Текст книги "Полуночные тени (СИ)"

Автор книги: Алена Кручко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Вот что, – сказал Анегард, – ты, баба Магдалена, туда сейчас вернись. Отдохнешь, и я тебя отвезу. Посиди там ночь, глянь сама, что да как. А назавтра мне расскажешь. Странно это все…

Взгляды бабушки и молодого барона столкнулись вдруг – и скрестились на мне. Показалось, даже воздух в доме заискрился. Эй, чуть не ляпнула я, что это вы оба себе вообразили?! Но тут Анегард усмехнулся, покачал головой:

– Нет, глупость это. Если правильно я думаю, нельзя Сьюз одной ночевать. Придется мне самому.

Прозвучало так, будто молодой барон ответил разом и на свои же слова, и на бабулины мысли. Меня даже ревность кольнула: обидным показалось, что моя бабушка и чужой парень вот так, с одного взгляда, друг друга поняли.

– Вдвоем сходим, – буркнула я. – Гвенда только рада будет.

– И отвозить никого не надо, – добавила бабуля. – Что там делать добрых полдня? Ввечеру соберемся да пешочком и дойдем.

– Можно и так, – после чуть заметной заминки согласился Анегард. – Тогда, хозяюшки, спасибо вам за угощение, а мне пора. Заеду завтра, расскажете, как ночь пройдет.

Молодой барон встал; заметная глазу усталость опала с него, стекла, как вода с гуся. Оглядел кухню прищуренным взглядом воина, бросил резко:

– Окна позакрывайте. Еще раз такое увижу, тут же в замок вас отвезу, и сидите там за стенами.

Бабушка покивала; спросила вдруг:

– А вот скажи, молодой господин, в замке у вас все спокойно ли? Никому дурные сны не снятся?

Анегард замер на полушаге. Развернулся к бабуле – медленно, словно через силу. Выдохнул сквозь зубы. Уронил тяжело, как камень на ногу:

– Мне.

И снова они поняли что-то без слов. Бабуля не стала спрашивать, что да как. Почесала кончик носа, выудила из ларя тыковку-горлянку, налила заваренной для меня мяты. Протянула Анегарду:

– Выпьешь на ночь, господин. А завтра привези бутыль поболе, я тебе сделаю, чтоб хоть на боговорот хватило. И заварю, и нашепчу… так-то тоже не дело, вона, глаза красные, сам ровно ужас ночной.

Анегард рассмеялся, бабуля согласно хихикнула. Так и распрощались – со смехом, будто и не беда свела.

Мы с бабушкой вышли на крыльцо – проводить гостя. Смотрели, как садится он на коня, как поправляет копьецо и самострел, чтоб удобно было дотянуться. Как молча уметывают в лес братцы и сестрицы моего Рэнси.

Махнул рукой, тронул коленями бока вороного. Отдохнувший жеребец не артачился, двинул спорой рысью.

Серый, для порядка поворчав ему вслед, недовольно задрал лапу на коновязь: видно, кто-то из господских псов успел пометить.

Я невольно оглянулась: где подарочек, что поделывает? Псень, стоя передними лапами на лавке, подъедал из туеска землянику.

– Ах ты ж, зараза! – вскрикнула я.

Бабушка обернулась так резко, будто ждала увидеть в кухне волка. Охнула, схватившись за поясницу:

– Вот так напугаешь бабку, Сьюз, и… а это еще что?!

– Это Рэнси, – вздохнула я. – Подарил вот… подарочек. – Наткнулась на острый бабулин взгляд и заторопилась, чувствуя, как полыхают щеки: – Бабуль, да ты не думай! Я сама не знаю, что на него нашло, честное слово, всеми богами клянусь! Вот взял и подарил! Сидите, говорит, одни посреди леса, совсем без охраны, не дело… знаешь, как ругался?!

– Не дело честной девушке принимать подарки от господина, да еще такие!

– Ага, попробовала бы ты отказаться! Так посмотрел… думала, прибьет на месте. И ничего, сказал, дурного не думай, просто в лесу плохо, а кто чего скажет, ко мне отсылай. – Я помолчала и добавила тихо: – А в лесу ведь и правда плохо, сама знаешь…

– А земляника? – желчно вопросила моя остроглазая бабуля. Ах, Рэнси, Рэнси, ну что уж тебе было всю ее доесть!

– Ну… тут ведь недалеко. И спокойно было, я послушала…

– Сьюз!

Когда бабуля говорит вот таким вот железным голосом, лучше поскорее умолкнуть. Я и умолкла. Достала с полки чистую глиняную миску, поставила на пол, вывалила туда остатки земляники. Сказала Рэнси: Твое!

– Я думала, ты умная девушка, – выговаривала между тем бабуля. – Я думала, тебя можно оставлять без присмотра. И хватило же ума… Сама ведь ночами криком кричишь, знаешь ведь сама, что в лесу неладно! И куда тебя бесы понесли? А если б, не ровен час, и впрямь сожрали?

– Кто? – не выдержала я.

– Знали б, кто, спокойно бы жили, – отрезала бабуля. – А то ишь, невесть какая нечисть в лесу хозяйнует, а ей все трын-трава! Она у нас всякой ерунды не боится, она, понимаете ли, если уж захочет земляники, то никакой ночной кошмар ее не остановит! Правильно, Сьюз, так и надо! Если в следующий раз тебя съедят…

– Да ладно, ба, – я обняла бабушку, чмокнула в щеку, усадила к столу. – Перестань. Все обошлось, и я больше не буду, вот. Как твоя поясница? Растереть?

Рэнси доел землянику и теперь задумчиво жевал бабулин фартук.

Гвенда нам и правда обрадовалась. Особенно когда узнала, что мы собираемся просидеть ночь с ее малым. Вздохнула:

– Хоть высплюсь!

– Ей тоже постели, – бабуля мотнула головой в мою сторону.

Я хотела было возразить, но бабушка – и откуда она всегда знает то, что я только собираюсь сказать?! – осадила:

– Не спорь, Сьюз! Я знаю, что говорю.

И объяснила, когда Гвенда убежала собирать ужин:

– Ты, Сьюз, будешь спать. Или хоть дремать. А я гляну… сдается мне, девонька, что одно и то же вам с малым снится.

Девонькой бабушка меня звала редко. Только когда очень за меня боялась.

– Чего ты, ба? – тихо спросила я. – Все ведь хорошо?

Бабушка только головой покачала.

Тут прибежал мелкий Ронни, увидал Рэнси, и глаза его полезли на лоб.

– Чего таращишься, – усмехнулась я, – никогда баронских гончих не видел?

– А откуда он у тебя? – хитро спросил мелкий.

– Много будешь знать, судейским станешь.

Ронни презрительно фыркнул. Ох, пойдут по деревне пересуды, уже завтра пойдут!

Захныкал за перегородкой малой. Тут же появилась Гвенда, сказала чуть виновато:

– Кормить пора.

– Так корми, – в голосе бабушки отчетливо послышалось: "мне, что ли, тебя учить?".

Пока Гвенда возилась с сынишкой, пока ужинали, пока Чарри, хозяин дома, неторопливо рассуждал о видах на урожай, а Ронни пытался угостить Рэнси корочкой (псень смотрел жалобно, однако без моего разрешения не брал), – вечер перетек в ночь. За окнами установилась сонная тишина, нарушаемая лишь далеким криком "обманщика пастухов" козодоя да редким взлаиванием собак.

Ронни убежал спать на сеновал. Чарри увел, приобняв, смутившуюся Гвенду.

– Ты смотри, не балуй, – кинула вслед бабуля.

– Да что ж я, не понимаю, – усмехнулся тот.

И мы остались одни с малым.

Безымянный пока мальчишечка, рожденный в день Хранителя стад, сыто посапывал в старой, помнящей его отца и деда дубовой зыбке. Вековой дуб, дерево силы, мужества и долголетия, сохранит малыша от зла; но все же до первого своего храмового дня, без божественного покровительства, дитя уязвимо. Я смотрела на щекастое розовое личико и думала: неужели он тоже, как я и Анегард, видит сны, полные страха и смерти? Бабушка редко ошибается. И если так, если и в этот раз она не ошиблась, значит, у меня, у Анегарда, у этого малыша нет защиты перед неведомым злом?

Холодный озноб пробежал вдоль спины. Я передернулась. Рэнси, как почуял, ткнулся в ладонь мокрым носом. Анегардов псень от меня не отходил. Щедро накормленный, он был благодушен, однако я ощущала исходящую от него привычную настороженность. С такой охраной и впрямь спокойней.

– Ложись, – сказала бабушка. – Только вот глотни сначала.

– Что это? – я качнула тыковку-горлянку; в ее утробе плеснуло незнакомое мне зелье. Защекотал ноздри терпкий запах, кольнуло недовольство: я-то думала, бабулину науку всю уже переняла, ан, выходит, нет!

– Это чтоб спать. Выпей, Сьюз.

Я пожала плечами. "Чтоб спать", мне до сих пор хватало нашепченной мяты, но если бабуля решила дать что-то посильнее – ей лучше знать. Не забыть только расспросить, как домой вернемся…

Вкус зелья оказался горек – едва не выплюнула. Зажав нос, сглотнула судорожно. И провалилась в сон, как в глубокую черную яму с отвесными стенами. Захочешь – не выберешься.

Все там, во сне, было как обычно – но четче и ярче. И намного, намного страшнее. Я бежала в панике, а полная луна предательски швыряла на тропу дрожащую изломанную тень, и сердце мое выпрыгивало из груди. Я зайчонком забивалась под куст, из последних сил сдерживая крик; мнилось, еще миг – и увижу тех, пришедших в наш лес, увижу, узнаю и пойму, как спастись от них. Но упавшая с неба черная тварь прижимала к земле и рвала горло, и не было спасения.

Кажется, я кричала. Кажется, я бормотала сама себе, тщась проснуться: Сьюз, милая, это всего лишь филин поймал зайчонка! Но ужас не отпускал, а гладкие черные стены не давали выбраться. Сон держал меня, и убивал раз за разом, и снова, снова, снова пыталась я разглядеть убийц… тщетно!

Проснулась я взмокшая от пота, истерзанная, слабая, будто и вправду умерла пару десятков раз за одну эту ночь. Бабушка смотрела жалостливо и… виновато?

– Чего ты, бабуль? – спросила я.

– Ничего, – покачала головой бабушка. – Ничего, девонька. Ступай умойся, завтрак скоро.

Я встала, растерла лицо ладонями. Руки дрожали, ноги подгибались, будто и впрямь не спала, а по лесу бегала в ужасе. Малыш сыто посапывал в своей зыбке, и непохоже было, чтоб для него ночь прошла плохо. Или я просто не слышала?

– Он-то как?

Бабушка вздохнула.

– Как и ты. Как и ты, Сьюз… Гвенде я уже сказала. Если подумать, так оно и хорошо: сама знаешь, твой дар людям на пользу и тебе не во вред. Да только времена нынче тревожные.

Ничего, подумала я, завтра храмовый день, назовут мальчонке покровителя… Хранителя стад или вон Звериную матерь, как у меня… стоп, это о чем?..

– Погоди, – я уставилась на бабушку, – я не поняла. Причем тут мой дар? У него что, тоже?..

Новым, придирчивым взглядом я воззрилась на Гвендиного малыша. Такой… обычный! Младенец как младенец. Это что же, и я была вот такой? Качалась в березовой девчачьей зыбке – и уже видела звериные сны? Плакала от чужого страха раньше, чем научилась бояться сама?

А он – подрастет, и раньше научится понимать собак да коров, чем соседских одногодков? И всегда будет хоть и свой, да чуточку на отшибе…

Я шла из деревни, ощущая себя непривычно растерянной – и, как это ни глупо, чужой. Даже бабушке – чужой, что уж говорить о деревенских. Когда-то давно я спросила у бабушки, был ли у моей мамы тот же дар, что у меня, дар Звериной матери. Бабушка ответила – нет. До сих пор я не знала никого с этим даром. И вот – Гвендин малыш. Не мне ли придется лет через пять-шесть объяснять ему, что к чему? Мне никто не объяснял.

Почему-то хотелось плакать. Рэнси, как чуял, крутился рядом, повизгивал, то тыкался носом в ладонь, то прихватывал зубами край юбки. Щеня игривое, даром что Серого на ладонь в холке выше.

И дома все валилось из рук. Бабушка поглядывала искоса, не говорила ничего. Она всегда знала, когда лучше обнять меня и утешить, а когда – разрешить побыть одной в своих мыслях. Вот только сейчас мне плохо было одной. Мне нужен был рядом такой же, как я. Чтобы тоже знал этот страх – но умел прогнать его. Чтобы не было так бесконечно одиноко, чтобы, закрывая глаза, не ждать с ужасом темных снов о чужой смерти. Вольно ж тебе, Сьюз, мечтать о несбыточном…

Всплеск ужаса ударил внезапно; разжались ослабшие пальцы, миска с кашей упала на пол, раскололась надвое. Преодолев мгновение оторопи, я метнулась к окну – открытому, ох, правильно Анегард ругал нас за беспечность! Так, ну и что стряслось? За окном все тихо и спокойно, обычный летний денек, Серый дремлет в тени колодца, Злыдня, зараза, объедает завязи с нижней ветки старой яблони. Как это бабуля выражалась – покой и благолепие?

И только мне слышный смертный ужас.

Заполошное кудахтанье указало направление – и подсказало отгадку. Бесов сын хорек! За хвост и об стену! Предупреждала куроцапа!..

Злая, как дюжина бесов, я ворвалась в курятник. Отмахнулась от вихрящихся перед лицом перьев, проморгалась, всмотрелась. И увидела совсем не то, что ожидала. Нахально не обращая внимания на птичий переполох, куроцап тащил в зубах жирную черную крысу.

Я прислонилась к косяку и расхохоталась. Выдавила сквозь смех:

– Да ты, выходит, полезный постоялец!

Хорек встряхнул добычу, словно понял мою похвалу. Я опустилась на корточки, поймала взгляд черных глазенок. Осторожно, одним пальцем, погладила золотисто-бурую шерстку. Оставайся и живи, охотник.

И, успокоив дур-несушек, пошла в дом. Закрывать окна, бесы бы их побрали вместе с неизвестной нежитью, Куржевой ворожбой и Анегардовыми выволочками.

Рэнси, аккуратно обходя осколки, подъедал с пола кашу. Бабушка, не обращая внимания на это безобразие, хлопотала у печки. Здесь мне хорошо, меня любят, а дар… ну что дар, вон, тем же магам наверняка тяжелее приходится, и ничего, живут и радуются жизни. Утренняя тоска махнула крысиным хвостом и шмыгнула в тень.

– Бабуль, – спросила я, наложив себе каши, – а что это было, ночью? И зелье незнакомое, ты мне такого не показывала.

– Сны помнишь? – вопросом на вопрос отозвалась бабушка.

Я вздрогнула. Бабушка кивнула:

– Помнишь. Для того и затевалось. Ты прости, девонька… Отвар-то и впрямь, чтоб спала, но еще – для яркости снов, а наговор на нем – чтоб не забылись те сны поутру, не развеялись вместе с тьмою ночной. Вот приедет молодой барон, да попробуем разобраться вместе, что снится вам…

– Ты что, – едва не подавилась я, – ему тоже такого дала?!

– Нет, – бабуля хмыкнула чуть слышно, – зачем? Он своей земле хозяин и защитник, это посильнее наговоров будет. Ты лицо его вспомни – небось ни одной ночи с тех пор не спал спокойно…

А и верно, вид у Анегарда… ой, спохватилась я, а сама-то? После такой ночки…

Каша не полезла в горло. Я бросила ложку, вскочила. Заглянула в ведро с водой, ловя смутное отражение.

О-ёй… бледная, как поганка… и страшная, наверное, как мертвяк!

– Сьюз! – бабуля смотрела сердито. – Не дури! Перед кем прихорашиваться собралась? Сама вчера говорила…

Я едва сдержала слезы: если парень не для тебя, разве это повод показываться ему уродиной? Повернулась ответить, но тут радостно залаял Рэнси, завилял хвостом.

– Эгей, дома ли хозяюшки?

Я закусила губу и убежала к себе. Хоть успокоиться.

Когда вышла, Анегард сидел за столом, снова, как и вчера, баюкая в руках кружку с квасом. Мою недоеденную кашу бабушка убрала – что ж, и на том спасибо! Они замолчали при моем появлении, и я спросила едко:

– Не помешаю?

– Тебя ждем, – коротко ответил Анегард. Бабушка сердито поджала губы.

Ладно, сказала я себе, бабуля права: все равно он на тебя и не смотрит. И хорошо. А то ишь, возомнила…

Я и села не напротив – чуть сбоку. Он – воин! – отслеживал окно и двери, вот и прикинула, где под взгляд не попадусь. Не больно-то и хотелось!

– Рассказывай, – велела бабушка, – что из снов помнишь.

Я пожала плечами. Ответила коротко:

– Смерть.

– Верно, – кивнул Анегард. И добавил: – Незнакомая.

Я невольно потерла шею; и, прежде чем поняла, почему, молодой барон кивнул:

– Горло рвут, да. Неизвестный нам хищник, летающий, пикирует на жертву сверху, валит на землю и рвет горло. Причем это не птица, потому что зубы.

– И тяжелый, – вырвалось у меня.

– Да, – согласился Анегард, – крупный. Примерно с человека, с мужчину. Но кто это может быть… что скажете, баба Магдалена?

– Никогда о таком не слыхала, – призналась бабуля. – Оборотни если, так не летают они, да и байки это пустые, оборотни. Кто их видел, кроме пьяни подзаборной?

– Мэтр Курж видел, – голос Анегарда прозвучал не слишком уверенно, словно и сам он верил городскому магу не больше, чем трактирному забулдыге. Бабушка буркнула что-то себе под нос – наверняка весьма нелестное.

– Но о летающих и мэтр Курж, кажется, не знает, – помолчав, добавил Анегард. – Вот разве съездить в Оверте и городского архивариуса расспросить? Пусть в старых бумагах пороется, вдруг чего нароет…

Бабуля покачала головой:

– Вряд ли. Люди бы помнили. Память людская – она лживая, но крепкая. Баек бы наплели, переврали бы несусветно, но что есть на свете такая дрянь – помнили бы.

– Ладно, – вздохнул Анегард. – Отцу расскажу, пусть решает. Спасибо, баба Магдалена. И тебе, Сьюз.

Молодой барон уехал, а мы долго еще молчали. Разговор всколыхнул пережитый ночью ужас, мне снова было страшно, и Рэнси поскуливал, чуя мой страх.

– А ведь соврала я, – сказала вдруг бабуля. – Есть про таких – байка не байка, легенда не легенда, не пойми что, но есть. Не любят ее, правда, в наших краях, так просто не вспоминают. Будто давным-давно один безумный маг захотел потягаться с Прядильщицей и отобрать у нее власть над смертью.

– Ну?..

– Ну и отобрал. Стал не то нежитью, не то несмертью, а плата за его не-жизнь-не-смерть была – чужая кровь. Вот и летал с учениками своими вместе… охотился. И до сих пор где-то летает.

– Так надо ж Анегарду рассказать?!

– Не надо пока, – оборвала меня бабуля. – Не к добру их поминать. Может, так обойдется.

– Пока что не обходится, – я поймала себя на том, что снова тру горло.

Следующий день был храмовый. Наша деревенька слишком мала, чтобы в ней прокормился хотя бы храмовый служка, не говоря уж о храмовнике полного посвящения, так что у нас тут нестрого. У нас и храм-то – не храм, а так: круг простых каменных алтарей на поляне за деревней, ни мрамора с позолотой, как в столице, ни даже крыши-навеса, как в Оверте. Кому чего надо – сам возносит жертву и положенную к случаю молитву, и на том успокаивается. Но дети рождаются все-таки не каждый боговорот, да хоть бы и каждый – им здесь жить. Так что посмотреть, кто станет покровителем малышу Гвенды, пришли многие. И мы с бабулей тоже, а как иначе?

В праздничной полосатой юбке и расшитой знаками богокруга выбеленной рубахе, с распущенными волосами – почти до колен! – Гвенда оказалась такой красавицей, что и богам впору. Совсем непохожая на простую селянку, что угощала нас ужином, жаловалась на неслуха Ронни и кивала рассуждениям мужа о видах на урожай. Словно все земное, суетное и маятное, было всего лишь лягушачьей шкуркой, сброшенной в единый миг. Малыш спал у нее на руках, взволнованный Чарри поддерживал жену под локоть. За ними шли свидетели: бабка Грета и кузнец. А уж позади валил прочий люд.

Говорят, в настоящих храмах, где каждому богу служит свой посвященный, для любого случая заведен особый порядок. Но мы здесь обходим алтари, сообразуясь с собственным пониманием. Ясно ведь безо всяких посвященных, что при обручении надо восславить Звездную деву, на свадьбе – задобрить Хранителя стад и Жницу, а, провожая умершего, поклониться Старухе-прядильщице. Ребенка же, только пришедшего в людской мир, прежде всего показывают Великому отцу, хранителю верхнего мира и господину над всеми прочими богами, кроме Прядильщицы, хозяйки судьбы и смерти. Перед его алтарем впервые произносят вслух назначенное ребенку имя. И так же, как родители дают дитю жизнь, так Отец и Старуха решают, продолжиться ли этой жизни в людском мире или отправиться сразу в мир верхний или нижний.

Поэтому я понимала волнение Чарри, когда он, взяв из рук жены новорожденного сына, положил его на алтарь Великого отца, отступил на шаг и сказал:

– Я прошу благословения и покровительства для своего сына Кевина.

Понимала и страх Гвенды, когда она чуть дрожащим голосом повторила за мужем ритуальные слова.

Ребенок лежал тихо, уже не спал, но и не хныкал. Тишина сгустилась над храмом – и прервалась общим вздохом, когда упавший с небес луч обвел малыша сиянием и угас. Благословение получено.

Чарри взял малыша, передал Гвенде: следующим в кругу стоит алтарь Прядильщицы, с богиней первой должна говорить женщина. Три шага, и руки матери опускают дитя на грубый черный камень.

– Я прошу благословения и покровительства для своего сына Кевина.

Теперь уже Чарри повторил за женой. Я заметила, как Гвенда сжала его руку. Мне на ее месте тоже было бы страшно сейчас. А ну как хозяйка подземного мира сама, в зримом обличье, появится, чтобы заявить права на младенца?

Но нет: вокруг голенького тельца лишь сгустилась на мгновение непроглядная тьма – и растаяла, унеся страх. Долго ли, коротко, гладко или коряво – Старуха не отказала малышу в земной судьбе.

Гвенда поклонилась, прежде чем взять сына с алтаря Прядильщицы.

Малыша благословили на земную жизнь, и боязливая тишина сменилась веселым ожиданием. Не все ли равно, по большому счету, кто именно будет назван покровителем ребенка? Кто их видел, этих покровителей? Некоторым они и впрямь помогают – как мне Звериная матерь, – но куда чаще знать своего бога лишь затем и нужно, чтобы не путаться, к какому алтарю ходить по храмовым дням. Зато после обряда счастливые родители выставят угощение, а праздник – всегда праздник.

Поэтому событие заметили не все. Но я видела, как у предпоследнего алтаря сгустилась из воздуха светлая фигура с сияющим клинком. Как огненный меч коснулся плеча ребенка, ставя печать – настоящую, зримую печать бога, какая есть хорошо если у одного из тысячи!

Бросил короткий взгляд на оторопевших Чарри и Гвенду, кивнул – и растаял.

Замерли, кто видел. Заозирались, кто проглядел. Четверо у алтаря – родители и свидетели – будто вовсе окаменели. В нашей деревеньке – избранник Воина! В прежние времена такого ребенка сразу взял бы на воспитание местный барон, да не абы как, родным бы сыном вырастил: честь великая. Теперь же… хотя, почем мы знаем, что теперь? Не слыхала я, чтобы у простых людей избранники богов рождались. Только в старых легендах, которым и не знаешь, верить ли.

Теперь уже Чарри поклонился, прежде чем взять сына, – низко, до земли. Подошел к последнему алтарю, едва не забыл передать дитя Гвенде – хорошо, бабка Грета толкнула в бок. Последний алтарь принадлежал Звездной деве.

Да уж, думала я мгновением спустя, этот день у нас забудут нескоро! Юная богиня любви, дева, слепленная из света звезд, не показывается в храмах: ее внимание принадлежит лишь одному или двоим. Но ведь совсем не обязательно снисходить к людям воочию, чтобы явить свою волю.

Всего лишь упала звезда – и рядом с печатью Воина появилась еще одна.

– Эй, сестренка, – услышала я, – что это ты делаешь? Я первый успел, он мой!

– Твой, твой! – отозвался смеющийся голос. – Он-то твой, не спорю, но его любовь – моя!

Или показалось? Я оглянулась на бабушку, вгляделась в лица людей. Показалось, наверное…

* * *

Ронни пропал через два дня, как раз на Воина. Пошел перед рассветом на реку, верши проверить – и не вернулся.

Тревогу подняли ближе к обеду. Обыскали все известные нашей ребятне рыбные места, все ближние земляничные поляны, заглянули и к нам с бабушкой. Ясно, что мы отправились в деревню.

С Гвендой сидели бабка Грета и Колин: денек выдался справный, кто на полях, кто на огородах, без толку судачить людям некогда. Гвенда то вскакивала, глядя в конец улицы, то начинала всхлипывать, и тогда бабка Грета гладила ее по плечу и шептала что-то успокаивающее. Проку с обеих было мало. Хорошо, Колин умеет объяснить толком…

Верши Ронни поставил с вечера, а где именно – ни его приятели, ни Гвенда с Чарри знать не знали. Нашел рыбное местечко, а уж тем более прикормил – оно твое, допытываться не принято. Мальчишка обещался вернуться быстро, помочь матери с огородом – да ведь все они, мелкие, обещать горазды, а потом заиграются и не заметят, сколько времени прошло. Так что встревожилась Гвенда не скоро. Лишь тогда спохватилась, когда пришла пора отправить сына в поле с обедом для Чарри.

Первым делом решили, что охламон сбежал на поиски приключений: хоть он и задрал нос перед остальной ребятней, что его маленького братца отметил печатью Воин, самого наверняка грызла зависть. Покровителем Ронни считался Хранитель стад – самое то для деревенского парня, и никогда раньше он не мечтал искать другую долю. Но – мало ли, что стукнет в дурную пацанячью голову? А день Воина – самый что ни на есть подходящий для любых начинаний, где нужды отвага, сила духа и прочие почти бесполезные в сельской жизни, но ценимые мальчишками качества.

Однако Гвенда сказала, что из дома не пропало даже старой тряпки, даже сухаря. Не говоря уж о том, что любимый нож Ронни как торчал в стене за поленницей, так и торчит.

– Вчера допоздна лучину колол, позабыл, видать, – растерянная Гвенда мяла в руках край полосатого фартука. – Да не убежал бы он так. Он нам помощник, ему это нравится.

Заплакал Кевин, Гвенда, всхлипнув, пробормотала:

– Кормить пора…

Я перебирала в памяти укромные места на речке, куда мальчишка из деревни может сбегать «быстро». Плавает Рон хорошо, лучше многих. Но – вода есть вода…

Колин, видно, думал о том же. Сказал, вздохнув:

– Рольфа, что ли, позову. Надо на реку идти, искать.

На реку пошли вчетвером: Колин, Рольф, я и Ронов закадычный дружок Бени. Прочих мелких трактирщик шуганул: нечего галдеть почем зря. Я, не колеблясь, свистнула с собой Рэнси: Серый всего лишь охранник, а баронский пес умеет и по следу идти, и дичь за глотку брать. Да и по сердцу мне пришелся подарок Анегарда – уж от себя стоит ли таить? Хороший псень.

Бени места знал, вел напрямик, а на вопрос Рольфа, почему утром Рон ушел один, ответил хмуро:

– Подрались мы вчера.

– Ну так и что? Как подрались, так бы и помирились.

– Да хотел я, – Бени вдруг всхлипнул, поспешно вытер нос. – Так и думал – пойдем в поле, не туда так обратно вместе подгадаю, повинюсь. Я ж его обидел-то… А тут вона как…

– Помиритесь еще, – неловко ободрил мальчишку Колин.

Тропинка нырнула в заросли ивняка, побежала вниз; мы съехали с крутого обрыва на глинистый пляжик. Чуть слышно плескалась вода, набивая к берегу пену бурой ряски, лаская ветви низко склоненной, почти уже упавшей старой ивы; ходила под ивовыми ветвями крупная рыба – у Бени аж глаза загорелись, да и Рольф, кажется, равнодушным не остался. Вздохнул, с явным трудом отведя взгляд от расходящихся по темной воде кругов:

– Пошли дальше, что ль?

Тропинка здесь разделялась: шла вдоль берега и поверху. Бени почесал в затылке и пошел низом. Скоро мы вышли еще в одну бухточку, не хуже первой. Даже Колин восхитился:

– Эк рыба-то играет!

Рэнси повертелся по берегу и дружелюбно тявкнул.

– Он был здесь, – хором сказали мы с Бени. Я – вспомнив, как Гвендин старший играл с моим псом, а Бени… Бени держал в руке сломанный, как видно, для кукана ивовый прут.

Я присела на корточки рядом с Рэнси. Потрепала между ушей, спросила:

– Найдешь, псень? Найдешь нам Ронни?

И добавила без слов, посылая псу, как смогла, образ мальчишки: ищи!

Рэнси взвизгнул, завертелся, – и побежал по чуть заметной в густом ивняке тропке вверх.

Скоро мы выбрались на тропу, идущую над рекой поверху; и почти тут же Рэнси, гавкнув, ткнулся в кусты.

Рольф, раздвинув ветки, полез следом.

Бени схватился за мою руку, и я поняла, что боюсь. Боюсь, что Рольф, появившись снова рядом, скажет мрачно: все, нашли…

Рольф ничего не сказал. Вылез обратно на тропу озадаченный, держа в руках подранную вершу, измазанную глиной и чешуей.

– Это его! – воскликнул Бени. – Ронни! Эй, Ро-он!

– Не ори, – буркнул Рольф. – Нет его здесь. Это просто кто-то с тропы откинул.

Ищи, послала я Рэнси, ну же!

Псень сосредоточенно нюхал ронову снасть, и похоже было, что он в недоумении. Ну же, беззвучно шептала я, пожалуйста, Рэнси, найди его…

Пес поднял голову, сделал круг. Вернулся. Снова долго нюхал. И, коротко взлаяв, потрусил по тропе – прочь от деревни.

Мы побежали следом.

Первым держался Рольф; когда вперед попытался вырваться Бени, он молча отодвинул пацана назад.

– Не лезь, – объяснила я, – мало ли…

Колин пыхтел сзади, все больше отставая. Наш трактирщик не был предназначен для бега.

Если Рон и правда отправился на поиски приключений, думала я, мы его не догоним. Полдня форы! Но Гвенда права, не мог он уйти вот так – не попрощавшись, не взяв ничего. Что же случилось? Почему след уводит от деревни прочь? И Рэнси… давешняя неуверенность пса значила больше, чем простое неумение взять остывший след. Я чувствовала это. Чуяла отголоском песьего чутья, но понять, перевести на человеческий язык – не могла. И оттого мне все больше казалось, что мы ошиблись.

Но что еще могли бы мы сделать?

Тропа свернула от реки к лесу.

– На Оверте, – бросил Рольф.

Я поняла, что он хотел сказать. Если бы след вел к замку его милости – свернул бы в лес сразу. А так – мы пройдем лес и выйдем на дорогу, ведущую от замка в город. Тропа для тех, кто не хочет показывать свой товар господам здешних земель.

Холодок страха пробежал по спине. Эта часть леса считалась неспокойной. Здесь пошаливали волки; здесь же прошлой осенью его милость расправился с разбойной шайкой, без особых затей развесив грабителей по деревьям, и с тех пор, как говорили, долгими зимними ночами к волчьему вою примешивались замогильные стоны. Но сейчас летнее солнце щедро заливало лес, и Рэнси уверенно бежал вперед, и никакого беспокойства не ощущалось далеко вокруг. Я обругала себя трусихой. Помогло слабо.

Когда внезапный порыв ветра принес вкусный запах запеченной в углях рыбы, я чуть не расплакалась от радости.

Но радоваться оказалось рано.

Рэнси свернул с тропы в густой орешник; впервые я услышала от своего умильного щеня настоящее злобное рычание. Рольф, коротко ругнувшись, ломанулся следом. Крик, полный ужаса, подстегнул меня, и я сама не заметила, как оказалась на скрытой в зарослях орешника крохотной полянке.

Ронни здесь не было.

У прогоревшего костра, разложив обед на листьях лопуха, сидел какой-то бродяга. То есть сидел он, очевидно, до нашего появления. Пес опрокинул его на землю; уж не знаю, о чем думал любитель печеной рыбки, разглядывая нависшие над своим лицом огромные клыки, но вряд ли что хорошее. Он замер, прикрывая ладонями горло, и Рольф, подойдя, буркнул:

– Обделаешься – стираться не отпустим.

– За что, добрые господа? – проныл бродяга.

А ведь он не прост, подумала я. Рубаха – рвань замызганная, зато штаны почти новые, на ногах добротные сапоги, а рядом с рыбой торчит из краюхи хлеба очень даже серьезного вида нож, и хорошо, пожалуй, что до этого ножа ему никак не дотянуться. А то, небось, не ныл бы. Вон глаза какие цепкие…

– Мальчишка где? – спросил Рольф.

– Какой мальчишка?

– Который ту рыбку наловил, что ты тут жрать собрался, – зло пояснил Рольф.

– Да не знаю я никакого мальчишки! – бродяга попытался подняться; Рэнси зарычал громче. – Всеми богами клянусь, не знаю!

– Брешет, – выдал Бени.

– Брешет, – согласился Рольф. – Слышь, ты, мы ж не просто так до тебя прицепились. Пес по следу шел, так что признайся лучше добром.

Я бы на его месте призналась, подумала я. Рольф и Рэнси и поодиночке выглядят убедительно, а уж на пару…