Текст книги "В твоих глазах (ЛП)"
Автор книги: Амабиле Джусти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Мне хочется везде заглянуть, не знаю почему. Но, может, будет лучше, если я сяду и перестану озираться по сторонам, словно попала в страну чудес. Это всего лишь квартира. И я не хочу больше ничего узнавать о мужчине, который в ней живёт.
«Это неправда, но я делаю её правдой».
Кроме того, у меня кружится голова. Я сажусь на диван, спиной к нему. Я могла бы сесть напротив и наблюдать за ним, но не хочу. Слышу, как он передвигается по маленькой тёмно-зелёной кухне. Мне даже нравится его тишина, звук вещей, к которым прикасается, нравятся его шаги по дереву. Мне нравится, что он существует.
Надеюсь, завтра я не вспомню ни одной из этих мыслей. Надеюсь, что завтра мне всё будет нравиться гораздо меньше. Завтра я замечу, насколько снобистская эта квартира, насколько несносен он с его атмосферой принца-бунтаря, рокера с полотенцами, пахнущими марсельским мылом и лавандой, насколько анахронична, сконструирована и, конечно же, фальшива его жизнь, составленная из модных контрастов, огромных колец и японских ширм, коллекций дисков Led Zeppelin и целых собраний Королевского филармонического оркестра.
«Профессор, что ты за тип?»
Пока гадаю, ненавидя себя за то, что задаюсь этими вопросами, я откидываю голову на подлокотник дивана. Боже, как удобно. Вот ещё один контраст. Сексуальный, быстрый, офигенный мотоцикл Guzzi Nevada Aquila Nera и диваны, на которых обычно большие семьи, как медузы, разваливаются перед телевизором.
Кстати, телевизора у него нет.
И, пока размышляю над этим вопросом, я очень боюсь заснуть.
Глава 12
С тревогой пятнадцатилетнего подростка Байрон искал глазами Франческу, но увидел только, как пришёл Вилли, взволнованный и дрожащий от мысли о предстоящем выступлении, и Софию, одетую совсем по-другому, что сначала и не узнал её. На какое-то время Байрон притворился, что это не нанесло ему кровавый удар в грудь. Он бродил по залу, с кем-то шутил, обслуживал в баре. Но внутри у него был взрывоопасный миномёт. Каждый раз, когда он мельком замечал со спины высокую, темноволосую девушку, он надеялся, что это она, но это была не она. Он не понимал, почему должен так нервничать при мысли о встрече с той, кого решил вычеркнуть из своей жизни. В прошлый раз после лекции он был предельно ясен. Он был кристально чист и с самим собой. Он был слишком понятен. Она получила сообщение. Громко и чётко. Настолько громко и чётко, что, возможно, испортила жизнь своему однокурснику.
Эта мысль отравляла Байрона часами.
Он нервничал, как голодное животное.
И вот, перед самым выступлением Байрон подошёл к Софии. Он сделал это, не обдумывая, почти машинально.
– Франческа не придёт? – спросил прямо, без обиняков.
София вздрогнула от неожиданности.
– Вы знакомы? – спросила она. – Ну, вообще-то, ты не новое лицо. Я несколько раз задавалась вопросом, где я видела тебя раньше. Может быть… Но да, ты тот парень, на которого Франческа настойчиво пялилась однажды днём в «Безумном шляпнике».
– Она настойчиво смотрела на меня?
– Да, хотя и делала вид, что это не так. Она смотрела на твоё отражение в зеркале. В любом случае сегодня Франческа не придёт. У неё есть другое обязательство.
– Какое обязательство? – Вопрос был импульсивным, навязчивым, произнесённый слегка раздражённым тоном, но Байрон ничего не мог с собой поделать.
София покачала головой со странным выражением лица.
– Она пошла с парнем на костюмированную вечеринку не знаю какого братства. Но…
– Но?
– Вы с ней друзья?
– В некотором роде. Говори спокойно.
– Просто у меня возникло плохое предчувствие. Я пыталась перезвонить ей на мобильный после того, как Франческа ушла, но она не ответила.
– Не хочешь объяснить? Парень, с которым она встречалась, беспокоил её? – спросил, думая со злостью о темноволосом студенте, который трогал волосы Франчески и, возможно, был ещё большим придурком, чем казался.
– Нет, не думаю, что дело в этом. Она была безмятежна… То есть настолько безмятежна, насколько может выглядеть Франческа. Она редко смеётся, даже не улыбается. Иногда мне кажется, что её мысли – это бомбы замедленного действия, которые могут взорваться в любой момент. Как бы то ни было, парень даже не заехал за ней, они должны были встретиться в кампусе. Только когда мы вышли на улицу, она… так скривилась, будто увидела призрака.
– На улице кто-нибудь был?
– Нет, никого, по крайней мере, мне так показалось. Обычные люди, слоняющиеся без дела в ночь на Хэллоуин. Но в её глазах появился ужас. Я никогда не видела её такой. Я спросила, всё ли в порядке, она ответила «да» и ушла так быстро, что я потеряла её из виду. Тогда… ну… я сказала себе, что мне это причудилось. Франческа ведь может о себе позаботиться, не так ли?
– Определённо, – пробормотал Байрон. Но миномёт, уже взорвавшийся в его сердце, превратился в целую войну.
* * *
Это произошло, пока он пел I Was Born to Love You группы Queen.
Я родился, чтобы любить тебя
С каждым ударом моего сердца
Да, я живу, чтобы заботиться о тебе
Каждый день своей жизни
Ты – моя единственная.
Я был создан для тебя,
А ты – для меня.
Ты – моё счастье.
Если бы мне дали возможность
Я мог бы убить за твою любовь
Попытай со мной удачи,
Давай встречаться.
Он больше не мог стоять на месте. Чувствовал в ногах землетрясение. Как только песня закончилась, Байрон спустился с маленькой сцены с поспешностью безумца, хотя перерыва не было, и под всеобщими недоумёнными взглядами снова добрался до Софии.
– Какой у неё костюм? – спросил он, перекрикивая шум.
– Что?
– Франческа, ты сказала, что она собиралась на маскарадную вечеринку в кампусе.
Девушка удивлённо посмотрела на него и объяснила.
– Хорошо, пойду проверю, как она.
– Но… концерт…
– Скажи им сыграть несколько произведений по своему выбору. Не знаю, вернусь ли я.
На этих словах, никого не предупредив, яростно надев куртку, Байрон вышел из Dirty Rhymes с безумным, неистовым, торжественным желанием позаботиться о ней.
Конечно, с Франческой ничего не случилось, София была мечтательницей, а он стал импульсивным, но ему необходимо развязать узел, который застрял у него в горле уже час, а то и месяц. С тех пор как он увидел её глаза среди других глаз в мире.
К чему приведёт это решение, Байрон не знал, как не знают животные, что жизнь имеет конец, но он понимал, что другого выбора у него нет.
* * *
Никогда ещё Байрон не управлял своим мотоциклом с такой неосторожностью. Как бы ни любил быстрые и мощные машины, он считал, что лучше опоздать на пять минут в этом мире, чем прийти на пять минут раньше в другой. Однако на этот раз Байрон летел, ветер дул ему в лицо, руки сжимали руль, ноги были напряжены, словно мотоцикл был живым существом, которому языком тела он мог передать всю мучившую его спешность. Будто мотоцикл мог сам понять и ускориться, чтобы как можно быстрее унять его тревогу.
Он припарковался у кампуса и там, перед знакомым местом, понял, что не может появиться вот так, в образе профессора Байрона Лорда, кто пробирается в дом братства во время студенческой вечеринки, ищет девушку и забирает её прочь. Это было именно то, что он хотел сделать – к чёрту здравый смысл, – но Байрон не мог.
Поэтому, как только он увидел на тропинке студента, подвыпившего достаточно, чтобы не задавать вопросов, Байрон купил маску, которая была на нём. Байрон сунул парню в руку пятьдесят долларов, не встретив никакого протеста, только слабый смех, и надел лицо Гая Фокса.
В доме братства он огляделся по сторонам в поисках Франчески. Вдруг он увидел Эрика, который пил пиво прямо из бочки, смеясь как сумасшедший, вместе с другими людьми, но её среди них не было. Байрон уже собирался подойти и спросить, где она, но инстинкт привёл его в другую комнату, из которой доносился адский шум. Музыка, крики, хлопки, громкий смех.
Он сразу же узнал Франческу, и его сердце сделало кульбит.
Это точно была Франческа, одетая так, как описала София. Белокурый парик её маскировал, делал другой – странной, резкой. Это была она и не она: кто-то другой танцевал на столе, чувственными движениями притягивая взгляды многочисленных молодых людей вокруг. Туфли на очень высоких каблуках, обтягивающие брюки, блузка, которая от движений сбилась настолько, что обнажилась часть груди. Её руки, лаская, скользили по телу. Не будь Байрон так потрясён, он бы тоже остановился рядом, чтобы созерцать такую соблазнительную красоту.
Но он был шокирован.
«Ревнуешь. Признайся, что ревнуешь. Как ещё назвать эту ярость, которая заставляет тебя жаждать расправы над всеми этими голодными зрителями?»
В этот момент стол, на котором она танцевала, накренился, как распиленное бревно, и рухнул на пол. Франческа даже не вскрикнула, лишь выглядела ошарашенной. Она издала придушенный смешок и отпустила себя, словно ей было всё равно, поранится ли она, словно даже не осознавала, что падает.
Он поймал её на лету.
Байрон держал её на руках с такой решительностью, что никто не подошёл, чтобы спросить, понять, сделать. Все продолжали смеяться, думая каждый о своём, о тупом веселье. Кто-то сдвинул стол, пока Байрон продвигался к выходу, и чьи-то танцы возобновились в другом месте. Эрик ничего не заметил, он был слишком занят поглощением пива.
А Байрон, с этим раненым ангелом, который, казалось, смеялся, чтобы не заплакать, с этим телом, созданным находиться в его объятиях в идеальном соответствии, вышел из дома с ощущением, будто Фредди Меркьюри хотел послать ему в этот вечер точное сообщение, которое не переставало его пугать.
Опять же не потому, что оно было ужасно, а потому, что было прекрасно.
* * *
При мысли о том, что она здесь, на его диване свернулась калачиком, как бездомная кошка, наконец-то нашедшая тёплый угол, Байрон случайно закрыл глаза, оказавшись между кошмаром и сном. Он мог бы подняться наверх, в свою постель, но остался рядом с ней на другом диване, укрыв её пледом. Время от времени Байрон вскакивал и смотрел на неё, опираясь локтями на бёдра, положив голову на руки, и задавал себе вопросы. Слишком много вопросов. Например, он размышлял, почему он чувствует себя так, как чувствует, что это за трепет, не испытывает ли он запоздалые чувства, которые должен был испытать ещё в юности и которые проскочил с олимпийской прытью из-за поспешного брака. Может, всё дело было именно в этом: в подростковой сентиментальности, вернувшейся потому, что ею не воспользовались в нужный момент? Возможно, это было похоже на переполненный сундук, который внезапно развалился, разбрасывая трофеи сдерживаемых эмоций? Значит, дело было не во Франческе, не она истинная причина этого безумия. Может, любая другая женщина привела бы к такому же результату?
Так ли это было – или по-другому, – ему придётся постараться, чтобы оттолкнуть её.
«Я очень стараюсь, это видно, я это доказал.
Сейчас она спит у меня дома, под моим одеялом.
Я капитально над этим работаю».
И всё же он должен был добиться успеха. Но как?
Так, размышляя, между тревожным сном и пробуждением, между глупым, пошлым счастьем, охватившим его, когда видел её рядом с собой, и молниеносной, абсолютной паникой, охватившей его, когда видел её рядом с собой, наступил рассвет, а потом и день.
До пробуждения Франчески Байрон переоделся в более удобную, домашнюю воскресную одежду. Джинсы, рубашка, пуловер, босиком. Он поправлял бороду перед зеркалом, когда увидел её отражение. Франческа сидела на диване, оглядываясь по сторонам.
– Доброе утро! – радостно сказал он, стараясь не выдать ни счастья, ни паники.
Франческа в недоумении обернулась. Она была прекрасна, даже едва проснувшись, несмотря на ужасную ночь, которую провела. В её глазах, хоть и обведённых тёмными кругами, было что-то ясное и искреннее, так похожее на оникс, сросшийся с топазом, что они казались двумя только что изобретёнными драгоценными камнями. А губы, губы… на эти губы лучше было не смотреть, если он хотел соблюсти свой договор. Они казались ещё мягче, пухлее, розовее и…
«Не думай об этом, не думай об этом, не думай об этом».
– Это не сон? – спросила Франческа, поднимаясь на ноги. Она на мгновение застыла, широко раскинув руки. Затем поднесла руку к виску, прищурившись, словно в муках болезненного головокружения.
– Думаю, нет. Как ты себя чувствуешь?
– Как человек, который почти ничего не помнит из того, что произошло накануне. Мы вдвоём случайно…
– Нет! – воскликнул он слишком поспешно.
– Окей, не стоит так волноваться, я не собираюсь на тебя набрасываться.
«Я, проклятье, хочу».
На Франческе была рубашка без рукавов с довольно глубоким вырезом. Во сне она смялась и выбилась из брюк. Можно было разглядеть лоскут лифчика. Бледно-розовый. На ней был бледно-розовый прозрачный бюстгальтер. В прошлый раз он мельком видел белый. Такая дикая и чувственная, Франческа выглядела как типичная женщина, предпочитающая чёрное, красное, золотое бельё с кружевами и ярким принтом, а не простое, невинное нижнее бельё.
Байрон получил официальное подтверждение, что он стал главным героем ремейка фильма «Вторжение похитителей тел». Его одеждой завладел вечно возбуждённый подросток-инопланетянин. Ему хватило этого кусочка бюстгальтера, чтобы вызвать воспоминания о собственных пальцах в её плоти. И о её чарующем языке.
– Значит, это твой дом, – сказала Франческа. – Ты настоящая загадка, профессор.
– В каком смысле?
– Кто ты? Парень, который преподаёт в пиджаке и очках, или тот, кто поёт с серьгой в ухе и агрессивным кольцом на пальце? Тот, кто слушает Led Zeppelin, или тот, кто слушает Моцарта? – Она провела пальцем по корешкам сложенных в стопку компакт-дисков, и Байрону захотелось оказаться на месте этих дисков. Он повернулся к ней спиной и продолжил суетиться перед зеркалом. Провёл влажными пальцами по волосам, убирая их назад, и разочарованно вздохнул.
– И то и другое, – ответил он, надеясь, что его нелепое возбуждение утихнет. – Ни у кого из нас нет только одного лица. Во мне живёт ребёнок, который путешествовал по Европе, посещая с мамой музеи и театры, парень, который спал в спальном мешке и мочился в бутылку, чтобы послушать рок-концерты, мужчина, который любит путешествовать с рюкзаком, горстью банкнот и простыми мотелями, где переспать, и тот, кто использует кредитную карту, когда это необходимо, и смотрит на мир с последнего этажа небоскрёба в Куала-Лумпуре. Я такой, каким хочу быть. А Ты? В тебе живёт один человек?
– У меня недостаточно денег, чтобы быть такой многогранной. Я не могу выбрать между мотелем и небоскрёбом в Куала-Лумпуре. А в детстве мама водила меня максимум в Taco Bell. Теперь, если ты скажешь мне, где мой пиджак, я уйду.
– Нет, подожди, – сказал он, стараясь, чтобы в его словах не прозвучала мольба. – Давай сделаем так: я схожу в кафе внизу и куплю круассаны и капучино. А ты пока… освежись, то есть… делай что хочешь. Дом в твоём распоряжении. Я вернусь только через полчаса, обещаю. Я дам тебе столько времени, сколько нужно. Можешь даже принять душ, если хочешь. Вода горячая, полотенца есть, а в ящике лежит новая зубная щётка.
– Приберёг зубные щётки на случай случайных девушек?
– Я никогда не привожу случайных девушек.
Франческа внимательно наблюдала за ним, слегка прищурившись. Казалось, она размышляет, будто обдумывает десятки вариантов. Затем она прикусила губу, заправила прядь волос за ухо и пробормотала:
– Хорошо, но не жди странных предложений. У тебя уже были шансы, и ты их упустил.
Байрон мило и расслабленно хихикнул и поднял руки, как бы сдаваясь. Затем быстро схватил ключи от дома и куртку и направился к двери.
– Как получилось, что ты был там вчера? – спросила она, прежде чем он успел выйти.
– Что?
– На вечеринке в кампусе. Профессоров тоже приглашают?
– О нет, я так не думаю.
– И тогда?
Байрон ответил, закрывая дверь:
– Я пришёл за тобой, глазки цвета морской волны, – и оставил её в доме одну, заметно более растерянную, чем прежде.
* * *
Как и обещал, Байрон отсутствовал не менее тридцати минут. Он пил кофе, смотрел на часы и испытывал глупое сияние при мысли о том, что может вернуться наверх и найти её. По истечении оговорённого времени он вернулся на лестницу с бумажными пакетами в руках. Запах выпечки, молока и кофе был прекрасен, и ещё прекраснее было бы позавтракать с ней. Он уже сто лет не завтракал с женщиной. Не говоря уже о том, что он сто лет не поглощал женщин.
В свои последние дни Изабель почти не ела, она превратилась в тень самой себя, а когда ела, то никогда не была безмятежной, и превращала каждый приём пищи в испытание, полное препятствий, которые нужно было преодолеть, и утомительных решений, которые нужно было принять, хотя бы для того, чтобы получить ответ на какой-либо вопрос. Представьте себе, как можно спокойно позавтракать вдвоём в такой обстановке. Представьте, если бы можно было заняться сексом. Не говоря уже о том, чтобы испытать желание.
Байрон открыл дверь и громко воскликнул:
– Можно войти?
Ему не ответило даже эхо.
Он огляделся, но нигде её не увидел. Страх, что Франческа ушла, пока его не было, сразу же развеялся. Её одежда лежала на диване, нижнее бельё – на подлокотнике, а туфли – на полу. Она не могла выйти из дома голой. Душем воспользовались, в воздухе витал аромат его медово-имбирного геля. Одно из банных полотенец, висевших рядом с ванной, исчезло.
Сердце Байрона подпрыгнуло, как ракета, когда он различил на деревянном полу мокрые следы её шагов, ведущие к ступенькам. Он положил бумажные пакеты на кухонный стол и осторожно позвал её.
– Франческа?
И снова ему никто не ответил. Тогда, вдохнув, как человек, собирающийся сделать долгую задержку дыхания, он направился в мезонин, где находилась спальня. Байрон поднимался по ступенькам с крайним спокойствием, почти заставляя себя не бежать. Он не знал, чего ожидать, и это ожидание было пыткой, от него покалывало руки, горло дрожало, и он представил себе тысячу вещей ровно за пятнадцать секунд – время, необходимое, чтобы добраться до верха. Он не знал, чего ожидать, но уж точно не того, что появилось.
Франческа свернулась калачиком на кровати, завернувшись в махровое полотенце. Наверху не было окон, и полумрак не позволял разглядеть детали, но Байрон отчётливо видел, что она дрожит. Она была похожа на маленькую вибрирующую дюну. Франческа не была похожа на человека, который импровизирует сцену соблазнения. Она прижимала к груди одну из подушек, словно хотела задушить её или спастись.
Байрон несколько мгновений стоял неподвижно, глядя на девушку с неподдельным испугом. Затем без лишних слов он подошёл к ней.
– Что происходит? – спросил он.
Она посмотрела на него с почти первобытным страхом – страхом смерти, наступающей медленно и жестоко. Байрон наклонился к кровати и погладил её по волосам. На её плечах вода нарисовала прозрачный рисунок из мелких капель.
– Ты в порядке?
– Пожалуйста, не включай свет.
– Нет, успокойся… С тобой всё в порядке?
– Скоро буду в порядке.
Пока он гладил Франческу по волосам, паника словно испарилась из её глаз. Почти детский ужас покинул её.
– Прости, у меня закружилась голова, и я прилегла. Я намочила твою постель. Сейчас оденусь и уйду.
– Без проблем, оставайся. Я принесу твою одежду.
Она удержала его за полу рубашки.
– Нет, подожди, не уходи.
Этот плавный жест – переплетение пальцев, не смогли бы удержать Байрона, реши он уйти, – произвёл эффект камня, что утягивал вниз, с головой под поверхность пруда. Что-то мешало ему вынырнуть наружу и дышать.
Тогда Франческа утопила его полностью.
Она отпустила подушку на пол и раскрыла махровую ткань. И осталась лежать, – мокрая и обнажённая, на большом полотенце, широко раскинув руки, а в её глазах и теле читалось приглашение. Вернее, нет, мольба.
Чтобы убедить, что не ошибся, она прошептала:
– Пожалуйста. Трахни меня. Я передумала, трахни меня. – Её голос был шёпотом, завеса чувственной провокации спала, она не бросала ему вызов. Франческа словно цеплялась пальцами за край колодца, пока Байрон стоял рядом на суше, и умоляла его помочь ей не упасть. Она словно говорила ему: «Спаси меня, спаси меня».
Байрон проглотил сердце, которое теперь проникало в каждую его клеточку, и спас её. Сопротивляться было невозможно.
Возбуждённый, как мальчишка, тот самый паренёк, кто неделями мечтал читать ей сонеты и облизывать её, тот самый мальчишка, который хотел взять Франческу за руку и просто обладать, он снял рубашку и брюки, пытаясь сдержать свою эйфорию. Где-то в ящике у него должны были лежать презервативы. Байрон искал их лихорадочными движениями. Когда нашёл пару, облегчение заставило лёгкие расшириться, а вместе с ними и всё остальное.
Чем больше он смотрел на Франческу, тем больше «Ода к красоте» Бодлера подсказывала ему грандиозные слова.
Закат и рассвет в твоих глазах.
Как дождливый вечер, ты изливаешь свой аромат.
Твои поцелуи – фильтр, твои уста – амфора,
Что утомляет героя и придаёт силы ребёнку.
Поднимаешься ли ты из чёрной бездны или спускаешься со звёзд?
На предплечьях Франчески красовались чёрные татуировки в племенном стиле: дельфин, черепаха, стилизованный силуэт волка, колибри, высасывающая нектар из цветка. Вокруг запястий красовались две изумрудные змеи, а чуть ниже пупка – розово-голубой цветок, похожий на кувшинку. Эти узоры, переплетаясь на бронзе кожи, ещё больше распаляли его исступление.
Он поцеловал её, и казалось, что у него сто языков. Сотня языков во рту. Сотня рук на её гладком, блестящем, как золотой атлас, теле. Её голос, дыхание, груди янтарного цвета – всё, всё, казалось, было создано для того, чтобы сводить его с ума. Байрону казалось, что он сам состоит из крови, спермы и сжиженных мыслей.
В её тело он входил медленно, смакуя каждую искру удовольствия. Ему хотелось двигаться, двигаться, двигаться, толкаться, как тот, кто хочет трахаться, но он двигался медленно, как тот, кто хочет заниматься любовью. Как тот, кто не только хочет добраться до места назначения, но и намерен насладиться великолепием путешествия.
Внезапно ему показалось, что Франческа напряглась. Приблизившись к её губам, он прошептал: – Что-то не так? – Она покачала головой, но в её глазах вновь появилось прежнее страдание. – Хочешь, чтобы я остановился? Хочешь, чтобы я…
Франческа снова отрицательно мотнула головой, отчего на белой подушке колыхнулись волосы. Она сжимала его руки, цеплялась за него, чтобы снова подняться из ямы, которая, казалось, хотела её поглотить.
– Нет, не останавливайся, – настаивала она.
И Байрон не остановился. Он забыл о мгновенном чувстве тревоги о сомнениях, забыл обо всём, кроме розы, заключившей его в плен. Пульсирующий жар оргазма вызвал у него вздох чистого, первобытного наслаждения.
Наконец, он рухнул на её тело, пахнущее сексом и мёдом. Он целовал овал её лица, по месту раны, нежно облизывал шрам, мочку уха, тёплый, благоухающий висок. Он всё ещё оставался в ней, её ноги обхватывали его спину. Боже, как Франческа была красива, прекрасна, открыта и мягка, чувственна и сладка, эротична и сказочна. Байрону хотелось трахать её и заниматься с ней любовью ещё сто лет. Брать её везде, при любом свете, на рассвете, в сумерках, в полуденной тени, на диване, на полу, на столе, на лазурной вершине радуги. Повсюду, не делая пауз, чтобы перевести дух.
– Зови меня Байрон, – прошептал он.
Франческа, казалось, задумалась на несколько секунд.
– Нет.
– Почему? – Она не ответила ему; стала извиваться в его объятиях. Он лёг рядом с ней, не переставая смотреть на неё. – Зови меня Байрон, – повторил более твёрдым тоном.
Она задала ему тот же вопрос.
– Почему?
«Потому что я уже скучаю по тебе.
Потому что я не знаю, что у тебя на уме в этот самый момент, а спрашивать тебя о том, что ты чувствуешь, понравилось ли тебе, кажется занудным и бездарным.
Возможно, если ты назовёшь меня по имени, если сможешь, это будет что-то значить».
Вместо этого он ответил ей с большим самообладанием:
– Потому что меня так зовут.
– Я… я не могу. Это даёт представление о близости, которая…
– Разве мы недостаточно близки? – спросил он нахмурившись.
– Секса недостаточно для создания близости.
– Но он может стать отправной точкой.
– Для чего? Только не говори мне, что ты безумно в меня влюбился, потому что я снова ударю тебя локтем и уйду. Я не верю в это дерьмо.
– Во что ты не веришь? В то, что я могу быть влюблён в тебя, или в любовь вообще?
– И в то и в другое. Мы просто два человека, которые помогают друг другу. У меня… у меня такое чувство, что нам обоим нужно забыться. Здесь мы используем секс как амнезию. И нет ничего другого.
Байрон сдержал сильное искушение сказать ей, что она ошибается, что он не должен ничего забывать, но потом понял, что она права, небольшая амнезия ему тоже не помешает.
– Что тебе нужно забыть? – спросил её сразу после этого.
– Насколько отстойна жизнь.
– Она не отстойная, Франческа. Будь жизнь отстойной, то не было бы ни поэзии, ни музыки, ни цветов, ни океана, ни шоколада. – Он улыбнулся, поглаживая её грудь. Франческа инстинктивно снова прикрылась полотенцем.
– Ты очень странный. Ты говоришь, что жизнь не отстой? Именно ты, кто потерял молодую жену? Разве тебе этого недостаточно, чтобы думать о том, как всё хреново? Или тебя не волнует, что она умерла?
Байрон шумно вздохнул.
– Конечно, мне не всё равно, – ответил он серьёзным тоном. – Хочешь меня спросить о ней? – На самом деле он надеялся, что Франческа ни о чём его не спросит. Правду, полную правду, было трудно понять тому, кто не ходил в его шкуре десять лет. И всё же, несмотря на серое прошлое, Байрон по-прежнему верил, что жизнь не так уж плоха. Несмотря на то что видели его глаза и слышали уши – а они видели не только произведения искусства и слышали не только музыку и поэзию, – жизнь казалась ему подарком. Он с радостью забыл бы мрачные подробности, но забыть всё – никогда. Проклинать жизнь – никогда.
– Нет! Зачем мне спрашивать? Это твоё дело, – с раздражённой твёрдостью ответила Франческа.
Байрон вздохнул со скрытым облегчением. Он ненавидел ложь, а если ему пришлось бы что-то ей рассказать, без лжи или умолчания было не обойтись.
– Я не такой уж и философ. Я хотел бы узнать что-нибудь о… о Маркусе.
Франческа в очередной раз стремительно посмотрела на него. Она села на кровать, бросая ему вызов взглядом.
– Ты не имеешь на это права. Я не буду ничего тебе рассказывать. Мы же не двое возлюбленных, чтобы вспоминать предыдущий опыт. Не распыляйся.
– Тогда расскажи мне что-нибудь о своих татуировках. У них есть история?
По её мгновенной гримасе он понял, что ответ будет таким же. И что история татуировок и история Маркуса неразрывно переплетены. Байрон почувствовал раздражение – зародыш ревности? Ужасная, непредвиденная уязвимость? – Но он постарался отбросить это чувство, ведя себя как мужчина, а не как мальчишка.
Он улыбнулся ей, и в его улыбке прозвучал вызов.
– Ты выиграла эту битву, но не войну. И ты выиграла её только по одной причине.
– По какой?
– Я хочу тебя больше, чем говорить с тобой.
Он сдвинул прикрывавшую её ткань и раздвинул ей ноги. Франческа не сопротивлялась. Его губы и язык нежно открыли её. Ему нужна была она, изгибы её тела – тайного, солёного, влажного. Она с содроганием кончила ему в рот. И снова между его пальцами. Это было так фантастично – доставлять ей удовольствие, смотреть, как под напором дыхания подрагивает её грудь, как завораживающе покачиваются её бедра, что он почти забыл о себе. Байрон был заворожён красотой Франчески, тем, как наслаждение, казалось, освобождало её. Внезапно Франческа властно повернулась, открывая ему соблазнительный изгиб спины. Между лопатками у неё была татуировка в виде маорийского дракона. Байрон понял, что находится на грани взрыва. Проникая в неё со стремительностью дикаря и всё ещё чувствуя, как оргазм захватывает каждый кусочек кожи, каждую молекулу, каждую каплю пота и спермы, он думал о том, что эти ощущения, эти смуглые изгибы, эти рисунки, казавшиеся живыми от трепета её кожи, и её безудержные стоны, – всё это ближе всего к поэзии, к вечности и к самому смыслу жизни, которые когда-либо мог испытать человек.
