Текст книги "В твоих глазах (ЛП)"
Автор книги: Амабиле Джусти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
На самом деле я не хочу никого другого.
На самом деле мне хочется, чтобы он обнял меня.
Хочу остаться.
И снова заняться любовью.
И наконец-то иметь возможность плакать.
И ещё кучу всякой смертоносной дряни, вроде ядовитых змей, прячущихся под камнями.
По этой самой причине мне приходится искать в себе злую часть и первой продвигать её в путь. Потому что, если я позволю мягкости, вторгшейся в меня в этот ужасный момент, победить, я рискую причинить себе боль, причём очень сильную.
Ранить сильнее, чем когда-либо.
Поэтому я поворачиваюсь к профессору спиной и направляюсь к бамбуковой ширме с одеждой в руках. Переодеваясь, я слышу его голос. Его слова подтверждают, что я была права, что я всегда права.
– Хорошо. Пусть будет по-твоему.
Моё сердце падает на паркетный пол, оставляя на нём кровавый след.
* * *
Профессор всё равно настаивает на том, чтобы проводить меня. И когда я возражаю и решаю идти пешком, он следует позади меня. Молчит, и, возможно, ненавидит меня, потому что полученное им королевское воспитание навязывает ему эту вежливость, но ясно, что он хотел бы быть в другом месте. Он понял всё, что нужно понять. Он презирает меня. Я не могу ожидать, что он будет относиться ко мне как к королеве, не так ли? Королевы – это Кларисса и Изабель, а не я.
Тем временем на улице стоит мёртвая тишина. Мы не разговариваем и не смотрим друг на друга. Одна мысль о возвращении домой, в эти пустые стены, опустошает меня, но я должна быть сильнее этой тоски. Я смогу это сделать. Если я осталась жива после ухода Маркуса, если я пережила даже его последний телефонный звонок, то что может сделать со мной отсутствие профессора?
Мы живём не так уж далеко, через несколько минут я уже перед своим домом. Иду к входной двери, прохожу через неё, а Байрон всё равно следует за мной.
– Что тебе нужно?
– Провожу тебя до квартиры.
– Неужели у тебя сложилось впечатление, что я не в состоянии позаботиться о себе?
– Нет, но сегодня у тебя есть нож, и ты злишься. Хочу убедиться, что ты не воспользуешься им без крайней необходимости.
– Окей, мы на месте, можешь уходить.
Я вставляю ключ в замочную скважину, рука дрожит.
Мне хочется плакать.
Я думаю о том, чего боюсь.
Например: «Ты мне нужен».
Это неправда, мне никто не нужен.
– Прощай, профессор.
Он наблюдает за мной, нахмурив брови, настолько серьёзный, что кажется другим мужчиной. Проводит пальцами по волосам. Его глаза, кажется, вздыхают. Затем он качает головой и уходит.
Я запираюсь в доме и сжимаю ладонями виски. Где-то у меня должен быть аспирин. И сигареты. Пока я ищу, слышу стук в дверь.
Сердце подскакивает к горлу, а по губам расползается безумная улыбка.
На ум приходит только одно имя.
Байрон.
Открываю дверь, чувствуя себя банальной, меланхоличной, смертельно влюблённой героиней романа.
И за дверью рушится любовь, сгорает надежда и останавливается жизнь.
Это не Байрон.
Это кошмар наяву.
Глава 14
– Ладно, пусть будет по-твоему.
Он сказал это, даже если так не думал.
Однако, почувствовав, как ревность гложет его, Байрон понял, – Франческа его пугает. А ещё больше пугает то, что он чувствует к ней. Чувство, которое приходит очень быстро и также быстро опустошает тебя, подобно урагану; оно никогда не оставляет не тронутым мир, на который обрушивается.
Байрон не был готов. Он не был готов к урагану. Он позволил ветру задеть свои устои и теперь оказался на земле, где повсюду валялись обломки души. Он определённо не мог справиться с этой штукой, что бы это ни было.
«Мне нужно взять паузу, чтобы подумать и рассудить.
Чтобы понять, что я творю, в какую путаницу ввязываюсь.
Чтобы обуздать эту беспричинную ревность».
Так что будет лучше, если она вернётся домой.
Будет лучше, если он перестанет желать её как возбуждённый пришелец.
Или как воскресший мужчина.
Лучше будет отдалиться от этой странной, непокорной девушки, которая временами предавалась меланхолии, настолько глубокой, что он улавливал в ней сильное сходство с Изабель.
«Я не смогу пройти через всё это снова».
Поэтому ему придётся держать Франческу на расстоянии, хотя и чувствовал, что его тянет к ней с такой силой, какую он не считал возможной.
Даже если возвращение домой и отсутствие её рядом заставляли трепетать все его поэтические представления о надежде и красоте будущего.
* * *
Франческа снова не пришла на лекцию. Два часа, а она не появилась даже под конец. Неужели она решила отказаться от занятий?
Эта мысль буквально терзала его.
«Я не несу за неё ответственности».
Она взрослая женщина.
«Может делать что хочет, я не её опекун.
Я не несу за неё ответственности».
Пока Байрон повторял про себя эти полные ненавистной мудрости фразы, голос вернул его к реальности.
– Раз уж ты так и не появился, похоже, теперь моя очередь.
Байрон резко повернулся, не просто удивлённый, а встревоженный.
То, что миссис Марджери Лорд приехала сюда, да ещё утром, было довольно необычным обстоятельством. То, что вместо того, чтобы позвонить ему и указать конкретное место встречи – как правило, в каком-нибудь чванливом месте, обычно после наступления темноты, – она даже взяла на себя труд подождать его за пределами лекционного зала, было почти тревожным. И всё же сомнений не было: она покинула свой великолепный дом на Капитолийском холме в самом центре Вашингтона, потратив почти семь часов на поездку к нему. Несмотря на то что в её распоряжении был просторный «Линкольн Континенталь» 1998 года выпуска и профессиональный водитель на двадцать четыре часа в сутки, она никогда не подвергала себя таким неудобствам: даже на похоронах Изабель. Она послала ему цветы и телеграмму с библейской фразой о смерти, к тому же с возможным оскорбительным смыслом: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление».
– Что ты здесь делаешь? – спросил он, не испытывая ни малейшего искушения проявить вежливость и гостеприимство.
– Твоя вежливость достойна похвалы и во всём похожа на вежливость твоей матери, – холодно ответила бабушка. – Ты закончил лекцию? – спрашивая, она огляделась, наблюдая, как студенты высыпали из аудитории в коридор.
– К чему всё это беспокойство? Что случилось? Государственный переворот? На твой дом наложили арест? Ты собираешься вычеркнуть меня из завещания и хочешь предупредить заранее?
– Я была на вилле Мартас-Винъярд, проконтролировала организацию приёма в конце ноября, а по возвращении решила нанести визит тебе.
– Ты никогда этого не делала, но при этом курируешь десятки приёмов на острове, не выезжая из города. Что делает этот визит таким особенным?
– Я заказала столик в 30 Boltwood на полдень. Сегодня ты обедаешь со мной.
Байрон состроил далеко не лицеприятную гримасу.
– Я занят, – раздражённо пробормотал он.
– Чем именно?
Его мысли тут же устремились к Франческе. Инстинкты кричали ему, чтобы он разыскал её, признался: «Ладно, давай покончим с этой паранойей, у меня есть к тебе чувства, даже если я не знаю, какие именно, я хочу, чтобы мы были вместе».
Но быстро понял, что это абсурд. Он не мог вступать в отношения с одной из своих студенток. Он не должен был даже спать с ней, не говоря уже о романе.
«Франческа права, когда возвращает тебя на землю, используя свою острую иронию. Что ты собираешься делать? Какой следующий шаг – предложить ей жить с тобой?»
Нет, нет, он должен найти выход. Сбежать от самого себя.
А пока для начала, можно пообедать с бабушкой.
* * *
Обед оказался гораздо более нервозным, чем он предполагал. Большую часть обеда бабушка рассказывала ему бесполезные новости. О событиях в столице, о благотворительных вечерах, о политической карьере, которая только-только пошла в гору, о людях, приглашённых на следующий День благодарения.
Именно когда бабушка интересовалась, не собирается ли он взять с собой кого-нибудь на пресловутый ужин, и задавая вопрос, она оставила вилку на полпути в воздухе, а гребешки упали обратно на тарелку, и соус «Морнэ» слегка забрызгал шёлк одного рукава, Байрон начал испытывать острое ощущение жжения. Своеобразный запах гари. Один случай странного поведения мог пройти незамеченным, но два, как правило, становились предвестниками гибели.
– Что именно ты хочешь узнать?
– Я только что сказала тебе.
– Ты же знаешь, я никогда не посещаю твои помпезные ужины в День благодарения.
– Некоторые вещи могут измениться.
– Конечно. Например, ты приезжаешь в Амхерст, чтобы спросить меня, приду ли я на твою вечеринку? Раньше тебе хватало телефонного звонка. Кроме того, насколько я знаю, ты и шагу не делала в сторону острова раньше среды перед Днём благодарения. У тебя большая свита лизоблюдов, которые выполняют твои поручения, не заставляя тебя совершать напряжённые разъезды. Разве не ты всегда говорила, что по-настоящему богатый человек делегирует полномочия?
– Отношения с родственниками делегировать нельзя.
– Если не считать телефонных звонков с категорическими приказами, которые всегда отдавала лично, я больше общался с твоим секретарём, чем с тобой.
– В этом мы с тобой похожи.
– О нет, позволь мне не согласиться. Я, изо всех сил пытаясь игнорировать тебя, вообще не делегирую полномочия. Я не поручаю никому позаботиться об этом за меня. Я просто не занимаюсь этим. И, полагаю, ты знаешь почему.
– Она никогда не была женщиной твоего уровня, и ты это знаешь. Ты всегда это знал, но легче обвинить меня в жестокости, чем себя в грубой ошибке. Когда решаешь привести в семью неподходящих людей, приходится учитывать и сопутствующий ущерб.
– Неподходящие люди… Сопутствующий ущерб… Всё это так холодно и асептично. Для тебя брак – это деловой контракт.
– А для тебя это сказки на ночь. Но признай, из двух вариантов твой связан с гораздо большим риском разочарования. Я не видела ни одного разумно устроенного брака, который бы не протекал превосходно, не причиняя никому страданий. Браки же по так называемой любви всегда терпят неудачу. Не говоря уже о существенном факте, на котором ты не хотел останавливаться: ты даже не любил её, Изабель. У тебя имелись все недостатки вынужденного брака, но не было даже кратких удовольствий от брака по любви. В тебе просто нет этого, мой мальчик.
Взгляд Байрона стал более мрачным. Он начал всё понимать. Предсказуемость Марджери Лорд была одним из её недостатков. Она считала себя умной, но в глубине души ею владели всё те же условности. Она не проделала бы весь путь в Массачусетс за двадцать дней до Дня благодарения только для того, чтобы напомнить ему об ошибке, которую он совершил, женившись на Изабель. Нет, несомненно, ею двигала какая-то другая причина. Мотив новый, но всегда один и тот же.
Осознав, что происходит, Байрон на мгновение почувствовал желание выплюнуть гребешки на стол. В его сознании всё стало настолько ясно, что вызвало спазм тошноты. Проблема больше не заключалась в Изабель. Она была мертва, худшее завершение в истории.
– Бабуля, ты собираешься рассказать мне об истинной причине своего приезда сюда? – спросил он язвительным тоном.
Марджери Лорд пронзила его грозным взглядом. Поговаривали, что её взгляд заставил содрогнуться не одного губернатора штата.
– Нужно учиться на своих ошибках, но, видимо, ты снова совершаешь те же самые. И пока жива, я буду пытаться остановить тебя.
– Изворотливость всегда была твоей сильной стороной. Однако сегодня ты склонна к туманности. Что именно тебе от меня нужно? – спросил Байрон, подавшись вперёд и понизив голос.
– Если хочешь побаловать себя интрижкой – вперёд, я не настолько старомодна, чтобы считать, что мужчина должен жить в одиночестве. Но будь осторожен. Студентки – не лучший выбор. Ты рискуешь испортить даже ту посредственную университетскую карьеру, которая у тебя есть. Развлекайся с умом, не ввязывайся в романы с девушками, которые уже внешним видом ясно говорят о своём происхождении и уровне нравственности.
– Ты с Клариссой – настоящий преступный синдикат, – сказал Байрон, в его глазах сверкнул гнев. – Она шпионит за мной и докладывает тебе, что я делаю?
– Нет необходимости шпионить за тобой, если ты ведёшь себя безрассудно на публике.
Байрон вспомнил тот день, когда Кларисса появилась в лекционном зале, чтобы пригласить его на обед. Видимо, она заметила его явно интимный разговор с Франческой. И, как хорошая ведьма, сделала выводы (в основном правильные).
Инстинкты подсказывали Байрону, что нужно перевернуть стол, приказать бабушке больше ни слова не говорить о Франческе, покинуть это место и раз и навсегда порвать все отношения с тем, что осталось от его чудовищной семьи. Марджери Лорд всегда была язвительна даже с его матерью, равно как и с Изабель. Ни одна из жён Лордов не казалась ей подходящей. Кроме, разумеется, её самой. Соблазн отправить бабушку в ад навсегда, оборвав даже те тонкие нити, что оставались между ними, был очень силён.
Однако ему следовало проявить осторожность. Отреагируй он так, и сыграл бы ей на руку. Это показало бы, что он действительно заботится о Франческе, чем спровоцировал бы естественное стремление бабушки к охоте. Она бы принялась расследовать прошлое Франчески, сделала бы всё, чтобы навредить ей. Так же она поступила с Изабель, склоняя его к разводу. Но безуспешно. Байрон был слишком взрослым, чтобы бросить безупречную жену, и слишком незрелым, чтобы поступить наоборот из чистой злобы. В любом случае он не позволит ей ополчиться на Франческу. Конечно, в данный момент бабушка почти ничего о ней не знала, возможно, только приблизительное описание от Клариссы, чего уже было достаточно, чтобы её встревожить. Она приехала с намерением увидеть её лично. В душе Байрон испытал благодарность, что сегодня Франческа прогуляла лекцию.
И тогда, выискивая в себе возможные следы жестокости и лицемерия, которые наверняка таились в семейной ДНК, Байрон принял саркастическое выражение лица, наклонился к ней и тихо сказал:
– То, что Кларисса мне противна, не означает, что у меня нет глаз, чтобы видеть красоту других женщин. Как ты уже сказала, я не живу в одиночестве и, уверен, тебя несколько успокоит, – не являюсь геем. Мне нравятся женщины, особенно студентки. Я признаю свою слабость, но у кого её нет? Разве у моего отца не было постыдного пристрастия к секретаршам с азиатскими чертами лица? И дедушка был не хуже, только его целевой аудиторией были твои лучшие подруги, если я не ошибаюсь. Не смотри так, я не нанимал частного детектива, чтобы выведать твои мрачные тайны, но ребёнок всё видит и всё запоминает, и если он не понимает в тот момент, то поймёт, когда вырастет. Так что, как видишь, у каждого есть свои скелеты в шкафу. Уверен, есть они и у тебя.
Марджери Лорд нервно поёрзала в кресле. Её глаза под тяжёлыми веками были похожи на куски серо-голубого стекла. В зале, где они находились, были большие окна, и проникающий сквозь них свет безжалостно освещал её старость, которую теперь невозможно было скрыть. Но Байрон не испытывал к ней никакой нежности.
«Угрюмая старая карга не заслуживает жалости, даже если она твоя бабушка».
Поэтому он встал, отложил салфетку и произнёс решительным тоном:
– Я ухожу и прошу тебя больше не навещать меня. Я не приду на твой праздник Дня благодарения ни в сопровождении, ни один. Традицию, которая побеждает, невозможно изменить.
* * *
К счастью, у него не было номера её мобильного
«Почему у меня нет её мобильного?»
Иначе он бы ей позвонил. А так нет. Ему пришлось сопротивляться, как сопротивляется наркоман полоске белого блестящего кокаина.
«Моего у неё тоже нет.
Почему я не дал ей номер своего мобильного?»
Часть дня Байрон провёл в университете на собрании преподавателей, а часть – в Dirty Rhymes, заказывая товары. Но он присутствовал лишь частью себя. Всё, о чём мог думать, – это о её печальных глазах. О резких словах, которые звучали как слёзы, замаскированные под оскорбления. Лепестки мака, замаскированные под шипы.
Он никогда не думал так много о печальных глазах Изабель.
Даже эта мысль заставила его почувствовать себя ужасно и неправильно, убеждая, что Франческу он должен забыть.
«Невозможно испытывать такую душераздирающую страсть к женщине, которую едва знаешь.
Ты не можешь желать утешить её меланхолию так же, как когда-либо хотел утешить отчаяние своей жены.
Это ненормально, это нечестно, не здорово».
Поэтому Байрон решил прибегнуть к шоковой терапии. Если (как он надеялся), это скопление запутанных чувств не что иное, как физическое желание, не удовлетворявшееся слишком долго, то ему просто необходимо принять лекарство от своего разочарования. Подойдёт любая женщина, лишь бы была приятной. Он так долго держал себя в чёрном теле, что был риск поверить, будто детская путаница красок – это работа Рембрандта.
Пришло время наконец-то забыть о трауре и вернуться к жизни. Как и все мужчины. Короче говоря, он должен был заняться сексом с любой симпатичной, доступной женщиной. Это был безумный выбор, результат войны между сердцем и инстинктом, но он решил не сопротивляться и пуститься во все тяжкие.
Клуб предлагал ему море возможностей, и Ева была права. Не будь Байрон таким джентльменом, то мог переспать с 365 женщинами в год.
Этим вечером, пока работал в баре вместе с Евой и Йеном, он сразу определил возможную кандидатку. Девушка лет двадцати пяти, довольно красивая, с длинными рыжими волосами, современная Венера Боттичелли. Он предложил ей сингапурский слинг и улыбнулся так, как улыбался бы мягко воспитанный, немного стервозный бармен, более чем решительно настроенный на то, чтобы с кем-нибудь переспать. Девушка ответила ему взаимностью без всякого сопротивления. У неё были голубые глаза и откровенное декольте, открывающее небольшую, как у модели, грудь. На ней был топ, оголяющий спину, и очень узкие джинсы – вторая кожа на фигуре, которой не нужно было завидовать Кейт Мосс.
Они немного поговорили, насколько это вообще возможно в зале, заполненном клиентами, которые толпились вокруг бара, как термиты. Болтали о всякой ерунде – о музыке, жаре и лучшем коктейле, – и вдруг она сказала:
– Если бы здесь была отдельная комната, где мы могли бы поговорить более спокойно, это место было бы идеальным.
Если у Байрона осталась хоть капля интуиции, эта фраза, а также взгляды и улыбки означали намерение уединиться.
– Если хочешь поговорить, есть мой кабинет, – ответил он, бросив на неё приглашающий взгляд.
– Жду не дождусь, – ответила девушка и медленно опустила длинные ресницы. Во внутренних уголках её глаз сверкали две микроскопические искорки.
Байрон взглянул на Еву, как бы говоря: «Увидимся позже».
Во взгляде Евы появилось странное раздражение.
А может, и нет, возможно, это он сам раскаивался и приписывал другим своё абсурдное настроение.
«Нет причин расстраиваться, не веди себя как идиот и приступай к делу».
Байрон схватил на лету пару холодных бутылок «Гиннесса» и указал девушке направление. Пока она шла, покачиваясь на каблуках головокружительных красных туфель, он разглядывал её задницу. Милая.
«Что ты за мужчина? Милая?»
Они вошли в кабинет, и он понял, что до сих пор не спросил, как её зовут. Байрон уже собирался это сделать, как вдруг подумал, – нет, он не хочет этого знать. Он даже не собирался с ней разговаривать.
Девушка непринуждённо уселась на диван и отпила из бутылки. При каждом глотке она озорно поглядывала на него, словно не желала прелюдии, состоящей из слов, и хотела поскорее перейти к следующему этапу. Кожа на её лице, в не таком приглушённом свете, как в зале, выглядела странной, неестественно золотистой. Глубина взгляда, казавшаяся интригующей в полумраке, была результатом густого макияжа вокруг век.
Он сел рядом с ней на диван, и через некоторое время – достаточное, чтобы поставить бутылку, – она подтвердила, что не намерена теряться в бесполезной болтовне. Девушка набросилась на него, в буквальном смысле слова. Она поцеловала его, и её язык имел вкус джина, вишнёвого ликёра и пива. Её поцелуи были прожорливыми, а руки – непоколебимыми. Она стащила с него футболку и отработанным жестом развязала узел на своём топе. Лиф сполз, обнажив белые груди, маленькие, манящие. На одном соске виднелся пирсинг в форме крошечной подковы.
– Я хочу тебя, – тихо сказала она, – с тех пор как впервые пришла в твой клуб. Просто слушая, как ты поёшь, я возбуждаюсь. Я фантазирую о тебе уже несколько недель.
Мало поэзии, но много действия.
Лучшего Байрон и желать не мог.
Секс сколько душе угодно.
«Так почему же я чувствую себя дерьмово?
Почему мне кажется, что я участвую в посредственном спектакле?
Почему я смотрю на неё и говорю себе: ладно, ты красивая и горячая, и пирсинг в соске возбуждает, и, может быть, если выпью ещё немного, у меня даже встанет, но трезвый я не могу заставить его двинуться?
В трезвом состоянии я думаю только о ней, о её поцелуях, о её языке, ногах, о её татуированной спине. Трезвым я хочу Франческу».
– Послушай…
Девушка, видимо, почувствовала диссонанс и посмотрела на Байрона, нахмурив брови. Помада на её губах размазалась, как лужа красных чернил.
– На самом деле это не твоя вина, – продолжил Байрон. – Ты чертовски сексуальна, но я… я думаю, что выебал себе мозг другой.
«Я не создан для перепихона без сердца.
Они оставляют во мне послевкусие яда.
Может, я родился не в то время».
– Я прошу прощения, – повторил он.
– Окей, – пробормотала девушка, пожав плечами. Она поднялась на ноги, снова завязала топ. Взяла бутылку пива и допила её содержимое. Перед тем как выйти из кабинета, она пробормотала: – Сучке повезло. Ты сногсшибательный.
Байрон на несколько минут застыл в состоянии глубокого неверия. Опершись локтями на бёдра и зажав голову в ладонях, он смотрел в неопределённую точку на полу. Он чувствовал себя истощённым, потрясённым и безнадёжно идиотом.
«Что со мной происходит?»
– Я была уверена, что всё так обернётся. – Голос Евы нарушил его оцепенение.
Байрон резко поднял голову и посмотрел на неё. На её лице виднелось веселье.
– Как «так»?
– Что ты ничего не сделаешь.
– Ты провидица? Потому что я сам этого не знал.
– Тогда я знаю тебя лучше, чем ты сам.
– Разве не ты мне всегда говорила… ну, немного развлечься?
– Да, именно развлечься. Но когда ты шёл сюда с той девушкой, у тебя было выражение лица человека, идущего на виселицу. Казалось, что… ну, это был долг или… испытание. Зачем ты так мучаешь себя, Бай? Если ты влюбился в ту девушку, Франческу, почему бы тебе просто не признать это? Что в этом такого?
Байрон покачал головой, опираясь на ладони.
– Потому что это плохо. Это невозможно. Это неправильно.
– Что неправильно?
Он бросил на Еву растерянный взгляд. Последний год он жил, погрузившись в чувство вины. Это было всё равно что пытаться идти по зыбучим пескам. С каждым шагом в любом направлении он только тонул. Хуже всего было не иметь возможности ни с кем поговорить об этом: загнанная вглубь вина становится семенем, из которого может вырасти плотоядное растение. С тех пор как появилась Франческа, ослепив его почти чудесным образом, словно их объединяло нечто такое, что невозможно объяснить никакими человеческими доводами, чувство вины усилилось до такой степени, что стало его душить. И чем больше он пытался удержать её на расстоянии и чем меньше ему это удавалось, тем сильнее он чувствовал себя человеком без чести.
Ева присела рядом с ним и положила руку ему на плечо.
– Бай, я твой друг, ты знаешь, что можешь мне всегда доверять. Что мучает тебя до такой степени, что ты не можешь испытать новое чувство? Дело не только в том, что она твоя студентка, это осложнение, но не непреодолимое препятствие. Ты же не школьный учитель, влюблённый в 15-летнюю девчонку. Что несправедливого в том, что ты чувствуешь?
– Несправедливо испытывать к незнакомке, о которой я почти ничего не знаю, более сильные эмоции, чем к Изабель. Я чувствую себя неверным по отношению к ней.
Ева крепче сжала его плечо.
– Для мужчины, живущего среди поэзии, песен и музыки, ты слишком математичен. Я думала, что стихи, которые ты учишь, и строфы, которые поёшь, помогли тебе понять, что с чувствами нельзя заниматься математикой, чувства приходят и не спрашивают твоего разрешения. И ты хочешь лишить себя их ради… чего? Из верности Изабель? Позволь заметить, ты был очень предан ей.
– Ты не знаешь, что…
– Правда, я не знаю всего, но знаю достаточно. Я знаю, что она была больна, что с ней было трудно справиться и лечить, что её можно было запереть в психушке или, что ещё хуже, поступить, как Эдвард Рочестер в «Джейн Эйр». Сумасшедшая жена на чердаке, а муж бегает по улицам и трахает французских танцовщиц, чтобы забыться. Но не ты. Ты был рядом с ней до последнего дня, ухаживал за ней, кормили её, мыл, одевал, как мать, отец и няня. В чём ты можешь себя упрекнуть?
Байрон энергично потёр пальцами лоб.
– Ты не понимаешь, Ева…
– Тогда объясни мне, пожалуйста.
Байрон уставился на неё. Его смертельно усталые глаза блестели, словно время повернулось вспять и вернуло его в те трагические дни. Безумие сегодняшнего вечера – абсурдная попытка излечиться от мук настоящего путём секса с совершенно незнакомой женщиной – воспламенило в нём потребность очиститься признанием о муках прошлого.
– Она умерла из-за меня, – заявил он.
– Ты её убил?
Он решительно покачал головой.
– Нет! По крайней мере, не в общепринятом смысле. Изабель страдала параноидальным расстройством. Когда мы познакомились, я не мог этого понять. Она была просто эмоциональной девушкой с переменчивым характером и глубокой неуверенностью в себе. Как можно отличить повышенную чувствительность от настоящей психической патологии? Она была красива, заставила меня почувствовать себя важным, она показала, что любит меня таким, какой я есть, а не за мою фамилию, и это было больше, чем я когда-либо имел. Потом Изабель забеременела, и мы поженились. Беременность стала решающим фактором, но ещё более решающим стало противодействие моей бабушки.
– Ты женился, чтобы досадить ей?
– Не совсем. Изабель ждала ребёнка, а я, знаешь, всегда был рыцарем в сияющих доспехах. Я никогда не смог бы оставить Изабель одну в такой момент. Об аборте не могло быть и речи. При одном только упоминании этого слова, просто как предположении, Изабель устроила скандал, обвинив меня в том, что я желаю ей смерти, что я согласен с её матерью, которая всегда желала ей смерти и тому подобное. Я считал, что так говорить её заставила сложная ситуация, и сказал себе, что в конечном итоге ответственность несу я и должен жениться на ней.
– Но потом она потеряла ребёнка.
– Да, выкидыш. – По мере того как вспоминал, взгляд Байрона затуманивался новыми тенями. – Тогда бабушка стала настаивать на разводе, и чем больше она настаивала, тем больше я был полон решимости сделать так, чтобы брак продержался до золотой свадьбы. Я не был счастлив, а Изабель становилась всё более странной, всё больше поддаваясь абсурдным наваждениям. Но я всё ещё не понимал. Ведь бабушка была настроена против неё на самом деле и во всех отношениях, так что заявления Изабель о призрачных врагах, желающих напасть на неё, навредить, причинить ей боль, были не совсем уж надуманными. Когда бабушка показала мне отчёт, составленный её частными детективами, с чётким указанием болезни, которой страдала Изабель, и именами врачей, которые поставили ей диагноз, когда она была ещё маленькой девочкой, и я понял, что свекровь скрыла это от меня, я легко мог бы добиться аннулирования брака. В конце концов, я женился, не отдавая себе отчёта в том, во что ввязываюсь. Я мог это сделать, и Изабель это понимала. Она становилась всё более уязвимой, отчаянной, навязчивой, ревнивой.
– И в чём же твоя неверность? Разве ты не остался с ней, несмотря ни на что?
– Да, я остался с ней. Мне было её жаль. Тем временем её мать умерла от рака. Что мне оставалось делать? Бросить? Я не мог, вот и всё. Так поступил бы мой отец, а не я. – Байрон сказал это твёрдо, будто сама возможность сравнения с этими злобными родственниками оскорбляла всё, во что он верил. – А время шло, дни превращались в недели, недели – в месяцы, месяцы – в годы. Я не был счастлив, я не любил Изабель, но она не была мне безразлична, и я заботился о ней. Тем временем я работал ассистентом профессора в Джорджтаунском университете. Когда я получил должность в Массачусетском университете и мы переехали в Амхерст, её навязчивые идеи достигли пика. Она становилась всё более пессимистичной, подозрительной, видела врагов даже в соседях, даже шутливый упрёк или шутка заставляли Изабель терять контроль над собой. Ты должна знать, что у неё в Вашингтоне была подруга. Одна подруга с детства, возможно, единственный человек в мире, которому Изабель доверяла. Изабель никогда не признавалась, что больна, она всегда отказывалась идти к психотерапевту, но присутствие этой девушки, Валери, помогало ей. Я боюсь, что отдаление от Валери после переезда, способствовало ухудшению состояния Изабель. Ей не нравился новый дом, она ненавидела город, она даже не давала мне слушать мою любимую музыку. Она ревновала меня ко всему. А потом… потом одна соломинка переломила спину верблюда.
– Что случилось?
Байрон сжал губы и кулаки, а затем признался на одном дыхании:
– Я действительно ей изменил. Она обвиняла меня годами, без всякой причины, и наконец я сделал это по-настоящему.
Ева не выглядела шокированной. Она снисходительно улыбнулась ему.
– Странно, что ты не сделал этого раньше. На что это было похоже… я имею в виду супружескую жизнь?
– Ты имеешь в виду, спали ли мы вместе? Несколько лет – да, но постепенно всё реже и реже. Она решила, что хочет ещё одного ребёнка, и требовала, чтобы я не использовал презервативы. Доводы она не принимала, даже простое «нет» становилось причиной ссор и панических атак, поэтому…. я начал делать ужасные вещи. Никто об этом не знал.
– Из этой комнаты ничего не выйдет, даже если признаешься, что медленно отравлял её.
Байрон слегка понизил голос, словно испугавшись звучания собственных слов.
– Я не зашёл так далеко, но… я поступил неправильно. Как я уже говорил, Изабель никогда не признавалась, что больна, и всегда отказывалась принимать лекарства от своего недуга. Однако она принимала таблетки валерианы и мелиссы, приготовленные специально для неё Валери, которая была приверженцем альтернативной медицины. Когда мы переехали, она ежемесячно присылала ей эти таблетки, и Изабель принимала их с абсолютным усердием перед сном, не пропуская ни одного вечера. Ну… в течение многих лет я заменял их противозачаточными таблетками. К тому периоду я уже не контролировал себя. Измотанный до глубины души. Чудовищный.
