но Франчески не было видно и тени. Обычно в это время Байрон выходил на пробежку, а когда у него оставалось время, проплывал несколько кругов в студенческом бассейне, но сегодня ему не хотелось.
Утром перед уходом, он дал Франческе дубликат ключей. Теперь, ничего не слыша о ней несколько часов, он чувствовал себя настолько взбудораженным, что ходил взад и вперёд по лофту, как сумасшедший, привязанный на очень короткую цепь.
Байрон бесконечно повторял один и тот же маршрут, пока в голове у него разворачивались ужасные сценарии, в которых Франческа была в объятиях того парня, а в ушах на полной громкости звучал грубый, жёсткий, пронзительный Iron Man от Black Sabbath. Музыка звучала в голове, вибрировала в груди, вызывая те же убийственные инстинкты, что и песня.
Он сошёл с ума?
Или он не видит нас.
Может ли ходить?
И себя не повалить.
Никому он не нужен.
Он просто глазеет на мир,
Разрабатывая план мести.
Байрон ощущал себя стальным монстром, испытывал ревность, ярость, боль.
«Эти чувства заставляют меня регрессировать.
Обо мне можно было сказать всё, кроме того, что я был импульсивным драчуном, одной из тех татуированных обезьян, словарный запас которых, основан на члене и заднице.
Сейчас, однако, я изрыгаю мысленные ругательства, и мне хочется кого-нибудь убить. В частности, Эрика».
Внезапно, несмотря на грохот баса, гитары и барабанов, он услышал за дверью шум. Схватив на лету книгу, Байрон рывком сел на диван и сделал вид, что погружён в чтение. Он слишком поздно понял, что взял сборник «Песен сотворения мира» американских индейцев – поэтический, почти мистический текст, который очень мало соответствовал музыке.
В квартиру вошла Франческа. Краем глаза он заметил, как она кладёт ключи на маленький столик у входа, рядом с его комплектом, и почувствовал себя несравненным идиотом, ощутив волнение от этого доверительного жеста. Байрон определённо был в затруднительном положении. Тридцатидвухлетний мужчина не может переживать из-за того, что два комплекта ключей соприкасаются, не может, если только в его разуме не произошёл сбой.
Байрон поднял голову, словно только что её заметил и неопределённо кивнул, а затем вернулся к чтению книги.
Франческа на несколько мгновений задержалась у входа в просторное помещение лофта, затем ускорила шаг и присоединилась к нему на диване.
– Могу я поговорить с тобой? – громко обратилась к нему, сквозь оглушительную музыку. Байрон кивнул, убавил громкость с помощью пульта дистанционного управления и закрыл книгу.
«Где ты была?
Что делала?
Ты знаешь, что я схожу с ума из-за тебя?»
– В чём дело? – холодно спросил он.
– Я не хочу долго задерживаться здесь, – так же холодно ответила она. – Понимаю, что причиняю тебе неудобства.
– Немного.
– Немного в моей стране уже слишком. В общем, я сегодня разговаривала с Эриком, и он сказал, что в одной из кофеен рядом с юридическим факультетом ищут официантку. Мы пошли вместе, и я подала заявление о приёме на работу. Кроме того, его двоюродный брат сдаёт квартиры по доступным ценам людям, кто не может получить жильё в кампусе. Мне нужно время всё организовать, и я уйду.
– О, какой красавчик, Эрик, значит, твой герой, – пробормотал Байрон тоном с остроумным намерением, который тем не менее вышел едким до глубины души.
– Нет, мне не нужны герои. Он помог мне, но я бы и сама справилась. И вообще, это не твоё дело. Заботься о своих героинях.
Она встала, в её глазах плескалась яркая, почти лихорадочная ярость, и направилась на кухню. Байрон слышал, как она взяла стакан, открыла воду, и подождав немного, наполнила.
«Проклятье, проклятье, проклятье».
Ему не следовало приближаться к ней и делать то, что хотел. Обнять, прижаться к ней, дышать одним воздухом с её губ. Он не должен был.
Поэтому, чтобы не поддаться этому непреодолимому желанию, Байрон направился в противоположную сторону.
Куртка, ключи и прочь из дома.
* * *
Так продолжалось несколько дней. Они практически не встречались. Каждую ночь Байрон проводил в Dirty Rhymes, а когда возвращался перед самым рассветом, находил Франческу спящей на диване. Иногда он останавливался и смотрел на неё, неподвижный, как наркоман, столкнувшийся с искушением. Она выглядела такой красивой, когда отдыхала. На ней были шорты и футболка с длинными рукавами, и иногда одеяло сползало на одну сторону, открывая его взору длинные ноги, округлость груди, покатые ключицы, ухо, открытое между каштановыми локонами волос. После того как он откликался на лесть десятка женщин в клубе, а его тело не выдавало даже проблеска желания, эти невинные подробности заставляли его каждое утро, от ночи до рассвета укрываться в мезонине, чтобы спрятать доисторическое существо, поселившееся в брюках. Байрон даже не мог облегчиться, опасаясь, что Франческа его услышит. Так что ему приходилось ждать, пока усталость и отчаяние сами укротят его.
Позже, пока он ещё спал, Франческа уходила. Она нашла работу в том кафетерии и работала изнурительную смену с шести до девяти часов. Затем у неё было с полудюжины занятий до полудня, а в три часа возвращалась в кафетерий до самого вечера. Однажды Байрон зашёл к ней во время работы. Он вошёл с безразличным видом, что-то заказал, вышел с американским кофе в пластиковом стаканчике и чуть не закричал от ярости, когда понял, сколько придурков её осаждают. И не только Эрик: все мужчины от восемнадцати и старше, включая нескольких пожилых профессоров, заметно сожалеющих о своём распутстве в прошлом, не упускали возможности отпускать комплименты и фальшиво-милые шуточки, пялясь на это высокое стройное чудо, фигуристую и чувственную брюнетку. Он ушёл, бросив свой кофе, как хотел сделать с Эриком и всеми остальными, и больше не возвращался. Зачем мучить себя? Воображения ему и так хватало, зачем же ещё добивать себя реальностью?
Однако однажды его решимость сопротивляться и бороться с самим собой получила почти смертельный удар. Изнуряя себя, чтобы не думать, Байрон бегал в сумерках по травянистым дорожкам кампуса, как его вынудили задуматься. Франческа и Эрик сидели на скамейке в тенистом месте. Они интимно разговаривали и… ему показалось, что они целуются.
«Сейчас я его убью».
Разделявшие их метры Байрон прошёл строевым шагом воина, вооружённого копьём и готового вонзить его в грудь врага до крови. Но он остановился. Он не мог устроить нелепую сцену посреди кампуса. И не потому, что заботился о защите своего доброго имени. Ему было плевать на свою репутацию. Байрон заботился о Франческе. Сплетни могли проникнуть в университет, что навредило бы ей. Никто не должен был говорить о ней плохо, никто не должен был делать инсинуации. Поэтому он сдержался. Байрон замер в десяти метрах от затылка этих двоих, сидевших близко, слишком близко, сжал кулаки, молча проклял вселенную и ушёл.
Позднее вечером в клубе он словно сошёл с ума. В его голове беспрерывно крутился абсурдный фильм, как Франческа принимает этого улыбающегося молодого человека и занимается с ним сексом на его диване. Во власти неконтролируемого безумия Байрон покинул клуб и неожиданно вернулся домой. Он чувствовал себя глупо, как те мужья-рогоносцы, которые приходят домой рано, пока их жёны прячут любовников в шкафах, и без предупреждения вошёл.
В музыкальном центре стоял диск, но не из коллекции Байрона. Франческа слушала и подпевала, буквально во всю мощь своих лёгких, песню Синди Лопер True Colors.
Но я вижу твои истинные цвета,
Они пробиваются наружу.
Я вижу твои истинные цвета,
И за это я тебя люблю.
Поэтому не бойся показать их,
Твои истинные цвета.
Истинные цвета прекрасны,
Как радуга.
Улыбнись для меня,
Не будь печальным, не могу припомнить,
Когда в последний раз видела, как ты смеешься.
Если этот мир сведёт тебя с ума,
И ты больше не сможешь выносить всё это,
Позвони мне,
Потому что ты знаешь, что я сразу приду.
Франческа пела энергично, словно извлекая свой голос из глубины сердца, и одновременно что-то готовила на кухне. Босиком, в коротких шортах, которые надевала для сна, и мешковатой майке, что болталась на одном плече, демонстрируя изгиб предплечья, угловатый выступ лопатки и крыло маорийского дракона, вытатуированное на спине. На кухонном столе лежал раскрытым университетский учебник. Франческа стояла к Байрону спиной и помешивала что-то в керамической миске, напевая и танцуя в медленном и томном ритме. В квартире Франческа была одна.
Байрон неподвижно замер в центре лофта и молча наблюдал за ней. Вскоре он понял, что ему не хватает дыхания, а сердце бьётся в таком бешеном ритме, что это похоже даже не на удары, а на мощный раскат грома.
В этот момент Франческа, словно почувствовав присутствие и тень, испуганно обернулась. Веер её волос последовал за молниеносным изгибом шеи, из рук выпала миска. Содержимое кремообразной консистенции растеклось по полу, мебели, её голым ногам.
– Ох, проклятье, – ругнулась она, наклоняясь, чтобы поднять грязное месиво. Девушка выглядела взволнованной и неловкой, и когда Байрон подошёл к ней и опустился рядом на колени, чтобы помочь ей, она сказала, переводя дыхание:
– Ты меня напугал! Я пыталась приготовить тирамису, как ты, и не хотела устраивать беспорядок, думаю, миска раскололась, я заплачу и…
Байрон схватил её за руку. Два пальца другой руки он приложил к её губам. Несколько секунд они стояли так, наблюдая друг за другом, между шкафом и столом, сгорбившись, как кошки, в окружении капель сахара и какао. От резких движений майка на Франческе сползла набок, и одна из её грудей почти вылезла наружу, а нежно-розовый сосок стал мягким. Их глаза, океан и зелень леса, впились друг в друга, и Байрон понял, понял раз и навсегда, что выиграл серию бессмысленных сражений и окончательно проиграл войну.
Сознание твердило ему: «Вставай, бросай её, спасай себя», но убедить себя прислушаться было невозможно. Не позволяя никаким словам изменить его мнение, пока Синди Лопер пела и пела, а само существование Франчески распаляло его обоняние, слух, зрение, осязание и вкус, он поцеловал её с жестокостью безумца. Обхватив одной рукой шею, другой – грудь, похожую на мясистый георгин, Байрон прижал Франческу к себе и лизнул в губы. На мгновение он подумал: «Если она отвергнет меня, я умру», но она ответила на его поцелуй столь же жадным языком.
Они оказались на полу, двигаясь с судорожной яростью. Лёжа на спине, он наблюдал, как Франческа приподнимается над его телом, стаскивает с себя майку и шорты и остаётся роскошно обнажённой, её груди мягко покачивались. Он смотрел, как она расстёгивает его ремень, спускает брюки до бёдер. Видел, как она раскрывается перед ним, двигаясь с нетерпением шлюхи и грацией ангела.
Байрон быстро переместился, обхватил её и развернул. Теперь на полу лежала она, измазанная шоколадом. Он слегка приподнял ей бёдра и стал проникать, пока не исчез полностью в её теле, погрузившись в лоно.
Когда он услышал, как она умоляет его не останавливаться, как обхватывает его голову руками, он рисковал потерять рассудок и кончить в неё. Но на нём не было презерватива, и он боялся за неё. Не за себя. Если бы он мог потакать собственному желанию, то достиг бы оргазма там, в самой потаённой части её тела, до последней капли. Но он должен был сохранить проблеск разума и, когда убедился, что она удовлетворена, чтобы не лишить её даже вспышки удовольствия, оставил её жар за мгновение до взрыва. Он кончил сразу, ей на кожу между пупком и всё ещё вздымающейся грудью, с диким криком, который отражал силу возбуждения, накопившегося за эти дни.
Затем он опустился на неё и начал целовать. Удерживая ладонями её лицо, Байрон посвятил этому поцелую бесконечное количество времени. Внутри себя он уловил голос, сначала почти неслышный, потом слабый, но постепенно звучание становилось всё громче. Голос шептал ему, говорил, выкрикивал два простых слова без обмана: «Люблю тебя».
Два простых слова, которые Байрон не произнёс, но которые хранил глубоко в сердце. Он боялся напугать её этой правдой, без которой уже не мог обойтись. Он продолжал целовать, а потом скользнул губами по горлу, по груди, по острым соскам, похожим на влажные наконечники стрел, по пупку, по татуированному цветку, по цветку под татуированным цветком. Поцелуи, ещё поцелуи. Франческа выгнула спину, новые стоны в воздухе, её оргазм, такой эротичный среди этого хаоса, что освободил его душу и чувства. Байрон вновь залил её жидким жаром, выкрикивая её имя на весь дом, на луну, на жизнь, пока оргазм сотрясал его от волос до пят.
Наконец, в изнеможении оба рухнули на пол.
Лежали молча, обнявшись, потные, почти растаявшие. Через некоторое время Франческа прошептала озорным весёлым тоном:
– Ты вернулся раньше, чтобы трахнуть меня?
– Нет, я вернулся раньше, потому что боялся, что ты трахнешь Эрика.
– Я не настолько груба, чтобы использовать гостеприимство и переспать с кем-то в хозяйском доме.
– Я не хозяин.
– Ох нет? А кто ты?
– Отныне ты будешь заниматься любовью только со мной. Никаких исключений. Но… что ты имеешь в виду? Ты занималась этим с ним где-то ещё? – Его голос прозвучал встревоженно, и от одной мысли о том, что она может быть с кем-то ещё, у него сжалось внутри, и ему захотелось пронзить врага копьём и снова разбить зубы, носы и яйца. Байрон приподнялся, опираясь на один локоть, и уставился на неё сверкающими глазами, немного сердитыми, немного расстроенными.
Франческа не ответила на его вопрос. Вместо этого сказала:
– Если тебе можно со студентками с ресницами, как у куклы, и кто всю лекцию призывно демонстрирует киску, я оседлаю кого захочу, где захочу.
– Итак, сучка, – сказал он твёрдым, почти ледяным голосом. – Пункт первый: я не трахал студентку с кукольными ресницами. Не отрицаю, у той девушки были такие намерения, но я послал её подальше. Пункт второй: смотреть на неё было единственным способом не смотреть на тебя и не запятнать себя убийством Эрика посреди лекции. Пункт третий: я хочу только твою киску, проклятье. И гарантирую, я мог иметь их столько, сколько захочу, – я даже пытался убедить своего друга ниже обратить внимание на другую, но он, кажется, согласен со мной – мы хотим только твою. Пункт четвёртый: теперь тебе нужно избавиться от того парня. Скажи ему, что тебе это неинтересно, скажи ему всё, что хочешь, воображения тебе не занимать.
– Эрик был так любезен, помог мне найти работу и квартиру… и, мне кажется, я ему действительно нравлюсь, – пробормотала Франческа с высокомерной полуулыбкой.
– Мне всё равно! Скажи ему, как есть!
– Что именно? Знаешь, Эрик, мне придётся порвать с тобой, потому что я сейчас трахаюсь с профессором Лордом, а он хочет эксклюзивности?
– В данный момент ты меня не трахаешь. Это нечто большее, и ты это знаешь. Мы вместе, и точка. До конца семестра было бы лучше не ставить людей в известность, но ты что-нибудь придумаешь. В любом случае, тебе не нужна новая квартира. Ты просто останешься здесь.
– Это невозможно, мне не нравится быть чьей-то содержанкой.
– Твоя голова твёрже стали! Ты не моя содержанка, ты моя женщина! Но если это заставит тебя чувствовать себя спокойнее, можешь участвовать в расходах по дому, хорошо?
– Хм… Я, может быть, и соглашусь, но это не устранит другую проблему. Она выйдет наружу. Я не могу жить здесь до января и надеяться, что это останется незамеченным.
– Мы будем осторожны. На людях я буду держаться от тебя подальше. Из дома будем выходить отдельно и возвращаться отдельно. Но я хочу, чтобы ты была здесь.
– Чтобы я была готова в любой момент, когда ты захочешь развлечься? Ты хочешь, чтобы я стала твоей шлюшкой?
– Чтобы найти тебя. Чтобы знать, что ты здесь. Чувствовать твой запах. Видеть твои глаза. Чтобы целовать тебя. Заниматься с тобой любовью. И не надо этих слов, ты не моя личная шлюшка, я сказал тебе, – ты моя женщина. Больше никакой ерунды. Я не буду спать ни с кем другим, и ты не будешь спать ни с кем другим. И скажи Эрику, чтобы он убирался с моей дороги.
– И как долго продлится эта сделка? Есть ли дата, после которой ты и твой друг получите право снова искать кого-то ещё?
«Скажи ей, что любишь её, скажи, что нет никаких сроков, скажи ей, что ты только и делаешь, что думаешь о ней, что одно её присутствие заставляет тебя чувствовать себя живой плотью, что тебе достаточно прикоснуться к атому её дыхания, чтобы затрепетать. И что один только звук её голоса, даже при исполнении ужасных песен Синди Лопер, возбуждает тебя до смерти; скажи ей, что она стала твоим наркотиком, хотя ты никогда не принимал наркотики; что как только ты увидел её, у тебя появилось восприятие чуда, словно за стеной притаился хулиган-купидон, готовый выстрелить в тебя медно-кровавой стрелой. Через её глаза с тобой говорила судьба, и ты готов часами смотреть на неё, часами целовать её, часами облизывать её. И когда ты наслаждаешься, ты наслаждаешься потому, что ты с ней, потому что ты прямо между её ног… её и только её, на её медово-каштановой коже. Скажи, что не хочешь никого другого и не будешь хотеть никого другого до своего последнего дня».
