Текст книги "Астральный летчик"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Я и сказал ему все, что об их организации думаю. Он был расстроен таким поворотом и заявил, что меня выселяют из любимого города, как тунеядца. Моя работа на почте в счет не шла. Так как считалась временной. Штампа в паспорте не было. И отправился я в город Кириши. На строительство химического гиганта. На два года…

Ты пей, пей… Не обращай на меня внимания… Хотя мне тоже немножко можно. Под судака в томате… Божественно!

9
Фрези Грант

Вернулся я оттуда настоящим волком. Узнал, что Светочка вышла замуж за профессора и в тот же год родила ему прелестную дочку. А профессор резко в гору пошел. Стал генералом от идеологии. Теоретиком развитого социализма. Катал жену в заграничные командировки.

Меня это уже не волновало…

Что? Я честно. Нет, конечно, обидно было. Ты прав! Очень обидно было! И волновало это меня очень! Но у меня появилась другая глобальная цель!

Какая? Да деньги!… Как я еще мог из своего вонючего сортира вылезти?! Только за деньги! Уже тогда приоритеты в стране сместились. На профессию, на должность стало всем наплевать. Деньги и только деньги определяли положение человека.

Я мог выкупить свою Светку у профессора только за очень большие деньги.

И я стал королем «галеры». Ну, галереи Гостиного двора. На меня уже работали сявки. Фарцевали шмотки у иностранцев. Сгоняли их на «галере». Научную работу свою я забросил. Единственное, что осталось во мне от прежней жизни, – моя кличка: Капитан Джо.

Банду мою называли Контора Капитана Джо: первая боевая бригада из студентов института военной физкультуры. Всю «галеру» в страхе держали. Может, слышал? Нет? Ну и ладно… Гордиться-то нечем. Народ там крутился мерзостный. Кстати, из них-то первые «новые русские» и вылупились. Они первыми свои фирмы открыли. На спекулятивный первичный капитал.

Это потом уже за ними «бывшие» потянулись. Бывшие комсомольцы, бывшие партийцы, бывшие чекисты… Но что интересно, их теперь друг от друга не отличить. Суть-то, оказывается, у них одна была. И суть, и вкусы.

Но мне на их вкусы наплевать. У меня цель была. Я деньги копил!

Что? Вот именно. Цель была – выкупить Светочку. Конечно, и маму-бухгалтершу я отблагодарил. За все ее страдания в бухгалтерии. Квартиру ей купил. Одел в меха и шелка.

А Светка уже дачу в Комарове купила. Колесила по странам СЭВ королевой. Удивляла брюзгливых демократов: и в России, оказывается, женщины есть. Не то что наглые кухарки партийных вождей.

Так вот… Накопил я сумму, которая, по-моему, могла ее устроить. Договорился с кавказскими людьми о домишке под Пицундой. И вот, с цветной фотографией прелестного домика на фоне лазурного моря, пошел я к ней на деловое свидание… Ну да… Чтобы оформить покупку. Чтобы стать владельцем Светланы Филипповны.

Муж был в Москве. Дочка с адмиральшей на даче. Все складывалось как нельзя лучше… Разговор мы начали издалека… Вспомнили костер на берегу озера… Песни… Тайное венчание… Она просила прощения за предательство… И я ее простил… Честное слово. Я ее тогда за все простил! Как я мог не простить? Я же не из-за нее, а для нее стал бандитом.

Алик, ты чувствуешь разницу?… И вот в самый разгар сцены из плохого американского боевика, когда герой-бандит в соплях и слезах прощает любимую сучку… В этот душераздирающий момент открывается стеклянная дверь в спальню. На пороге стоят амбалы в штатском с горячим оружием в руках: «Руки за голову! Вы арестованы!» Их начальник подходит к Светке и говорит: «Большое спасибо, Светлана Филипповна! Вы помогли взять коварного врага». Будто они не могли меня взять где угодно: в ресторане, дома, на улице. Светка кричит: «Это не я! Вася, не верь!» А меня уже по лестнице в наручниках тащат… Божественно!

Что? Думаешь, не она их вызвала? А кто же? Только она знала, что я к ней приду. Что? Думаешь, она маме сболтнула?… А какая разница? Есть веши, о которых ни с кем не говорят. Помнишь мертвый длинный язык?

Так она меня расстреляла в третий раз!… Ты пей, пей! На меня не обращай внимания… Мне трезвым нужно быть… Подходим к самому главному…

Дали мне срок. С полной конфискацией. Мать снова бухгалтершей работать пошла. А срок-то дали фактически ни за что. А так! Я же тебе говорил, – на меня сявки работали. Они на «галере» крутились. Я-то сам ни в чем не замечен. Чистенький. Дали срок только за машину да за две квартиры – за мою и материну. И за домик у моря в Пицунде. Мол, куплены на нетрудовые доходы.

Официально-то я кочегаром в мамином жэке числился. С окладом сто двадцать пять рублей. Может быть, адмиральша этот момент рассекла четко. Денег у меня было больше, чем у молчаливого профессора, но деньги-то нечистые. Отмыть-то их тогда еще было негде… Если сейчас по таким законам сажать, то проще весь Кремль колючей проволокой огородить. И посадить автоматчиков с собаками на кремлевских башнях…

Вышел я в восемьдесят пятом. Уже не волком, конечно. Вышел тигром-людоедом. Если бы встретил Светку… мог бы ее на куски зубами разорвать. А тут новые веяния в стране. «Перемен хочу! Перемен!» В общем, свобода, бля, свобода! «Галера» в открытую торгует. На спекулянтов менты и внимания не обращают. Сявки мои со мной не здороваются. Я, как говорится, «мальчик бедный и худой, и бледный». Последние свои «командировочные» пропиваю.

И тут встречаю случайно благодетеля. Георгия Аркадьевича. Что?… Встречался с ним когда-то. Он большим любителем антиквариата был. А я тогда и этим немного занимался. Помогал ему кое в чем. Ну он и вспомнил меня. Сам вспомнил. Я бы к нему первым ни за что не подошел. Да. Правильно. Я уже давно стал мужчиной. Даже больше. Зверем стал… Ты пей, пей.

И дернул черт Георгия Аркадьевича благородство проявить. Конечно, он хотел больше себя показать. Показать мне, какой он могущественный и к тому же сердобольный…

Уже тогда комсомол стал комсомольскими деньгами ворочать. Создавались разные ТМЦ – творческие молодежные центры. Вот он и был директором такого ТМЦ, а летом еще в Артеке работал. Для души. «Служил детской радости». Так он свою работу называл.

И поехал я со своими двумя судимостями в Артек. Воспитателем. Набраться сил. И отдохнуть. Чтобы осенью проявить свои недюжинные коммерческие способности в его молодежном центре…

А море, я тебе говорил, я очень люблю. И я подписался на Артек только ради моря. Честное слово. И от моря я обалдел. За всю первую смену ни разу ни штанов, ни рубашки не надел. Так в трусах на берегу и обитал. Поставил себе палаточку на берегу. Там и жил. А Георгий Аркадьевич этому только радовался. Потому что я высокому начальству глаза не мозолил. Придумал он мне должность: начальник КЮМа – клуба юных моряков. Документально оправдал мою тягу к морю. И мой внешний вид. Форму мою – красные выгоревшие трусы и рваную тельняшку.

За месяц море меня отпустило. Вылечило всю мою кровожадность. К концу смены я стал хоть на человека похож. Пацаны ко мне липли, будто я медом намазан. Я им у костерка песни свои старые пел под гитару. Георгий Аркадьевич заволновался даже. Что это я все с пацаньем? Уж не педофил ли какой? Мало ли чему меня тюрьма научила…

Пришлось объяснить ему, как на зоне с такой категорией обращаются. Подробно ему объяснил. Сказал также, что секс для людей такого плана, как я, – дело комплексное. Один из компонентов. «Голый» секс – тот же алкоголь. Спиться можно на раз. Уже не замечаешь, что хлещешь, одеколон или технический спирт.

И вообще, русский человек даже с проституткой сначала поговорить должен. Западные проститутки над русскими смеялись сначала… А теперь вообще их к себе не пускают… Хорошие, дорогие проститутки говорят, что эта беседа им на несколько дней всю работу сбивает. Вот так.

Он подумал и со мной согласился. Он-то это дело очень уважал. Девчонок-вожатых сам по стране набирал. Как на конкурсы красоты. На собеседовании раздевал их до купальников. И ему разрешали.

А как же? Лучший лагерь в мире! Пионерский рай! И вожатые в нем обязаны быть игрушками. Ангелами. Падшими ангелами.

А потом в лагерь делегации чуть не каждый день. Коммунисты и левые со всего мира. Слеты, костры, обеды, банкеты. А на ночь-то что – им пионерку подкладывать?… Хотя и такие случаи бывали. Для особо важных высоких персон. А в основном эти функции вожатский состав выполнял. По-моему, им даже за это приплачивали. Но твердо не знаю. Меня это не интересовало. У меня роман с морем был.

 
Вижу днем и ночью только моря взор,
Завожу о море только разговор.
Я друзей не замечаю,
Я скучаю,
Если твой далек простор.

Море-море, вижу вновь и вновь,
Море-море, ты моя любовь.
Эта моя песенка гимном у юных моряков стала.
Что? Ну конечно, и флаг у нас тоже был.
Какой?… Синий, с радугой и стрелой на ней.
 

Что смеешься?

Красивый флаг. Со значением. Я до сих пор под этим флагом хожу. Да ты же его видел на моем катере.

И вдруг где-то уже в конце смены к нам на берег повадилась девчонка одна ходить. Я на нее сначала и внимания не обращал. Ну ходит и ходит. А у нас в конце смены шлюпочный поход до Судака. И девчонка с нами собралась в поход. Вижу – упрямая. Не отговорить… Давай, говорю, работай со всеми, а там посмотрим. Думал, работа у нее мигом желание отобьет. Ответственное дело. Пацаны шлюпки готовят. Проверяют паруса и такелаж. С азартом и удовольствием.

Мы днища смолим, а девчонка смотрит на меня зелеными глазами и балдеет. Мы прозвали ее Фрези Грант. Не кайфует, а вот именно балдеет. Смотрит на меня глазами как зеленые блюдца. Словно я с Марса упал. Пацаны мне шепчут: «Капитан, Маринка в тебя втрескалась!» С ужасом шепчут. Заметь. Не хихикают над ней. Не издеваются. А с ужасом шепчут. Потому что знают характер этой девчонки. Чего захочет – сделает! Хоть кол на голове теши.

Стал я к ней присматриваться. Честное слово, только тогда, когда пацаны мне сказали. Вижу – девчонка стройненькая. Купальник модный. Леопардовый. Такими желто-черно-белыми пятнами. И фигурка уже формируется. Но главное, конечно, не фигурка…

Есть в этих девчонках-подростках какая-то, как тебе сказать, тайна, что ли… Потом-то я понял, что это просто в них желание просыпается. А тайна в том, что она сама не понимает, что с ней происходит. Почему она так стоит, почему так звонко смеется, почему так глядит…

Взрослые девки все то же делают. Но со смыслом. С определенностью. Бесстыдной! Знают, чего хотят. И это отвратительно. Я на такое открытое кокетство смотреть без отвращения не могу. Честное слово. А когда то же самое тринадцатилетняя девочка делает – это… это здорово… Это атас! Одно слово.

И самое главное – понимать, что она-то не осознает, что с ней происходит. И для тебя это запрет! Табу! Дальше улыбок тебе ничего не позволено. Ничего! И в этом тоже свой кайф. Особый кайф. Именно потому, что тебе НЕ ПОЗВОЛЕНО! Ты умней и сильней! Ты в ответе за нее! Пусть потом, когда большая станет, вспомнит свою первую девчоночью любовь к взрослому мужику. И поблагодарит тебя от души. За то, что ты все понимал, а делал вид, что не видишь, ничего не понимаешь. Просто играешь с ней, как с сестренкой младшей… Это она потом оценит… И ты для нее еще дороже будешь…

Я даже фамилию ее не спрашивал. Зачем? Все ее звали Фрези Грант. Ну, знал, что по-настоящему она Марина – морская… А фамилия-то мне ее зачем?

Так вот. В поход мы должны были отправляться наутро. А вечером я у пацанов спрашиваю, откуда девчонка такая? И кто она? И тут узнаю, что это дочка профессора Паршина Николая Николаевича. Теоретика научного коммунизма. Дочка моей Светки. Ты представляешь, Алик? Честное слово, я только перед самым походом это узнал. Честное слово.

Я сразу хотел из лагеря уйти. Рюкзачок у меня в палатке. Ушел бы берегом. Ночью. Никто бы не заметил.

Как – зачем?

На меня же накатило! Я же снова тигром-людоедом стал. Будто и не отдыхал вовсе. Я за себя боялся, Алик. Боялся, что я всю свою злость на этой девчонке вымещу.

Что ты сказал?…

Не надо так, Алик. Я не выместил. Ты не прав, астральный летчик. Ах как ты не прав.

Ты послушай, послушай. Пей лучше. И не мешай!

Так вот… После отбоя с трудом я разогнал своих пацанов по палаткам. Собрал рюкзак. И сел на берегу. У костерка. С морем прощаюсь. Я к нему как к родному привык. Только с ним расставаться жалко.

Сижу, курю. Я курил тогда. Справа Медведь-гора прибой лижет. И вдруг сверху камушки посыпались. Голову поднимаю… Из кустов она выходит. И к костру подсела… Подбородок на оцарапанные коленки положила и молчит… На огонь смотрит… Убежала из отряда. А вожатые в корпусе гуляют… Очередные гости… Опять банкет… Пол Анка с придыханием «Only you» поет… По всему берегу слышно… Очень была модной эта песенка в том сезоне.

Я встал. Рюкзачок из палатки вытащил. Пока, – говорю, – Фрези Грант! До скорой встречи!

Я знал, что их семью не оставлю. Должна их семья со мной рассчитаться… по совести… За все рассчитаться. И пошел по берегу. Камешки скрипят…

Она кричит вслед:

– Капитан! Подожди!

Я остановился. Она подошла.

– Мне, – говорит, – тебя. Капитан, очень жалко.

Нет, ты представляешь, Алик? Ты это представляешь? Мне, тридцатилетнему мужику с двумя судимостями, такое говорит соплюха. Грустно так, видно, жалеет по-настоящему. Только за что? Что она про меня знает? Она, оказывается, дурочка, подумала, что я тоже в нее влюбился. Но боюсь. Потому что она малолетка. Поэтому и убегаю.

– Я большая. Капитан. Не думай! Я уже совсем большая. Честно-честно… – Это она мне говорит, слышишь?

Обозлился я страшно.

– Дура ты набитая! Наплевать мне на твои цыплячьи прелести! Иди в отряд! Или я дежурного позову!…

– Не уйду, – говорит она мне. – Завтра поход. Если ты уйдешь, мальчишки на меня подумают. Что ты из-за меня перед походом ушел! Мальчишки меня убьют!

Логично, конечно. О ней-то я и не подумал. «Убьют» – это, конечно, круто сказано. Но то, что ей достанется крепко, если поход сорвется и я слиняю, в этом она, конечно, была права.

Пришлось мне обратно свой рюкзачок в палатку закинуть.

– Все! Я остаюсь. А ты в отряд иди!

– Не уйду, – она мне говорит, – пока не расскажешь, что с тобой происходит…

Тут ты меня, Алик, должен понять. Я хотел ей доказать, что она тут вовсе ни при чем. Это во-первых. А во-вторых, внутри у меня фаната сидит. Граната со сдернутой чекой. Можно ли долго живую фанату внутри держать? На зоне не расслабишься. На свободе у меня никого. Мама-бухгалтерша, пока я на зоне был, свою жизнь по-своему рассчитала. Старичка-еврея нашла. И с ним в Канаду укатила. И правильно, какой с меня прок?

Вот и взорвалась моя фаната. У костра на берегу теплого ласкового моря.

Что?

Конечно… Я ей все рассказал иносказательно, не называя фамилий. Притчу о любви и предательстве. Басню Крылова. Без морали. Мораль она сама вывела.

Когда я кончил свою басню, она прижалась ко мне, обхватила мою голову руками. И заплакала. Я обалдел.

– Ты чего плачешь?

– От злости, – она говорит, – что этой дряни рядом нет. Я бы ее убила голыми руками.

Я-то не могу ей сказать, что эта дрянь – ее родная мама Света, Светка Филиппова. Этого я ей никогда не сказал бы!…

– Все! – говорю я ей.– Хорошего понемножку. Посмеялись, и будет. Концерт окончен. Иди в отряд.

– Как же я могу уйти? – Это она мне говорит. – Ты же из-за этой дряни обо всех женщинах плохо думаешь… Я не хочу, чтобы ты о нас плохо думал!

Ты понимаешь, Алик?! Это мне говорит тринадцатилетняя девочка: «Чтобы ты о нас так не думал!» Она за всех женщин на себя ответственность взяла! В тринадцать лет!

Алик, налей-ка мне немножко… Чуть-чуть. Вот так! Божественно!

Утром сижу у погасшего костра. Над морем солнце всходит. Она уже в отряде давно. А я сижу и думаю: «Что же она сделала?» Вся моя жизнь с двумя отсидками и тремя расстрелами раем мне показалась. А как же! Плохо ли, хорошо ли, но я правым был! Всегда правым! Меня предавали! А сейчас кто я? Кем я перед ней оказался? Почему не надавал ей по щекам?! И не отправил в отряд?! Ну, больно бы ей было. Но прошло бы. Потом бы она меня с благодарностью вспоминала! А сейчас?

Она передо мной за всех женщин ответила, дурочка. А я?

Страшно мне стало, Алик. Жутко. Никогда еще в душе такой жути не было. Ни когда меня расстреливали, ни на зоне. Никогда.

Взял я свой рюкзачок и до подъема ушел.

Глупо?

Это ты мне говоришь, Алик?…

Ах, все глупо?

Это конечно. Это правильно. А что делать? Если жизнь меня так закрутила. Карма моего отца. Героя-летчика.

Утром не мог я ее лицо увидеть. Не мог увидеть ее зеленых маминых глаз.

Что?!

Испугался?!

Правильно. Я себя испугался. Я понял, что маленькая дурочка просто пожалела меня. Я ведь себя на берегу суперменом считал. А девчонка пожалела меня. Как нищего в метро. Бросила мне в шапку подачку.

Что?

Бриллиант, говоришь, в мою шапку бросила?

А какая разница? Все равно ведь подачка.

Такого на зоне не прощают!

Я бы во время похода ей отомстил!

Как – за что?

За то, что она меня опустила! За то, что она, девчонка, выше меня оказалась! Разве я мог такое простить? И я ушел от греха подальше.

Добрался на троллейбусе до Симферополя. А на самолет денег не хватает. Я ушел не рассчитавшись даже. Без документов. Без получки. А уже конец августа. Народу в аэропорту, как мух в туалете. Жара. Разомлевшие бабы сами свои раскрытые сумки подставляют. Бери – не хочу. Но я этим никогда не занимался! Я в тюрьме не за воровство сидел! Там я свою карму отбывал. И дальше решил отбывать.

Чтобы на билет заработать, нанялся грузчиком в аэропорту. Багаж с фруктами в самолеты грузил. А куда я еще мог наняться без документов?

На третий день заработал что-то вроде стольника. Нормальные по тем временам деньги. Уже с кассиршей познакомился. Она мне билет без документов до Питера выписала.

Стою, курю на холодке.

Свободный человек. Начинаю жизнь с новой, незапятнанной страницы.

А народу… Я тебе уже говорил. Кошмар и толчея. Если бы не эта толкучка, я бы ее раньше увидел. Спрятался бы. А так… Берет меня кто-то за руку. Не за рукав. А за ладонь. Как здоровается. Я оборачиваюсь. Зеленые глаза. Грустно и с жалостью на меня глядят.

– Эх ты, Капитан. Испугался все-таки. Не поверил…

Ты понял, Алик? Она опять жалеет меня! Она, тринадцатилетняя. И тут вот меня прорвало, Алик. Тут я ей все объяснил. Про кого была та басня. И про папу ее объяснил. И про маму. Расставил точки над «i». Честное слово, не из подлянки я все ей объяснил. С умыслом.

С каким?

А с очень простым. То, что она меня опустила, только я один знал. Она-то даже об этом и не догадывалась! Вот я и решил в ее глазах опуститься окончательно! Будто я мерзавец конченый! Будто я ей мстил за себя! Пусть она помучается и забудет. И осторожней будет в дальнейшем. Пусть поймет, что жизнь – жестокая вещь! Нельзя перед каждым душу распахивать! Наплюют!

Пусть вырастет осторожной и сильной волчицей с зелеными глазами!

Василий замолчал.

Алик налил по стаканам «Стрелецкой».

– Мы с тобой на «ты» уже пили.

Василий поднял голову и посмотрел на него с удивлением:

– Ну?

– Давай теперь на «я» выпьем, – сказал Алик.

Василий улыбнулся недоверчиво:

– Как это?

– А так.– Алик звякнул своим стаканом об его стакан:

– Ты – это я!

Василий заволновался:

– Это же… Это же надо как-то отметить!

– Пей, – подвинул ему стакан Алик, – пей.

– Нет. Не в этом дело.

Василий достал из кармана голубую картонку, то ли открытку, то ли перфокарту:

– Вот! Черкни здесь свое имя. Пиши!

– Зачем? – удивился Алик.

– Как – зачем? Это же обычай… Надо бы кровью… Как принято у друзей. Ладно, и так сойдет. Вот! Ручка с красным стержнем. Красным пиши! Пиши!

Алик смотрел на его суету и улыбался:

– Так и написать: «Ты – это я»?

– Нет. Просто распишись. А я рядом! Пиши!

Алик понимал, что он делает что-то не то, но его

повело. И он размашисто подписался на картонке. Фамилия вышла действительно как кровью написанная. Василий поцеловал его в щеку. И аккуратно подписался рядом. Подписался и спрятал картонку в карман.

– Вот теперь, действительно, ты – это я! И нам теперь никуда друг от друга не деться! Никуда!

10
Миллионер

На этом и кончилась их «ностальжи». Обошлась она Василию в пятьсот баксов.

Алик шумно возмущался, убеждал хозяйку Зою, что в 1976 году и денег ни у кого таких не было. Кричал ей: «Побойся Бога!» – и показывал на скромную улыбку Гагарина. А Василий только смеялся его шумным выходкам, а потом достал из потайного, на молнии, кармана косухи плотный бумажник Батыя:

– Вот и денежки мертвеца пригодились!

Досконально рассчитавшись с Заинькой, он ласково

потрепал ее по упругому фланелевому бедру.

Зоя выгнулась по-кошачьи, попросила его заходить еще. Алик ревниво отметил, что Василий бабам нравится. Василий обещал Зое обязательно зайти, когда их отпустят в увольнение.

– Вы что ж, военные? – разочаровалась Зоя.

Василий показал на Алика:

– Заинька, перед тобой сидит АЛ – астральный летчик.

– Космонавт, что ли? – не очень удивилась Зоя.

Василий подмигнул Гагарину на календаре:

– Он покруче. Он, Заинька, летает туда, откуда Юрка не вернулся.

Когда, опять поскользнувшись на мраморной ступеньке и чуть не упав, они выбрались наконец в душную скучную современность, Василий проникновенно сказал Алику:

– Алик, ты жлоб, не ценишь ты родного пепелища и отеческих гробов. С нас еще мало взяли. За такое удовольствие я беру гораздо больше.

– Сколько? – машинально спросил Алик.

– Я беру с человека… Всю его жизнь.

Алику не понравилась его дурацкая шутка. Он уже жалел о своей пьяной сопливой откровенности. «Я – это ты». Ну что между ними общего? Он решил воздействовать, наконец, на Василия хотя бы вульгарным гипнозом. Успокоить его где-нибудь на скамейке и тихо уйти.

Алик остановился и сурово уставился в седой затылок. Василий тут же обернулся, словно его окликнули. Сверкнул на Алика разными глазами. Спросил насмешливо:

– Ну что набычился? Ссать, что ли, хочешь? Идем на рынок, там туалет.

И Алик тупо поплелся за ним.

Василий и Алик толкались по гулкому, как баня, жаркому Андреевскому рынку. Василий выбирал дыню. Дынь еще было совсем мало. А ему хотелось переспелую «колхозницу», какую он ел в Артеке. Наконец нашел.

Потом они сидели на скамеечке. Недалеко от собора. Напротив рынка. Василий постелил газету между ними и на ней полосовал хрустящую дыню выкидным ножиком. Резал на тонкие прозрачные пласты. Как сыр. Причмокивал языком: «Божественно!»

Алик отключился. Он думал о Марине. Думал, за что она могла его заказать? А потом попросила ее спасти.

Василий концом тонкого ножичка очистил дынную пластинку от семечек. Протянул ее Алику:

– А я ведь понял, почему ты сказал…

– Что я сказал?

Василий громко щелкнул выкидным ножичком. Раз. И другой.

– Я понял, почему «ты – это я».

– Почему? – Алик откусил прозрачный ломтик.

И опять ножичек. Раз. И другой.

– Ты тоже Марину любишь.

– А разве ты ее любишь? – удивился Алик. – Ты же Светку любишь. Светлану Филипповну. С Мариной ты ей отомстил…

– Психолог, – лениво протянул Василий, – я Светке по-другому отомстил.

– Как?

– Я взял с нее все, что с меня взяли по конфискации. За машину, за две квартиры и домик у моря. Ну разве это месть? Я взял только то, что у меня взяли. Из-за нее. Это она считает, что это месть. Я так не считаю. Перед ней моя совесть чиста. Ну разве не так, Алик? Дурацкое у тебя прозвище. Как у какого-то бомжа. Я тебя буду звать по инструкции – АЛ. Красиво и загадочно. АЛ. Договорились?

Алик представил, какую уйму денег пришлось отсчитать несчастному профессору. Вспомнил, как, гремя браслетами, заламывала руки Светлана Филипповна: «У меня ничего нет!»

– Ты же их разорил, Вася!

– Пожалел их? Да? Пожалел? Не волнуйся. Осталось у них на приданое Марине, осталось. Адмиральшу не проведешь. Айрон леди!

Алик пропустил мимо ушей про приданое.

– Как тебе удалось столько денег с них взять?

Василий прищурил серый глаз. Черным уставился на

Алика:

– А сколько? Подсчитал уже в уме? Много, правда? Тем более доллар тогда копейки стоил. Шестьдесят две, что ли, копейки. Совсем ерунду. А Григорий Аркадьевич все мое состояние в доллары перевел. Солидное состояние образовалось!

Алик выплюнул влажную семечку:

– А при чем здесь Георгий Аркадьевич?

– Так это же все он. Все он. – Василий привалился к Алику плечом. – Я бы сам ни за что. Я бы сам по-другому.

– Георгий Аркадьевич опять тебя нашел?

– Я сам в лагерь вернулся. Проводил Марину на самолет. Помахал ручкой. И вернулся за документами. Георгий Аркадьевич очень сердился, что я поход сорвал. Опозорил его перед высокими гостями. Пришлось ему все рассказать. Он испугался сначала жутко! Вдруг Марина все профессору расскажет? А тот в Москве к друзьям кинется! Представляешь, АЛ? Изнасилование профессорской дочки в пионерском раю! Представляешь, чем для него это пахло?! Он хотел тут же ментов вызвать. Сам хотел меня повязать, сучонок. Я убедил его, что Марина отцу ничего не скажет. Когда мы с ней прощались, уже на летном поле, она мне сказала: «Я рада, что ты отомстил. Теперь тебе легче будет. Все забудь. Я рада». Ты представляешь, АЛ?! Ты только себе это представь! Я хотел заорать на весь аэродром: «Никому я не мстил, дурочка! Не верь!» Но не заорал. Зачем? Зачем ее бередить? Пусть уж лучше так…

Георгий Аркадьевич успокоился немножко. Но еще целую смену ждал. Ждал «молнию» из Москвы. С приказом о снятии. Не дождался. Повеселел. Велел мне смету составить. Всего у меня конфискованного. Я и составил. Не думал, зачем ему это. Он все рассчитал железно!

Веяния-то уже какие были? Коммунистов добивали лопатами! Как чумной скот! Нашему народу только волю дай, только свистни. При коммунариках кресты с колоколен валили, при демократах за красные звезды взялись. Пассионарии, блин! Неистовые пассионарии без царя в голове. И при царе без царя в голове были, и при коммунариках без Генерального секретаря в голове… Только Сталина и любили, и то не за то, что коммунарик, какой он коммунист? За то, что Хозяин. С большой буквы Хозяин!

Алик размахнулся и забросил желтую корку в серое цементное кольцо урны. Василий посмотрел на корку, повисшую на кольце урны. Оценил:

– Метко.

– Опять ты про политику!

– Извини, АЛ. Тут как раз без нее не обойтись. Ели бы не эта политика, мы бы с профессора никогда таких денег не сняли. Тут как раз именно политика нам помогла. Георгий Аркадьевич заставил меня заявление написать на имя Генерального прокурора. О том, как в лихие застойные годы профессор мне сломал молодую жизнь. Как выгнал из института юного борца с советской властью. Как на меня натравил кровавый КГБ. Как посадил меня в тюрьму. Чтобы жениться на моей любимой девушке. В общем, почти что правда вышла. Георгий Аркадьевич на этом не остановился. Мое заявление показал молоденькой журналистке из комсомольской газетки. Она прочитала, чуть от радости не подпрыгнула – такой материал богатый! За денежки написала огромную статью на три номера: «Честь, любовь и фантазия».

А в Москве уже коммунисты, разделившись на партии, стали рвать власть друг у друга. Инфаркты, инсульты, прыжки с девятого этажа. Многие профессора от идеологии не любили. За то, что знал много.

И вот с этим романом в белых стихах и с моим заявлением Генеральному прокурору Георгий Аркадьевич отправился к профессору. Как друг! Он, мол, через свои источники эту бяку откопал и сейчас очень хочет профессора спасти. Только не знает как. Профессор заволновался, но оценил дружбу. Сделал его своим поверенным в делах. Оказалось, что дело-то легко поправить. Стоит только негодяю конфискованную сумму вернуть, и ни статьи, ни заявления не будет. И профессор согласился. Репутация тогда была дороже денег. Особенно если касалось связей с кровавым КГБ. А девочка-журналистка в статейке четко на это намекала. У профессора уже крупный счет был в Цюрихе. На любимую дочку оформлен, на Мариночку. А тут несчастные рубли какие-то. Он их, не раздумывая, Георгию Аркадьевичу отдал. А тот при нем же мое заявление и статейку романтичную порвал. Ни я, ни молодежная журналистка не жалели. С ней Георгий Аркадьевич хорошо рассчитался… Так я в одночасье стал миллионером.

И Василий размахнулся. Бросил корку в очко. Не попал. Корка заплясала по дорожке. Голуби важно пошли ее догонять. Но Василий не расстроился. Щелкнул ножичком.

– Слушай, АЛ! Если ты думал, что я Марину не люблю. Почему же ты сказал, что ты – это я? А? Вот какой интересный вопросик…

Алик посмотрел на узкое, мокрое, в сладком соке, лезвие.

– Потому что я тоже ей глупость сказал.

– Какую?

– Что лечу ее, как доктор. А на нее мне плевать.

– Тоже соврал ей, значит?

– Я же не знал, что ты ей врал на аэродроме.

Василий засмеялся довольно:

– Ну психолог!

Василий вдруг показал концом тонкого ножичка на перекресток. На той стороне у углового гастронома стоял широкий белый джип «чероки».

– Мой катафалк. За нами. Вовремя подали.

Действительно, длинный широкий джип очень напоминал похоронный катафалк.

Василий взял Алика за руку:

– Поехали АЛ, пора.

Алик оттолкнул Василия. Выдернул руку. Рванул со скамейки к храму.

– АЛ, ты что! – вскрикнул Василий.

Алик чуть обернулся на бегу. Левой ногой наступил на скользкую дынную корку. Боком грохнулся на мокрую еще дорожку. От урны испуганно разлетелись голуби. Василий уже стоял над ним. Протягивал свою левую руку:

– Ты что, АЛ? Вставай.

Но Алик смотрел на его правую руку. В ней было зажато тонкое липкое лезвие.

Василий поймал его взгляд. Щелчком закрыл лезвие.

– Вставай.

Алик не встал. Просто сел поудобнее. Чтобы отскочить в сторону от протянутой руки.

– Ты что, АЛ? – повторил Василий.

– Я никуда не поеду!

– Почему? – удивился Василий. – Я же тебя в «Асторию» приглашаю. В мой номер. Я же ужин заказал на семь, а уже без десяти. – И он показал черенком ножика на часы.

– Не поеду! – обернулся на белый джип Алик.

– Не хочешь – не надо,– пожал плечами Василий, – сказал бы сразу. Никаких проблем.

Он надел висящие на шее наушники. Достал из кармана плейер. Черенком ножика нажал кнопку.

– Чен, уберись! Оставь нас в покое. Не мозоль глаза!

Белый джип медленно отъехал от перекрестка. Встал на углу под красный светофор. Василий приблизил плейер к губам:

– Сколько можно повторять? Отвали, Чен! Проезжай! Быстро!

Джип дернулся. Потом включилась мигалка на крыше. Джип взвизгнул сиреной. И рванул с перекрестка под красный. Завизжали тормоза. Заревели сигналы. На перекрестке сбились в кучу машины. Джип круто повернул направо. Ревя сиреной, помчался по направлению к Первой линии. Алик понял: в руках Василия – заделанный под плейер радиотелефон. Значит, Чен на джипе следил за ними все это время. Василий присел на корточки рядом с Аликом:

– Не нравится тебе Чен? Мне тоже не очень. Но у него есть одно хорошее качество. Он человек без предрассудков. Убивает не задумываясь. И не потому, что беспредельный дебил. Наоборот. Просто он знает то, что знаем мы.