Текст книги "Астральный летчик"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Алик встал с влажной дорожки. Отряхнул брюки.

– А что он знает?

Василий так и сидел на корточках. Смотрел на него снизу вверх разными глазами:

– А то, что смерти нет.

Алик отвернулся от него. Василий засмеялся и встал:

– Поэтому он и убивает. Спокойно и весело. Просто выдает человеку билет на путешествие в другой мир. Только и всего.

Алик смотрел вдоль проспекта. Белого катафалка уже не было видно.

– На это нужно иметь право.

– Правильно. А у него есть это право.

– Кто же ему его дал?

– Я.

Василий вернулся к скамейке. Завернул в газету липкую дынную жижу. Запихал пакет в урну. Вытер мокрые руки о джинсы.

– Мне это путешествие по стране дураков порядком надоело. Хотел тебя пригласить в другой мир. В «Асторию». В европейскую цивилизацию. Спокойно поговорить о деле. А ты не хочешь по-человечески.

– О каком деле?

Василий поднял брови:

– А ты разве не понял?

– С Мариной мы, кажется, уже все выяснили.

– Думаешь? – Василий сдернул с шеи наушники. – Черт! Шею натерли!

Он аккуратно обмотал провод наушников вокруг плейера и сунул их в урну. В мокрый дынный пакет.

– Все! Кончились игрушки! Теперь мы можем говорить откровенно.

Алик смотрел на торчащую из урны черную пружину наушников:

– А мы разве не откровенно говорили?

– Я-то более чем. А ты? Молчал в основном. Я видел, что ты мне не доверяешь.

Василий тонким носком рыжего сапога запихал плейер подальше в урну.

– Теперь все. Можешь мне доверять. Пошли. Ну, что стоишь? Или тебе сто тысяч баков не нужны?

Они пошли к храму. У самой его двери Василий остановился, хотел перекреститься, уже размашисто поднял руку.

Старушки в белых платочках, выходящие с вечерни, испуганно шарахнулись от него. Василий весело рассмеялся:

– Фу, черт! Совсем забыл, кто я. Пошли отсюда.

Он взял Алика под руку и повел его к Восьмой линии.

Василий повеселел. Глаза его сверкали разными огнями. На губах блуждала коварная улыбка.

– Не хочешь по-человечески. Ладно… Я тебе такое место покажу! Ты поймешь – ты АЛ. Бежим! Наш трамвай.

11
Улыбка Джоконды

А Андрюша ждал звонка от Алика в сером мрачном доме со спяшими совами над подъездом. Надо сказать, что внутри дом оказался совсем не мрачным. Обычный питерский старый доходный дом. С гулкой прохладной лестницей и разбитым скрипящим лифтом.

Квартира сорок оказалась на последнем этаже. Выше – только облупленные крыши. Андрюша позвонил у железной двери. Женский голос спросил:

– Кто?

– Балашов, – ответил Андрюша и добавил как пароль: – Это я, Андрюша.

Застучали мощные засовы, и дверь отворилась. В дверях стояла девчонка в синем купальнике. В синей косынке на голове. В руках девчонка держала испачканную краской тряпку и длинную рисовальную кисточку. Бедра у девчонки были испачканы голубой лазурью и яркой охрой. Она сурово оглядела Андрюшу. Только по черным влажным глазам Андрюша узнал повариху из «Фрегата», которая так беззастенчиво клеила его на ресторанной кухне. Девчонка послушала лестницу, сухо кивнула Андрюше:

– Заходи. А Саша где?

– Он мне сюда позвонить обещал. Скоро будет.

– Обувь снимай. Я утром полы мыла.

Девчонка совсем не стеснялась своего купальника.

Будто одета была в строгий вечерний костюм. Покачивая бедрами, не нарочно, а просто от походки, прошла в открытые двери комнаты. Андрюша у вешалки скинул ботинки и прошел за ней.

Комната была большая и солнечная. Без обоев. Стены покрашены краской «слоновая кость». Потолок, повторяя излом крыши, резко скашивался к передней стене с двумя большими низкими полукруглыми окнами. Это была мансарда, в какой раньше, наверное, жили художники или студенты близкой отсюда Академии художеств.

Да и сейчас посреди комнаты стоял мольберт с начатым этюдом. А в простенке между окнами висела копия Леопардовой «Джоконды». Девчонка, склонив голову, сдувая выбившуюся из-под косынки черную прядь, недовольно глядела на мольберт.

Андрюша кашлянул, чтобы напомнить ей о себе. Девчонка сказала, не отрываясь от мольберта:

– Марина в ванной. Сейчас выйдет. Садись и не мешай.

Действительно, где-то в глубине квартиры шумела вода. Кроме мольберта и полупустых книжных полок, в комнате ничего не было. Только широкая, покрытая большим ворсистым пледом тахта. Сесть можно было только на нее. Других вариантов не было.

И Андрюша устроился на уголке тахты и еще раз оглядел пустую комнату. И тут же заметил, что комната не так уж и пуста. Книг было немного, но все хорошие. Большие белые альбомы. Черные корешки «Философского наследия». И еще какие-то неизвестные. Большая серия «ПАЛ» – «Памятники античной литературы». И совсем незнакомые, старинные тома в кожаных переплетах. Короче, чтение на несколько лет без выходных. Внизу на полке стоял проигрыватель. Как книги, стоймя установлены несколько больших дисков. Между дисками и проигрывате– лем – знакомая матовая плечистая бутылка «Абсолюта».

У дверей на стене висела старая темно-желтая гитара без одной струны. А над книжными полками, на крюке, – карабин с оптическим прицелом и облегченным спортивным прикладом. Андрюша даже привстал и в окно поглядел. Сектор обстрела из этой мансарды был отличный. Вся улица как на ладони.

Девчонка сказала вдруг:

– Слушай, я тебе не мешаю?

– А что? – не понял Андрюша.

– Вид тебя мой не смущает? – строго посмотрела на него девчонка. – Ты же только из армии, а я в полном стриптизе.

– Нормально, – сказал Андрюша и снова плюхнулся на тахту.

– Жарко.

– Нормально.

– Если что, ты скажи. Я халат накину.

– Нормально, – отвернулся от нее Андрюша.

– Если тебе жарко, ты тоже раздевайся.

Андрюша подумал и ответил, вытирая потный лоб:

– Не, нормально.

Девчонка обошла мольберт и поправила на маленьком круглом столике старый медный, начищенный до блеска чайник. И на мольберте у нее был набросан ярко– охряный чайник на голубой тряпице. Только чайник на столике сиял. Отбрасывал солнечный свет и одновременно впитывал в себя все предметы в комнате: и книжные полки, и карабин на стене, и желтую гитару. А на холсте чайник – скучный, безжизненный. Хотя и яркий. Просто труп чайника. Вот она на себя и сердилась.

Это было понятно. Непонятно было другое. Там, во «Фрегате», на кухне, она так активно клеила его, так настырно его к себе приглашала, а теперь совсем не обращает на него внимания. Стоит в купальнике перед мольбертом, то сюда наклонится, то туда. То согнется в пояс над столиком, поправляя проклятый чайник. А фигурка у нее что надо: бедра тугие и икры спортивные, ножки – крепкие, как столбики. Что ж она, издевается? Совсем его за человека не считает?

Андрюша покраснел и уперся взглядом в книжные корешки.

– Татьяна! – раздался из прихожей Маринин голос. – Куда ты кофе забесила? Не могу найти!

В дверном проеме стояла Марина. На ней было только махровое полотенце вокруг головы.

Еще совсем недавно Андрюша видел ее в храме во всем черном. Как монашку. А сейчас она стояла перед ним голая. Она стояла в дверном проеме, как в раме картины. Запах масляных красок и ацетона еще больше усиливал ее нереальность. Хотя в лучах солнца дрожали живые капельки на ее бедрах и животе, Андрюша впился глазами в белую по сравнению с розовым телом грудь. В темно-коричневые, торчащие в стороны соски. Впился в них, как в глаза. Даже рот раскрыл.

– Марина, у нас гость, – наклоняясь к мольберту, поздно предупредила Татьяна.

– Извини, Андрюша, – сказала Марина, поправила полотенце на голове и спокойно скрылась в прихожей.

Андрюша не понял, почему она извинялась. Разве извиняются за такую красоту? Это он должен был извиняться перед ней. За то, что увидел ее, не имея на это права. Случайно. Увидел не принадлежавшее ему. И тут же понял, что Марина не извинялась перед ним, а прощала за его неумышленный, робкий подгляд.

– Андрюша, будешь кофе пить? – крикнула Марина откуда-то издалека, наверное, из кухни.

– Буду! – тут же хрипло ответил Андрюша.

И застеснялся своего хриплого резкого голоса. Застеснялся того, что он ответил совсем не на ее вопрос о кофе. Застеснялся того, что она поймет, про что он ответил «буду», поймет и засмеется презрительно. Но она не засмеялась. И Татьяна сделала вид, что не услышала его хрипа, только слегка покосилась на него от мольберта.

Марина, уже в длинном розовом халате, вкатила в комнату легкий столик на колесиках. Подкатила его к тахте. Разлила по маленьким чашечкам тугой, как жгут, черный кофе из массивного электрокофейника. И села рядом с Андрюшей на тахту.

– Татьяна, хватит. Садись кофе пить.

Татьяна спиной рванулась от мольберта к тахте, снова склонилась к рисунку, добавила мазок охры на ребре чайника, покачала недовольно головой и только тогда отбросила зло кисточку и вытерла о тряпку руки:

– Я бездарь, Машка! Ни-че-го из меня не выйдет.

Марина улыбнулась Андрюше, призывая его в сообщники:

– Не кокетничай, Татьяна. Вон как здорово «Джоконду» скопировала. Не хуже Леонардо. Правда, Андрюша?

Она показала Андрюше портрет в простенке. Андрюша хотел встать посмотреть портрет. Но вставать не стал. Не смог оторваться от теплого Марининого бедра.

Татьяна взяла с тахты большую ковровую подушку, бросила ее на крашеный пол, села внизу у столика напротив тахты, по-мужски широко расставив ноги. Потом иронически посмотрела на Андрюшу и уже другим, женственным движением подобрала ноги под себя.

– Извини, Андрюша, – опять извинилась Марина, – мы тут совсем распустились. Здесь никто не бывает.

– А Алик? – покосился на бутылку «Абсолюта» Андрюша.

Марина отхлебнула горячий кофе:

– Саша здесь бывает редко. У него же свой офис.

– Его офис засекли, – строго напомнила Татьяна, – теперь он тут будет жить.

Марина улыбнулась Андрюше:

– Размечталась, девочка.– И уже Татьяне: – Не надейся. Ему никто здесь не нужен. Он инопланетянин.

– Сама ты… – Татьяна не договорила. Выдернула ноги из-под себя. Снова широко их расставила перед собой, уперлась локтями в колени. Положила подбородок на ладони. Отчеканила: – Ты больна, Машка. Ты должна это понять! Тебе лечиться надо. Только Саша тебе может помочь! Только он!

Марина смущенно покосилась на Андрюшу:

– Ты-то что в этом понимаешь!

Татьяна захохотала весело, хлопнула Андрюшу по коленке:

– Ну-ка, расскажи ей, Андрюша, как я тебя во «Фрегате» клеила! Ну-ка, расскажи ей! Ты даже побледнел весь, бедняга, от моего напора. Расскажи ей, расскажи!

– Это ты не сама, – не соглашалась с ней Марина, – это тебя Саша попросил склеить его. Это ты для Саши старалась. Для него ты на все готова!

Андрюша вспомнил влажные обещающие глаза на кухне «Фрегата», короткий халатик на голом теле, ее потную руку на своей. «Неужели это все для Алика?» – с горечью подумал он.

Татьяна помолчала и сказала:

– Да, для него я на все готова. И Андрюша тоже. Правда, Андрюша?

Андрюша неожиданно для себя в упор посмотрел на Марину и так же сурово ответил:

– Правда.

– Вот так, Машка! – довольно закончила Татьяна. – А ты больна. Лечись. Пока не поздно.

Марина ее не слушала. Она, не отрываясь, смотрела на Андрюшу:

– Какие у тебя глаза. Серые. Я как только увидела твои глаза, даже цветы уронила. Ты на гитаре играешь?

Глаза и гитара… Только сейчас Андрюша понял, кого он напомнил Марине там, во «Фрегате». Но вспомнил разноцветные глаза Капитана Джо и отогнал от себя обидную мысль.

– Ты играешь на гитаре, Андрюша? – тихо повторила Марина.

– Так, – пожал плечами Андрюша, – три аккорда. В армии научился.

– Спой что-нибудь, – попросила его Марина. – Татьяна, дай гитару!

Татьяна сняла со стены гитару, положила ее на колени Андрюше.

– Ну-ка, сбацай, Андрей, что-нибудь веселое. Только не про море! – И она погрозила пальцем Марине.

Андрюша взял гитару на колено. Не хватало басовой последней струны. Играть можно. Андрюша подстроил три первых, как учили, на старый мотив Дунаевского «Капитан, капитан, улыбнитесь…» и вспомнил вдруг капитана Слесарева. И запел любимую песню своего ротного, ту, что пел он часто в чужих далеких горах под низкими чужими звездами:

 
Чутко горы спят, Южный Крест залез на небо,
Спустились с гор в долину облака.
Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар.

Может быть, ты смерть найдешь за океаном,
Что же, помни, ты у смерти не один.
Осторожней, друг, ночь подернулась туманом,
Сними с плеча свой верный карабин.
 

– Спасибо, Андрюша, – Марина поцеловала Андрюшу в щеку, – большое тебе спасибо.

– Эх ты! – рассердилась Татьяна, – я же просила тебя веселое. И не про море!

– Это не про море,– оправдывался Андрюша.– Это наша походная. Мы ее пели в горах.

– Эх ты! – Татьяна встала. – Уже солнце садится. Где Саша? Ты же сказал, он скоро будет.

– Будет обязательно, – заверил ее Андрюша. – Не зря же он меня к вам послал.

Татьяна потянулась:

– Ладно, пойду на обед что-нибудь придумаю.

Татьяна ушла. А Марина не спускала глаз с Андрюши:

– Танька – жуткая лентяйка. Дома готовит бульон из кубиков, омлет и пельмени. Ее готовку можно только во «Фрегате» оценить.

– И там некому оценивать, – крикнула из прихожей Татьяна, – наркоманы туда не за едой приходят.

Андрюше от песни стало тоскливо и муторно.

– Чей это карабин на стене?

– Татьянин, – засмеялась Марина, – она же у нас спортсменка. Художник-повар-снайпер. Биатлоном занимается. Мастер спорта. Знаешь, что такое биатлон?

Андрюша нахмурился. Что такое биатлон, он хорошо узнал в горах. Ночью с верхних этажей домов их доставали снайперши. Девушки из Прибалтики или с Западной Украины. Они, говорили, бывшие биатлонистки. Стреляли по коленям. И, когда к раненому на крик бежали свои, валили всех подряд уже в голову. Сам он этих девчонок не видел. Редко в городе бывал. Бригада в горах воевала. Но знал негласный приказ – в плен их не брать. Слышал, что в одной из соседних бригад одну такую снайпершу разорвали бэтээрами… Такую же, наверное, как эта суровая художница-повар-снайпер.

Стало еще муторнее.

Солнце садилось за Петропавловскую крепость. Вдали, за перекатами облупленных крыш, сверкал крылатый ангел в расплавленном жарком золоте.

Марина стояла у мольберта.

– Саша нашел у Татьяны художественные способности. Он эту мастерскую ей купил. – Она засмеялась. – И вообще, мне кажется, он ее удочерил. Татьяна же теперь сирота. Похоронила маму-библиотекаря…

Только тут Андрюша понял, что Татьяна – та самая одноклассница, которая помогала Марине мстить. Это она познакомила ее с соседкой-проституткой. Скромная девочка – художник-повар-снайпер. Андрюша же присвистнул…

Марина тряхнула каштановыми волосами:

– Нет, чайник у нее не получился. Оказывается, самое трудное – простые знакомые вещи рисовать. А «Джоконда» получилась здорово. Особенно улыбка. Правда, Андрюша?

Андрюша посмотрел на портрет в простенке и только хмыкнул – улыбка как улыбка.

Марина к нему обернулась. Волосы рассыпались по плечам. Откинулась пола. Обнажилась продолговатая коленка.

– А ты знаешь, чему она улыбается?

Андрюша пожал плечами:

– А черт ее знает.

Марина засмеялась лукаво:

– Вот именно. Черт-то знает. Это только для мужчин существует загадка Джоконды. Женщины ее отлично понимают. И молчат. Потому что это страшная тайна.

Она подошла к тахте и снова села рядом с Андрюшей. Запахнула халат на коленях. Спросила между прочим:

– А ты правда для Саши на все готов?

Андрюша ответил не задумываясь:

– Правда.

И тут же спохватился.

– Уже поздно. Может, пойти его поискать?

– Не надо. Вася ему ничего не сделает. Он очень нужен Васе. Очень.

Марина крутила на пальце серебряное колечко с зеленым, в цвет глаз, камешком.

– А почему? Почему ты для него на все готов?

– А потому, что, кроме меня, помогать ему некому.

– В чем помогать-то? – засмеялась Марина. – Сто тысяч баксов достать?

И опять Андрюша ответил сразу:

– Вернуть ему тебя.

Марина смотрела на портрет в простенке и улыбалась:

– А ты думаешь, меня кто-то держит?… Просто он не понимает ее улыбки. Он не понимает, чему она улыбается.

– А чему она улыбается? – осторожно спросил Андрюша.

– Все очень просто. Она хочет…

– Чего? – не понял Андрюша.

– Это улыбка желания. Женского желания. Это – страшная тайна. Но тебе можно. Ты еще маленький…

Андрюша хотел обидеться. Но не смог. Эта девчонка, всего лишь на год старше его, обладала какой-то магической силой. Она была взрослее, опытнее и его, и снайперши Татьяны.

Андрюша посмотрел на портрет. И отвернулся. Даже неудобно стало. Будто подсмотрел чужую тайну.

– Много на свете женских портретов. А такой один. Потому что Леонардо гений. – Марина засмеялась. – Представляешь? Сколько он ее рисовал? Три дня? Неделю? Месяц? И каждый день она садилась напротив него и улыбалась вот так. Она его желала. Желала этого гениального мастера. Она влюбилась в него и в его картины. Она, улыбаясь, сидела перед ним. А он на нее смотрел, прищурив глаз, и скрупулезно переносил на холст эту ее улыбку. Он все понимал. Но он был гений. Только ее улыбка была для него нужна… Ты представляешь? Представляешь, какая это мУка?!

Марина стукнула кулачком по коленке:

– Ненавижу!

12
Кладбище

На каком-то разбитом гремящем трамвае Василий с Аликом заехали в самый конец Васильевского, на набережной Смоленки вышли. Василий показал Алику темно-красный высокий дом с облупившейся штукатуркой, наверное, помнивший еще блокадную зиму.

– Вот! Я тебе рассказывал. Вот мой дом. В котором я жил с отцом героем-летчиком.

Он круто повернулся на высоких каблуках и показал на мрачные тенистые деревья на том берегу:

– А вот и кладбище, где меня расстреляли в первый раз. Идем, покажу.

Они перешли гулкий деревянный мостик. Четко стучали подковки рыжих сапог. Ворота кладбища были распахнуты настежь. Покривились и поржавели. Видно, их не запирали никогда.

Они отошли с людной главной аллеи в боковую, тенистую. Пошли вдоль искореженных оград и четырехугольных католических крестов.

Василий шел по кладбищу как по знакомой улице. Останавливался у богатых черных каменных глыб, показывал их Алику, как гид на экскурсии по городу. Алик узнавал знакомые имена. «Графъ Канкринъ, министръ финансовъ», «Графъ Бенкендорфъ».

И справа, и слева мелькали знакомые фамилии. На некоторых каменных глыбах крестов не было. Зато чернели над фамилиями выбитые масонские циркули и пентакли. Василий обогнал Алика. Заглянул в глаза своими разными глазами. Спросил:

– Помнишь, была такая песенка? Хотя нет, ты меня на семь лет моложе. Читал твое личное дело. Ты можешь и не знать ее. – И он пропел на мотив шубертовского «Мельника»:

 
Гляжу с тоской
На род людской,
Все жалки и слабы.
А управляют всей толпой
Мудилы и жлобы.

И лишь на кладбище сыром,
Где склепы и гробы-ы-ы,
Я рад!
Ведь в тех гробах лежат
Мудилы и жлобы!
 

Ом схватил Алика за руку и подвел его к какой-то могиле со сломанной черной античной колонной вместо креста:

– Здесь! Здесь меня расстреляли в первый раз!

Он вздохнул и скорбно опустил седую голову. Будто в этой старой могиле со сломанной колонной был похоронен он сам.

Алик хотел обойти могилу и посмотреть фамилию того, кто же на самом деле здесь лежит. Василий задержал его:

– Не надо. Все равно его уже там нет. Ты же знаешь.

Они сели на маленькую деревянную скамеечку у

колонны. Сквозь густую крону желтеющих деревьев пробивались редкие лучи заходящего солнца. Василий вздохнул:

– Тогда солнца не было. Ноябрь был. Дождь со снегом. Почти темно. Я упал в мокрые вонючие листья. Пахло покойниками.– Василий засмеялся.– Дурачок… Я не себя жалел. Я жалел отца. Жалел неудавшегося героя… неудавшегося летчика. Он же тогда еще живой был…

Алик не мог оторвать взгляда от загадочной руины. Василий замолчал, через плечо скрытно наблюдал за Аликом.

– Что это? – Алик вздрогнул.

В черном постаменте под колонной была выбита полукруглая блестящая, полированная ниша, как для лампадки или для букета цветов. И в этой отполированной нише вдруг встал прозрачный бледный световой столб. В световом столбе дрожали пылинки, как в луче солнца.

Василий загадочно улыбнулся:

– Когда меня расстреливали, солнца не было, а он все равно стоял! Я ночью сюда приходил – этот столбик и ночью стоит.

– Не может быть.

– Хочешь, до ночи будем здесь сидеть? – предложил Василий. – Я все ждал, когда ты его сам увидишь.

Световой бледный столбик стоял в блестящей черной пустоте.

– Тут какой-то поляк лежит. Не то Потоцкий, не то Парницкий. Хозяин книжных лавок. Говорят, чернокнижник… Он сам, еще до смерти, себе этот памятник сочинил. Что ты об этом световом столбике думаешь? А?

Алик пожал плечами:

– А что тут думать? Все ясно.

– И что же тебе ясно?

Алик показал рукой на античную колонну:

– Эта руина – земная жизнь. А этот столбик из света – жизнь вечная.

Василий хитро прищурил серый глаз:

– А как эта игрушка сделана? А? Как устроена? Что отражается в этом черном зеркале?

Алик пожал плечами:

– Не знаю. Я ее ночью не видел. Но в принципе и ночью… Могут же в этом черном зеркале отражаться уличные фонари, например.

– А если в полной, в кромешной темноте?

Алик подумал:

– В принципе, на земле кромешной темноты не существует.

– А если представить? Ну, чисто теоретически? – не унимался Василий.

– Ну, если чисто теоретически, – задумался Алик.

– Ну, как ты своих крыс фотографировал в полной темноте, – подсказал ему Василий.

Алик строго посмотрел на него:

– Тут другое… Тут же не мыслеобраз… В принципе это черное зеркало может отражать астральный свет стоящего перед ним человека.

– Во-от, – выдохнул ему в ухо Василий. – Во-от! Наконец-то!

Василий вскочил. Его разные глаза сверкали разным светом. Правый – лучился. Левый – тускло сиял.

– А теперь – эксперимент! – возбужденно воскликнул он.

Василий схватил Алика за руку. Приложил палец к губам. Медленно потащил его к колонне. Световой столбик в зеркальной каменной нише делался то ярче, то тусклей. Алик понял, что он менялся в зависимости от их состояния. Они подошли к постаменту вплотную. И столбик засиял голубым дрожащим светом.

– Божественно! – выдохнул в ухо Алику Василий. – Каков чернокнижник!

Он еще молча полюбовался дрожащим сиянием. Сказал громко:

– Второй этап эксперимента! Я остаюсь у колонны, а ты отходи потихоньку. Отходи и наблюдай за столбом. Пошел!

Алик боком, оглядываясь, пошел по кочкам к дорожке. Световой столбик с каждым его шагом тускнел. А когда Алик вышел на глухую кладбищенскую дорожку, столбик задрожал в последний раз и погас. Будто свечу задули.

– Иди обратно! – крикнул довольный Василий. – Иди ко мне!

Алик отряхнул кроссовки от налипших листьев. Пошел обратно к могиле. Черная зеркальная пустота тут же отреагировала. Сначала стали видны пылинки. А потом в нише возник четкий луч. Когда Алик подошел к Василию вплотную, луч стоял в нише прочно, как маленький Александрийский столп на Дворцовой.

– Ну, – прищурился серым глазом Василий, – что ты на это скажешь?

Алик потер щетину на подбородке:

– Это черное зеркало… Оно только на меня реагирует.

– Что из этого следует, доктор?

Алик растерянно улыбнулся. А Василий даже наслаждался его растерянностью.

– Ты в шоке, доктор? Я тебе помогу. Представь себе вместо этой мистики простое зеркало. Нормальное, земное. Представил? Мы вдвоем стоим у зеркала, а в нем отражаешься только ты. Когда я один стою у зеркала, меня в нем совсем не видно. Мы только что доказали это экспериментом. Так?

– Так, – кивнул Алик.

– Что бы это значило? А? Ну, смелее, доктор, смелее.

Алик засмеялся:

– Это значит, что тебя нет.

– Наконец-то! – И Василий тоже засмеялся. – Но, слава Богу, в земном-то зеркале я есть! И еще неизвестно, есть ли в нем ты! Так, смутная тень какая-то в рваных кроссовках. А я надену смокинг, повяжу черную бабочку и отражусь в нем в полном своем великолепии… – Василий улыбнулся самодовольно и спросил неожиданно: – У тебя смокинг есть?

Алик пожал плечами:

– А зачем?

– Действительно, зачем он тебе? – Василий повернулся к пьедесталу. – Там ты отражаешься и без смокинга. Там он тебе не нужен. – Василий махнул рукой куда-то вверх и закончил неожиданно зло: – Так иди туда, иди!

Алик посмотрел вверх, в желтеющие кроны. На верхних ветках уже рассаживались на ночь вороны. Василий засмеялся презрительно:

– Не хочешь? Марина-то здесь пока. Правда?

Они снова сели на низенькую скамеечку у пьедестала. Алик достал пачку сигарет. Взял сигарету. И Василий взял. Покрутил ее в пальцах. Понюхал у середины. И с отвращением отбросил в сторону:

– Пакость! Как я курил раньше? Даже не верится. – Он устроился поудобнее. Сложил руки на груди. – Давай подведем итог нашего любопытного эксперимента. Мы сейчас наглядно убедились, что человек существует в двух мирах. Реальном, земном, и в другом…

Алик с уважением поглядел на черную кладбищенскую колонну:

– Слушай, этот чернокнижник – гений. Он еще в прошлом веке придумал за-ме-ча-тель-ный прибор. Простейший, правда. Но все гениальное просто.

– Не отвлекайся! – строго перебил его Василий. – Итак. Мы с тобой убедились, что человек существует в двух мирах. Это, так сказать, in absolute. К счастью, мы с тобой оба калеки. Я отражаюсь только в земном зеркале, а ты только в этом…

– Ну почему же? – улыбнулся Алик. – Я не только в этом.

– Да?! – очень рассердился Василий. – А кто ты есть в земном зеркале? Без денег, без смокинга? Тень! Ни-кто!

Алик щелкнул зажигалкой, прикурил.

– Ну, если деньги и смокинг – критерий реальности, тогда конечно.

Василий крепко обнял его за плечи:

– Не обижайся. Я ведь тоже тень. В твоем мире. Когда ты от колонны отошел, какая-то голубая искорка дрожала. Искорка всего. А раньше у меня такой же точно свет был, как у тебя. Может, не такой яркий. Но был. Тогда, в ноябре… Когда меня в первый раз расстреливали. Я же первый, кто этот, как ты говоришь, прибор открыл! Я приходил сюда часто. В день смерти отца голубой столбик сиял. Даже ночью сиял. А в прошлом году приехал из Штатов – ничего! Я и так подходил, и этак. Нету! Потерял я куда-то свой свет.

– Бывает, – успокоил его Алик.

– Знаю, – согласился быстро Василий, – я сразу из «Астории» Никите позвонил. Ну, этому твоему полковнику. Знал, чем он занимается…

– Откуда ты Никиту знаешь?

– Мы же однокурсники. Вместе учились на факультете морских приборов. Никита из той компании, что меня расстреляла во второй раз! Он вину свою до сих пор чувствует. Жизнь – коварная штука! Расстреляли меня на комсомольском собрании за отца-чекиста. А Никита сам чекистом стал. Полковником. Вот так! – Василий отбросил от себя струйку дыма от сигареты Алика. – Привел я Никиту сюда, на кладбище. Тот же эксперимент показал. Он больше самим прибором заинтересовался. Профи. Ходил вокруг колонны. Щелкал языком. Башкой крутил. А мне сказал, что у меня что-то с полем. Надо мое поле откорректировать. Тогда я впервые в вашу лабораторию попал. Тебя еще там не было. Только что из полета второй АЛ вернулся. Видел я его тогда. Страшное было зрелище.

– Его сбили. У тебя совсем другое.

– Знаю. Никита откорректировал мне поле. Вроде помогло. Я сюда проверить пришел. Голубая искорка появилась. Только искорка.

Алик далеко отбросил сгоревшую сигарету:

– Тогда ты и решил лабораторию купить?

Василий крепче обнял его за плечо:

– Да на хер мне их лаборатория?! Мне нужен ты! Ты!

Алик освободился из его объятий. Отодвинулся:

– Я-то при чем?

Василий придвинулся к нему. Снова осторожно обнял за плечи:

– Мы нужны друг другу, Саша. Мы с тобой только вместе сила. Ты – гигант в одном мире. Я – в другом. Предлагаю соглашение. – Василий ткнул смуглым пальцем в голубой дрожащий столбик. – Ты восстанавливаешь мое отражение в этом зеркале. Я превращаю тебя в человека – в земном. В человека в роскошном смокинге. С тугим бумажником в кармане. Вот такое соглашение. Идет?

Алик засмеялся вдруг. Звонко хлопнул ладонью по лбу:

– Теперь я понял, зачем ты Марину подставил на десять тысяч баков! Теперь я понял! Ты и ей хотел доказать, что она без твоих денег в этом земном зеркале никто! Тень, как ты говоришь. Тень!

Василий помрачнел:

– Во-первых, я не ее подставил. А тебя. Мне тебя нужно было проверить.

Алик резко повернулся к нему всем телом:

– Проверил?

– Проверил. – Василий хлопнул Алика по плечу. – Ты все для нее продал. Голым остался. Мужик.

– Она мои деньги не взяла.

Василий его успокоил:

– Ты же гордый. Ты ей ничего не сказал. Она про них и не знала. А во-вторых, я хотел ей доказать, что…

– Что она не от мира сего? – подсказал Алик.– Что она – атавизм?

Василий посмотрел на него с жалостью:

– Она не атавизм. Она-то как раз от этого мира. Родная дочь своей мамы Светы. И папы-профессора. Я ей хотел только наглядно показать, что этот мир – жуткая штука! Что в этом мире только одна сила, одна вера, надежда и любовь!

– Твои деньги?

Василий многозначительно поднял палец:

– Деньги ничьи. Деньги – это предмет без вкуса и запаха. Так! Деньги – это абсолют. Абсолютный эквивалент человека. Только и всего. Деньги – показатель того, что ты стоишь в этом мире! Что ты смотришь на меня так? Я знаю, что ты хочешь мне сказать. – Василий кивнул на дрожащий голубой столбик. – Я не спорю. В том мире – это твой эквивалент. Но мы пока живем в этом. И за этот год Марина уже привыкла к моим деньгам. Для нее уже нет другой жизни. Что и требовалось доказать.

Алик засвистел вдруг набившую оскомину песенку про Ксюшу в юбочке из плюша.

– Слушай, Вася, а зачем тебе моя помощь? Ведь тебе и так хорошо. Многие живут без этого света. Очень многие. И ничего. И не замечают даже. Наслаждаются жизнью. Живи себе, Вася. Тебе и так хорошо.

Василий хмуро сверкнул тусклым черным глазом.

– А мне тебя, Саша, жалко.

– Не надо. Не жалей.

– Ты же не живешь, Саша,– сокрушался Василий, – ты же весь там. Ты же не замечаешь жизни. Не видишь чистоту и свежесть утра. Не чувствуешь запах этих прелых листьев. Не ощущаешь грусти заката. Ты уже там. За закатом. Ты уже умер. Ты здесь – тень. Мне тебя очень жалко, Саша.

– Не жалей меня, Вася, – успокоил его Алик, – не жалей. Не сокрушайся.

Василий помрачнел:

– Ты отказываешься мне помочь?

Алик встал:

– Каждому свое, Вася. Давай разойдемся при своих.

Василий тоже встал. Его загорелое лицо побледнело.

– Ты не хочешь меня вылечить, доктор?! Ты же клятву Гиппократа давал!

Алик усмехнулся:

– Тебе поможет Никита. Он уже многое умеет.

– Никита мне ничем не может помочь! – заорал вдруг Василий.

Вороны, угомонившиеся на ночь, вдруг возмущенно заворчали. Заметались в тенистой кроне, как в рыболовной сетке.

– Он сказал, что меня можешь вылечить только ты! Ты же спас второго АЛа! Ты же ему помог.

Алик поморщился:

– Это совсем другое дело.

Василий крепко обнял Алика:

– Почему другое?! Ты же сам сказал, ты – это я! Ты же подписался даже!!! Помоги мне, Саша. Спаси меня!

Алик за рукава кожаной косухи оторвал от себя Василия:

– Я не могу тебе помочь. Не могу.

– Почему?

– Ты мне правду не говоришь. Я вижу: с тобой что-то происходит, и не могу понять. А правду ты же мне не скажешь, Вася. Все равно не скажешь.