Текст книги "Три прыжка Ван Луня. Китайский роман"

Автор книги: Альфред Дёблин

Он был каким-то притихшим, согласился посмотреть хижину, которую для него соорудили, и перебрался туда.

Ни в тот, ни на следующий день преследователи не появились; «расколотые дыни» спокойно покидали монастырь и по своему обыкновению бродили по окрестностям. Прошло уже пять дней, но Ма Ноу ни слова не проронил о том, что с ними будет дальше. Он выжидал. Когда он обходил дворы, его покатый лоб собирался в складки, и люди старались его не беспокоить: в такие мгновения он казался опасным. Ма сдерживал себя; он видел границы своих возможностей: созданное им братство должно было вот-вот обрушиться в пропасть, и он не мог этому помешать. Оставалось ждать, стискивать зубы и ждать, пока братья сами к нему придут, сами начнут умолять, чтобы он оградил их стенами. Он не отваживался по своей воле ограничить таким образом их свободу, ведь у него имелись противники; да и вообще – за ним бы просто никто не пошел. Они пока наслаждались безопасностью. Бросали вызов судьбе; и рано или поздно над ними должен был грянуть гром!

Цзюань, человек с квадратным лицом и на удивление плоским носом, со скошенным на затылке черепом и холодными глазами, отличался переменчивой манерой речи: обычно он говорил сдержанно, прилипчиво-монотонно; но иногда, даже если спорили о вещах несущественных, вдруг без видимой причины переходил к словоизвержению, которое сопровождалось бурной жестикуляцией и мимикой; поэтому в целом складывалось впечатление, что человек этот, за редкими исключениями, умеет контролировать себя. В действительности самоконтролем здесь и не пахло: Цзюань, конечно, неплохо владел собой, но страстные влечения, которые приходилось бы подавлять, у него отсутствовали. Он был родом из Сычуани, лет тридцати с небольшим, сын богатого торговца птичьими перьями; провалился на экзаменах низшей ступени, отличался честолюбием, хотя и не имел особых дарований. Он бывал то заторможенно-вялым, то, наоборот, излишне взбудораженным; чаще все-таки взбудораженным, только свою внутреннюю взбалмошность он опасался показывать другим. Он хотел пользоваться уважением братьев и потому возбуждал их темными речами, смысла которых не понимал сам: ему казалось, что всякая работа мысли рождается из подобного хаоса.

Двоюродные братья Лю – почти ровесники – были людьми более распространенного типа, двумя фанатиками, близкими по образу мыслей; младший, известный под детским прозвищем Трешка, отличался сангвиническим темпераментом, как и его кузен, однако, в отличие от последнего, во всем сомневался и сам изрядно страдал от своей фатальной недоверчивости. Когда-то двоюродные братья работали в мастерской фарфоровых изделий, но позже, оставшись без работы, оба увлеклись идеей алхимического производства золота, которую подбросил им один предприимчивый бонза. Братья и сейчас повсюду таскали за собой кувшинчик с киноварью; и ожидали небывалых чудес от сил, которые, как им казалось, они обрели, вступив на путь Дао: надеялись, может быть, найти рецепт порошка бессмертия.

Однажды Цзюань вовлек руководителя секты в разговор об ожидающей их всех участи. И сразу объяснил, что, по его мнению, покидать монастырь не нужно. Сами монахи вряд ли выступят инициаторами вооруженного нападения; что же касается правительства, то тоже крайне сомнительно, чтобы оно – по своему почину – стало им помогать.

Ма Ноу заинтересовался затронутой темой и попросил собеседника разузнать, что думают о будущем их союза другие братья и сестры.

Оба Лю, при всем своем фанатизме, обладали практическим умом. Между собой они часто обсуждали перспективы на будущее. Для них было очевидно: союз расширяется, за ним стоит подлинно благочестивая идея, но для «полного созревания» ему необходимо время; однако как только наступит зима, то есть через какие-нибудь два месяца, «расколотым дыням» неизбежно придет конец. Как-то раз, во время прогулки с Ма Ноу, о которой они никому не рассказывали, братья услышали от него страшную историю бродяг с перевала Наньгу; оба нисколько не сомневались, что и «расколотым дыням» зима принесет не менее ужасные испытания.

Чт о означает «полное созревание» союза, братья представляли себе так же смутно, как и большинство их товарищей, употреблявших сходные выражения. Это была сильная, яркая идея, и она как бы заранее глумилась над попытками ее объяснить, а потому никто на такие попытки не отваживался. Идея маячила где-то на заднем плане, все просто знали, что на нее можно положиться, и не углублялись в детали, а жили по предписанным правилам, в уверенности, что, когда придет срок, все сопряженные с ней надежды сами собой исполнятся.

Двоюродные братья согласились с Цзюанем в том, что монастырь следует сохранить для союза. Но Трешка, конечно, не удержался от нытья. Мол, еще неизвестно, действительно ли правительственные войска воздержатся от нападения; да и места для проживания, если рассчитывать на длительный срок, здесь маловато, и непонятно, откуда брать провиант.

К своим дебатам они привлекли еще одного странного типа, профессионального рассказчика историй по имени Чжа, который всегда ходил обнаженным до пояса, чтобы кожей впитывать солнечную энергию ян. Это был добродушный чудак с красивыми – живыми и молодыми – глазами, которому доверяли все, кому приходилось иметь с ним дело.

В беседах также принимал участие высокий, исполненный достоинства человек лет сорока с небольшим, не открывавший своего имени и происхождения. Его судьба была известна Ма Ноу лишь в самых общих чертах. Худощавый, с неухоженной бородкой и висячими усами, он вел себя – со всеми, без различия – необыкновенно доброжелательно и вежливо, но отличался столь же преувеличенной застенчивостью. Никто другой из братьев не проявлял такого усердия в молитвах и самоконтроле, в соблюдении правила, запрещающего без нужды причинять вред живым существам, будь то растения, животные или люди. Человека этого называли «Желтым Колоколом», потому что он говорил с определенной высотой звука, соответствующей основной ноте гун [146]146
  …соответствующей основной ноте гун…С глубокой древности в китайской музыке были приняты пять основных нот: гун, шан, цзяо, чжии юи. Они примерно соответствовали западным нотам до, ре, ми, соль и ля. Потом добавились две вспомогательные: бянь чжии бянь гун, где бяньозначает «измененный» (основной тон). Китайский звукоряд состоял из двенадцати хроматических ступеней. Этим двенадцати полутонам соответствовало звучание двенадцати колоколов, которые имели свои имена и наделялись магическими свойствами. Первенствующая роль среди них отводилась тону «желтого колокола» ( хуанчжун), воплощавшего, как считалось, звучание державной власти.


[Закрыть](первому тону в звукоряде), а передающая этот тон бамбуковая трубка [147]147
  …передающая этот тон бамбуковая трубка…В императорском дворце в специальном помещении, где стены были обиты войлоком, хранились врытые в пол двенадцать бамбуковых трубок, служившие эталонами музыкальных тонов.


[Закрыть]называется хуанчжун, «желтый колокол». Желтый Колокол был, как все знали, другом Красавицы Лян Ли, чья властная, вспыльчивая натура в его присутствии удивительным образом смягчалась и успокаивалась. Этого человека с неведомым прошлым привлекли к столь важным собеседованиям отчасти и потому, что, хотя женщин не допускали на совещания, всем было интересно – пусть и через посредника – узнать мнение пользующейся всеобщим уважением Лян.

Старый Чжа высказался в негативном плане. Как профессиональный сказочник, он прекрасно знал, где проходит граница между вымыслом и реальностью. И поддержал аргументы младшего Лю, придав им еще большую убедительность, Цзюаня же упрекнул за низменность его мысли – хитростью отобрать у благочестивых монахов их монастырь. Несколько раз по ходу своего выступления он очень возбуждался. И тогда терял почву под ногами, увязал в болоте бессильной ярости, сражался с призрачными гигантами, порожденными его же фантазией и не имевшими отношения к делу. Кончилось тем, что он, грозно вскинув голову и придав голосу громоподобные модуляции, еще раз продемонстрировал силу своего протеста – непонятно против чего направленного; и замолчал в ожидании возражений.

Желтый Колокол забубнил что-то невнятное; он не собирался лезть на рожон. И ограничился тем, что, с испугом взглянув на старика Чжа, похвалил силу его воображения и образ мыслей. Когда же его спросили, какого мнения придерживается он сам, поблагодарил собравшихся за доброту, за то, что они приписывают ему, недостойному, способность иметь хоть какое-то суждение. Сам он не чувствует себя достаточно компетентным, чтобы высказываться по столь важному вопросу, а полностью и безоговорочно полагается на решение других. Под конец он все же выразил свою точку зрения, правда, предварительно уточнив, что считает ее путеводной нитью лишь для собственного приватного бытия и ни в коем случае не желал бы, чтобы другие восприняли ее как подлинное мнение. Он ведь и высказывает то ее только потому, что господа сами этого пожелали, а он не хотел бы обидеть их отказом.

Ему, мол, остается лишь присоединиться к позиции многоопытного господина Чжа. Он бы даже, если ему позволят, сказал еще больше, имея в виду главным образом себя самого. Еще неизвестно, смогут ли они перенести зиму и голод. Если все сложится скверно, им придется умереть – значит, такова судьба. Что ж, они умрут, ведь все они мечтали о Дао, а вовсе не о жизни. Если они доживут до весны, это будет чудом, почти немыслимым. И он даже не уверен, что этому стоило бы радоваться: ведь если человек стремится к столь возвышенной цели, то каждый день опережения срока прибавляет ему больше достоинства, чем день опоздания. Однако высокочтимые господа знают все это не хуже его, и он только оскорбляет их слух повторением никчемных банальностей.

На этом Желтый Колокол закончил свою музыкальную партию. И пристыжено опустил глаза: всякое публичное выступление было для него пыткой.

Однажды утром Ма Ноу встретился с пятью спорщиками на одном из отдаленных внутренних дворов, который круто поднимался вверх, к могилам монахов. Между камнями пробивалась трава, по периметру же двора росли старые вязы. В тени одного из них уселись мужчины, на сей раз к ним присоединилась и Красавица Лян, одетая в небрежно залатанный желтый халат. Ее волевое лицо осунулось, движения, когда-то порывистые, обрели некоторую плавность, но узкие глаза по-прежнему обжигали черным пламенем.

Ма Ноу попросили прийти на это совещание. Цзюань рассказал ему об их тревогах и спорах. Ма Ноу признал, что подобные опасения обоснованы. Да, но их мнения разделились, уточнил Цзюань, присвоивший себе функции официального представителя пятерки; и, взмахнув рукой, пригласил высказаться младшего Лю.

Ма слушал речи, не вдумываясь в их смысл. Знал, что они ничего не прояснят. Мысли Ван Луня, самим Ма давно опровергнутые, в «этих» – говоривших – укоренились слишком глубоко.

Судьба должна высказаться яснее. А пока Ма просто изворачивался, уклоняясь от чего-то, что, как он видел, надвигается и чего он не может предотвратить. И страдал от собственного бессилия.

Красавица Лян, впервые участвовавшая в подобной беседе, взглянула на него, не таясь. Сперва ее сердце взъярилось против Ма Ноу. Но только на мгновение. Этот мужчина не был таким, как другие, – как ее отец, или законный супруг, или друзья по союзу, скажем, Желтый Колокол. Она не стала равной ему только оттого, что, как и он, получила право высказаться и сейчас смотрела ему в лицо. Ее угнетала мысль, что именно от этого человека зависит устройство любимого ею союза. И она смутно понимала, что для Ма Ноу их союз означает иное, чем для нее, что за его отношением к «Расколотой Дыне» кроется вовсе не сердечная нежность, а нечто гнетущее и мучительное, грозящее гибелью, словно… – камнепад.

Она испугалась и теперь, вспомнив свои первые впечатления от Ма Ноу: он виделся ей внушающим страх изгоем, который, покинув свое темное логово в горах, пошел по великому истинному пути, с легкостью увлекая за собой всех, кто к нему прилепился. Никто не смел хоть в чем-то ему противоречить. Ибо сама мысль, что он может заблуждаться, казалась неправдоподобной и ужасной.

Ма Ноу заговорил с непостижимым спокойствием. Союз вскоре погибнет. Либо потому, что подойдут провинциальные войска, либо из-за наступления холодов.

Видимо, все будет двигаться по накатанной колее еще пару месяцев, а потом люди разбегутся – вернутся к своим семьям, или к бродяжнической жизни, или им придется скрываться от властей. Вряд ли можно ждать, что кровавая бойня, случившаяся совсем недавно, не повлияет на поведение больших человеческих масс. Приток новых членов в союз прекратится. И какой вывод отсюда следует? А тот, что надо предоставить всему идти своим чередом. Положение союза безнадежно. Скоро на них устроят подлинную облаву – когда, это лишь вопрос времени. Так что пусть каждый решает за себя. Пусть сам сводит счеты с неумолимой судьбой.

Такие речи, похоже, ласкали слух того высокого брата с неизвестным прошлым, которого звали Желтым Колоколом. И он пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь, что да, судьба идет собственным путем; и каждого человека настигает как-то по особенному, не так, как другого. Поэтому человек должен отрешиться от всего, что лежит справа и слева от дороги, – чтобы не разминуться со своей судьбой.

Цзюань и оба Лю сидели, подтянув колени к подбородку; смотрели в землю. Но теперь Цзюань поднялся: нет, так дело не пойдет, не пойдет. Так не рассуждали даже буддийские отшельники, ибо и для них община верующих все-таки является священным благом… Хотя слова его были взвешенными, говорил он чересчур возбужденно и язвительно. Желтому Колоколу это не понравилось: Цзюань, мол, должен взять себя в руки, насмешки здесь неуместны.

Лян, повернув к Цзюаню красивую голову, спросила, как сам мудрый наставник из Сычуани мыслит судьбу «расколотых дынь»: уж не полагает ли он, что они будут жить вечно, словно уже получили нефритовую эссенцию [148]148
  Золотая, или нефритовая эссенция– приготовленный из золота и нефрита эликсир, который, по верованиям китайских алхимиков, должен сочетать в себе все необходимое для достижения бессмертия и философский камень.


[Закрыть]?

Улыбка Ма Ноу в это мгновение была столь откровенно высокомерной, что Лян, еще не успев закрыть рта, невольно отодвинулась от него – и тем привлекла к нему взгляды остальных. Улыбка так и осталась на его лице – неподвижная, застывшая – перед глазами всех; и только когда старший Лю спросил, а что же думает сам Ма, она скукожилась в обычную кривую ухмылку.

Ма сказал: «Меня радует трезвомыслие нашей сестры Лян Ли. Поэты называли женщин „прекрасными огненными пещерами“; но Цзюань, возможно, теперь не согласился бы с ними – после того, как его обожгла одна из таких пещер. Кстати, Цзюань, напомни, как звучит дивная строфа, которую ты мне недавно цитировал, сочиненная не то тобою, не то кем-то из поэтов династии Тан?»

Цзюань, польщенный, поклонился; и нараспев произнес: «Это было стихотворение Ду Фу [149]149
  Ду Фу(712–770) – один из величайших поэтов Китая; во время междоусобной войны ему пришлось стать беженцем, и он окончил жизнь в нищете.


[Закрыть], несчастного цензора, жившего при императоре Сюань-цзуне:

 
Ты видишь: ворота дворца Пэнлай
К югу обращены,
 
 
Росу собирает столб золотой
Немыслимой вышины.
 
 
Ты видишь: вдали, на Яшмовый пруд,
Нисходит богиня фей —
 
 
И фиолетовой дымки мираж
Становится все бледней» [150]150
  Ты видишь: ворота дворца Пэнлай…Из цикла Ду Фу «Восемь стансов об осени» (пер. А. Гитовича). Дворец Пэнлай – обитель небожителей, дворец владычицы Запада Сиванму (и загородный императорский дворец Дамингун, который строился как копия «небесных чертогов»). «Золотой столб», или столп Чэнлу («принимающий росу»), представлял собой медное изваяние небожителя с чашей в руке. В чаше собиралась утренняя роса – божественное питье, дарующее здоровье и долголетие.


[Закрыть].
 

Лян прервала его, подняв левую руку: «А в другом стихотворении, Цзюаня О-Цзая, сказано:

 
Раньше, чем просо сварит девица,
пестрый узор облаков разлетится».
 

Тут Желтый Колокол разразился смехом, который был бы уместен в хлеву или казарме, но уж ему-то никак не подходил, и всем показалось, будто завеса над его прошлым чуть-чуть приоткрылась. Он уже с глубочайшим сожалением просил прощения. Он. мол, отвлекся, погрузился в свои мысли, и его смех ни в коей мере не относится к словам кого-то из присутствующих. Тем не менее, этот внезапный грубый смех произвел столь неприятное впечатление, что все замолчали, старались не смотреть друг на друга, а Лян даже спросила Ма Ноу – заметив, что его бьет дрожь, – не хочет ли он немного отдохнуть: прогуляться или полежать на циновке.

Однако Ма Ноу, который действительно поднялся на ноги, тут же опять опустился на землю рядом с Желтым Колоколом и стал его успокаивать. Сказал, улыбнувшись всем, но обращаясь непосредственно к Цзюаню, что жизнь наложила свой отпечаток на них всех. «Человек так много страдает, что со временем ему все труднее на что-то решиться. Мы как мухи, у которых дети оторвали лапки и крылышки».

Цзюань недоуменно передернул плечами, покрутился еще немного и исчез – чтобы опять, сияя, осматривать залы, дивиться красоте кумирен.

Лян же, Желтый Колокол и Ма Ноу направились к открытым монастырским воротам по лабиринту залитых солнцем дворов. У Ма было чувство, что эти двое висят у него за спиной, будто мешки с камнями. Желтого Колокола он считал самым опасным из братьев. Он, Ма, легко мог бы погубить этого человека, но честолюбиво жаждал другой победы: он должен был, должен был привлечь его на свою сторону.

Красавица Лян, между тем, тревожилась за свою судьбу. Высокомерная улыбка не шла у нее из головы. Это как если бы беспечно шагающий человек за поворотом дороги вдруг ощутил на себе взгляд притаившегося белого тигра. Кто знает, что у него – Ма Ноу – на уме?

Перехватив строгий взгляд Ма, брошенный на задумавшегося Желтого Колокола, Красавица Лян опомнилась. В конце концов, все они плывут к Блаженным Островам. А кормчий в столь чреватом ужасными событиями плавании и сам должен быть человеком, внушающим страх. Желтый Колокол невозмутимо шагал рядом с нею.

И СРЕДИ ПОЛНОГО

затишья подготавливался тот знак судьбы, которого ждал Ма Ноу. Когда на седьмой день к воротам монастыря приблизилась делегация из шестидесяти сельских жителей, «расколотые дыни» этот знак получили.

Секта возникла – и существовала до сих пор – в одном из богатейших районов западной части Чжили: здесь выращивали хлопок, а кроме того, места эти славились высокоразвитым шелководством.

Одной из особенностей здешних краев было и наличие соленых минеральных источников. За последние десятилетия пробуравили много новых скважин, и все прибыльные предприятия были так или иначе связаны с этими источниками. Для того, чтобы добывать соль, рыли колодец метрового диаметра, расширявшийся книзу наподобие воронки, пока не добирались до воды. На дне колодца скапливался и понемногу выпаривался щелочной раствор; его ведрами поднимали наверх. Дальнейшей его обработкой, как и на морском побережье, занимались кипятильщики, сковородочники, фасовщики. Кипятильщики выпаривали воду из материнского раствора, предварительно разливая его по гигантским котлам или сковородам. Траву для нагревания котлов поставляли богатые владельцы степных или пахотных земель; они же, как правило, брали на себя фасовку и транспортировку соли, а также доставляли предписанное количество этого товара на императорский центральный склад [151]151
  …на императорский центральный склад.В Китае существовала государственная монополия на горнорудный промысел.


[Закрыть]. Те из солеваров, что имели много земли, могли работать быстрее, так как направляли солесодержащие грунтовые воды на специальные хорошо освещаемые солнцем участки с уплотненным грунтом, где процесс выпаривания ускорялся. Транспортировка уже добытой, подлежащей налоговому обложению соли осуществлялась почти исключительно водным путем; небольшое расстояние до ближайшей реки или канала преодолевалось с помощью ручных тележек, вьючных животных, повозок.

И вот девять лет назад в этом районе скончался от черной оспы отец некоего Хоу. При жизни он был, как все знали, дельным судейским чиновником, отличался строгостью и внешней непритязательностью, его многие боялись из-за способности лаконично, но убедительно излагать свое мнение. Благодаря дальновидным расчетам при покупке риса, который он перепродавал в правительственные закрома, этот человек сколотил себе большое состояние. И приобрел обширные земельные угодья. Став чиновником четвертого ранга, он вышел в отставку, отправил богатые подарки в казну императора, продолжал и дальше очень осмотрительно спекулировать, но однажды вернулся из деловой поездки совершенно разбитым: грузного старика пришлось нести от паланкина до дома на руках; вскоре он умер.

Его старший сын, а ныне владелец всего состояния Хоу, который в детстве из-за своей болезненности был предметом забот всей семьи, в смысле пронырливости ни в чем не уступал отцу; но если старик использовал других людей, только когда они сами предлагали свои услуги, то сын с любым человеком обращался неоправданно жестко и холодно. Внешние характеристики он унаследовал от отца: грузную фигуру, неуклюжую медлительность, внушающий доверие простонародный выговор. Он не окружал себя роскошью, строго выполнял предписанные ритуалы, был образцовым семьянином. Несмотря на жесткость своего поведения, он, на поверхностный взгляд, казался доброжелательным, и потому многие простые люди – из тех, что не имели с ним деловых отношений, – питали к нему искреннюю симпатию. Он неуклонно приумножал семейное состояние, хотя и не обладал той широтой кругозора, которая была свойственна его отцу.

Но не прошло и двух лет после погребения старика, как младшего Хоу начали преследовать несчастья. За один месяц от неизвестной болезни умерли два его сына: они целыми днями лежали неподвижно и только поворачивали голову, потом вдруг впали в буйство – и скончались, прежде чем удалось установить, какой демон их мучил. Затем в ходе нескольких рискованных – в духе отца – спекуляций его подвел лучший друг, живший в южной части Чжили; Хоу накопил в амбарах огромное количество риса; друг обещал быстро продать в другой провинции собственный рис, чтобы добиться искусственного повышения цен в их южном округе, которое Хоу использовал бы в своих интересах. Однако друг якобы вовремя не получил заказанные большие баржи – и оказалось, что Хоу некуда девать его гигантские запасы. Потом еще дважды, с короткими промежутками, в его владениях случались поджоги, причинившие большие убытки. И потом наступила достопамятная перемена.

Хоу уже давно досадливо морщился, когда смотрел на канал, который проходил как раз мимо его усадьбы: на длинные баржи, перевозящие соль, а также виноград, сливы, груши; здесь непрерывно раздавались крики бурлаков, скрипели, соприкасаясь с каменной облицовкой, канаты; отсюда можно было быстро добраться до широкого бокового ответвления Императорского канала.

В то время в гости к Хоу приехал астролог из Пекина, недавно уволенный – по причине своей некомпетентности – из ведомства церемоний [152]152
  …из ведомства церемоний… Центральная администрация цинской империи состояла из следующих органов: государственной канцелярии (нэйгэ);шести ведомств (любу) – административного, финансового, военного, судебного, ведомства церемоний и ведомства общественных работ; палаты цензоров (дучаюань)и государственного совета (цзюньцзюго) – неформального совещательного органа при дворе.


[Закрыть]. Так и не сумев проникнуть в тайны гороскопов, связанных с важными государственными событиями, этот человек занялся постыдным промыслом, для которого пригодились и его почтенная внешность, и внушающая доверие сдержанность: он стал посредником в весьма процветающем деле, торговле детьми, которых отправляли в южные провинции, где они пополняли персонал «домов радости» и театров. Все это осуществлялось под видом законного усыновления; при случае бывший астролог также поставлял аптекам, а иногда и больным – самым богатым, – малолетних детей, чьи глаза, печень, кровь использовались в медицинских целях [153]153
  …малолетних детей, чьи глаза, печень, кровь использовались в медицинских целях.Органы детей приобретали и с целью колдовства. В 1821 г. один из цензоров подал трону доклад, в котором говорилось о шаньдунских злодеях, «вырезающих органы у мальчиков и девочек». А в 1846 г. был издан императорский указ о преследовании получившей широкое распространение практики убийства мальчиков с целью использования их мозга, почек, сердец и печени. См.: Я.Я.М. де Гроот. Демонология Древнего Китая,СПб., 2000, с. 308 (пер. Р.В. Котенко). Об использовании человеческих органов в китайской медицине см.: De Groot, The Religious System of China, p. 379, 383.


[Закрыть]. По совместительству он подрабатывал как брачный посредник – его услуги и на этом поприще ценились очень высоко.

Однажды друзья сидели в Павильоне Добра на берегу маленького канала; расстроенный Хоу поделился с гостем своими горестями, после чего оба некоторое время молчали, курили кальян и наблюдали за бурлаками, шлепающими по ледяной воде.

Потом астролог поинтересовался: принадлежит ли Хоу земля также и по ту сторону канала; если да, то насколько широкая полоска земли; и вообще – какие товары здесь перевозят.

Еще пару раз затянувшись, он заметил, что канал неплохо бы вообще закрыть.

Хоу понял его с полуслова, засмеялся и попросил говорить потише. Закрыть канал, конечно, было бы неплохо, да только это вряд ли осуществимо; однако если его друг, паче чаяния, измыслит какое-нибудь средство, такая услуга, естественно, не останется без вознаграждения. Потому что канал очень важен для тех-то, и тех-то, и тех-то; и если его действительно закроют, кое-кто сможет использовать ситуацию в своих целях.

Почтенный астролог, скромно одетый в черное, поблагодарил за предложенную долю в будущих доходах; но пока еще, сказал он, ни о каких таких доходах и речи нет. Он сидел, о чем-то задумавшись, и вдруг с печалью заговорил о смерти старшего Хоу, при жизни столь ценимого императором; спросил, между прочим, кто из астрологов определял место для погребения. Потом, ничего не объяснив другу, вернулся вместе с ним в дом, зажег свечи на алтаре предков и принялся оплакивать преждевременную смерть старика, этого, по его словам, «истинного друга отечества». Затем попрощался и удалился в предоставленную ему комнату, чтобы, как он выразился, «предаться благочестивым размышлениям».

На следующее утро он кликнул носильщиков и в компании придурковатого местного астролога, у которого вечно гноились глаза, отправился к месту погребения старшего Хоу, прихватив с собой рабочие инструменты – компас, таблицу влияний животных, «ветряную лозу». После трехдневных трудов оба астролога сопоставили результаты своих вычислений и пришли к выводу, что проведение канала нанесло непоправимый ущерб месту погребения. Больше того: из-за нехватки места невозможно даже умиротворить дух умершего посредством строительства отвращающей дурные влияния пагоды! Этим и объясняются все те несчастья, которые постигли дом Хоу после смерти его отца.

Хоу не понял сути запутанных рассуждений астролога. Но когда тот принялся сетовать на участь столь заслуженного в прошлом, а ныне покойного чиновника, Хоу с плачем упал на землю, совершенно не представляя, что теперь делать. И тут же кинулся к алтарю предков: он, мол, не хочет брать на себя такого греха, он должен как-то убедить умершего, что не виноват в истории с погребением – виноваты другие, не он; да разве могла ему, любящему, ежедневно приносящему жертвы сыну, прийти в голову столь ужасная мысль – лишить покоя, выгнать из могилы собственного отца! Он буквально повис на шее у астролога, умоляя о помощи, – и к своему изумлению увидел, что лоснящееся жиром лицо его друга приняло какое-то неподобающее, хитровато-фальшивое выражение. Астролог нетерпеливо засопел, когда его стиснули массивные руки, отодвинул от себя Хоу, закончил обряд каждения, и они двое медленно побрели к садовому павильону на канале. Флегматичный пекинец сказал – таким тоном, будто по-прежнему служил в ведомстве церемоний: «Мы не вправе еще больше оскорбить дух твоего отца, и так уже тяжко пострадавшего, перенеся его могилу в другое место. Это было бы верхом неуважения. Лучше изменить направление канала. А старое русло – поскорее засыпать». Толстяк Хоу горестно пробурчал: «Да…»; и потом, после паузы, которой хватило, чтобы они пристально посмотрели в глаза друг другу, повторил уже более звучно, жизнеутверждающе: «Да-да».

Несколько месяцев длилась переписка с провинциальными властями и ведомством церемоний, которую астролог целиком взял на себя, освободив от столь низменных хлопот скорбящего сына покойного чиновника. Прошли недели, прежде чем экспертам из императорского астрологического бюро было поручено составить свое заключение, а раньше более низкие инстанции неоднократно отклоняли ходатайство Хоу, находя, что оно противоречит общественным интересам. Однако император Цянь-лун, когда его проинформировали об этом деле, сразу сказал: «Канал можно проложить и по-другому; а пока будут вестись работы – которые следует ускорить, – пусть люди пользуются иными транспортными средствами. Негоже из-за временных трудностей лишать покоя дух такого заслуженного человека, как Хоу».

На этом вопрос был исчерпан. И, даже не поставив в известность гильдии – бурлаков, солеваров, грузчиков, возчиков из расположенных к западу от канала деревень, – шлюзы в срочном порядке закрыли, а воду спустили в озеро, благо Хоу приказал прорыть отводной канал еще тогда, когда его дело разбиралось в инстанциях. Товары теперь пришлось транспортировать по-другому; их перегружали, затем перевозили на расстояние дневного перехода – сухопутным путем, который пролегал по земельным владениям Хоу, – до еще не засыпанного последнего отрезка канала. Поначалу Хоу вообще отказывал возчикам в праве ступить на его территорию. Их жалобы в местную управу привели к тому, что на первое время власти всем разрешили безвозмездный проезд; Хоу же обязали договориться с заинтересованными гильдиями – как он сам сочтет нужным – о скорейшем сооружении дороги.

Хоу подчинился такому решению, но установил – быстро получив на это согласие властей – небольшую пошлину за пользование его территорией; потом по собственной инициативе построил вдоль дороги пять пакгаузов, стал помогать транспортировщикам грузов, предоставляя им напрокат запряженные волами повозки. Доходы от всего этого были громадными; сюда еще прибавлялся немалый выигрыш от краж, которых невозможно избежать там, где товары часто перегружаются и сдаются на хранение; в конце концов Хоу превратил свое имение в главный промежуточный соляной склад: ибо людям, которые предпочитали хранить свою соль в других местах, он всячески затруднял проезд.

Несколько недель все было тихо; однако гильдии непрерывно обсуждали между собой создавшуюся ситуацию. В местную управу поступало множество жалоб. Бурлаки, оставшиеся без работы, нанимались помощниками к кипятильщикам; но те и сами, если только не поставляли сено для Хоу, зарабатывали все меньше из-за снижения оптовых цен на соль. Недовольство росло.

И тут в эту заваруху вмешался только что назначенный даотай, да так неловко, что чуть не поплатился собственной головой. Дело в том, что в западных округах случай Хоу вовсе не был чем-то особенным. Тамошние крупные землевладельцы десятилетиями самым чудовищным образом уклонялись от уплаты налогов; хозяева шелкопрядильных мастерских и мельниц платили не б о льший налог, чем жалкий подсобный рабочий на их же предприятии. В регистрационных книгах налоговой службы в качестве собственности этих богатых господ указывались лишь крохотные пахотные участки, некогда принадлежавшие их отцам или дедам; местные богачи, благодаря дружеским связям с налоговыми чиновниками и старостами, добивались того, чтобы данные об их семейной собственности, однажды внесенные в земельный реестр, никогда более не обновлялись; они также предоставляли ложные сведения о размерах заброшенных или затопленных половодьем участков.

Вышеупомянутый молодой даотай, как только до него дошли слухи о подобных злоупотреблениях, явился в ближайшее отделение императорского финансового ведомства, где хранились списки налогоплательщиков, и сообщил управляющему – устно, но прямо посреди ямэня, в присутствии многих свидетелей, громким голосом, – о противоречии между данными, указанными в списках, и действительным положением вещей. Когда, покончив с этим, он сел в свой зеленый паланкин, его носильщики тревожно переглянулись и потом долго еще качали головами. А дальше произошло то, что и предсказывали, перешептываясь между собой, слуги молодого даотая.

Налоговый управляющий, человек уже пожилой, любимый в Чжили и Шаньдуне за знание местных обычаев и высоко ценимый в правительственных кругах, на десять дней передал текущие дела заместителю. Все это время он, как он сам сообщил, объезжал подведомственную ему налоговую зону, чтобы провести личное расследование, и посещал как промышленные предприятия, так и имения. Однако не в его силах было задержать тот рапорт, который даотайотослал в центральное финансовое ведомство примерно тогда же, когда сделал в ямэнесвой устный доклад; и к тому времени, когда опытный чиновник вернулся из деловой поездки, его уже ожидало письмо из пекинского финансового ведомства с настоятельным требованием прислать объяснительную записку в ответ на «прилагаемый меморандум».