Текст книги "Три прыжка Ван Луня. Китайский роман"

Автор книги: Альфред Дёблин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Внутри города тоже имелись приверженцы «Белого Лотоса» и «поистине слабых». Повстанцы, подвергнувшие Шаньхайгуань осаде, пытались наладить с ними связь. Первые попытки – прятать бумажки с сообщениями в бамбуковые древки копий – провалились: такие письма либо вообще не доходили, либо попадали не в те руки; каждая неудача только осложняла «братьям» дальнейшую работу. Более многообещающей казалась идея послать в город – по воде – гонца.

Через два дня после начала осады на горизонте появилась большая флотилия со множеством снующих по палубам людей; корабли приближались с юга. Повстанцев, которые поначалу обрадовались, потому что матросы не носили военной формы и скорее всего были пиратами, при первой же попытке сближения с ними постигло тяжкое разочарование: два крупных судна попросту опрокинули их джонки. Как потом выяснилось, это действительно были пираты, но завербованные наместником Чжили, и император в предвиденьи будущих заслуг даже пожаловал их предводителю павлинье перо. Они теперь гордо патрулировали прибрежные воды, захватывали подозрительные лодки, транжирили – в городе и в близлежащих селениях – свои денежки, а на солдат Чжаохуэя смотрели свысока.

Ван Лунь с пятьюдесятью смельчаками отправился в одно из таких пиратских гнезд. Своим спутникам он сказал, что с их помощью попытается открыть городские ворота изнутри. Вооруженные до зубов, они приблизились к тому рыбачьему поселку, в котором обосновались пираты с трех самых больших судов. С шумом вывалились из какого-то переулка на петляющую между дюнами главную улицу Ошеломленные пираты, в соломенных шляпах и соломенных же накидках, повыскакивали из своих домов. Ван подошел к корчме, возле которой они столпились, и спросил, кому принадлежат стоящие в бухте суда.

Один человек такого же, как и Ван, гигантского роста, но, несомненно, не из числа вожаков, протиснулся вперед и сказал, что Вана это не касается. Ван, разозлившись, сбил ему шляпу на макушку, чтобы не закрывала лицо: зря он так говорит; если суда и вправду никому не принадлежат, то он с товарищами их заберет. Пираты загалдели, с удовольствием предвкушая неизбежную драку: суда, конечно, никому не принадлежат; и вместе с тем принадлежат им всем – а потому о том, чтобы их забрать, чужакам и мечтать нечего.

Что ж, тогда другой разговор, пошел на попятную Ван; собственно, это он и хотел узнать. Нет так нет. А нельзя ли найти какие-нибудь суденышки поменьше – джонки с парусами, – которыми он мог бы воспользоваться? Он и его товарищи хотели бы совершить прогулку по воде, потому что перемещаться по суше – совсем не то.

Пираты, которые тоже так думали, посмотрели теперь на пришельцев более снисходительно, с самодовольством счастливых обладателей кораблей, и насмешливо объяснили, что джонки где-нибудь да сыщутся: ведь их гости, деревенские молодцы, наверняка умеют прилично плавать. А недавно был сильный ураган с градом, который потопил – примерно в шести ли [316]316
  Ли– китайская миля, около 500 м.


[Закрыть]от берега – около шестидесяти маленьких джонок и пять больших; эти лодки можно спокойно брать, так как они уже никому не принадлежат, а оборудованы всем, чем положено. Нужно лишь хорошенько нырнуть – и тогда точно попадешь к тем суденышкам; они вон там – в южном направлении, с небольшим смещением на восток.

Ван сказал, что находит их совет превосходным; и точное направление запомнит. Правда, его товарищи – как, впрочем, и он сам – не настолько привычны к воде, чтоб сходу проделывать такие трудные нырятельные упражнения. Но, поскольку дело это, судя по описанию, нехитрое, он знает, как все устроить. Он и его товарищи просто временно позаимствуют три судна, которые сейчас стоят в бухточке и с которыми они знают как обращаться, и поплывут к тем кораблям; он, Ван, наверняка сумеет довести суда до того места в шести лиот берега, где их ожидают шестьдесят маленьких джонок и пять больших.

Молчание и шушуканье среди пиратов, испытующие взгляды с обеих сторон. Безлюдный берег. Все моряки высыпали теперь из корчмы и и здали разглядывали топоры, кинжалы, луки чужаков.

Поскольку они молчали, Ван им предложил еще раз все спокойно обдумать; он же с товарищами пока пройдется по берегу, посмотрит на корабли.

После быстрого обмена репликами между несколькими коренастыми моряками, которые, казалось, были здесь за главных, один из них, с заячьей губой, подошел к Вану и вежливо поинтересовался, кто они такие. На замкнутом лице бронзоволицего чужака тут же заиграла извиняющаяся улыбка: он, мол, простить себе не может, что забыл представиться, – но на проселочных дорогах быстро привыкаешь к дурным манерам. Они все из разных сел, из северной части Шаньдуна; а собрались вместе, чтобы пробиваться на юг, в более благодатные края; только им ни в чем не было удачи: под Пекином они присоединились к повстанцам, но тех вскоре разбили; потом пару дней перебивались одним «собачьим рисом» в Палате Великого Человеколюбия, в Пекине; и вот теперь хотят попытать счастья на море.

Почему же они таскают с собой столько оружия?

Чтобы больше никого ни о чем не просить.

После этой беседы посредник вернулся к своим, предварительно уважительно поклонившись: люди Вана перегородили с обоих концов улицу; ситуация для пиратов сложилась безвыходная.

И они обратились с предложением к Вану, которого с частью его товарищей зазвали в корчму. Они сказали, что были завербованы императором для защиты Шаньхайгуани; не желают ли чужаки присоединиться к ним и тоже получать высокое императорское жалованье?

Ван: охотно, если жалованье для него и его людей будет достаточным.

Еще бы нет – за два месяца службы каждый получит по два ляна серебра.

Чужаки посовещались; их предводитель сказал, что жалованье не ахти какое; а кроме того, где гарантия, что всех их, как только корабль войдет в городскую гавань, не вышвырнут с пустыми руками на берег?

После долгих переговоров решение, наконец, было найдено: вооруженные чужаки для надежности займут два корабля; третий войдет в гавань, привезет половину двухмесячного жалованья, и потом все три судна будут совместно патрулировать прибрежные воды; если же третий корабль вернется из города с полицейскими, это будет расценено как предательство, за которое поплатятся заложники – команды двух других кораблей.

План был приведен в исполнение: Ван получил деньги, он и его люди заняли два корабля, встали на якорь напротив города. Но едва они по наущению пиратов согласились сойти на берег, это приключение кончилось: они еще налегали на лодочные весла, приближаясь к пристани, когда за спиной у них раздался издевательский гогот мошенников, довольных удавшейся шуткой, – корабли развернулись и ушли в открытое море, для Вана и его людей они теперь были недосягаемы.

Ван с частью своих спутников обратился к городским властям, требуя вторую половину жалованья; но чиновники ему отказали: пираты не имели права заключать такой договор; а кроме того, их теперь не поймаешь, да и вообще в настоящий момент они считаются союзниками Сына Неба. Ван стал разыскивать в городе своих сторонников: переодевшись так, чтобы его не узнали, слонялся по улицам и площадям. Много дней ничего не предпринимал – если не считать прогулок, посещения храмов, собирания сплетен, перебранок с продавцами курительного зелья, бездельничанья в чайных. Стояла приятно прохладная летняя погода; о своих спутниках Ван в те первые дни как будто забыл. Потом собрал их в доме смотрителя тюрьмы: он, мол, намеревается кое-что устроить в этом городе, после чего здесь начнется мятеж – а дальше будет видно.

Дворец Чжаохуэя располагался в уединенном месте на окраине города, на северо-западном склоне Магнолиевой горы. Осажденный военачальник редко покидал свой дом; он без толку слонялся из одной комнаты в другую, со двора в сад и обратно. Но больше не стоял у окна, выходящего на море; то, что уже там, так близко, – море, к которому его оттеснили мятежники, приводило Чжаохуэя в ярость: ведь и его солдаты, и собственная удача – все оказалось пшиком, и теперь он, словно кошка, которую хотят утопить, вынужден метаться вдоль кромки воды.

Он часто сидел в отделанном резным фризом рабочем кабинете, покуривал кальян, размышлял. Странный из него получился защитник для Пекина; благодаря какому-то загадочному повороту событий Пекин, хоть и в последний момент, все-таки был спасен; его же – Чжаохуэя – прижали к морю; куда девалась его боевая слава, что теперь думает о нем Цяньлун? Он даже не мог больше обвинять Агуя и высокопоставленных евнухов в том, что они направляли его в неудачно выбранные места. Битва ужепроизошла и была им проиграна. Молодой неопытный цзундуЧжили, Чэнь Жуаньли, с удовольствием освободит город от осады; военный губернатор Шаньдуна и Би Жуань, военный губернатор Хэнани, тоже приумножат свою славу за его – Чжао – счет. Он потерял лицо. Навлек позор на свой дом и своих предков.

Моложавая Хайтан, его законная жена, как могла, утешала страдальца; гнала заметно постаревшего за последнее время мужа из дома, чтобы он проверял караульные посты, следил за дисциплиной в городе. Но Чжао теперь испытывал отвращение к городу, когда-то горячо им любимому; его тошнило от неискреннего поведения горожан, он неохотно встречался с двурушником даотаем, Дан Шаои, который, когда солдаты вошли в город, радовался, что избежал злой судьбы, постигшей чиновников в близлежащих местечках, – пусть и ценой унижения своего друга Чжаохуэя. Раны Лаосю, сына Чжао, давно зажили; военачальник по большей части бездельничал: играл с сыном в «угадывание пальцев» или сидел в женских покоях, слушал, как его жена учит Най, их пятнадцатилетнюю дочь, играть на лютне– пиба.

Однажды в первой половине дня, когда солдаты упражнялись на холме близ городской стены, из одного переулка в северной части города вдруг как из-под земли вынырнула нарядная процессия – и двинулась по дороге, ведущей к дому Чжаохуэя. Наверняка у тех людей случилось какое-то радостное событие: у всех мужчин, которые следовали за двумя украшенными золотом паланкинами, поверх черных одежд были переброшены длинные алые шарфы. Ударяя в гонги и крича, чтобы люди расступились, они шагали под теплыми солнечными лучами; потом по извилистой дорожке быстро поднялись на Магнолиевую гору. Домашний раб, беззубый старик по прозвищу Папаша, гротескно кланяясь, принял несуразно большую красную визитную карточку, которую ему протянули из паланкина. Чжаохуэй, не утративший, несмотря на свои невзгоды, красивой военной осанки, надел жемчужное ожерелье и, выйдя из жилых покоев, направился к Павильону двенадцати зеленых колонн, навстречу гостям. На визитной карточке стояло не известное ему маньчжурское имя. Шесть незнакомцев, серьезные, с выразительными лицами, вошли в павильон: Ван Лунь и пять его товарищей. Ван представился, назвав маньчжурское имя с визитной карточки, имена для своих спутников он придумал сходу; потом по приглашению хозяина все уселись вокруг стола, разместившегося между двумя колоннами; повисла неловкая тишина. Чжаохуэй хлопнул в ладоши, чтобы слуги принесли чай; и тут от возмущения кровь ударила ему в голову: на его зов никто не явился. Сгорая от стыда, с дрожью в голосе он извинился перед гостями и хлопнул в ладоши еще раз. Но гости постарались его успокоить: они, мол, приехали в город по своим делам, на корабле, заглянули к достопочтенному господину лишь на несколько минут, а что касается челяди – она в нынешние времена повсюду ненадежна.

Гости и хозяин испытующе смотрели друг на друга. Чжаохуэю внезапно захотелось подняться, пойти поискать слуг – и опять странные незнакомцы настойчиво попросили его не беспокоиться: они торопятся и хотели бы поскорее закончить со своим делом.

Опять молчание. Ван, в черном шелковом халате, едва прикрывающем щиколотки, вынул из-за пояса веер, нахмурился, сказал – холодно и твердо глядя в лицо хозяину, – что он и его спутники прибыли в дом знаменитого военачальника как сваты; он сам, находясь в Сяохэ, много слышал об образованной и восприимчивой к искусствам Хайтан, дочери Хуан Цзэдуна, бывшего цзундупровинции Аньхуй; о красоте и превосходном воспитании ее дочери говорит весь город; и хотя спешить в таких делах не принято, господин, по поручению которого приехали сваты, к сожалению, не имеет иной возможности приблизиться к желанной цели. Сказав это, гость своей длинной рукой протянул через стол красный конверт с бумагами, удостоверяющими личность жениха.

Военачальник не сделал встречного движения, только уголки его рта дрогнули. Ван, не смущаясь, предложил открыть конверт: мол, недаром в народной песне поется: «С чего начинать, чтоб дрова нарубить? Прежде всего топор раздобыть. С чего начинать, чтобы брак заключить? Свата найти, все ему поручить».

Когда Чжаохуэй, глядя на визитную карточку, пожевал губами, открыл рот и глухо спросил, с кем, собственно, он имеет честь беседовать, гость ответил, что воспользовался визитной карточкой, только чтобы ввести в заблуждение слуг; на самом же деле он – Ван Лунь, глава осаждающих город повстанцев; как сват он представляет интересы одного из минских царевичей, которому вскоре предстоит взойти на престол; правда, царевич этот – китаец; однако никто из китайцев не оценивает маньчжуров так низко, чтобы отказаться взять в законные жены хорошо воспитанную маньчжурскую девушку.

Военачальник, вскочив, потянулся к гонгу, крикнул: «Эй, слуги! Тайцзун! [317]317
  Тайцзун —см. выше, примеч. к стр. 430(Примечание 307).


[Закрыть]Тайцзун!»

Чужаки поспешно выбежали из-за стола, когда он рванулся мимо них к окну; двое загородили окно; Чжаохуэя, который попытался проскользнуть между ними, но упал, подняли и, вцепившись в него железной хваткой, с поклонами препроводили обратно к его месту.

Ван прислушался, нет ли какого шума за дверью, за окном; через мгновение он уже стоял перед задыхающимся военачальником, чьи глаза бессмысленно смотрели в пространство. Что ж, он, Ван, доставил бумаги жениха, передал брачное предложение; подготовить бумаги невесты и выяснить, счастье или беду сулит сочетание восьми брачных знаков – это дело отца. Так или иначе, они, сваты, хотели бы получить ответ побыстрее.

Военачальник ударил кулаком по столу, взорвался; «Бандиты! Негодяи!» Четверо схватили его, красными шарфами связали ему руки и ноги, положили в темном закутке перед дверью. Ван прошелестел: «Подумайте, достопочтенный. Мы еще вернемся». И, обмакнув в тушь широкую кисть, которую взял с полки, нарисовал на паркете грозный символ Минской династии. Еще мгновение – и вот уже двое самых важных гостей садятся в паланкины; удары гонга, крики: «Дорогу!»; процессия быстро спускается с Магнолиевой горы и исчезает в одном из боковых переулков.

Через полчаса пять младших военачальников, которых Чжаохуэй в тот день пригласил к обеду, нашли на дворе двух валяющихся в пыли домашних рабов – связанных и с набитыми паклей ртами. Папаша, едва его освободили, ринулся, причитая, в жилые покои; дом загудел, как растревоженный улей. Женщины, услыхав хныканье Папаши, повыскакивали из своих комнат. Весь пчелиный рой с воплями устремился на поиски хозяина – и те, что первыми вбежали в зал, об него споткнулись. Хайтан бережно положила себе на колени оскверненную голову мужа; он вздохнул; ему влили в рот несколько капель вина; он обвел мутным взглядом столпившихся вокруг. Младшие военачальники вместе со слугами кинулись по следам чужаков; прошло несколько часов, прежде чем им удалось выяснить, в каком из переулков исчезла процессия. Солдаты, обыскавшие все дома в ближайшей округе, не обнаружили ничего подозрительного; немногочисленные обитатели переулка были подвергнуты бичеванию; итоги дознания, которое Чжаохуэй закончил в тот же вечер, сводились к следующему: в Шаньхайгуани у повстанцев наверняка имеются доброжелатели. Поскольку пройти незамеченным через крепостные ворота невозможно, чужаки, очевидно, проникли в город морским путем; значит, нужно усилить патрули на таможне, тщательно следить за сходящими на берег дружественными пиратами и прочими моряками.

Полицейские осматривали подвалы, брошенные дом а в поисках Вана и его спутников. Чжаохуэй зашел в комнату к жене; и не сумел сдержать своих чувств: «Что нам делать, Хайтан? Ты так умна, и вместе с тем не понимаешь простых вещей. Я стал посмешищем для всего города, для моих врагов!»

«Что ж, пусть враги смеются – скоро они будут визжать от страха, как визжали в Пекине. Они избили нашего Лаосю, унизили тебя, теперь хотят добраться и до хрупкой Най. Вовсе не тебе следует думать о дарующем легкую смерть шелковом шнурке, а городским властям – даотаюДан Шаои и прочим. Отмсти за себя, Хуэй!»

«Что толку? Выдержать осаду нам все равно не удастся. Враги пробираются в город со стороны моря. И бродят по улицам, по рынкам – среди нас; может, даже приветствуют нас, но мы их не узнаем. Сюн прав: когда мириады ничтожных песчинок вдруг ополчаются против людей, людям не остается иного выхода, кроме как бросить все и бежать. Мы, маньчжуры, вызываем здесь всеобщую ненависть. Надо мной смеются!»

«Духу Хайтан хотелось бы переселиться в тебя, Хуэй! Ведь оскорбили нашу с тобой дочь. Смириться с этим я не могу. И если тыне думаешь о мести, то тем упорнее думаю о ней я!»

«Что ты такое говоришь? Они побывали здесь, в нашем доме, но теперь – где их искать? Как ты собираешься мстить, если сама сидишь в клетке?»

«Тан Шаои – двурушник. Он не верит в тебя, трясется за собственную шкуру; из-за того, что он попустительствует всякой сволочи, ты пережил такой стыд; но и с тобой он пока опасается портить отношения. Шелковый шнур давно тоскует по его шее».

Чжао распахнул окно; на фоне красного неба четко выделялись поредевшие кроны деревьев; теплый воздух вливался в комнату; вдруг из сада донеслось мелодичное пение.

Хайтан засеменила к окну, встала рядом с мужем: «Это поет наша девочка»; и восторженно запрокинула голову. «Почему мы пропустили время цветения персиков [318]318
  …время цветения персиков…Лучшим временем для свадьбы в Китае считалась весна, первый месяц года – февраль. Именно в феврале в Китае цветет персик.


[Закрыть], когда родители Жуань Цзина спрашивали, чт о мы думаем насчет свадьбы? Сейчас дочка уже могла бы жить не с нами…»

«Мне хотелось еще на какое-то время удержать нежную Най возле себя».

«А теперь, наверное, Чжаохуэй жалеет, что не выдал ее замуж в пору персикового цветения. Ведь они еще вернутся, эти преступники; свяжут тебя, и наших рабов, и меня, а нашу девочку уведут. Они решили ее украсть и, конечно, добьются своего; о, как бы я хотела, чтобы Най сейчас жила не с нами!»

«Тише, Хайтан, а то девочка услышит тебя. Она опять поет. Наш дом надежно защищен. Я удвоил стражу. Бешеные псы больше не залают на моем дворе. Тан Шаои я отправлю в тюрьму. Чтобы согнать противную улыбочку с лица этого пройдохи».

«Что мне за дело до Тан Шаои? Посади в тюрьму хоть семьдесят негодяев, тут же объявится в десять раз больше новых. Девочка поет… Долго ли ей еще петь? Куда ее спрятать? Хуэй, что будет с моей девочкой?»

Хайтан опустилась на циновку, плакала, раскачиваясь из стороны в сторону. Слезы смывали румяна с ее полных щек. И, напитавшись красным, капали на грудь, пачкая светло-голубой халат: «Для кого сватал нашу дочку Ван Лунь?»

«Ван Лунь? Для одного минского царевича – смешно, он даже не назвал его имени. Он дал понять, что минский царевич оказывает нам честь, изъявляя желание жениться на маньчжурской девушке. Давай лучше не будем об этом».

«Что-то пошло наперекосяк между маньчжурами и китайцами. Если бы вы не совершали ошибок, никакого восстания не случилось бы. Вспомни о Тан Шаои – и такие жулики сидят во всех управах! Как же не быть восстанию? А страдать приходится нам. То, что в стране поднялся мятеж, следствие вашей слабости и глупости; ну, допустим, вы разобьете сектантов, так ведь лет через десять они появятся снова. Как мне помочь Най? Где сейчас Жуань Цзин?»

«Жуань Цзин несет караульную службу на городской стене».

«Я бы хотела с ним повидаться. Ты должен послать ему приглашение, с одним из наших слуг».

«В ближайшие дни он не сможет оставить свой пост; да и я не знаю…»

«Зато знаю я. Я хочу поговорить с ним. Хочу его увидеть. Хочу обсудить все с его родителями. Посоветоваться с ними о будущем Най. Весной мы не согласились отдать ее ему в жены, а теперь нас подстегивает нужда».

«Знаки будут неблагоприятными…»

«Тебе, Хуэй, не стоило бы упоминать об этом, не стоило бы расстраивать меня еще больше! Это наш общий ребенок, и мы не можем просто стоять у окна, слушать, как она поет себе и поет, ни о чем не подозревая. Что принесет нам всем эта ночь, что принесет завтрашний день? Пусть Най и ее служанки спят в моей комнате. Я хочу увидеть Жуань Цзина, хочу поговорить с его родителями. Если же ты откажешь мне, скажу тебе так: когда вернется Ван Лунь – а он вернется, вернется обязательно, – я хочу присутствовать при вашей беседе. Я хочу посмотреть на него, хочу его спросить, для кого он сватает нашу дочь. Пусть тот царевич сам нанесет нам визит, если он порядочный человек. И тогда он получит Най. Да-да, Хуэй, китайцы ничем не хуже маньчжуров; если мы помиримся, это пойдет на пользу всем. Я не желаю потерять дочь из-за ваших ошибок!»

«Хайтан, дорогая, ты сама не знаешь, что говоришь. Нет, не знаешь. Ты хоть представляешь себе, какой негодяй этот Ван Лунь? Минский царевич! Да Ван просто хотел показать, что мы с тобой не находимся в безопасности, что он может сделать с нами все, что сочтет нужным».

«Тогда тем более я хочу поговорить с Жуань Цзином. Освободи его на один день – на завтрашний – от службы. Не смейся, Хуэй. Я больше не могу так жить. Если я женщина, это не дает тебе права глумиться надо мной. Беда всей тяжестью легла на мои слабые плечи; а ты – только из-за того, что над тобой посмеялись, – готов схватиться за шелковый шнурок. Помоги мне, Хуэй, помоги той Хайтан, которую когда-то любил!»

Переговоры между обеими семьями не заняли много времени. Между тем, поскольку осаждавшие город мятежники пока не могли перейти к штурму, так как их подкрепления подходили медленно – провинциальные войска затрудняли связь между южными отрядами повстанцев и повстанческой армией в Чжили, – Ван с головой ушел в кипучую городскую жизнь. Он чуть ли не сознательно воспроизводил – имитировал – свою юность в Цзинани. Когда даотаяТан Шаои вывели из его ямэняи, заковав в шейные колодки, препроводили на рыночную площадь, Ван стоял в толпе зевак, читавших надписи на табличках, которые были привязаны к груди и к спине затравленно озиравшегося чиновника: там говорилось, что наказание даотаядолжно стать предостережением для всех в городе, кто сочувствует повстанцам и не помогает властям задерживать подозрительных лиц. Ван первым положил конец пассивному ожиданию и робким перешептываниям в толпе, окружавшей высокопоставленного чиновника: он поднял с земли кусок гнилой тыквы и сделал вид, будто хочет запустить им в лицо даотая, – но не запустил. Глаза наказуемого вызывающе сверкнули, и тут на него обрушился град насмешек, подначек, плевков, прекратившийся лишь после вмешательства хромого охранника: этот слуга закона в черном соломенном шлеме с черным же петушиным пером спокойно сидел на земле, но, как только в него самого попала дохлая рыбина, с воем бросился разгонять толпу бамбуковой дубинкой.

Ван несколько дней прятался у одного бонзы, в грязном храмике богини Гуаньинь, дарующей детей; и с чувством превосходства наблюдал за жалкими махинациями своего хозяина – безобидного мошенника, который наживался на продаже целебных порошков; потом, привесив себе фальшивую седую бороду, слонялся по окрестностям, развлекался с ребятишками, рассказывая им всякие забавные истории. Иногда встречался с друзьями, чтобы узнать у них новости о повстанческом войске. Часами курил кальян на залитой солнцем террасе ресторана, и в этой растительной жизни ему не хватало только одного – его подруги, молоденькой крестьянки, которая осталась в лагере. Еще он подолгу сидел на песчаном пляже, к северу от пристани. Часто по утрам море ядовито поглядывало на него мутно-желтыми глазищами, выхаркивало комки мокроты, недовольно ворчало. Но потом все-таки меняло свой серо-черный наряд на другой, пурпурный, – царственно роскошный. Под свежим ветром гордо неслись к берегу волны – колесницы, запряженные жеребцами в сверкающей сбруе. Покой струящегося меж ладоней песка. Там впадинка, здесь дюна. Внезапно выныривающие и медленно удаляющиеся паруса. Джонки, карабкающиеся по шарообразной поверхности, переползающие за невидимую линию горизонта. Хуньганцунь лежит к юго-востоку Ван прищуривал сонные глаза, убирал наверх заплетенные в косичку волосы.

На десятый день после вторжения разбойников в дом Чжаохуэя было официально объявлено, что вскоре состоится свадьба дочери военачальника и молодого Жуань Цзина. Ночью невеста внезапно проснулась, разбудила мать и служанок, спавших в одной с ней комнате. Вскочив в темноте, те услышали странное шарканье, доносящееся из коридора. Испуганные женщины долго не осмеливались ничего предпринять. Но шум не утихал, и в конце концов Хайтан распахнула окно, выходившее на задний двор, где спали охранники, позвала их на помощь. Во дворе сразу же замелькали факелы, дом огласился криками. Хайтан осторожно приоткрыла дверь – и отшатнулась. Озаряемый светом факелов, перед дверью стоял широкий стол, очевидно, принесенный сюда из павильона для приемов; пораженные охранники, сдвинув головы, рассматривали лежащие на столе серебряные кольца, изящный золотой жезл, два шелковых мешочка, ларец с двойным символом счастья [319]319
  …ларец с двойным символом счастья.Здесь и далее речь идет о традиционном наборе подарков, которые родственники жениха посылали невесте при обручении. См.: Grube, Zur Pekinger Volkskunde, S. 12.


[Закрыть]. Совсем близко что-то шуршало, шебуршилось; мужчины посветили под столом: там в деревянной клетке, ослепленные светом, загоготали и забили крыльями два выкрашенных красной краской гуся. Ночью кто-то тайком доставил в дом свадебные подарки; прислоненное к стене черное знамя с минской символикой ясно показывало, кто это был.

Слуги перепугались не меньше Хайтан, которую в беспамятном состоянии отнесли в спальню. Ее всхлипывания и причитания дочери не смолкали до самого утра, когда пришло время наряжаться к свадебной церемонии. Чжаохуэй даже не стал расспрашивать солдат и слуг, вернувшихся среди ночи после безрезультатного прочесывания окрестностей: он знал заранее, что они ничего не найдут.

Лучшие астрологи города не пришли к единому мнению относительно благоприятной даты для бракосочетания, как и относительно того, можно ли вообще одобрить такой брак: из пяти астрологов трое сочли предполагаемый день и час свадьбы удачным; четвертый, сопоставив восемь иероглифов, обозначавших года, месяцы и часы рождения жениха и невесты, охарактеризовал будущий брачный союз как «сомнительный, третьего класса»; пятый настойчиво предостерегал от проведения церемонии в запланированный день; потому что хотя обрученные и пребывали под властью сочетающихся первоэлементов, металла и воды, но свадьбу их следовало справлять в месяц лошади или крысы, а уж никак не в роковой месяц собаки. Ведь на этот месяц, как всем известно, выпадает «брак пяти демонов» [320]320
  …«брак пяти демонов».Брак, которому угрожают пять несчастий – бездетность, болезнь мужа или жены, плохие отношения между супругами, бедность – и который поэтому считается неприемлемым.


[Закрыть].

Занавешенное туманной дымкой солнце освещало день свадьбы. С балкона Чжао, выходящего на задний двор, недвижно свисало красное шелковое знамя с вышитой на нем надписью: «Дракон и феникс предрекают счастье». «Достопочтенная дама» [321]321
  «Достопочтенная дама» —одна из главных участниц маньчжурской брачной церемонии, которая доставляет в дом невесты подарки от семьи жениха, в день свадьбы забирает невесту из родительского дома и пр.


[Закрыть], пожилая родственница Хайтан, в платье без рукавов и под красным покрывалом [322]322
  …в платье без рукавов и под красным покрывалом…«Почтенная дама» должна быть одета в длинное красное крепдешиновое платье без рукавов и красную закрывающую лицо вуаль. Красный цвет отгоняет злых духов.


[Закрыть], в полдень села в простой паланкин; ее понесли по улицам, более взбаламученным, чем обычно: рыбаки только что сообщили, что большое войско, состоящее из провинциальных отрядов Чжили и Шаньдуна, находится на расстоянии дневного перехода от города и что в лагере повстанцев царит сильное возбуждение. На дворе усадьбы семьи Сюн был сооружен шатер [323]323
  На дворе усадьбы семьи Сюн был сооружен шатер…Речь идет о доме родителей жениха. Для угощения гостей на дворе сооружается специальный шатер из циновок.


[Закрыть]; в шатре закусывали «господа» [324]324
  …в шатре закусывали «господа»…Друзья семьи жениха, которым предстоит встречать невесту.


[Закрыть]; в самом же доме «достопочтенная дама» окуривала ароматическими свечами красное шелковое покрывало невесты, наполняла вазу просом, зернами пшеницы, бобами, застилала брачное ложе [325]325
  … окуривала ароматическими свечами красное шелковое покрывало невесты, наполняла вазу просом, зернами пшеницы, бобами, застилала брачное ложе.Покрывало и всю прочую одежду, кроме туфель и чулок, невесте дарит жених. Покрывало окуривают, чтобы отогнать от него злых духов. Деревянный сосуд, наполненный пятью видами зерна, должен принести в дом супругов изобилие и счастье.


[Закрыть]. Под звуки литавр, труб и гонга специально приглашенный маленький мальчик разложил по углам кровати четыре яблока, защитил комнату от злых демонов, уронив на порог два кусочка древесного угля [326]326
  …разложил по углам кровати четыре яблока, защитил комнату от злых демонов, уронив на порог два кусочка древесного угля.Четыре яблока – символ супружеского согласия; два связанных вместе уголька, называемых «военачальники-угли», – талисман, защищающий супружескую спальню от злых демонов.


[Закрыть]. И вот уже «достопочтенная дама» выскальзывает из ворот, усаживается в запряженную мулом повозку, едет в сопровождении форейторов, охранников, слуг за невестой – но не на Магнолиеву гору, а гораздо дальше, в тихий, будто оцепеневший дом начальника таможни Чжаосэня, двоюродного брата военачальника.

Сюда в предрассветных сумерках доставили невесту и ее свиту, чтобы отпраздновать свадьбу, по возможности не привлекая внимания. В паланкине Хайтан умоляла мужа перенести церемонию хотя бы на один день, хотела прийти в себя после той ужасной ночи. Но Чжаохуэй, грозно сверкнув глазами, решительно сказал: «Нет». Хайтан знала, с каким трудом ей удалось вырвать у него согласие на тайное бракосочетание, и потому лишь молча стиснула руки.

Нежная Най стояла перед матерью как золотое чудо, не смела шевельнуться в неземной красоты облачениях, которые надевала на нее Хайтан: пурпурный свадебный наряд с широкими рукавами, металлическая диадема на уложенных в высокую прическу волосах; голубые орхидеи цвели на рукавах, волшебный единорог бежал по голубовато-зеленым шальварам [327]327
  …по голубовато-зеленым шальварам…Свадебный наряд присылает невесте жених. Сочетание цветов – зеленоватый для шальвар и красный для остальных частей свадебного облачения – традиционно.


[Закрыть], две уточки [328]328
  …две уточки дружно плыли по глади пруда…Символ супружеской верности; утка также является эмблемой удачи.


[Закрыть]дружно плыли по глади пруда; светло взмывала вверх щебечущая птица феникс. Хайтан погладила руки испуганной дочери; улыбаясь, поиграла с благоуханным покрывалом невесты, которое передала ей «достопочтенная дама»; что-то приговаривала, спела дочери песенку, недавно подслушанную у нее же. И тут зазвучала музыка: восемь «господ», которым предстояло сопровождать невесту, выступили вперед [329]329
  …восемь «господ», которым предстояло сопровождать невесту, выступили вперед.Забирать невесту первой приезжает «достопочтенная дама»; позже, когда невеста уже готова, за ней является процессия, состоящая из фонарщиков, музыкантов и друзей семьи жениха.


[Закрыть]. А прежде процессию возглавляли фонарщики с опознавательными щитками, музыканты: те и другие в потешных зеленых халатах с красными горошинками, в плоских войлочных шляпах [330]330
  … в потешных зеленых халатах с красными горошинками, в плоских войлочных шляпах.Это традиционная «форма» для участников свадебной процессии, но только в том случае, если родители жениха и невесты являются чиновниками одного из трех высших классов.


[Закрыть]. Множество ребятишек прыгало по двору; они-то и заперли перед «господами» ворота; те стучали, совали в щель монетки, пока наконец ворота, под визг и ликующие возгласы, не распахнулись и музыканты не ворвались внутрь. Организацию охраны свадебной процессии Чжаохуэй взял на себя, хотя Хайтан была против каких бы то ни было военных мер. Откушав с восемью «господами» в гостевом павильоне, военачальник отправился в женские покои, где невеста прощалась с матерью, бесцельно кружила по комнате; в лице ее что-то подрагивало, губы трепетали, но плакать она не осмеливалась. По ступеням крыльца, по двору бежала ковровая дорожка; девочка-невеста с легким шелестом плыла в своих тончайших шелковых туфельках рядом с отцом, который по такому случаю облачился в желтый халат, пожалованный самим государем, надел жемчужное ожерелье; павлинье перо покачивалось на его шапке; обут он был в черные атласные сапоги. Не доходя нескольких шагов до ступенек, он подхватил дочь на руки и сам понес к закрытому красному паланкину; девочка покорно смотрела на него снизу вверх. Сигнал труб – и носильщики в голубых куртках, в желтых штанах подняли паланкин, медленно двинулись вперед; шествие упорядочилось, светлая музыка эхом отразилась от стены надменного дома, мрачно смотревшего на вечереющий город. Чжаохуэй следовал за свадебной процессией на некотором отдалении, в закрытом паланкине.