Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

17
Цирк

«Волшебные» цифры, высчитанные когда-то неизвестным астрологом, просто околдовали меня. Конечно же, не сами цифры, а та кровавая реальность, которую они предсказывали с математической точностью. Та периодическая система, в которую укладывалась судьба России…

Константин толкнул меня коленом.

– Уснул? Приехали. Вылезай, Ивас-сик.

На маленьком причале у Строгановского дворца нас уже ждали. У причала ошвартовался украшенный цветочными гирляндами знакомый белый катер. И у гостей в руках были цветы. Я узнал всех. На причале стояли трое французов и, к моему удивлению, Людмила. Она, в длинном бирюзовом облегающем платье с ниткой жемчуга на щее, стояла между профессором и белокурым красавцем. Натали, в темной короткой юбочке, держалась как-то с краю. Ножки у нее были длинные, ровненькие, чуть худоватые в бедрах, почти мальчишеские. С катера золотозубо улыбался Котяра, приставив руку к козырьку мелкой морской фуражки. Я помахал ему рукой, но он сделал вид, что меня не заметил.

Когда Константин появился на гранитном спуске, гости по команде Людмилы дружно крикнули:

– По-здра-вля-ем!

А белокурый красавец затянул по-английски:

– Happy birthday to you…

Константин вразвалку спустился на причал.

– Извини, Жорж. Твоя песенка не к месту. У меня сегодня именины. И-ме-ни-ны! Я понятно излагаю?

– Что такое «имя Нины»? – спросил белокурый. – Почему Нины?

Людмила захохотала, схватила его за руку, другой рукой подхватила профессора.

– Становитесь в круг! Покажем Жоржу, что такое именины!

Гости на причале образовали круг. Натали встала между мной и Константином. Людмила потащила круг против часовой стрелки.

– Как на Костины именины испекли мы каравай, во-от такой вышины, во-от такой нижины…

Мы сначала вскинули руки, показывая высоту каравая, потом присели на корточки. Пела одна Людмила, французы подчинялись ей как-то настороженно.

– Во-от такой ширины, во-от такой ужины…

Мы сначала разошлись на вытянутые руки, чуть не свалившись с шаткого причала, а потом устремились в центр, столкнувшись носами. Французы захохотали и уже хотели выйти из круга, но Людмила потащила круг дальше.

– Каравай, каравай, кого любишь выбирай! Я люблю вас всех…

– Я люблю вас всех! – дружно подхватили человеколюбивые французы.

Людмила откинула руки профессора и красавца и подошла к Константину. На набережной уже собралась небольшая толпа.

Людмила, подобрав у живота бирюзовое длинное платье, в пояс поклонилась Константину и сказала:

– Ну, а Костю больше всех!

– Люд-ка! – сдавленно вскрикнул Константин и подхватил ее на руки.

В толпе на набережной зааплодировали.

– Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко!

Они подумали, наверное, что на причале гуляет свадьба.

– Лю-да! – крикнул Константин на всю Мойку и поцеловал ее в губы.

Белокурый красавец спросил громко:

– А почему Нина? Ее же Люда зовут!

Ему что-то ответил профессор – я не расслышал. Очень уж было шумно на набережной. Константин на руках внес Людмилу на катер, усадил ее на скамейку и замахал нам.

– Садитесь! Скорей! Уедем отсюда!

А когда все перебрались на катер, он крикнул толпе:

– Хорошего понемножку! Цирк кончился! Гуляйте!

Он был не прав. Цирк только еще начинался.

На корме Котяра накрыл праздничный стол. Я удивился, когда же Константин успел предупредить его? Предупредить и щедро профинансировать… Неужели заранее?

Катер летел по Мойке, как торпедоносец в последнюю атаку. С набережной нам махали прохожие. И французы им радостно отвечали, кричали что-то по-французски.

Котяра вывел катер на середину Невы, опять на то же место, прямо напротив ворот Петропавловки. Только тут все выпили первый бокал шампанского за здоровье Константина.

– Костя, извини,– сказал профессор.– Мы не знали, что у тебя сегодня праздник. Мы собрались на экскурсию. Мы же договорились так. Хорошо, Людмила догадалась по дороге купить цветов…

– И отлично! – подхватила Людмила. – Не извиняйся, Леон! Костик обожает сюрпризы. Правда, Костик?

– Но мы даже подарка не приготовили…

– Он уже получил подарок! – Людмила обняла Константина за шею. – Правда, Костик?

Профессор что-то сказал Натали по-французски. Натали опять оказалась с краю. Она сидела на низкой скамейке, стесняясь своей короткой юбочки, плотно сжав коленки в блестевших, как русалочий хвост, колготках. Когда профессор ей что-то сказал, она расстегнула лежащую на коленях торбочку и достала оттуда зеленое пасхальное яйцо в красных камушках.

– Константэн? Это тебе. От нас. От всех… Да?

Константин, прижав руку к сердцу, принял подарок.

Перевернув яйцо, он заглянул на подставку и подмигнул мне.

Я стоял слева у рубки, с другой стороны штурвальчика. Котяра за всю дорогу не сказал мне ни слова. Он просто меня игнорировал, будто и не знаком со мной.

Людмила с интересом рассматривала подарок. А белокурый красавец опять спросил у всех:

– Я так и не понял, какой у Константина праздник?

Все захохотали и дружно принялись ему объяснять:

– У Константина именины! День его ангела!

– А почему его ангел Нина? – не понимал белокурый.

Опять все хохотали и пили шампанское.

– Ее же Люда зовут! При чем тут Нина? – не унимался красавец.

Тогда профессор, успокоив всех, взялся сам ему объяснить:

– У русских такой обычай. Они празднуют кроме своего дня рождения еще день того святого, в честь которого названы.

– Русские любят погулять, – согласился красавец под дружный хохот.

Натали глядела на красавца встревоженно. Мне все это показалось странным, и я присел к девушке-мальчику.

– Жорж опять ничего не понял, – сказала она расстроенно.

– А разве французы не признают святого покровителя?

Она ответила быстро:

– Католики признают. Жорж не католик.

Тогда я поставил вопрос точнее:

– Может, он и не француз?

Она посмотрела на меня чуть испуганно.

– Откуда ты знаешь?

– Тот Дантес был из Эльзаса. По-французски говорил с немецким акцентом. А этот по-русски говорит с американским.

Она сказала шепотом:

– Жорж из Канады. У него мать американка… Но он француз. Да?

А профессор взялся объяснить красавцу на наглядном примере. Он показал рукой на крепость:

– Этот город основал Петр Великий. Он назвал его Санкт-Петербург. Город святого Петра. Святой Петр – небесный покровитель этого города.

Тут я не выдержал.

– Извините, пожалуйста. Небесным покровителем нашего города является Александр Невский. В конце своей жизни Петр перенес сюда из Владимира Великого мощи святого благоверного князя. Петр сам выбрал князя нашим небесным покровителем.

– Но город ведь он назвал Санкт-Петербург! – напомнила мне Людмила.

– Это ошибка, – ответил я ей. – Петр не успел ее исправить.

– Что исправить? Название нашего города?! – вскрикнула возмущенно Людмила.

Я сказал, чтобы позлить ее еще больше:

– А что? По-настоящему наш город должен называться Александровск. В честь Александра Невского. Свято-Александровск, а не Санкт-Петербург.

– Чушь! – заорала она. – Ты чучело, Ивасик!

Натали внимательно посмотрела на нее, а потом на меня.

– Чушь! – возмущалась Людмила.– Александр Невский на Неве разбил бедных шведов, он бы никогда здесь не прорубил нам окна в Европу! Никогда! Мы бы так и остались дикарями!

– Конечно, – согласился я. – Невский здесь прорубил бы дверь. И Россия, накопив силы, сама бы вошла в Европу через эту дверь! С топорами.

Восточные глаза профессора стали печальными.

– Вы ортодокс, Слава, – пожалел меня профессор.

Константин в объятиях Людмилы засмеялся сыто.

– Он конспиролог! Вот кто он! Кон-спи-ро-лог!

Натали посмотрела на меня прищурившись.

– Слава, что значит «конспиролог»?

Мне пришлось ей объяснить:

– Конспирология – наука о тайнах. В нашей истории столько тайн, столько скрытого… умышленно скрытого, столько умышленной лжи…

Белокурый красавец впервые посмотрел на меня с интересом.

– Кто же от вас ее скрывает?

Мне очень не хотелось вдаваться в такие дебри, и я ему ответил:

– Тот, кто хочет, чтобы русские остались в мире народом бомжей.

– Что такое «бомж»? Да? – не поняла Натали.

– Это человек без дома, без документов, без родины, без святынь…

– Клошар, – поняла Натали.

Все замолчали. А на Неве по случаю летнего дня было людно и шумно, как на Невском проспекте. Мимо нас летели катера, солидно проплывали экскурсионные пароходы, обдавая нас потоками музыки и бодрыми голосами экскурсоводов. Веселые «бомжи» оккупировали реку. Они не думали о смысле своей истории. Они отдыхали от нее. Уж больно трагична и кровава была их история. Как будто нарочно рассказанная так, что о ней поскорее хочется забыть, как о детских ночных кошмарах…

– Ты не прав, конспиролог! – сказала вдруг Людмила. – Сердце нашего города здесь! В этой крепости! Здесь наше окно в Европу! Леон прав! А не ты.

Она поцеловала профессора в щеку. Константин насторожился, профессор удивленно на нее посмотрел, а я почему-то завелся:

– Разве тюрьма может быть сердцем города?

Людмила недовольно замахала на меня.

– Это потом! Потом крепость стала тюрьмой!

– При Петре она ей и стала! А первым узником ее был сын Петра – Алексей. Здесь и задушили его подушками! Эта крепость – дьявольское место! Место сыноубийства. Разве оно может быть сердцем?

– Круто! – захохотал вдруг Константин.– Слушай, Ивасик, совместим приятное с полезным. Месье Леон хотел экскурсию. Поехали, расскажи нам о городе. А мы послушаем. Не отказывайся, Ивас-сик. Сегодня мой день! Не имеешь права мне отказать! Поехали, Балагур!

Но профессор тут же вмешался, схватил Котяру за руку.

– Подождите! Я действительно хотел экскурсию. Литературную. Я хотел показать своим молодым друзьям душу города.– Он с недоверием посмотрел на меня. – Но Слава, по-моему… Это не его тема…

Натали смотрела на меня во все глаза. Она ждала, что я ему отвечу. Я допил шампанское и сказал:

– Почему не моя? Мы – русские, когда выпьем – только о душе и говорим.

– Поехали! – обрадовался Константин.

– Капитан,– обратился профессор к Котяре.– Отвезите нас к Медному всаднику. Я очень люблю этот великий монумент, созданный гением нашего соотечественника.

«По-по-по-по», – взорвалась выхлопная труба. И мы понеслись по кроваво-красной, закатной Неве.

Профессор решил вернуться к месту своего триумфа, где он так красиво поведал своим ученикам о судьбе России. Я не возражал. Я решил не касаться глобальных вопросов. Какое им дело до судьбы несчастных «бомжей»?

Разливая шампанское, Константин сказал профессору:

– Вы, наверное, клад нашли, месье Леон?

– Какой клад? – насторожился тот.

– Мне вы преподнесли яйцо от Фаберже, а горничной по этажу – брошку его же работы!

– Откуда вы знаете? – смутился профессор.

– Я заезжал за вами в гостиницу. Она мне сама похвасталась…

Натали засмеялась.

– Красивая вещь, да? Это я купила. И яйцо, и брошку. Да?

– Где ты их купила? – удивился Константин.

– В Гостином Дворе. У какого-то лохматого парня. У него целая сумка таких вещиц. Да?

– Когда ты их купила? – заволновался Константин.

– О-о, вчера, – припомнила Натали. – Вчера перед обедом. Профессор попросил у меня брошку для подарка той мадам. Я ему уступила. Брошка стоит всего десять долларов, – Натали засмеялась. – И ваше яичко столько же. Этот лохматый парень все продает за десять долларов… Это, конечно, дешевая подделка. Но очень красиво смотрится, да? Вы обиделись, Константин?

Если Константин и обиделся, то только на себя. Его версия разлетелась в пух и прах. Но он не сдавался, сурово посмотрел на меня, и я перестал улыбаться. Зато во весь рот улыбался белокурый красавец. Он не отрывал глаз от Людмилы.

– Хватит про деньги! Хватит! – сказала Людмила. – Поговорим о литературе! Ивасик, вперед! И без глупостей! Понял меня?

Катер плясал на волне как раз напротив Медного всадника. Я встал у рубки рядом с Котярой. Профессор допил шампанское и решил мне помочь.

– Слава, прошлый раз вы сказали, что Москва – материнская душа России. Правда? – Он повернулся лицом к памятнику.– Тогда получается, что Петербург – это душа вашего отца? Разве не так, Слава?

– Так,– согласился я.– Нашего сумасшедшего отца…

Профессор посмотрел на Людмилу и пожал плечами. Все уставились на меня, как на пьяного.

– Почему он сумасшедший? – спросила Людмила сурово.

Натали смотрела на меня с жалостью… И цирк начался.

– Смотрите сами! – Я показал на памятник. – Перед вами великий император. В Европе таких изображают либо в римских доспехах, либо в рыцарской броне… Смотрите на нашего!

– Его создал Фальконе, – напомнил профессор своим ученикам. – То, о чем я говорил. Россия на краю бездны. Это очень смело! очень!

– Извините, профессор. То, что вы сказали – мысль. Голая мысль. Памятник Фальконе – гораздо глубже…

– Глубже мысли? – съехидничал профессор.

– Мысль – удел людей. Бог с нами разговаривает образами. Медный всадник – образ Гения. На взмыленной лошади – человек в смирительной рубахе. Безумный император на осатаневшей лошади, вздернутой им на дыбы…

– Почему же Петр безумный?! – возмутился профессор.

– Он бросил Россию на чертово колесо европейской истории. Мы крутимся на нем триста лет…

– Слава! – оборвал меня профессор. – Вы просто заражены политикой! Я же просил вас…

Я рассердился:

– Какая тут к черту политика?! Это же образ! Безумная душа нашего города! Наш отец – убийца собственного сына… Мы – его дети. Мы – либо новые жертвы безумного отца, либо проклявшая его безотцовщина…

– Ива-асик! – громко пропела Людмила. – Ты о литературе говори! Только о литературе!

Она теперь обнимала и Константина, и белокурого красавца, тот, положив ей голову на плечо, нагло меня разглядывал, как чокнутого… Я разозлился.

– Вся русская литература – это литература безотцовщины: Евгений Онегин, Чацкий, Печорин, Чичиков, Раскольников – сплошная безотцовщина…

– А «Братья Карамазовы»? – засмеялась Людмила.

– Замечательно! – подхватил я. – Братья еще покруче. Эти отцеубийцы! Мстители! Русская литература началась с безотцовщины, а кончилась она отцеубийцами!

Все молчали. А я смотрел на легендарный памятник. Июньская ночная полутьма уже окутала его. Он будто парил над городом. Великолепен был безумный император в смирительной рубахе. И я захотел закончить «цирк» примирением.

– На обложке каждой великой русской книги можно поместить этот памятник. Любая хорошая русская книга – о нем.

Профессор спросил:

– Слава, за что вы так ненавидите Петра Великого?

– Я жалею его, профессор. В конце жизни Петр понял, что сделал все не так… Незадолго до смерти Петр перенес в этот город мощи святого благоверного князя Александра Невского, победителя шведов и тевтонских рыцарей. Это же поворот во всей его политике!

Я даже вздрогнул внутренне. «Волшебные» цифры с математической точностью предсказали этот поворот. 1684 + 39 = 1723 год! И когда Петр этот поворот начал осуществлять, хищные лизоблюды его отравили. А завещание его скрыли… Я поразился точности расчета «волшебных цифр».

– Хорош! – поднял руку Константин. – Ты пьян, конспиролог! Если бы не было Петра – ничего бы не было! Если бы не Петр, ты бы, конспиролог, до сих пор тараканов по стенам давил в курной избе! Петр образование нам, сиволапым, привил, промышленность завел! Петр заводы открыл, фабрики… Ты что же, Ивас-сик, против технического прогресса?

– Не против, – сказал я. – Японцы уже Европу и Америку перегоняют. Но они же не начали реформы с пластической операции. Не стали же они свои косые глаза в европейские переделывать. А Безумный Император с чего начал? Бороды мужикам брил, кафтаны обрезал, колокола на пушки переливал… Дядьку своего Никиту Зотова в патриаршьем наряде на пьяной свинье по Москве возил… Он уклад весь перевернул! Он же большевик, покруче чем Ленин. Вот в чем ужас! Он Россию лишил души! До сих пор мы не понимаем, кто же мы есть… Снаружи вроде на европейцев похожи, а внутри – азиатская степь…

Людмила захохотала вдруг:

– Жорж, что ты на меня так смотришь? Боишься меня? Не бойся! Не слушай его! Ивасик пьян. Он меня ревнует!

На набережной вдруг посреди ночи заиграл оркестр. Все встали на скамейки, чтобы лучше видеть.

У памятника остановился белый микроавтобус, из него шумно вывалилась уже изрядно пьяная стайка гостей. Жених вытащил на руках из автобуса невесту и тяжело понес ее к бронзовому кумиру, как новую жертву. Для них и грянул бродячий оркестр. Не оркестр, а всего два музыканта – тромбонист и трубач. Но они играли марш Мендельсона так слаженно, что казались целым оркестром.

Я вспомнил, что где-то тут на Английской набережной находится Дворец бракосочетания, и молодоженов первым делом везут к Медному всаднику фотографироваться. Как же здесь посреди ночи оказалась столь припозднившаяся пьяная свадьба?

Скорее всего, бракосочетались они не здесь и уже посреди застолья вспомнили, что не выполнили пункт обязательной свадебной программы, и решили навестить Безумного Императора. Они не знали, что принесли себя в жертву бронзовому кумиру. Они считали его своим посаженым отцом.

Из-за гранитной скалы вдруг выскочил с диким криком бородатый человечек в синем рабочем халате, в резиновых сапогах, с вилами наперевес. Свадьба замерла. Смолк оркестр. Я подумал, что это дворник хочет утихомирить не вовремя расшумевшихся гуляк. Но человечек взял вилы «к ноге», поправил на седой голове корону из серебристой конфетной фольги и пропитым голосом стал орать какую-то стихотворную чушь.

Он изображал Нептуна! А вилы, тоже украшенные фольгой, изображали трезубец морского царя. Два безумных владыки встретились. В остановленном времени…

– Горь-ко! – хрипло заорал Нептун в резиновых сапогах.

– Горь-ко! – подхватили вразнобой гости у памятника.

– Горь-ко, – дружно поддержали с катера французы.

– Музыку! – закричала Людмила. – Есть на этой посудине музыка? Я хочу танцевать!

Котяра спустился в рубку. И тут же зазвучала музыка. Знакомая. «Тень твоей улыбки». Людмила танцевала с Жоржем, Константин пригласил Натали.

Я прошел по узкой приступочке на нос катера. Катер пошел вдоль Васильевского острова к стрелке. Я не смотрел на окружающие красоты. Настроение было паршивое.

Я не заметил, как ко мне подсела Натали.

– Я не понимаю, Слава, – сказала она.

– Что ты не понимаешь?

– Зачем конспирология? Ведь история очень понятная вещь.

– История – тайна. Загадка, которую нужно разгадать.

Она пожала плечами:

– Зачем? История – это жизнь. Народы, как люди, живут, стареют и умирают. Разве нужно разгадывать жизнь?

Я-то надеялся, что она подсела ко мне совсем не за этим. Нехотя, я стал ей объяснять:

– История уже давно перестала быть природным процессом, когда судьбу народов решали землетрясения, войны, потопы и солнечная активность. Теперь судьбу народов определяют секретные «черные кабинеты». Их тайны я и пытаюсь разгадать…

– О-о, – сказала Натали.– Это очень опасная профессия, Слава.

– Натали! – крикнул с кормы Константин. – Куда ты пропала? Тащи сюда конспиролога! Мое здоровье пьем!

Когда мы вернулись на корму, Константин орал на Котяру:

– Отстань! Что ты привязался к профессору?! Не был он здесь в мае! Не был! Ты путаешь его с кем-то! Отвяжись от человека!

Потом все опять пили шампанское и танцевали. И катер, сделав круг у «Авроры», пошел опять к Медному всаднику. За столом мы с профессором остались с глазу на глаз. Он спросил меня:

– Послушайте, Слава, вы читали пушкинскую «Историю Петра»?

– К сожалению, он не успел ее дописать.

– Но сохранились же его планы, черновики, – не отставал профессор. – Они опубликованы. Вы их читали?

– Я знаю, что самые важные черновики пропали после обыска в его квартире. Самые важные семнадцать тетрадей о последних годах царствования Петра.

Я стал раздражать профессора. Он вопросил меня нервно:

– Неужели вы думаете, что великий Пушкин разделял ваши взгляды?

– После дуэли с Дантесом европейские газеты писали о нем как о «главе русской национальной партии». Европа назвала Пушкина своим врагом!

– Врагом?! – профессор вскочил и зашатался на зыбкой палубе. – Неправда! Пушкин никогда не был врагом Европы! С детства его называли «французом».

– За это и убил его француз?

– Неправда,– вскрикнул профессор и чуть не упал, его подхватил через стол белокурый красавец. – Неправда! Это не убийство! Это честная роковая дуэль! Честная роковая дуэль! – торжественно повторил профессор, уже усевшись за стол.

Я был спокоен. Очень спокоен. Мне сейчас не хватало моей картотеки, и я стал размышлять вслух:

– Зачем же они вызвали Пушкина? Это же Геккерны его вызвали. Правильно?

– Пушкин написал барону оскорбительное письмо. Он оскорбил барона. Любой честный человек не мог такого простить.

«Честного человека» я оставил без внимания и рассуждал дальше:

– Пушкин написал свое письмо вечером 25 января или ранним утром 26-го… А днем 25-го к нему домой приехал барон. Пушкин запретил Геккернам появляться у себя в доме. Случился скандал. Громкий скандал, – вспоминал я. – Не за этим ли приезжал барон? Не он ли скандал спровоцировал?

– Зачем ему скандал? – возмутился профессор. – Барон – дипломат!

– В этом и странность! Дипломату легко уйти от скандала. А он спровоцировал Пушкина! Ему нужна была дуэль! Он хотел дуэли! И он дуэль провоцировал!

– Зачем ему дуэль?! Дуэль – еще хуже скандала!

Я замер. После первой, не состоявшейся ноябрьской дуэли Пушкин написал «старичку» предупреждение: прекратите преследовать меня и мою семью, «если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, конечно, не становлюсь!» Он уже тогда мог растоптать барона, «обесчестить в глазах дворов нашего и вашего». Геккерн с ноября месяца висел на волоске, если он знал о неотправленном письме… А может быть, он узнал о нем только в январе? Тогда у него не оставалось выхода…

– У барона не было выхода! – отчеканил я.– Пушкин мог его разоблачить! У него были доказательства! Были документы! И барон решил вызвать Пушкина на скандал! А потом – убрать его! Убить!

Профессор воздел руки к кровавому небу.

– Чего он говорит? Была несчастная семейная трагедия! Слава, вы безумец!

Я не обратил на него внимания. Я думал о своем.

– Это не семейная трагедия. Это дуэль между Россией и Европой!

Профессор схватил за плечо Константина.

– Он хочет поссорить нас! Он ссорит Россию с Европой! Он забыл, что Пушкин был истинным европейцем. Может быть, единственным в России истинным европейцем, не считая его друга Петра Яковлевича Чаадаева!

Я засмеялся:

– За три месяца до смерти Пушкин написал Чаадаеву: «Россия никогда не имела ничего общего с Европою, история ее требует другой мысли, другой формулы…»

– Константин! – громко возмутился профессор. – Я не могу больше! Сделайте с ним что-нибудь!

Но первым среагировал не Константин, а белокурый красавец, чемпион по карате. Он встал и, хищно улыбаясь, сделал шаг ко мне, но его перехватил Константин:

– Все нормально, Жорж. Сиди. Я со своим советником сам разберусь,– он посмотрел на меня строго. – Ивас-сик, извинись сейчас же. Я понятно излагаю?

– За что? – удивился я. – За что мне извиняться?

– Извинись! – настаивал Константин.

– Мне не нужны его извинения, – предупредил его профессор. – Я их не приму. Мне не нужны извинения фашиста!

Я оторопел.

– Профессор, я же только Пушкина процитировал.

Профессор был неумолим:

– Все! Константин, высадите нас. Я не могу здесь остаться! Рядом с этим человеком! Отвезите нас на берег!

Константин цыкнул фиксой и огляделся.

– Балагур, греби вон к тому спуску с вазами.

Котяра врубил двигатель. Все, отвернувшись от меня, глядели на приближающийся берег. Константин успокаивал профессора:

– Да не берите вы в голову, месье Леон. Советник выпил немного…

– Он и вчера был пьян, – пожаловался профессор.

– Русский плейбой, – Константин подмигнул мне, – плейбой на всю неделю!

– Он испортил вам праздник.

– Мой праздник никто не испортит. Вон там за Петром есть хороший ресторанчик «Сенат-бар». Посидим там, месье Леон. Остынем.

– Только не с ним! – зыркнул на меня профессор.

Константин опять мне подмигнул.

– Он здесь останется. На катере.

Профессор успокоился.

А Людмила в это время о чем-то ворковала по-английски с белокурым красавцем. Одна Натали грустно глядела на меня.

Котяра плавно подвел катер к спуску. Первым на мокрый гранит спрыгнул красавец и подал руку Людмиле.

– Ну, ты и чучело, Ивасик, – сказала она мне на прощание.

Красавец подал руку Натали. Она подобрала свою короткую юбочку и обернулась ко мне.

– До свиданья, Слава. Да?

– Прощай, Натали, – ответил я.

Красавец подал руку профессору. Тот даже не посмотрел на меня. Ко мне подошел Константин.

– Дай-ка мне ту страничку.

Я не понял, о чем он. Константин шепнул, торопясь:

– Ксерокс дай.

– Зачем?

– Я в ресторане профессора расколю!

Я хотел сказать, что он не прав, что профессор совсем ни при чем. Константин сам вынул у меня из нагрудного кармана листок и спрыгнул к ожидавшим его гостям.

Не оглядываясь на катер, они поднялись по ступеням к Александровскому саду. На самом верху лестницы обернулась Натали и помахала мне рукой. Я не ответил. Через сад, мимо Петра, они пошли в ресторан.

И тут впервые сказал свое слово Котяра:

– Ну и базар будет…

– Почему будет? – не понял я. – Базар уже кончился.

Котяра золотозубо оскалился:

– Пока ты с профессором ругался, этот Жорик Костину бабу заклеил… Костя же убьет его, ёк макарёк.