Текст книги "История войн на море с древнейших времен до конца XIX века"

Автор книги: Альфред Штенцель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 104 страниц)

2) так же неправильно было предполагать, что корабли с такими экипажами будут в состоянии точно рассчитать ночью свое движение, чтобы произвести атаку на рассвете; с людьми, недавно поступившими на службу, необходимо было соблюдать осторожность в расчетах;

3) было ошибкой выстраивать для такой атаки многочисленный флот в кильватерную колонну, которая неизбежно должна была ночью расстроиться; головной части пришлось одной начинать атаку, и она легко могла быть разбита раньше, чем подоспеет арьергард.

Особенного же внимания заслуживает плохое руководство флотом. С первого взгляда очевидно, что командующий флотом, занявший со своим кораблем место в самом конце походной кильватерной колонны, голова которой должна была начать атаку, сделал грубейшую ошибку. Он потерял возможность следить за общим ходом дела, не мог в непредвиденных случаях отдать никакого распоряжения, флагманский корабль его уже не являлся руководящим для всего флота, а, наоборот, сам должен был следовать за движениями остальных судов; одним словом, он совершенно выпустил из рук управление флотом. В данном случае командовавший авангардом получил, очевидно, приказание ввести голову колонны в гавань Дрепанума и атаковать карфагенские корабли, которые предполагалось захватить врасплох и без экипажа. Вследствие значительного запоздания карфагенский флот успел выйти из гавани еще до того, как в нее вошла головная часть атакующей колонны; таким образом, объекта атаки уже не было на предполагаемом месте, но у командовавшего головой колонны не хватило сообразительности или решимости, а, может быть, и того и другого вместе, самому сделать соответствующие изменения, то есть начать преследовать уходившего неприятеля; он продолжал механически выполнять полученное первоначально приказание, несмотря а то, что приказание уже совершенно не соответствовало положению дела; получить же новые указания он не имел возможности, так как командующий флотом находился далеко позади; действительно, он так и не получил своевременно этих указаний. Отсюда и произошло замешательство в узком проходе в гавань, аварии и беспорядок на правом фланге.

Проигрыш этого сражения должен был быть приписан, главным образом, плохому руководству флотом, которое выразилось, прежде всего, в том, что командующий флотом занял совершенно неподобающее ему место, а затем и в отсутствии надлежащего соглашения между ним и командующим передовой частью эскадры. Вопрос о месте, которое является наиболее подходящим для адмирала, чрезвычайно важен, и мы вернемся, может быть, к нему впоследствии, здесь же ограничимся общим замечанием: наиболее подходящим местом для адмирала является то, с которого он лучше всего и вернее может руководить действиями флота.

Успехи карфагенян на море не ограничились победой у Дрепанума; после этой победы Адгербал отправил одного из начальников эскадр, Картолона, со 100 кораблями в Лилибеум для уничтожения остатков блокадного флота. Чтобы выполнить как следует эту задачу, а не так, как это сделал Клавдий, Картолон подошел на рассвете к Лилибеуму, захватил несколько римских кораблей, другие (вероятно, стоявшие на мели) поджог и, таким образом, открыл осажденному городу сообщение с морем; вслед за тем, услышав о приближении нового римского флота, он ушел, следуя вдоль южного берега.

В то время, как Клавдий ушел к Лилибеуму, второй консул 249 года, Луций Юний, с большим транспортным флотом для снабжения припасами армии, осаждавшей этот город прибыл под сильным прикрытием в Мессану; здесь к нему присоединились другие корабли, так что весь флот состоял из 120 военных и почти 800 транспортных судов. Из Мессаны они пошли в Сиракузы, где надо было взять еще запасы зерна. В виду спешности дела, к Лилибеуму были отправлены вперед квесторы с половиной транспортного флота и эскадрой пентер. Картолон подстерег их и настиг недалеко от Эномоса, но квесторы были уже предупреждены высланными вперед разведочными судами, и, считая себя слишком слабыми, чтобы принять сражение, успели укрыться в бухте небольшого дружественного римлянам городка – Финтиаса. Они немедленно добыли имевшиеся в городе метательные машины, установили их на скалистых выступах, окружавших бухту, и, таким образом, устроили для защиты флота береговую батарею.

Картолон атаковал эту батарею, но встретил серьезное сопротивление, и убедившись в силе оборонительных сооружений, удоволствовался захватом нескольких кораблей, а затем стал для наблюдения на якорь, недалеко к востоку от города. Он организовал наблюдение за всем происходящим при помощи разведочных судов, от которых вскоре узнал о приближении со стороны мыса Пахинуса консула Юния со второй половиной флота. Чтобы не быть вынужденным сражаться сразу с обеими частями флота, которые вместе превосходили его численностью (120 кораблей против 100), он немедленно снялся с якоря и пошел навстречу Юнию, который ничего не знал о положении квесторов у Финтиаса. Он встретил его у Камарина и, так как Юний тоже не желал вступать в бой, вынудил его стать на якорь у скалистого берега. Римляне всегда избегали открытого моря, карфагеняне как моряки, наоборот, стремились к нему. Атаковать римлян на этом месте Картолон счел неудобным и стал на якорь посередине между обоими римскими флотами, так что мог наблюдать за ними и получать от своих разведочных судов сведения о том и о другом. Между тем, появились признаки приближавшейся неблагоприятной погоды, и ветер задул с юго-запада. Опытные в морском деле карфагеняне оставались на месте, пока опасность еще не угрожала, а затем своевременно снялись с якоря и ушли в открытое море; пользуясь попутным ветром, они обогнули мыс Пахинус и стали в безопасности у восточного берега. Оба римских флота, ничем не защищенные от бури, были выброшены на берег и погибли; не спасся ни один корабль, причем, пошло ко дну более 900 судов, на которых было, вероятно, до 60 000 человек экипажа.

После этих ужасных потерь сенат снова решил прекратить морскую войну, но за это время римские арматоры начали заниматься каперством, как прибыльным делом; правительство поощряло их и оказывало им поддержку, снабжая их кораблями. Тогда они стали предпринимать крупные разбойничьи походы с сильными эскадрами, причем не ограничивались захватом призов и подрывом карфагенской торговли, но делали даже высадки на неприятельских берегах. Они опустошили часть Африканского берега, обложили контрибуциями или сожгли многие города, в их числе значительный приморский город Гиппон; таким образом, неприятелю был нанесен большой ущерб. Тот факт, что не только отдельные римские каперы, но даже целые эскадры могли нарушить безопасность плавания после того, как римское правительство прекратило войну, служит новым доказательством неспособности карфагенского правительства к ведению морской войны и вообще к военному делу. В битве у Дрепанума карфагеняне не понесли сколько-нибудь значительных потерь, а на южном берегу при уничтожении бурей громадного римского флота не потеряли ни одного корабля; таким образом, в их распоряжении был сильный военный флот, а также необходимые средства для увеличения его по мере надобности; не было у них недостатка и в искусных военачальниках: Адгербал показал себя при Дрепануме решительным, а вместе с тем осторожным и энергичным адмиралом, который умел держать в руках свой флот и своих подчиненных; Картолон также толково и дельно выполнил данные ему поручения.

Имея такие средства и пользуясь превосходством своих кораблей в быстроте хода, карфагеняне могли бы установить такой контроль на море, что даже отдельные капер едва ли решился бы выйти в море, не говоря уже о целой эскадре, которая грабила далекий Африканский берег. Между тем, карфагеняне пренебрегали своим флотом, тогда как отрезав все морские сообщения и разоряя побережье, они могли бы нанести римлянам такой вред, что в течение года принудили бы их к миру. Это было тем более возможно, что в течение целых семи лет (248-241 гг. до н. э.) на море не появлялось никакого римского флота. Ведение войны в Сицилии и ее окрестностях взял на себя Гамилькар Барка (молния). Он стал вести войну по новому, независимо от Карфагена, поскольку сам стал добывать при помощи флота необходимые для этого средства. Он воспитал собственную армию и вселил в нее свой дух. Сперва он направился в южную Италию, разорил и обложил контрибуцией берега Локриума и Бруциума; затем, он пошел в Панормус и занял возвышенность Геиркте (Monte Pellgrino), находившуюся на западном конце бухты и спускавшуюся в нее крутым обрывом; возвышенность эта представляла плато длиною в две морских мили и высотой от 345 до 400 метров, посередине которой имелась вершина, высотой в 620 метров, представлявшая отличный наблюдательный пункт; на этой возвышенности Гамилькар, опираясь на свой флот, держался почти три года. Отсюда он постоянно угрожал с моря и с суши Панормусу, который находился на расстоянии всего двух километров; римлянам приходилось быть постоянно настороже, и они были вынуждены поставить у подошвы горы свой отряд. С этим отрядом у карфагенян происходили почти ежедневные стычки, причем употреблялись всевозможные хитрости; однако до решительного сражения Гамилькар дела не доводил, а прогнать его с горы римляне не могли.

Эскадра Гамилькара производила набеги на берега Южной Италии до самого Неаполя и даже севернее его, доставляла припасы для армии и поддерживала сообщение. Тем временем, осада Лилибеума с суши продолжалась, но так как сообщение с морем было свободно, то город продолжал держаться. По-видимому, с целью быть ближе к нему, Гамилькар очистил возвышенность Геиркте, пошел к Дрепануму и неожиданно захватил город Эрикс, стоявший на горе того же имени, на высокой крутой террасе. Вершину горы, имевшую около 790 метров высоты так же, как и подошву ее, занимали римляне и, таким образом, Гамилькар был ими почти совершенно окружен, имея для сообщения с морем и флотом только трудную кружную дорогу. Тем не менее, ему удалось удержаться и здесь в течение двух лет, ведя непрерывные бои и причиняя римлянам большой вред. Эскадра его за это время, по-видимому, потеряла свое боевое значение; во всяком случае, она уже не играла никакой роли в приближавшейся развязке. Так тянулась война до 242 года, причем Рим нес большие потери; взять Лилибеум с суши было невозможно, а против Гамилькара и его прекрасно организованной армии римляне тоже ничего поделать не могли. Такое положение дела продолжалось семь лет без всякого изменения, и только каперская война на море шла своим чередом. Несмотря на это, сенат не хотел возобновлять крупных операций на море, хотя и было вполне очевидно, что развязки можно добиться только там; к тому же и казна была пуста. Тогда арматоры, которые занимались каперством и другие богатые римляне предложили дать в распоряжение государства флот, который мог бы положить конец войне, подрывавшей торговлю и причинявшей неисчислимые потери государству; при этом они ставили единственное условие, чтобы в случае победы расходы им были возмещены. Нельзя не удивляться такой крупной жертве, которая, хотя и приносилась в собственных интересах, но, тем не менее, служит доказательством высокого патриотизма. С обычной энергией римляне принялись за осуществление нового плана, причем, основываясь на 18-летнем опыте, повели дело более искусно и с большим знанием дела, чем в прежнее время. За образец был взят корабль Ганнибала Родосского; по этому образцу было выстроено 200 быстроходных пентер, с которыми в начале лета 242 года консул Гай Лутаций Катул отправился в Сицилию.

Карфагеняне с обычной преступной беспечностью нисколько не думали о том, что делается у неприятеля; они даже отозвали стоявшую обычно у Дрепанума эскадру, в которой в этот момент не было настоятельной нужды, и поэтому, когда Катул подошел к Дрепануму, он не нашел там никакого неприятеля и мог немедленно установить блокаду, как этой гавани, так и Лилибеума; вместе с тем оказался отрезанным и подвоз припасов Гамилькару, находившемуся в Эриксе. Катул тотчас же распорядился выстроить укрепления вокруг Дрепанума, которые в то же время защищали его со стороны Эрикса, и начал осаду города. Вместе с тем он неустанно упражнял свой флот, который вскоре очень усовершенствовался и, в ожидании атаки карфагенян, озаботился организацией разведки.

Карфагеняне тем более были поражены известием о появлении нового римского флота, что считали себя в полной безопасности; они поспешно собрали все суда, какие только могли, чтобы снабдить припасами Гамилькара, Дрепанум и Лилибеум, которые очень скоро начали ощущать недостаток во всем. К началу 241 года они собрали около 250 судов, из которых, впрочем, часть была купеческими кораблями; но офицеров, солдат и рабов для работы на веслах не хватало, так как заранее никто ни о чем не позаботился. Между тем, опасность грозила неминуемая – не оставалось ничего другого, как посадить на суда совершенно необученных людей. Затем на все корабли, в том числе и на военные, было погружено, сколько было возможно, всяких припасов. С этим флотом, который скорее можно было назвать вооруженным конвоем, в начале марта 241 года вышел в море из Карфагена Ганнон, которому было поручено командование им.

Подобные случаи повторялись и в наши дни: транспортный флот выходил в море, на котором господство не было завоевано, и двигался прямо на неприятеля без предварительно разведки, без какой-либо хитрости и уловки – просто прямо вперед. Такое случалось и во время японо-китайской, и испано-американской, и русско-японской войны. Японские транспортные флоты с войсками совершали свои походы гораздо раньше, чем японцы разбили и заблокировали китайский флот. Американцы тоже отправили армию в С. Яго, не обеспечив себя достаточно от возможного нападения испанского флота. Что же касается до похода Рожественского, то, конечно, флот Рожественского не может быть назван транспортным флотом. В литературе, правда, неудача Рожественского часто связывалась с его заботой о транспортах (базой при себе).

Ганнон отлично сознавал свою слабость и потому предполагал сперва идти в Дрепанум, выгрузить там с военных кораблей запасы, взять на борт Гамилькара, которого римляне очень боялись, с его храбрыми и искусными солдатами, и затем уже атаковать блокадный флот у Лилибеума. Предварительно он зашел в Гиеру (Maritima), чтобы выждать благоприятного ветра.

Однако Ганнон ошибся в своем мнении о Катуле. Последний своевременно узнал о выступлении Ганнона и собрал весь свой флот у острова Эгузы, посадив на него лучших солдат. В то время как показались карфагеняне, дул благоприятный для них свежий западный бриз, который вызвал настолько сильное волнение, что у Катула возникло сомнение в возможности сражаться при таких условиях; однако, основываясь на полученных сведениях о плохом состоянии неприятельского флота, он все-таки решился на бой; к тому же, выйдя в море он убедился, что благодаря усиленным упражнениям командиры судов могли отлично держать их в руках и действовать в бою. Он выстроил флот в линию между Эгузой (Фавиньяно) и Форбантией (Бранцо) и двинулся навстречу приближавшимся под парусами при свежем бризе карфагенянам, преграждая им путь.

Случай благоприятствовал на этот раз Ганнону и давал ему еще лишний шанс на успех; он имел возможность:

а) воспользоваться свежим бризом и прорваться через римский флот, с трудом подвигавшийся на веслах по неспокойному морю, как это сделал Ганнибал, прорвавшийся при благоприятном ветре через флот, блокировавший Лилибеум;

б) послать вперед свои транспортные суда, а самому медленно следовать за ними в боевой готовности и помешать римлянам преследовать их;

в) наконец, попытаться обойти римский строй по дуге и, воспользовавшись преимуществом хода под парусами, постараться уйти от неприятеля.

Адгербал, наверное, избрал бы одно из этих решений, но Ганнон не обладал его талантом. Он знал, что его корабли далеко уступают в боеспособности римским, ему едва удалось выстроить в порядке свой флот раньше, чем он подошел к римлянам, тем не менее он распорядился убрать паруса и со своими неопытными гребцами – рабами и солдатами, принял бой на веслах.

В исходе сражения сомнений быть не могло; дело решилось при первом же столкновении; в результате 50 карфагенских кораблей было пущено ко дну, 70 захвачены вместе с экипажами; остальные 130 спаслись благодаря тому, что перед самым столкновением поставили паруса и ушли в сторону; так как ветер дул к северу, они направились назад в Гиеру.

Катул возобновил блокаду Лилибеума и Дрепанума. Надежды на выручку уже никакой не было, и гарнизонам обоих городов, а также армии Гамилькара приходилось сдаваться от голода. Тогда карфагеняне дали Гамилькару неограниченные полномочия на переговоры о мире, который был вскоре заключен между двумя искусными и благородными предводителями – Гамилькаром и Катулом. Впрочем, в Риме мирным условиям был придан еще более суровый характер. Карфаген обязался:

1) очистить Сицилию и не вести войны с Гиероном;

2) уступить Корсику, Сардинию, Мальту и все другие острова, расположенные между Сицилией и Африкой;

3) уплатить в течение десяти лет 3200 талантов контрибуции.

Так окончилась, победой сухопутных сил над морскими, 24-летняя война, как это было и в Пелопоннесской войне. Карфаген в 264 году так же господствовал над западной частью Средиземного моря, как Афины в 431 году над восточной его частью; он содержал многочисленный военный флот, не имевший себе равного, обладал множеством колоний, которыми правил самовластно и сурово, монополизировал в своих руках всю морскую торговлю, приносившую ему несомненные богатства; море служило ему такой же защитой, как Афинам служили защитой их неприступные стены, и победить его можно было только на море. Сходство обеих войн, продолжавшихся с переменным успехом в течение почти одинакового периода времени, заключается в том, что и та и другая война закончилась решительным поражением господствовавшей на море державы, причем, поражение это было достигнуто довольно легко в сражении, не представляющем особенного тактического интереса.

Для решения вопроса, неизбежно ли поражение морской державы в борьбе с сухопутной, необходимо подробнее рассмотреть условия, в которых находилась та и другая сторона, а также действия обеих сторон в стратегическом и тактическом отношениях.

Римляне были крепко сплоченным, суровым, храбрым и воинственным народом, неуклонно проводившем завоевательную политику; в непрерывных войнах, продолжавшихся в течение целых столетий, они покорили всю Италию, победили Пирра, причем, им не приходилось прибегать к дальновидным стратегическим планам; враждебные армии просто шли друг на друга и затем сражались; весь вопрос заключался в тактике, и в этом отношении римляне приобрели громадный опыт, который касался, однако, исключительно сухопутной тактики. С морем, как театром войны, они едва были знакомы и не чувствовали к нему влечения.

В виду этого, успев по беспечности карфагенян переправиться в Сицилию, они попытались добиться решительных результатов войной на суше, и только после того, как им не удалось добиться этого в течение четырех лет, они решились начать морскую войну и немедленно, с удивительной энергией, привели это решение в исполнение.

Правильно оценив тот единственный пункт, в котором они превосходили своего противника, они изобрели и энергично пустили в ход прием, при котором превосходство это могло получить наилучшее применение; это и дало им блестящую победу в первом же сражении; однако вместо того, чтобы, по своему обыкновению, тотчас после этой победы наступить прямо на горло врагу, они применили прием, обычный в морской войне, и хотели принудить противника к сдаче, напав на его отдаленные владения.

Эта стратегия в течение еще четырех лет не давала положительного результата, и тогда только они решились нанести врагу прямой удар всеми силами, несмотря на то, что для этого приходилось, не владея морем, посадить армию на суда и переправить ее на неприятельскую территорию, что само по себе являлось недопустимым риском; все это удалось им настолько, что впереди уже виден был верный успех, как вдруг, по совершенно необъяснимым причинам и без видимых оснований, они отозвали назад большую часть своей армии и флота, после чего остаток первой был уничтожен неприятелем.

Вместо того, чтобы исправить ошибку и, удвоив усилия, добиться победы, они, одержав новую крупную победу у неприятельских берегов, оставили последний свой опорный пункт на этих берегах, который мог служить удобным местом для высадки армии. Потерпев затем большие потери не от неприятеля, а от собственного незнакомства с морским делом и от упрямства своих предводителей, они окончательно отказались от морской войны и ограничились сухопутной войной в Сицилии; таким образом, они снова возвратились к тому способу действий, который шесть лет тому назад сами признавали неэффективным, и опять получили тот же отрицательный результат.

Тогда они снова начали строить флот; дело пошло лучше, Лилибеум был осажден, но тут смена командования все испортила. Бестолковые действия нового консула Клавдия Пульхра против карфагенского флота у Дрепанума и неумелость другого консула у Камарина погубило их обоих, после чего римский сенат уже не захотел иметь больше дела с флотом, однако, мира не заключил. Таким образом, в ведении войны наступило относительное затишье, продолжавшееся не менее семи лет, во время которого противники продолжали ослаблять друг друга и на море и на суше.

Этот недостаток решимости и последовательности был совершенно противен характеру римлян, и потому вызвал неудовольствие народа; дело дошло до того, что торговля и вообще всякий обмен были окончательно подорваны и никакой надежды на улучшение дела не было. Сильнее всего, конечно, страдали интересы арматоров и крупных купцов, а также и всех тех, кто жил морской торговлей или извлекал из нее выгоды. Это привело к взрыву присущего каждому римлянину глубокого патриотизма: арматоры, крупные коммерсанты и т.п. принесли громадные жертвы и предоставили в распоряжение государства большой, снаряженный флот, чтобы закончить войну, исход которой мог решиться только на море.

Настроение это, конечно, повлияло и на выбор консула Катула. Таким образом, Рим был обязан счастливым окончанием этой войны не сенату или народному собранию, а беспримерному патриотическому подъему, который претворился в великий подвиг. К благоприятному окончательному результату привели основные черты римского характера: твердость, решимость, настойчивость, верный взгляд на дело и практическая сметливость, затем – воинская доблесть, любовь к отечеству и искусство военачальников.

Из изложенного выше видно, насколько в начале войны в Риме отсутствовало правильное понимание приемов ее ведения, и как понимание это постепенно вырабатывалось; то обстоятельство, что от этих приемов римляне впоследствии снова отказались и даже несколько раз совершенно прекращали морскую войну, что затянуло войну еще на полтора десятилетия, должно быть объяснено природным отвращением к морю и к морскому делу и вытекающим отсюда полным непониманием его.

Флот был для римлян только крайним средством, к которому они относились, если можно так выразиться, как к неизбежному злу; вследствие этого флот никогда не был предметом гордости, и к нему всегда относились, как к пасынку; служба во флоте всегда ставилась ниже службы в армии, офицерами были большей частью не римляне или италийцы, а италийские греки. Римляне всегда держались подальше от воды, и в этом заключалась причина, по которой римский флот немедленно приходил в полный упадок, как только исчезала непосредственная нужда в нем.

Тем более приходиться удивляться тому, что римляне несколько раз, с затратой колоссальных средств, создавали большие флоты, и что они с первого же раза сумели искусно применить их в бою, несмотря на то, что командовали ими неопытные, менявшиеся каждый год консулы. Исходя из тактики сухопутного боя, они с самого начала, вопреки существовавшим до того времени обыкновениям, стали применять массивное, глубокое построение, которое в связи с абордажной тактикой вполне соответствовало их целям. Неудача, постигшая у Дрепанума римскую кильватерную колонну, объясняется неумелым командованием нового консула, действовавшего против опытного Адгербала. Как раз обратное можно сказать про линию развернутого фронта в последнем сражении у Эгатских островов.

Для римлян гораздо более опасным врагом, чем карфагеняне, было непонимание морского дела их собственными военачальниками; потери их от кораблекрушений во много раз превосходили потери в боях. Если бы римляне с самого начала стали на правильный путь, и, оценив значение морской силы, создали флот на тех же основаниях, как и сухопутную армию, с постоянными экипажами для него и особым римским корпусом офицеров, то со временем в этом флоте развилось бы понимание морской стратегии и тактики, и война могла бы закончиться гораздо скорее.

Несмотря на свою постоянно менявшуюся, часто не соответствовавшую обстоятельствам, а иногда и совершенно ошибочную стратегию, несмотря на неповоротливую тактику и на ужасные катастрофы, которым не раз подвергался их флот, римляне, тем не менее, одержали победу над великой, старинной морской державой; обстоятельство это могло бы повести к заключению, что морская держава вообще не может успешно вести войну против сухопутной; но такое заключение было бы неправильно: причина конечного успеха римлян заключалась в том, что их стратегия и тактика, изобретенные и применяемые новичками в морском деле, несмотря на крупные недостатки, все-таки должны считаться блестящими по сравнению с тактикой и стратегией карфагенян.

Этот поразительный факт может быть объяснен только тем, что карфагеняне совершенно не обладали правильным пониманием основ могущества своего государства, значения господства на море и значения военного флота, стоящего на высоте современных требований и правильного применяемого к делу.

Их корабли, их моряки, их рабы-гребцы были лучшими в мире; в течение столетий они были господами на море и жили в глубоком убеждении, что это есть непреложный факт; только этим, и их врожденным нерасположением к войне, может быть объяснена неспособность к военному делу и та полная беспечность, с которой они к нему относились.

Благодаря широкому развитию судоходства они имели возможность расширить свой кругозор и приучиться более сознательно смотреть на то, что делалось на свете, но они оставались слепы к надвигавшейся все ближе опасности, грозившей им из Рима. В то время, как римляне гигантскими шагами расширяли свою власть на суше, карфагеняне своими торговыми договорами 348 и 306 годов все более и более стесняли их на море, но при этом совершенно упускали из вида, что в международных отношениях поддерживать стеснительные для другого народа постановления можно только открытой силой; таким образом, они провоцировали войну, но при этом ничего не сделали для ее подготовки.

После покорения Бруциума карфагенянам следовало всеми средствами (в которых недостатка у них не было) стараться завладеть Мессаной и сделать ее неприступной, чтобы затруднить римлянам переправу в Сицилию; однако они медлили и ограничивались полумерами. Затем им следовало во что бы то ни стало помешать переправе римской армии на этот остров; средство для этого – флот – у них имелось, но, несмотря на опыт, который они пережили 20 лет тому назад в войне с Пирром, они и этим пренебрегли: сообщение римлян с Сицилией происходило так же свободно, как если бы она соединялась с материком.

Они не давали себе труда интересоваться тем, что делалось у их противника как перед войной, так и во время войны, пока она продолжалась; поэтому они ничего не знали о таких крупных и важных событиях, как постройка и снаряжение новых флотов в 260, 249 и 242 годах; каждый раз это являлось для них полной неожиданностью и вынуждало их к спешным и торопливым мерам противодействия. В тактическом смысле постановка осведомительного дела также была совершенно неудовлетворительна (кроме Карфагена в 249 году).

Они не сумели решительно и последовательно действовать своим флотом, иначе ущерб, нанесенный римлянам, был бы гораздо значительнее. Правда, они подорвали римскую торговлю, разорили в нескольких местах побережье, но, например, о блокаде Остии и речи не было; при громадном протяжении береговой линии Италии они могли причинить римлянам несравненно больший вред, что особенно удобно было сделать, заняв на продолжительное время укрепленные пункты на берегу или на островах вблизи берега.

Самой же крупной ошибкой было то, что карфагеняне начинали энергично действовать только тогда, когда им угрожала непосредственная опасность, а как только неприятель переставал им угрожать, они снова утрачивали всякую энергию и бездействовали. Они не использовали ни первого трехлетнего, ни второго семилетнего перерыва в морской войне для усиления своего флота и более энергичного ведения войны; мало того, как только они перестали опасаться атаки неприятеля с моря, их собственный флот немедленно пришел в полный упадок; все это были непростительные ошибки, за которые проигрыш войны должен считаться заслуженным и справедливым возмездием.

Впрочем, в тактическом смысле и карфагеняне не упускали случая действовать наступательно, что объясняется тем, что у них, как у старых моряков, наступательная тактика всосалась в плоть и кровь. Однако в первом же сражении у Миле они проявили ту же преступную беззаботность, вытекавшую из пренебрежения к неприятелю, как и в области стратегии: с тридцатью передовыми кораблями, не выстроив их даже в боевой порядок, карфагенский адмирал двинулся прямо против вчетверо сильнейшего неприятеля, который при первой же стычке захватил все эти корабли благодаря абордажным мосткам и многочисленным легионерам. Сделанная впоследствии попытка окружить римлян и атаковать их сразу со всех сторон не увенчалась успехом, так как римляне, избегая маневрирования, выстроили свои корабли по окружности. Ганнибал счел тогда сражение проигранным и оставил поле битвы за римлянами; если бы он этого не сделал, Дуилий мог бы оказаться в очень тяжелом положении, так как во время движения всем его кораблям невозможно было бы держаться носом в сторону неприятеля. Впрочем, сторона, захваченная врасплох, часто теряет мужество и преждевременно признает себя побежденной.