Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Успокойся, Митенька… Я все слышала, милый. Шкуру Белого Медведя я никому не уступлю, Митенька… Договорились, милый?

12
Бенефис

Я уже говорил, кажется, что женская красота – это энергия. Близкая к электрической. Бывает, войдет в комнату женщина – и ты только по одной ее походке можешь сразу определить и силу тока этого «прибора», и мощность его, и сопротивление. На опытный глаз можно сразу определить, так сказать, все «выходные данные». Характеристики у всех разные. Кому что нравится…

Но бывают женщины, от которых отпадают буквально все. У них совершенно особая энергия, какая-то неописанная еще сила – вроде информационно-торсионных полей. Когда входит такая женщина, сразу хочется броситься к ней навстречу: «Где же ты была?!» Но ты не бросаешься, конечно, потому что видишь ее впервые. А кажется, что знаешь ее давным-давно. Столько в ней той неизвестной – информационной – энергии. Таких женщин называют королевами. Не потому что они – королевы красоты. Совсем не в этом дело. Они королевы этого мига. Миг может длиться миг, может – вечер, неделю, месяц, несколько лет. Это особая монархия. Многое не от королевы зависит. Она может потерять корону без войн и дворцовых переворотов…

Среди молоденьких девчонок много принцесс, обещающих стать великими королевами, но они очень часто не получают короны, превращаются в простые «бытовые электроприборы», так и не узнав, как близки они были к королевскому трону.

Среди тридцатилетних таких женщин так же мало, как мало осталось на Земле лиц настоящей голубой королевской крови. Считанные единицы…

Вы уже поняли, наверное, что она была из числа этих единиц. Когда она пошла к столу в своем красном шелковом халате, на нас словно шаровая молния покатилась. Даже озоном в кабинете повеяло. Я уже говорил, как растерялся Дмитрий Миронович и окаменел, побледнев, Константин. Я уже говорил, что мне захотелось броситься к ней навстречу с криком: «Ну где же ты была?!» Когда я пришел в себя, я увидел «кардинала». По роду своей службы в фирме Адика я был знаком с людьми из его ведомства. Были они все разные: высокие и маленькие, худые и полные, с усами и без усов (чаще с усами, почему-то), но было у них у всех одно общее – некая одинаковая стертость, нерезкость, размытость их внешнего облика (как у фотографии, снятой начинающим фотографом).

Генерал Багиров, несмотря на свою явную восточную смуглость, тоже был «нерезкой фотографией». Его можно было принять и за намешанного русского, и за обрусевшего азербайджанца, и за испанца, и за японца даже. Генерал Багиров обладал гениально-размытой внешностью. Для настоящего разведчика – это просто необходимость, как абсолютный слух для скрипача.

Когда она подошла к столу, «размытая фотография» вдруг проявилась. Он глядел не на нее. Он глядел на своего шефа, которого она нежно трепала по модной щеке. Как он глядел на него!

Так глядят на своего соперника только кавказцы. И не южные кавказцы, размягченные солнцем, вином и мандаринами. Так глядят на своего соперника только суровые люди гор. Мне стала ясна вся их давешняя борьба за первенство. Вот за кого, даже не видя ее, сражались между собой эти странные люди…

Она не спеша подошла к Константину, склонила голову набок, сложила руки на груди, улыбаясь, глядела на него.

Точно так же склоняла голову на бок секретарша Алина в офисе фирмы «Возрождение». Алина была, конечно, девочка классная. Но не королева… Она была только копией картины. За это и взята была, наверное, в фирму. А настоящая картина находилась здесь. На загадочном Каменном острове. А она все стояла и, грустно улыбаясь, смотрела на Константина. Дмитрий Миронович встревоженно смотрел на нее. А «кардинал» прищуренными глазами уничтожал теперь Константина.

Наконец она сказала:

– Костик, зачем же ты Митеньку обижаешь? А? Нехорошо…

Константин, уже знакомым мне жестом, поддернул стрелочку на брючине и положил ногу на ногу.

– Я его не обижаю, Люда… Это он кинул меня.

Как он произнес эту «Люду»! Не хотел, а одним этим словом все ей сказал. Она тихо засмеялась. Она поняла. Но мне не понятно было – обрадовало ли ее его признание. Она перестала смеяться и сказала грустно:

– Это я тебя кинула, Костик. Я.

Константин нахмурился.

– В каком смысле?

– Во всех, – грустно улыбалась она. – Во всех. И с гарнитуром это я тебя кинула, Костик.

Константин снова окаменел.

– Зачем?

Она долго смотрела на него, наконец сказала весело:

– Чтобы ты не забывал меня, Костик.

В ярком свете хрустальной люстры сверкнула золотая коронка.

– Разве забудешь такую? Люду Людоедку разве забудешь?

Она мягко всплеснула руками.

– Это я людоедка? Не стыдно тебе, Костик? – Она вдруг окинула меня недовольным взглядом. – Не хотелось бы при посторонних…

– Он не посторонний, – сказал Константин.

Она еще раз бросила взгляд на меня.

– А кто он тебе?

– Он мой советник.

И она весело засмеялась.

– Ах, это тот, что оценщика напугал! – Она повернулась к «кардиналу». – Это из-за него вы лопухнулись, Олег Салтанович?

Смуглый «кардинал» побледнел.

– Я так не считаю, Людмила Анатольевна.

Дмитрию Мироновичу надоело, что она так долго занята другими.

– Люда, уже два трупа из-за этого гарнитура! Оценщик и Адик! Понимаешь, Люда?

– И Адик? – удивилась на секунду она.– Ну, Адика-то из-за чего угодно могли кокнуть. Я всегда удивлялась, почему такой раздолбай еще жив, – и она засмеялась весело, довольная, что все присутствующие вовлечены в ее бенефис. – Лопухнулись вы, Олег Салтанович! Генерал КГБ и так мелко лопухнулись.

«Кардинал» вежливо ей улыбался одними губами.

– Прежде чем дать свое добро на покупку гарнитура, я навел справки. Мне сообщили, что на Западе, как говорится, некоторые круги очень заинтересовались находкой этого гарнитура. И сам способ обоих убийств говорит о том, что их исполнили серьезные люди. Очень серьезные, Людмила Анатольевна.

Она хитро сморщила носик.

– Значит, и они лопухнулись. – И она подмигнула мне. – Гордитесь, советник! Ваш пьяный бред заинтересовал даже некоторые круги на Западе! Это международный успех, советник!

Смуглый «кардинал» убил меня взглядом.

– Он ни при чем, Людмила Анатольевна. Они стали искать гарнитур барона задолго до того, как этот… говорил с оценщиком. Они ищут гарнитур в городе уже год…

– Кто это «они»? – не поняла она.

– Ну, эти, – кивнул подбородком куда-то в окно «кардинал». – Как говорится, некоторые круги…

Она развернулась посреди кабинета. Распахнулись на секунду полы халата. Она опять встала перед Константином, сложив руки на груди. Это была финальная точка. Весь бенефис был разыгран для этого резкого поворота перед ним.

– Видишь, Костик, как все закрутилось. Пусть. Чем бы дитя ни тешилось… А я попросила Митеньку кинуть тебя с гарнитуром только с единственной целью – чтобы ты меня не забывал.

Константин молчал, только желваки надулись на скулах.

– Не забывал, кто из тебя человека сделал! – грустно продолжила она. – Из бандита – генерального директора фирмы. Чтобы ты это не забывал, Костик… Кто эту фирму тебе помог учредить. Кто бегал по коридорам Смольного под липкими взглядами мэрских чиновников… Кто тебя книги хорошие научил читать… Кто тебя познакомил в Париже с профессором русской литературы месье Леоном… Ты забыл все это, Костик… Нехорошо.

Константин встал, опрокинув стул:

– Хватит! Кончай этот цирк! Я понятно излагаю?

Она стояла перед ним, склонив голову набок, поджав губы. То ли поцеловать его хотела, то ли плюнуть ему в лицо. Потом улыбнулась виновато, рукой смущенно поправила волосы.

– Ну, хватит так хватит… Бери свои несчастные стулья. И уходи! Прощай, Костик.

Дмитрий Миронович внезапно ожил.

– Как это – бери стулья?!

Она обернулась к нему:

– Митенька, он же не взял с тебя отступного. Он же еще надеется на что-то… Пусть забирает стулья. Пусть это будет его отступной. Пусть больше не надеется!

Дмитрий Миронович шумно поскреб свою модную щетину:

– Забирай, Белый Медведь! Все забирай!

– Одну минуточку, – не выдержал «кардинал». – Есть один небольшой нюанс!

– Небольшой?! – рявкнул Константин.– Люда, твой сус-слик убить меня хотел!

Она засмеялась:

– Я видела. Он пошутил, Костик! Он пошутил!

– Не-ет! Ты ничего не видела! Это не сейчас! – объяснял ей Константин,– Он киллеров нанял. Два трупа на мостовой! За базар ответить надо!

Она вдруг подошла к небритому мальчику и обняла его:

– Митенька, бедный… Это ты мстил за меня? Ну зачем же так? Нехорошо… Я сама, Митенька…

Константин повторил растерянно:

– Все равно за базар ответить надо…

Небритый мальчик, прижав ее к себе, победно посмотрел на него:

– Я отвечу, Белый Медведь. Звони завтра после трех. Забирай эту рухлядь и иди! – ногой он подтолкнул стул Константину.

Честное слово, я думал – тут и закончится вся эта история. И мы с Константином тихо уйдем восвояси, как говорится… Но неожиданно вмешался ревнивый «кардинал».

– Дмитрий Миронович, вы забыли, что француз нас ждет у Белосельских.

Небритый мальчик, обнимая королеву, устало посмотрел на часы.

– Уже три часа, генерал. Уже поздно.

– Не поздно, – сухо сказал «кардинал». – У Белосельских открытие фестиваля «Белые ночи». Там будут гулять до утра. Француз нас ждет. Не подводите меня.

Только тогда до меня дошло, что под «Белосельскими» он подразумевал малиновый особняк на углу Фонтанки и Невского, бывший райкомом партии, ставший каким-то элитным Культурным центром.

Она отклонилась от небритого мальчика:

– Какой француз вас ждет, Митенька?

Он недовольно посмотрел на Константина.

– Профессор…

– Месье Леон! – воскликнула она,– Что же ты мне не сказал? Это же мой друг! Я хочу его видеть!

– Люда, я тебе говорил,– смутился небритый мальчик. – Ты не хотела ехать…

– Про профессора ты не говорил! Я еду, Митенька!

Она уже дошла до дверей, но вдруг обернулась к

Константину:

– Костик, месье Леон знает, что мы расстались?

– Нет, – мрачно ответил Константин.

Она загадочно улыбнулась.

– Тогда… Митенька, тогда он тоже поедет. Поедем все вместе, Костик! Не отпускайте его! Я мигом!

И шаровая молния исчезла из кабинета. Но от этого не стало легче. Лично я ничего не понимал. И Дмитрий Миронович был растерян.

– Гениально! – сказал вдруг «кардинал» и засмеялся.

– Что гениально? – не понял его Дмитрий Миронович.

– Так может придумать только женщина! – восхищенно сказал «кардинал». – Только такая женщина!

Константин подошел ко мне.

– Пойдем, Ивас-сик.

– Зачем? – удивился «кардинал». – Вы поедете с нами. Вы успокоите француза. Скажите ему, что гарнитур нашелся. Завтра же вы его и отдадите. Завтра же. Непосредственно.

– Мы с Константином переглянулись.

– Бумаги-то вы в стульях нашли? – спросил Константин то, что у меня уже было готово сорваться с языка.

«Кардинал» довольно потер руки.

– Кое-что нашли! Ваш конспиролог оказался прав! Во всем прав! Непосредственно!

Честное слово, я чуть со стула не упал.

Дмитрий Миронович не обращал на нас внимания, ходил из угла в угол.

– За бумаги вы с него отдельно хотите получить? – спросил Константин у «кардинала».

– А как же! – засмеялся «кардинал». – За стулья он вам заплатил. Пусть теперь нам за бумаги заплатит!

– Ладно, – кивнул Константин. – Мы вас с советником в машине подождем. Пошли, Ивас-сик.

Я уже хотел встать.

– Извините, – положил мне руку на плечо «кардинал». – Советник останется здесь.

– Это еще зачем? – удивленно спросил Константин.

– Нам у него кое-что выяснить надо, – ласково улыбался мне «кардинал». – Консультация, так сказать.

По его части. За консультацию ему отдельно заплатим. Очень хорошо заплатим.

Константин убрал его руку с моего плеча.

– Без советника я никуда не поеду. Я понятно излагаю?

Не знаю, как бы все обернулось дальше, не знаю… Константин был настроен очень серьезно. Он бы ни за что не ушел без меня. Была бы драка, перестрелка, все что угодно, но без меня он бы никогда не ушел. Я это понял по его металлическому взгляду. Я гордился им…

Распахнулась дверь. В дверях стояла она в белом коротком, выше колен, вечернем платье.

– Похожа я на белую ночь? – спросила она сначала у всех.– Похожа? На белую ночь… Ну, скажи мне, Костик…

И шаровая молния покатилась на Константина…

Константин вдруг зачем-то начал хлопать себя по карманам кожаной куртки. Достал из правого кармана ригельный ключ от моей квартиры, не глядя на меня, протянул его мне.

– Держи, Ива-сик…

И пошел к ней навстречу…

13
Бесконечность

Загадочный Юрик со странными глазами проводил меня через двор во флигель над гаражами. Когда они уезжали, я сам слышал, как «кардинал» велел ему проводить меня в «гостевую». Не похоже, что в этом флигеле принимали они своих гостей. Узкий коридор с выкрашенными «слоновкой» стенами хотя и выглядел чистенько, опрятно, но скорее напоминал коридор какого-то общежития. Узкие лампы дневного света, белые двери налево и направо, титан-кипятильник на табуретке в торце коридора у глухой стены.

Юрик открыл среднюю дверь направо, распахнул ее передо мной.

– Сюда, пожалуйста.

Он сказал это вежливо, но по его тону я понял, что флигель этот – даже не общежитие, а тюрьма. Их собственная, частная, маленькая тюрьма. Но мне уже было все равно. Я так устал за эти кошмарные дни, за эти бессонные ночи, что, увидев за дверью застеленную койку, я, как усталый конь в конюшню, тупо шагнул в свою камеру.

Юрик включил свет. И я увидел, что комната эта если и была камерой, то довольно комфортной. Мрачно чернел в углу экран телевизора, в другом углу белел холодильник. Я опустился на койку и ждал, когда Юрик уйдет. Но он все стоял в дверях. Я поднял голову и увидел его презрительную улыбку. Я не понял, за что он меня так презирает.

– Выпить хотите? – спросил он многозначительно.

И тогда я понял за что. Пересиливая дремоту, я сказал:

– Конечно, родной! Конечно!

Нужно было держать репутацию, несмотря на одолевавший меня сон. Юрик прошел в угол и щелкнул дверцей холодильника. Он выставил на маленький столик у кровати начатую бутылку «Смирновской», открытую банку лосося в собственном соку и картонный пакет апельсинового сока. Из узкого шкафчика у дверей достал два фужера, вилку и черствую горбушку хлеба.

– Завтрак туриста, – сказал я ему.

Он, кажется, обиделся.

– Извините. Уже очень поздно. На кухне никого. Горячего ничего не могу предложить.

Я подсел к столу и набулькал в фужер граммов сто.

– Твое здоровье, родной. Иди отдыхай. Я тебя не задерживаю.

Но он не ушел, он смотрел на меня с еще большим презрением. Тогда я выпил и занюхал черствой горбушкой. Юрик сморщился за меня. А когда я, выдохнув, воспрянул чуть-чуть духом, Юрик тоже расслабился, будто сам проглотил эти сто грамм. Он мне сказал уже мягче:

– Бежать отсюда не советую. Вокруг дачи проволока под током. По гостям охрана стреляет без предупреждения.

Тут я понял окончательно, в какую «гостевую» попал. Юрик внимательно убедился в том, что я все хорошо понял, и сказал напоследок:

– Я вас предупредил. Отдыхайте. Вас позовут.

Мягко стукнула за ним дверь, и ключ в замке повернулся два раза.

Я хотел заорать, броситься на дверь, заколотить в нее кулаками, но сил во мне больше не было. Спиной я упал на кровать. Помню – последнее, что подумал, засыпая: «А что они сделали с предыдущим гостем"? Недопитую водку которого я тоже не допил… И кто он?»

Странные меня посещают в похмелье сны… Цветные, объемные, до ужаса реальные. Проснешься среди ночи, мокрый как мышь, а перед тобой все стоит очень конкретное, но незнакомое лицо и, не мигая, глядит на тебя… Нехорошо станет, тоскливо, беспокойно… В этот раз мне кошмары не снились. Мне снился старый детский сон…

С раннего детства мне снится, что я стою у реки на равнинном ее берегу и гляжу на тот, высокий, обрывистый берег. За моей спиной заходит солнце, а тот высокий освещен его оранжевым светом. Как через светофильтр вижу я на том берегу сине-зеленый лес вдали, над обрывом дома с голубыми ставнями, низкие скамеечки у высоких закрытых ворот. В стеклах домов отражается заходящее солнце. Из труб идет веселый дымок. Улица пуста – ни души. Только из-за заборов свисает пышная махровая сирень. Я чувствую ее запах даже через реку… Но главное в моем сне не эта цветная картина, а ощущение… Ни с чем не сравнимое ощущение дома! Я знаю, нет… я каждой клеточкой своего существа чувствую – там мой дом… Но через реку мне самому не перебраться. А на том берегу – ни души. Узкие просмоленные челны вытащены носами на берег. Надо крикнуть, позвать кого-нибудь. Но я не кричу… Я стою и смотрю на тот берег. И не могу наглядеться. Я знаю – я там буду. Обязательно… Еще дотемна… И я стою и смотрю… Спокойно на душе. Потому что я уже дома… Хотя я и на другом берегу…

Но в этот раз покой мой скоро кончился… Солнце за спиной садилось все ниже и ниже, а на улице никто не появлялся. И веселый дымок уже растаял над трубами… В окнах по очереди загорались дрожащие огоньки… Тревожно залаяли собаки за закрытыми воротами… Над рекой поползли серые клочья тумана…

Над дальним лесом выкатился сверкающий ножик месяца… За моей спиной сгущался мрак. Я не оборачивался, но слышал, как он дышит в спину совсем уже рядом. Плотный безмолвный мрак прижимал меня к реке… Я вошел в реку по колено, а он все наступал на меня сзади, наваливался на плечи, дышал в затылок… С замиранием сердца я решился плыть… На том берегу у челнов я увидел темный силуэт женщины. Она махала мне рукой и звала меня, как звала когда-то бабушка, ласково, протяжно:

 
Ивасик-телесик, плыви, плыви домой,
Ивасик-телесик, поужинай со мной…
 

Я бросился в воду и поплыл. Течение в реке было сильное, коварное. Меня относило от дома. А женщина все звала меня:

 
Ивасик-телесик, плыви, плыви домой…
 

Очнулся я на крутом речном берегу. Домов с голубыми ставнями на нем не было. Была заросшая травой поляна. Посреди поляны стояло мощное, высокое дерево. Я сидел под деревом, прислонившись к нему спиной. Я чувствовал его тепло. Аж спину покалывало. Тихая музыка звенела в моих ушах. Я знал, что это музыка дерева. Я поднял глаза и сквозь ажурную низкую листву увидел звезды. Они висели на ветках, как яблоки, а крона дерева сливалась в ночном небе с перевернутой кроной Млечного Пути… Резная листва свивалась над моей головой в лунные цепи. И по этим цепям от верхушки дерева ко мне спустился рыжий огромный, сытый кот. Кот оправил когти о кору, облизнулся и присел рядом.

– Мур-р… Как дела, ёк макар-ёк?

Я узнал его. И извинился перед ним:

– Извини, Леня. Если бы я не запер тебя в чулане, я был бы уже далеко…

– Ты и так далеко, Славик,– сказал Котяра,– очень далеко…

«Бу-ух!» – раздался над лесом раскатистый выстрел. Я вздрогнул. А Котяра потерся о мое колено пушистой щекой. И я успокоился. Как от ветра, зашумел лес, а сверху, с верхушки дерева, зазвучала песня. Тревожная и дрожащая. Я поднял голову. На толстой ветке, как на перилах, в лунном свете сидела девушка, подстриженная под мальчика. Девушка смотрела за реку перламутровыми глазами и пела голосом Патриссии Каас:

 
Лямур-тужур,
Лямур-тужур…
 

Я понял, что эта песня обо мне…

Я уже хотел встать и успокоить ее, но Котяра задержал меня мощной лапой. Я поглядел наверх и замер. Из-под ее короткой юбки с дерева свисал перламутровый русалочий хвост. Красивый хвост переливался в лунном свете…

«Бу-ух!» – грохнул за деревом еще один выстрел, и лесное эхо пошло его раскатывать по чащобам.

– Смотри! – показал мне Котяра лапой за дерево.

Я обернулся и увидел, как под луной к лесу под ручку уходили профессор с белокурым красавцем Жориком. Месье Леон говорил ему что-то возбужденно. А Жорик смеялся нежным баритоном.

– Иди за мной,– поманил меня Котяра лапой и стал обходить мощное дерево слева, подняв хвост трубой.

Я хотел встать, но сил не было, и я пополз за котом на четвереньках. С той стороны дерева тоже сидел человек в коричневом старинном сюртуке. Я чуть не уткнулся лицом в его заштопанный локоть. Котяра потерся мордой о его колено и сказал тихо:

– Второй после Есенина… Люблю…

Человек сидел, откинув курчавую голову на теплую кору. Он, выставив локоть, прижимал ладонью кровавую рану на животе. Между пальцами стекала на траву темно-алая кровь. В другой откинутой руке еще дымился курковый пистолет. Он посмотрел на меня голубыми злыми глазами и стал сбивчиво говорить по-французски.

Когда он закончил, я, собрав все свои познания, смог ответить ему только:

– Не компроне, месье.

Он опять зло посмотрел на меня, показал пистолетом в сторону уходящей к лесу пары и заговорил отрывисто:

– Это невозможно, наконец!… Я же попал в него! [Parole?] d'honneur!… А он уходит как ни в чем не бывало… Уходит каждый раз! Когда же разрушится наконец этот conspiration de silence!… Я больше не могу это выносить!… Надо объяснить этим господам! Оъяснить coute gue coute, что они нечисто играют! Сделайте хоть что-нибудь! Я уже не могу. Я устал, наконец… Voila tout…

Он откинулся головой на теплую кору, закрыл глаза и замолчал. А я все смотрел на его заштопанный локоть, на бахрому его износившегося воротника…

Проснулся я от выстрелов. «Бах-бах»,– дуплетом стукнули два выстрела. Я открыл глаза и не понял, где я нахожусь. Я лежал нераздетый, в кроссовках, на чужой, пахнувшей хлоркой койке. Над моей головой на покрашенной «слоновкой» стене сиял великолепный солнечный луч. Мрачная желтоватая стена завидовала его золотому великолепию.

В сиянии луча на мрачной стене чернела царапина волнистой линией, какой математики обозначают бесконечность… Если бы я знал тогда, что в моих руках уже находится ключ ко всей этой кошмарной истории! Но я тогда не обратил внимания на царапину (хотя хорошо запомнил ее), я тогда вообше не понимал, где я нахожусь… Я перевернулся на другой бок – увидел начатую бутылку на столе и все вспомнил.

Я подошел к окну. Пряма под моим окном у ворот гаража я увидел голубую крышу машины. Проснулся я не от выстрелов – кто-то подъехал на машине к гаражу и вышел из нее. Как выстрелы, бухнули две закрывавшиеся дверцы. Я поискал глазами того, кто приехал, и увидел ее. Она была в светлых джинсах и в белой маечке. Я поискал глазами того, с кем она приехала, и не нашел никого. В руках она держала большую сумку. Я догадался, что приехала она одна. Просто сумка лежала на соседнем сиденье. Поэтому и было два «выстрела». Сначала она вышла сама и закрыла дверь за собой, потом вынула сумку и опять закрыла.

Она сказала кому-то невидимому в гараже:

– Не ставьте машину. Я сейчас уеду. Только сумку положу.

И пошла по асфальтовой дорожке к дому, склонившись на один бок. Тяжелая, видно, была сумка. И важная – никому ее донести она не доверила.

Внизу из гаража вышел человек в синем комбинезоне и бейсбольной шапке с большим козырьком. Он поглядел ей вслед, покачал головой и захлопнул ворота гаража. Он опять посмотрел ей вслед (она уже поднималась на крыльцо), зачем-то стукнул от души ногой по колесу машины и, насвистывая, пошел за угол флигеля.

Я вернулся к столу. Который был час, я не знал. Но, очевидно, уже поздний. Она уже успела побывать у «Белосельских», вернуться, переодеться и уже съездить куда-то за сумкой. Времени уже было много. А за мной не приходили. Я подошел к двери, послушал коридор. Там было абсолютно тихо. Будто вымерло все.

Я вернулся к столу. На нем все было как ночью. И завтрака мне не принесли. Будто забыли про меня. А может, действительно забыли? Откуда мне знать, что могло произойти у «Белосельских». Может, там случилось такое, что им теперь вообще не до меня.

Я и не заметил, как машинально налил себе в фужер. Задумавшись, налил чуть-чуть. Если завтрака не принесли, если обо мне забыли… Я выпил и закусил лососем. Стало веселей…

Потом, когда я вспоминал всю эту авантюру, я не верил себе. Честное слово, не верил, что я на такое способен. Тут, конечно, сыграл свою роль и этот глоток (но небольшую роль), и то, что меня забыли, и больше всего она! Самое главное, конечно, она.

Расскажу по порядку. По разделениям, так сказать. «Делай-раз, делай-два». Я выглянул в окно. Двор был абсолютно пуст. Потом я узнал, что было время обеда. Я сначала удивился, что в этой частной тюрьме не догадались поставить на окна решетки, но потом вспомнил слова Юрика: «По гостям охрана стреляет без предупреждения» – и успокоился.

Через окно по узкому карнизу я дошел до водосточной трубы, по ней спустился к гаражу. Вокруг не было ни души. Я поискал на земле какую-нибудь железяку потяжелей, но не нашел. От крыльца я услышал ее голос, а в кармане обнаружил свой ригельный ключ. И опять успокоился.

На мое счастье задняя дверь была открыта. Да и зачем в своем частном владении их закрывать? Где стреляют без предупреждения. Я нырнул под сиденье, скрючился и затих. Я слышал, как стучат ее каблучки по асфальту. Почему-то я знал, нет, я был просто уверен, что она не подведет. Ведь она королева!

Она села за руль и бросила рядом с собой сумочку. Маленькую черную сумочку. Я лежал, скрючившись, за ее сиденьем и видел.

Машина завелась сразу, бесшумно, еще не успела остыть. Задом она отъехала от гаража, развернулась. Тут наступил мой черед. Я сел за ее спиной и приставил ригельный ключ в выемку между скулой и шеей. Я чувствовал, как она вздрогнула. Я боялся, что она заорет. Но она молчала. Только искала меня глазами в зеркале заднего вида. И остановила машину.

Я сказал:

– Люда, не делай глупостей.

Она сглотнула. Я чувствовал ключом, как она сглотнула.

– А разве я похожа на человека, который делает глупости?

– Вперед, Людочка. Только вперед.

Она поморщилась.

– От тебя пахнет как от кота. Вонючей рыбой.

– Вперед, Людочка, – умолял я ее.

– Не горячись, советник, – сказала она. – И не дави так ножом. Мне больно.

Мы поехали к воротам.

– Извини, – я хотел убрать ключ, но чуть надавил специально. – Будет еще больней, если сделаешь глупость.

Она прибавила газу.

– Убери нож. Я и так тебя вывезу.

Но я ей не поверил.

– Потерпи чуть-чуть… Еще чуть-чуть.

Мы подлетели к воротам, она тормознула. Ворота не открывались. Она нажала на сигнал и крикнула в окно:

– Скорей! Я опаздываю!

Дожевывая на ходу что-то, выскочил из будки камуфляжный охранник, помогал расходиться воротам. Электромотору помогал.

– Отлично, – сказала она ему. – Бай-бай.

И охранник расцвел. И он понимал, что перед ним королева.

– Ну,вот, а ты боялась,– это она сказала мне, когда мы выехали.

Она затормозила только у выезда на проспект.

– Убери нож, советник. Больно же…

Я и не заметил, что так и держал ригельный ключ у ее горла, у синей жилочки под скулой. Я убрал ключ, а на горле осталась розовая вмятина. Она потерла себе шею.

– Ты бандит, а не советник. Такой же, как он, бандит. И советник у него с ножом!

– Это не нож, – оправдывался я. – Это ключ от моей квартиры.

– Ну да? – не поверила она. – Покажи.

Я вложил в ее протянутую руку ключ. Она повертела его в руках.

– Ты не советник, а аферист… Кстати, ты действительно ничего не знал про бумаги в стульях?

– Как тебе сказать…

– Так и скажи.

– Что они там, конечно, не знал. Но что они должны быть – чувствовал.

– Слушай, – сказала она. – Садись рядом со мной. А то так неудобно разговаривать.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Большое тебе спасибо. Дальше я сам. Я очень опаздываю.

– И домой не заедешь?

– Зачем?

– Переодеться хотя бы. Нельзя в такую жару ходить таким чучелом. Будто на лыжах собрался.

Она смеялась, а я ей объяснил:

– Меня хватиться могут. Домой мне нельзя.

– Ты же со мной! – сказала она. – Со мной ничего не бойся. – Она хлопнула по сиденью с сумочкой. – Садись. Я до дома тебя довезу. Хоть переоденешься. На человека станешь похож. и я к ней пересел. О чем мы с ней говорили дорогой, я уже плохо помню. Я смотрел на нее. А она на дорогу. Когда мы перелетели Троицкий мост, она спросила:

– Дальше куда?

– На Мойку.

По Марсову полю мимо желтых казарм лейб-гвардии Павловского полка мы вылетели на Мойку у Михайловского сада и встали под светофором. Она спросила небрежно:

– А дом какой?

Я назвал ей номер дома. Она подкатила как раз на то место, где вчера вечером стоял ее черный джип. Я сказал ей:

– Большое тебе спасибо, Люда.

– Пожалуйста, Ивасик, – ответила она.

Я удивился, откуда она знает, что я Ивасик. Может, это Константин ей сказал.

– Не узнал меня, Ивасик. Нехорошо свою первую любовь не узнавать.

На меня смотрели светло-серые, перламутровые глаза… Она взяла меня за подбородок, приподняла голову, всмотрелась.

– А глазки-то у тебя прежние, Ивасик…

Это она мне про «глазки» сказала!

– Значит, ты так на Мойке-помойке и живешь?

– Так и живу… Слушай, когда ты меня узнала?

Она, извиняясь, развела руками.

– Только когда ты номер дома назвал.

– Ты мой дом помнишь?

– А как же! Самое яркое воспоминание детства. Наши бабушки у вашей парадной всегда прощались. Вот здесь, – она показала на парадную. – Только у вас здесь теперь все по-другому.

– Теперь тут крутые люди живут.

Она сбоку прищурилась на меня.

– Значит ты теперь – «крутой Ивасик»?

– Я – нет.

Она засмеялась.

– Ты чучело… Бабушка жива?

– Умерла… Давно.

– С кем же ты живешь, Ивасик?

– Один.

Она закрыла окно электроподъемником, вынула ключи из гнезда.

– Идем к тебе. – Она почувствовала, как я вздрогнул, улыбнулась и объяснила: – Хочу из твоего окна на Мойку-помойку взглянуть. Долго мне вид из вашего окна снился.

– Ты разве у нас дома была?

– А как же! – обиделась она. – Два раза. На елке. Неужели не помнишь?

– Не помню, – расстроился я.

– Первую любовь не помнишь! Нехорошо, Ивасик! Вылезай!

Она хотела идти в «крутую» парадную, но я взял ее за руку.

– Мне теперь не туда. Я теперь со двора. Под арку.

По дороге мне пришлось объяснить, почему я теперь живу со двора. А почему от меня ушла жена, я так и не смог объяснить.

Но она и так все поняла.

– Ты чучело, Ивасик.

Квартирку мою она оценила, поджав губы и покачав головой. Но, подойдя к окну, замерла, опершись на подоконник. Ярко сияли кресты на первом, по-настоящему летнем солнце.

– Ты пока переодевайся, Ивасик, – бросила она через плечо.

Я достал из шкафа летние брюки и рубашку «сафари» и пошел переодеваться в ванную. Увидев свою помятую морду в зеркале, я обалдел. За два дня она поросла рыжеватой щетиной. Не модной, как у ее небритого мальчика, а наглой, похмельной. Все стало понятным – я действительно был для нее неудачником и чучелом. А я-то думал, что она так мило шутит.

Я тщательно выбрился, наодеколонился «Олд Спайсом», переоделся и небрежно вошел в комнату. Ее в комнате не было.

– Я здесь, Ивасик, – крикнула она из кухни. – Где у тебя кофе? Не могу найти.

– У меня нет кофе. – извинился я, входя на кухню.

Она стояла спиной ко мне у стола, в руке держала чашку.

– Не обманывай, Ивасик. В чашках кофейная гуща. Я понимаю, ты торопишься. Но я не могу без кофе. Я – кофейный алкаш. Чашечку кофе, Ивасик, и я за это подброшу тебя куда прикажешь. Кофе или жизнь, Ивасик!