Текст книги "Полуночные тени (СИ)"

Автор книги: Алена Кручко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Алёна Кручко
Полуночные тени

Часть 1

Колинова Звездочка никак не могла разродиться. Теленок шел правильно, головкой, но крупный был необычайно; мелкокостная, поджарая Звездочка вряд ли годилась в матери такому богатырю.

Посеревший Колин бормотал молитву Хранителю стад, я пыталась передать измученной Звездочке еще немного сил. Винси, Колинов работник, дюжий флегматичный парень, мялся на подхвате: его дело было тянуть теленка, как появится. Колинова женка Джильда тем временем готовила отвар – я принесла с собой все нужные травы, как чувствовала, что понадобятся. Хотя – нетрудно было догадаться. Наш Колин, как любой, наверное, трактирщик, падок на сулящие выгоду авантюры, а эта вся прошла на моих глазах. Колин долго подмазывался к баронскому управляющему, чтобы тот в добрую минуту замолвил за него словечко перед господином; долго, но своего добился. Отвел Звездочку, когда пришла ее пора, к лучшему быку из господского стада знаменитой турской породы, рядом с которой деревенские буренки – что козы.

– Сьюз, а Сьюз, – дрожащим голосом позвал трактирщик. – Ты скажи, он жив хоть? Если… то есть…

Я поняла, о чем боится он сказать. Не пришлось бы звать живодера. Ради спасения такого приплода – можно и должно.

– Погоди, – ответила я, – не трясись. Если отвар не поможет – тогда…

Погладила дрожащую Звездочку, та ответила жалобным хриплым мычанием. Устала, бедная.

Джильда вошла торопливо, держа в вытянутой руке исходящий паром ковшик.

– Наконец-то, – буркнул Колин. Обычно добродушный, он, кажется, готов был рычать и кусаться, и сдерживался из последних сил.

– Разбавь немного, – велела я. – Совсем немного, только чтоб не обожглась.

Джильда долила в ковш колодезной воды из бочки в углу, подошла. Бросила опасливый взгляд на мужа, на Звездочку. Я приняла у трактирщицы ковш, нашептала над отваром нужный заговор, добавила короткое моление к Хранителю стад и, миг поколебавшись, к Звериной матери. Сунула обратно Джильде:

– Вливай ей, быстро.

Закрыла глаза, улавливая изменения. Ощутила прошедшую по мышцам волну тягучей боли, подстегнула: ну же, давай! – и с трудом успела оборвать связь. Телиться вместе с коровой мне не улыбалось.

Звездочка застонала почти по-человечески, Колин рявкнул на работника:

– Тяни, болван!

Зашумело в ушах. Я прислонилась к стенке стойла, отерла пот со лба. Больше от меня ничего не зависит, что могла – сделала. Теперь только ждать.

Время словно остановилось. Жалобное мычание Звездочки, хриплая, вполголоса, ругань Колина, пыхтение Винси… Джильда стояла рядом со мной, прикусив край ладони: от нее, как и от меня, толку сейчас было чуть. Мы могли только молиться.

Я даже не заметила, когда все кончилось.

– Бычок, – обессилено и блаженно сказал Колин. – Бычок, слышите, вы?! Бычо-ок… Умничка моя!..

Разумеется, сначала он обнял корову. Но потом пришел черед и нас с Джильдой. Звездочка вылизывала рыжего, как все турцы, сынулю, а счастливый трактирщик облапил нас сразу двоих, закружил, смеясь. Повторил:

– Бычок, ну надо же! Хвала Хранителю стад!

Я его понимала. Бычок-турец, хоть бы и полукровка – благо для всей деревни, но для хозяина – золотое дно. Уже лет через пять, подумала я, деревенское стадо не узнать будет.

– Поздравляю, Колин!

– Тебе спасибо, Сьюз! Кабы не ты…

– Гляди, – засмеялась я, – какой шустрый!

Рыженький уже успел найти вымя и старательно сосал, подрагивая хвостом и смешно отставив заднюю ножку.

– Пойдемте, – растроганно прошептала Джильда. – Нечего тут шуметь.

Шуметь мы продолжили в трактире. Счастье пополам с облегчением кружит голову не хуже крепкой браги; впрочем, и за брагой дело не стало: вести по деревне расходятся быстро, а предвечернее время располагает к трактирным посиделкам. Но я не собиралась засиживаться. Отпразднуют без меня. А я дождусь бабушку – и домой. Устала. Забавно: сегодня у нас с бабулей забота одинаковая…

Я уминала поданную Джильдой кашу со свиными шкварками, запивала слабеньким элем и глупо улыбалась, вспоминая смешного рыжулю. Малыши – они все такие трогательные. Но в этом чувствовалась порода. Красавцем вырастет.

Интересно, как у бабули обошлось?

Словно откликаясь на мои мысли, в трактир заглянул мелкий Ронни. Взгляд мальчишки шустро обежал собравшихся и остановился на мне.

– Сьюз, бабка Магдалена велела передать, чтоб ты ее не ждала, она до утра у нас останется!

Голос – так и распирает счастьем. Но если все хорошо, чего ж тогда?…

– Стой, подь сюды, – рявкнул готовому исчезнуть мальчишке Колин. – Что там у вас?

– Мальчик! – сияя, сообщил Ронни. – Большо-ой! Бабка Магдалена говорит, все хорошо, но она хочет все равно с мамой побыть, так лучше будет.

– Ну, беги, – трактирщик широко улыбнулся. – Да передай матери с отцом мое почтение!

– И мое! – крикнула я вслед.

– Пасиб, – донесся издалека ответ Ронни.

Джильда присела рядом, сказала тихонько:

– Ну вот, и у Гвенды все хорошо, благодарение богам. И Колин… он, бедный, последние дни сам не свой был, совсем извелся. Спасибо тебе, Сьюз.

– Джил! – рявкнул Колин. Трактирщица подхватилась, убежала. Ее крахмальный чепчик и белый фартук замелькали меж гостей, проворные руки меняли пустые кувшины на полные, и была она – как шустрое, деловитое, расторопное привидение. Я покачала головой. Зимой Джильда подхватила жестокую простуду и скинула ребенка, первенца. И, хотя проболела недолго, душевно до сих пор не оправилась. Куда делась острая на язычок хохотушка, не спускавшая обычных для подвыпивших мужчин шуточек? Пройдет, говорила бабушка, время лечит. Но пока что смотреть на Джильду было больно.

Веселье в трактире нарастало, и я поторопилась доесть. Поднялась, прощально махнула рукой. На пороге меня догнал Колин, сунул в корзинку каравай свежего хлеба и увесистый сверток, благоухающий свиными колбасками:

– Бери, Сьюз, поужинаешь.

Был он уже слегка пьян – и, верно, поэтому даже не попытался меня обнять. Что мне в Колине нравится, так это умение себя обуздать. Хотя, конечно, при его ремесле иначе нельзя.

Я посвистела Серому, но пес не появился. Пришлось звать. Извини, хозяйка, пришел ответ. С картинкой… мда. Ну что ж, зато от Серого щенки хороши. Броке, хозяин пегой сучонки, небось только рад, что нас с Серым нынче в деревню принесло.

На запах колбасок за мной увязалась кузнецова шавка, рыжая, склочная и блудливая.

– Отвали, – буркнула я, – самой мало.

Жадина, ответила рыжая. Но отстала – правда, обрехав напоследок.

Я шла домой – сначала лугом, затем лесом, по натоптанной тропе, знакомой настолько, что с закрытыми глазами пробежать можно. Помахивала приятно увесистой корзинкой и знать не знала, что этот вечер – последний в спокойной жизни и нашей деревни, и замка его милости барона Лотара, что властвует над окрестными землями, и моей собственной.

Наш с бабушкой дом стоит в лесу, и это не какая-нибудь покосившаяся избенка, в каких обитают ушедшие подальше от людей ворожейки. Он большой – по правде сказать, слишком большой для двоих, но у нас частенько задерживаются больные, и хорошо, что есть куда их пристроить. Вообще-то, это бывший охотничий домик его милости. Когда бабушка пришла в эти края, ее милость баронесса Иозельма – так уж совпало! – рожала первенца. И если б не бабушкино лекарское умение, и баронесса бы родами померла, и сыночек баронский навряд ли выжил бы. Вот ее милость и пожелала, чтоб умелая лекарка всегда была под рукой и ни в чем не нуждалась. А в замке жить бабушка отказалась наотрез – да оно понятно, пока войны нет, нечего лекарке в замке делать. Ни трав нужных вовремя собрать, ни огород развести. И барон поселил нас в пустующем лесном домике: сам-то он, с тех пор как умерла первая жена, не любит здесь бывать. Люди говорят, прежней баронессе нравился этот дом…

С тех пор бабушка еще два раза принимала роды у баронессы Иозельмы. Правда, младшенький не выжил, он слабенький родился, раньше времени – слуги в замке шептались, это потому, что Иозельме явился призрак первой бароновой жены, чуть не до смерти напугал. Может, и вправду было что-то, а может, просто совпало: едва оправившись, баронесса переехала жить в столицу. Не то при дворе должность купила, не то у родни пристроилась – слухи всякие ходят. Но обоих деток – и первенца, Анегарда, и дочку, Иоланту, – оставила в замке, при отце. Девочку я видела почти каждый раз, попадая в замок; барон ее любил, холил и наряжал, и она казалась мне похожей на беспечную яркую бабочку. Бойкая, любопытная и беспечная. Ланька, Ланушка, любимица отца, брата, замковой обслуги, даже собак и коней. Маленькая белокурая богиня, цветочный дух.

А сыночек вырос бугай бугаем, половину девок у нас на деревне перепортил – правда, ни одной без согласия. Красив, зараза. Высокий, плечи – куда там нашим парням, разве у кузнецова Рольфа малость пошире будут. Темные волосы летом выгорают и отливают на солнце рыжиной, крупные губы и твердый подбородок у кого другого смотрелись бы грубо, но Анегарда ничуть не портят. Глаза… а вот в глаза молодому барону я не заглядывала. Но кто из девчат вблизи видел, говорят – в цвет неба зимой, когда снежные тучи стоят низко-низко. Да, красив наш молодой барон. Увидишь – аж сердце екает, и на душе делается тепло-тепло. Но мне такие ухажеры ни к чему, и бабушка тоже так считает. Да и младше он меня, почти на два года младше.

Чтобы вернее выкинуть Анегарда из головы, я перебираю в памяти вечерние дела. Сначала те, что обычно делает бабушка: лекарские. Хорошо, больных у нас нет сейчас, летом самая частая хворь – натруженная спина, с таким недугом по знахаркам не ходят. Разве пришлют кого едкой растирки попросить. Но надо просмотреть ту часть огорода, где высажены целебные травы, оборвать цветки ноготков и фиалки, разложить сушиться на чердаке. Поворошить вчерашний урожай, а позавчерашний, высохший, ссыпать по мешочкам. Осенью это добро только успевай раздавать, детворе да старухам от кашля и простуд. Потом – работу, что всегда на мне: накормить кур, собрать яйца, загнать и подоить козу Злыдню, приготовить ужин – хотя ужин, спасибо Колину, у меня нынче есть.

Вечер проходит в точности так, как я надумала по дороге: сначала травки, потом куры да коза. Злыдня, как всегда, громко возмущается: не любит она ночевать в сарае. Я, зная такое дело, частенько оставляю ее под навесом в загоне, но сегодня поблажек не будет.

– И не на меня ругайся, – ворчу я, закидывая в кормушку ивовых веток и наливая в поилку свежей воды. – Все вопросы к Серому. А то он, понимаешь, по блудодейкам, а я виновата, что хозяйство охранять некому.

Злыдня выдает совсем уж неприличную тираду.

– Да уж, милая, – я чешу свою любимицу за ухом, – многие девчонки говорят, что все мужики – козлы, но от тебя не ожидала.

Злыдня тычется носом мне в ладонь и трусит к кормушке, а я подхватываю подойник и иду в дом. Процеживаю молоко – сегодня никто не помешает мне выпить, сколько захочу, хоть все. Обожаю парное, что коровье, что козье, но козье – больше. А уж со свежим хлебом…

Неторопливый ужин в одиночестве, когда переделаны все дела, но спать еще рано, – самое время для раздумий ни о чем и глупых мечтаний. Мои мысли снова возвращаются к Анегарду. Молодой барон любит охотиться, но ни разу не упрекнул отца, что такой удобный для отдыха домик заняла пришлая лекарка с внучкой. Если б упрекнул, я бы знала: у замковой прислуги чуткие уши и длинные языки.

И вообще он охотится в другой части леса, к северу от замка. Там глуше, деревенские туда не ходят. Только мы с бабушкой – летом за грушанкой да по осени за копытнем.

Может, нам и лучше бы жилось в деревне, поближе к людям. Но я люблю наш дом, он родной для меня, другого не надо. Мы пришли в эти края, спасаясь от лихорадки, охватившей наши родные места. Наверное, страшная была болезнь, раз даже маму бабушка не смогла выходить. Мне едва исполнился год, когда мама умерла, я совсем не помню ее. Бабушка говорит, мы шли долго, всю весну и все лето, и пришли к замку Лотаров как раз в середине осени. Бабушка боялась, что не найдет пристанища на зиму, но нам повезло. Анегард вовремя вздумал родиться!

Иногда мне кажется, что мамина душа живет с нами в этом доме. Наверное, поэтому я не боюсь оставаться здесь одной. Никогда не боялась. Будто сам дом хранит меня, когда бабушке приходится ночевать в деревне или в замке.

Я еще немного посидела просто так, глядя в окно. На темнеющее небо над поляной, на облака, раскрашенные закатом в розовые, алые и золотые полосы – совсем как праздничная юбка задаваки Хенны, старостиной дочки! На старую яблоню у колодца – яблок она дает немного, но какие же они сладкие! На выбегающую из леса тропинку.

И пошла спать.

Разбудил меня ужас. Панический, необъяснимый, темный. Смертный – да, вот только теперь я поняла, что такое «смертный ужас». На себе прочувствовала. Когда словно отнимается все – ни бежать, ни защищаться, ни даже закричать, а только смотреть молча, как подходит к тебе смерть – ближе, близко, вплотную… с закрытыми глазами смотреть, потому что смерть только так и увидишь… или нет? Не проверить, веки поднять сил нет…

Мама… Мамочка!!!

Спасите!!!

Я дернулась и окончательно проснулась. Глаза открылись сами, без малейшего труда. Сердце колотилось как сумасшедшее, липкий пот пропитал ночную рубаху насквозь. Но…

Но я жива, в комнате никого, и привычная ночная тишина… ой, нет! Совсем не привычная! Слишком тихая!

И паника никуда не делась – просто теперь, проснувшись, я поняла, что не моя она была. Вернее, не совсем моя: уж вряд ли наши куры, и затаившийся на чердаке курятника приблудный хорек, и Злыдня стали бы в испуге звать мамочку! А страх – их, звериный, нерассуждающий… и, между прочим, не проходит!

Да успокойтесь вы все! Что вообще случилось?

Ответом на мысленный вопрос стал новый взрыв ужаса.

Помянув нехорошим словом Звериную матерь и детей её, я откинула одеяло, встала и пошлепала к окну. И, не дойдя шагов трех, застыла, словно замороженная. Люди добрые, Матерь звериная, что это?!

По залитой лунным светом поляне от края до края змеилась полоса тени. Извивалась, дергалась… текла темной рекой, брызгала размытыми черными пятнами на лунные берега. Тень. Просто тень.

Я посмотрела на небо. Луны не было видно, зато угадывалась – черная на темном – широкая летящая полоса, как будто поразившая меня тень отразилась в небе.

– Облако, – сказала я себе. И, разумеется, не поверила. Ну не совсем же ты дура, Сьюз? Какое ж это облако? Это кто-то живой там летит, живой и очень опасный.

Смертельно опасный.

Я осторожно отступила назад – но так, чтобы не терять непонятных летунов из вида. Показалось, или черная полоса впрямь стала уже? Нет, точно. Вот открылся краешек луны, проглянуло серебристое облако… я отчетливо видела край черноты, стремительно летящей над нашим лесом; еще несколько мгновений – и небо очистилось. Полная луна, серебро редких облаков, звезды… залитая лунным светом поляна, пустая тропинка… все как всегда, вот только страх никуда не делся.

Что это было? Что???

Смерть, ответило мне звериное нерассуждающее чутье.

Смерть, от которой нет защиты.

– Ладно, – буркнула я, – у вас, может, и нет, а у людей, глядишь, найдется. Схожу завтра в деревню.

А можно и в замок, мелькнула шальная мысль. Деревенские мужики правду с выдумками путать горазды, а капитан Гарник, начальник бароновой стражи, очень даже может знать, что за твари летают по ночам, окутанные мраком.

Но сначала надо дождаться утра. Я подкралась к окну, еще раз, внимательно, оглядела небо и поляну. Закрыла окно тяжелым ставнем – обычно он все лето стоит у стены комнаты, в дело идет, только когда ливень хлещет. И ощутила, как отползает страх, отдаляется, становится лишь тенью на самой границе сознания. И – тенью, комком тьмы – остается там на страже, готовый воспрянуть в единый миг от малейшей тревоги.

Я так и не смогла заснуть.

Стадо сегодня не паслось, гуси не щипали траву на берегу ручья, ребятишки не бежали в лес по ягоды. От деревни шли темные волны уже знакомого мне звериного ужаса. Я покачала головой: трудно будет успокоить тут всех, я с одной-то Злыдней еле справилась. Трудно, а надо. Но это после; сначала узнаю, что здесь было.

Собаки молча жались по щелям. Поджав хвост, ко мне метнулся Серый, проскулил коротко.

– Что, – спросила я, – тоже перетрусил? Гуляка ты блудливый, где ночью был? Почему дом не охранял?

Пес виновато прижал уши.

Народ собрался у дома старосты – что само по себе показывало степень испуга, обычно новости обсуждают у Колина в трактире, под темное пиво и светлый эль. Мужики стояли хмурые и нетрезвые – для храбрости, что ль, хлебнуть успели? Завывали бабы – понятно, у коров да коз молоко пропало, да и куры хорошо если от страха не перемерли, а всего-то нестись перестали. Детей, похоже, позапирали: в толпу затесалось лишь несколько мальчишек постарше.

Меня заметили.

– Сьюз пришла! – крикнула белобрысая Лиз, главная деревенская сплетница. Глаза у нее на затылке, что ли?!

– Давай сюда ее, – зычно скомандовал староста. – Сьюз, к нам иди!

Люди неохотно расступились, давая дорогу.

На высоком крыльце лучшего в деревне дома, кроме старосты и кузнеца, обнаружились Рольф, Колин, бабка Грета – заводила и предводительница деревенских женщин – и моя бабуля.

– Рассказывай, – с ходу велел староста.

Я передернулась, вспомнив черную полосу на ночном небе. "Смерть, от которой нет защиты"…

Спросила:

– Люди все живы? Оно у вас не охотилось?

– Мимо пролетело, – ответил староста. – Только вот что это за напасть такая? А, Сьюз?

– Не знаю, – вздохнула я. – Зверье говорит: смерть, от которой не защититься. Так перепугались, я чуть сама не сбрендила.

Я рассказывала о том, что было со мной ночью, и что я видела, и как потом долго успокаивала Злыдню и подманивала хорька на сдохшую от страха Пеструшку – расспросить. Я рассказывала, и лица людей, без того хмурые, мрачнели все больше.

Бабка Грета задумчиво пожевала губами:

– Никогда о такой напасти не слыхала. А ты, Магдалена?

– В наших краях такого не водилось, – покачала головой бабушка.

– Покажи-ка еще, – попросил меня староста, – откуда и куда эта дрянь летела?

Я прикинула, как стоит относительно деревни наш дом, куда смотрит мое окно. Повела рукой, обозначая направление:

– Вот так примерно.

Рольф прищурился, повел глазами вдоль воображаемой линии. Сказал непонятно напряженным голосом:

– Так ведь это значит – к замку?

– И верно, – ахнула бабушка.

Кузнец почесал в затылке, прогудел:

– Узнать бы надо, как там дела.

– И рассказать его милости, что у нас было, – кивнул староста. – Заседлывай-ка ты, Рольф, Огонька, да скачи.

Кузнецов Огонек был не то чтобы лучшим в деревне конем – а единственным пригодным для гонца. Остальные, привыкшие тянуть плуг да телегу, аллюров быстрее шага не признавали, как ни погоняй. Обычно, правда, с вестями отправляли Тони, кузнецова младшего – но после такой ночки слать через лес ребенка? Так что Рольфу и в голову не пришло спросить "Почему я?" или еще как заспорить, хотя и довольным он не выглядел. Молча кивнул, развернулся и двинул сквозь толпу – перед ним расступались почти испуганно, а кое-кто творил вслед охранительные знаки.

– Рольф, погоди, – окликнула я. Бросила старосте: – Посмотрю Огонька, как он.

Кузнец глянул благодарно, бабушкин взгляд стал неприятно острым.

– Давай, дочка, – кивнул староста. – По дворам-то сможешь потом пройти?

– Постараюсь, – я не стала объяснять, что сил может не хватить: староста наш умный мужик, небось уже и сам все понял. Побежала за Рольфом. Остальные подождут, но гонца конь подвести не должен.

Огонек не пуглив, скорей наоборот. Да что говорить, зараза он злобная – из тех, что только хозяина и признают. На что я зверья не боюсь, и то к нему без Рольфа или Тони подойти не рискну. Но после этой ночи и он как пришибленный. Уши нервно прядают, и даже морковку от Рольфа не взял.

– Куда вот его? – мрачно спросил Рольф. – А, Сьюз?

– Ничего, – я погладила длинную черную гриву, положила ладони на рыжую шерсть. Ощутила, как мелко подрагивает сильная шея. Огонек пах страхом. – Хороший, – прошептала я. – Хороший наш, храбрый. Сильный. Самый лучший.

Настроиться на разговор оказалось непривычно тяжело – похоже, ночной ужас и меня ударил сильно: мне не хотелось, очень не хотелось даже отголоски его слышать. Я закрыла глаза, прижалась к Огоньку лицом. Резким до боли усилием выпихнула себя туда, где можно обходиться без слов. Где Звериная матерь слышит всех и говорит со всеми.

Успокойся, Огонек. Они улетели. Уже день, а они ведь ночные, верно? Ты ведь знаешь это, скажи?

Ночные. Страшные. Вернутся.

Огонек, хороший наш, успокойся. Сейчас день. До ночи еще долго, далеко. Съешь морковку. Пожалуйста. Гляди, как твой хозяин волнуется за тебя.

Коняка фыркнул и захрустел морковкой. Рольф шумно выдохнул. Я покачала головой, шепнула:

– Помогай, Рольф. Он так испуган, что я сама не справлюсь.

Я гладила длинную гриву, похлопывала Огонька по шее – и все время посылала одну и ту же мысль, тихо, но настойчиво: успокойся. Успокойся, все хорошо. Все спокойно. Вот твой хозяин, твой вожак. Видишь, он спокоен? С ним безопасно. Рольф так не умел – да никто в деревне не умел! – он просто гладил коня по морде, шептал что-то ласковое… был рядом, и этого уже хватало.

Наконец Огонек ткнулся мягкими губами Рольфу в лицо: так, я знала, он всегда предлагал прогуляться.

– Сьюз, ты чудо! – выдохнул Рольф.

– Сама вся взмокла, – буркнула я. – И то без тебя не вышло бы. Не знаю, что за мерзость летала, но хорошо бы оно не возвращалось больше! Удачи, Рольф. Смотри там, в лесу…

– Не бойся, – усмехнулся парень, – не пропадем. Ты молодец, хорошо его успокоила. Гляди, сам под седло просится!

Рольф седлал своего любимца, а я все не могла понять, что встревожило меня в его словах. Поймала, когда Огонек, отмахнувшись ушами от назойливой мухи, вслед за хозяином вышел из конюшни. Рольф сел в седло, повторил:

– Не бойся, Сьюз, доберемся.

– Погоди!

– Чего ты? – Рольф глядел удивленно, наверное, мой голос был слишком уж не похож на обычный.

– Послушай меня, Рольф, и запомни. Тебе может пригодиться. Никогда не говори "не".

– Не понял?

– Если придется успокаивать Огонька, не вздумай говорить "не бойся", "не пропадем"… нельзя так. Говори «успокойся», "все хорошо", "ты храбрый" – без «не», понял? Это важно.

– Понял, – Рольф ответил серьезно, без улыбки. – Спасибо, Сьюз.

Всадник на рыжем коне выехал за околицу.

– Удачи, – прошептала я вслед.

Сейчас он проедет через луг, а дальше почти до самого баронского замка – лесом. Пешком идти день; Рольф будет в замке к обеду. Если разговоры затянутся, лучше ему остаться там на ночь…

Успокаивать каждую корову и каждую лошадь так, как Огонька – меня бы попросту не хватило. Поэтому для начала я прошла по деревне, рассылая вокруг легкое "все спокойно" – никому и всем сразу. Панику прекратить, и то хлеб. Потом вернулась к дому старосты – люди все шумели там, рядясь, кому и как сторожить ночью. Пробралась к бабушке, спросила:

– Ты-то как, бабуль?

– Что мне сделается, – отмахнулась бабушка. – Я и зверья не слышу, и сама не пугливая. А вот ты силы подсадила, а, Сьюз?

– Есть хочу, – призналась я. – И выпить бы чего укрепляющего – сделаешь? С Огоньком едва не надорвалась, а по коровам пройти надо, как люди без молока…

Колин крякнул, ухватил меня за локоть:

– Пойдем, Сьюз, накормлю. Прости дурня, сам бы догадаться мог! А ты, бабка Магдалена, отвар ей делай, какой надо, да тоже ко мне подходи.

Та-ак, похоже, с Колина я и начну.

Под вечер я валилась с ног – но по хлевам и конюшням все было спокойно. И Колин, и староста, и кузнец, и вчерашняя роженица Гвенда звали оставаться ночевать, но мы с бабушкой пошли домой. У нас там тоже хозяйство не бросишь.

Рольф не вернулся. Броке, отряженный старостой нас проводить, всю дорогу не то нас, не то себя убеждал, что парня задержали расспросами и он не рискнул возвращаться на ночь глядя. Хорошо бы так, думала я. Чем ниже опускалось солнце, тем тревожней становилось на душе.

Этим вечером даже Злыдня не возражала против сарая.

Приблудившийся вчера хорек не ушел: устроился на чердаке над Злыдневым обиталищем, в остатках прошлогоднего сена. Обиходив козу, я попыталась с ним поговорить, но зверек еще не отошел от вчерашнего ужаса и только просил не гнать. Живи уж, вздохнула я, только с курами осторожней. Мышей лови, их у нас в избытке.

Ночь прошла спокойно – не считая того, что вряд ли кто-то в деревне спал. Мы с бабушкой закрыли окна ставнями и сидели на кухне. Сначала перебирали травки, потом, наскучив работой, пили земляничный чай и болтали.

– Пролетели мимо, напугали, – посмеивалась бабуля, – экая важность! Вот я слыхала, в одной деревне упыри попросту постучали в двери, да и вошли, когда им открыли. Сразу во все три дома. Вечером была деревня человечья, к утру стала упырячья.

– И что? – я вцепилась в кружку, будто не кружка это вовсе, а защитный амулет какой. По спине пробежали мурашки.

– Так и живут, а что делать? Поля под пастбища перевели, коров на кровь разводят, а так – все то же. И богам по-прежнему молятся, и налоги платят…

– Да не может быть! – ахнула я.

Бабуля не торопясь отхлебнула чаю, ответила:

– Да почему ж не может? Сама подумай, девонька, – всю жизнь свою они людьми прожили, с родными по-родственному, с соседями по-соседски, богов и законы уважали, трудились как положено и отдыхали как заведено… Ну поменялись у них вкусы, ели мясо жареное, стали сырым глотать – и что? Все равно как ты сегодня черную юбку надела, а завтра зеленую – сама-то ты в новой юбке прежняя!

Представила я, как рву на куски сырое мясо, как течет по губам теплая кровь, и чаем поперхнулась. Бабушка покачала головой, спросила печально:

– Разве это главное, девонька? Как матери детей любили, так и будут любить, как отцы семьи кормили, так и будут кормить. Кто человеком был, тот в любом обличье человеком останется.

Я покосилась на окно, на дверь. Представилось – вот так войдет гость незнаемый, а к утру будешь сырое мясо зубами рвать… а отказать путнику в ночлеге – Великого отца прогневить, ведь и сам он, сказывают, ходит иной раз по дорогам в смертном облике.

– Человек, – повторила бабушка, – не то, что он ест, а то, кто он есть. А нечисть – тот, у кого душа нечиста, кем бы ни был он. Жаль, не все это понимают…

Совсем неуютно мне сделалось. Чуяла, самым глубинным, нутряным чутьем чуяла – права моя бабуля. Но как же страшно от такой правды! Упыря или, предположим, оборотня можно хоть на вид различить, а в душу к человеку как заглянешь?

Бабушка усмехнулась вдруг, спросила:

– А знаешь, что в этой истории самое забавное?

Люди добрые, Звериная матерь, там еще и забавное было?!

– Самое забавное, – сообщила бабуля, – как об этой истории вообще узнали.

– И как?..

– В ту ночь там менестрель ночевал прохожий. Он и рассказал, как дальше пошел…

– Менестрель?! – Что-то я уже совсем ничего не понимаю! – А разве его… он…?

– Думаешь, если менестреля в упыря перекинуть, он песни петь да байки травить бросит? – бабуля покачала головой. – Да ни в жизнь! Тот еще и смеялся: вот, мол, обычно с меня за ночлег истории просят, а там – сами историю подарили.

Хорошо все же, подумала я, что у нас деревня большая. Десять дворов – не три, тишком не взять. Правда, мы с бабулей на отшибе…

– А еще в наших краях рассказывали, как лесникова дочка, умница и красавица, влюбилась однажды в оборотня… – начала новую байку бабуля.

Так мы и проболтали всю ночь. То есть болтала бабушка. Вспоминала услышанный где-то когда-то треп о "ночном ужасе" – упырях, оборотнях, разбойниках, всякой прочей нечисти, нежити и несмерти, – и тут же, пересказав во всех леденящих душу подробностях, доказывала, что этакая чушь не может быть правдой. А то, что походило на правду, оказывалось после ее рассуждений совсем не так страшно, как чудилось прежде. Я сначала вздрагивала, а потом начала смеяться, и бабушка, затаив улыбку в уголках губ, довольно кивала.

После бессонной ночи я мало на что способна, и бабушка это знает. Так что с рассветом она загнала меня спать.

– Ты ж только разбуди, если что, – пробормотала я.

– Разбужу, разбужу, – ворчливо откликнулась бабушка. – Как «что», так и сразу…

Она говорила что-то еще, но я не слышала: стоило голове прикоснуться к подушке, и мир тут же исчез.

Подняли меня лай Серого, голоса, шаги за стенкой. Я аж подскочила – тревога никуда не ушла, а мутное чувство близкой беды стало и вовсе невыносимым. Выскочила в кухню. Там за столом сидели Рольф и капитан Гарник, начальник бароновой стражи, и бабушка хлопотала, собирая им обед.

У меня ослабли колени, пришлось прислониться к косяку.

– Рольф, – сказала я, – как хорошо, что ты вернулся. Я боялась. Здравствуйте, господин капитан.

– Сьюз, – Рольф шагнул ко мне, помялся несколько мгновений – и обнял.

Я пискнула: силушки в кузнецовом сыне – подковы гнуть, а не девчонок обнимать! Да и дышать, уткнувшись носом в широкую грудь, все-таки затруднительно.

– Сьюз, ты ж… Кабы не ты, точно мы пропали бы! – Рольф осторожно разжал руки, отступил на шаг. – За Ореховым ручьем как нашло на Огонька – насилу удержал. Все говорил, говорил – как ты учила. А он, пока голос мой слышит, держится, а замолчу – дрожит, храпит, аж меня жуть накрывает. Пока до замка добрались, весь в мыле был… Там уж его милости спасибо, успокоил. С меня уже и толку не было, самого, стыдно сказать, бражкой отпаивали. Уж не знаю, что за тварь там засела… – не договорив, кузнецов сын отер лоб и плюхнулся на лавку. Дерево жалобно скрипнуло, а я подумала: не знаю, как Огонек, а Рольфа пришибло крепко, раз до сих пор трясется. Первый парень на деревне! Чего ж тогда от остальных ждать? Мокрых штанов?

– И тебе поздорову, Сьюз, – дождавшись, пока замолчит Рольф, степенно ответил Гарник. – Садись с нами, Магдалена говорит, ты не завтракала еще.

На столе ждали горячая каша со шкварками, крынка молока, полкраюхи хлеба. Я села напротив мужчин, объяснила:

– Сморило поутру. Ночью забоялись ложиться…

– Ясное дело, – кивнул Гарник. – Ты ешь, а потом расскажешь толком, что тут у вас творилось.

Рольфу не верит, что ли, зло подумала я. И только потом поняла: ему нужно, что чувствовала я. Что смогла узнать… а ведь ничего толком и не узнала.

Каша с трудом лезла в горло. Вдруг вспомнилось: снился мне мертвый Рольф, белый, как первый снег поутру, и Анегард, отмахивающийся обломком меча от размытой черной тени. Я не выдержала, спросила:

– А что, в замке тоже?..

– Летали, – Гарник дернул плечом, словно сбрасывая чужую руку. – Коней насилу успокоили, свора охотничья до сих пор с поджатыми хвостами. И не понять, то ли стрелы их не берут, то ли высоко просто… Покружили – и в лес. Облаву устроить бы, да без собак что за облава?