Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Интересно… И кто же он? Излагай, советник.

– Я не об этом сейчас думаю…

– А о чем же? – удивился Константин.

– О том, почему он мебель не отдает… Адик, если захочет, любого уговорит, без мыла в задницу влезет… А этого не уговорил… Ни за какие деньги… Значит…

– Что значит?

– Значит, эта мебель дороже денег!

– Как это может быть? – оторопел Константин, – Лучше гор – только горы! А дороже денег – только деньги!

– Я же говорю – Ильф и Петров… Двенадцать стульев…

Константин покрутил фужер в руках, посмеялся тихо.

– Думаешь, в стульях сокровище? Фуфло! Нидерландский дипломат все свои сокровища с собой вывез. Богатейший был человек. Антиквар. Какой ему смысл что-то здесь оставлять?… Все ненужное он здесь распродал. А все ценное увез! За его каретой обоз из шести телег тянулся… Мне месье Леон сам рассказывал…

– Зачем же француз это «ненужное» ищет?

– Он объяснил – память,– Константин рассердился.– Фуфло! Никакого золота в стульях нет. Не морочь ты мне голову, советник.

Я согласился с ним:

– Конечно, в гарнитуре не золото спрятано…

– А что же?

– То, что дороже золота…

Константин поставил фужер на столик.

– И ты знаешь, что это?

Я вспомнил свою картотеку в моем письменном столе. Как мне ее сейчас не хватало!

– У каждого человека свое понятие о ценностях… Я еще очень мало знаю про Геккерна… Но он был человек не простой… Очень не простой… Его из России выслали. По дороге могли обыскать. Выкрасть… Он мог что-то очень важное здесь оставить. Чтобы потом забрать… И не забрал. Не удалось… Слушай, Костя, если спустя столько лет месье Леон ищет этот гарнитур, значит, сокровище не потеряло свою цену!…

– Стоп! – грубо перебил меня Константин. – Допустим, ты прав. Гарнитур уже у покупателя! Он нашел сокровище. Так какого х… ему держать пустые стулья? Сдал бы их давно. И все бы довольны были.

– Кроме месье Леона.

Константин подумал и сказал:

– Не понял.

– Я же говорю – месье Леона интересует не гарнитур, а то, что в нем спрятано!

– Это его проблемы! Он заказал мне гарнитур – я купил. Больше ни о чем мы с ним не договаривались. Что там в этой старой рухляди – меня не колышет. Я понятно излагаю? Я должен вернуть французу гарнитур. Остальное мне не интересно!

Я, улыбаясь, налил себе коньяку и залпом выпил.

– Зато мне интересно, Костя. И месье Леону. Нас это жутко интересует, Костя!

Нюхом конспиролога я чувствовал, что я на верном пути, что я почти у цели…

Константин смотрел на меня с нескрываемым интересом.

– Почему же покупатель гарнитур не отдает? Или еще сокровища там не нашел?…

– Или не может его расшифровать,– подсказал я. – Ждет.

– Чего?

– Адик знал, что французы приезжают?

– Я сказал, что первого приедет заказчик. Пришлось сказать, чтобы Адик поторопился. Последний срок ему дал. А кто заказчик, Адик не знал…

Только тут мне наконец все стало ясно. Первое июня! Никакой это не праздник – это день приезда заказчика. Вот почему так волновался Адик, вот почему он решил за границу линять! Вот почему он меня отправлял в Африку… И меня пожалел мой добрый начальник…

Весь детективный сюжет у меня выстроился с поразительной четкостью.

– Адик о приезде сказал покупателю. Тот отлично понял, кто заказчик. Он-то знает, кому мебель принадлежит. Он с нетерпением ждет француза, чтобы тот помог ему…

– В чем?

– Расшифровать документы, наверное…

Костя хватил коньяку и выругался длинно:

– Ну, ты и накрутил дерьма, советник! Запутал меня в своих парижских тайнах! На хер мне они! Мне стулья нужны! Излагай имя покупателя! Быстро!

Я подумал и сказал:

– Кто он такой, знает Мангуст…

– Он-то откуда знает?

– А по чьему приказу он Адика убил? Своего лучшего друга?

– Не понял.

– Мангуст Адика убил, чтобы тот имя покупателя тебе не назвал. Убил по его приказу! «Вересковый мед»! Понимаешь?

– А кто же тебя заказал?

Я еще подумал и ответил:

– Тоже… покупатель…

– Ты-то при чем? Разве ты его знаешь?…

Я вспомнил, как мы с оценщиком осматривали мебель на Большой Морской. Осматривал ее он, конечно. Я стоял у высокого голого окна и глядел на заснеженную в синих сумерках улицу и на ярко освещенные желтые окна ресторана на той стороне. За большими окнами ресторана мелькали тени. Я ждал, когда кончит оценщик, чтобы поставить свою подпись под описью. Вдруг раздался грохот в просторной нежилой комнате. Оценщик уронил тяжелый стул. Я пошел ему помочь. Оценщик суетился и отпихивал меня от стула. Я, как хозяин, отодвинул его плечом и взял стул. Тогда я и увидел медную бирочку на днище. Но прочесть иностранные буквы не успел. Не об этом я думал. Нужен был мне этот проклятый гарнитур!

– Но оценщик-то этого не знал… – закончил я свой рассказ Константину. – Он подумал, что я догадался, чья это мебель! И сказал об этом покупателю…

– Блин!

На меня снова смотрели глаза цвета «металлик», сверкнула золотая фикса.

– Что ж ты молчал про оценщика, падло?!

– Я говорил…

– Что ж ты не сказал, что он бирочку видел?!

– Забыл…

– Час морочил мне голову сраными тайнами, а простую вещь забыл!

– Не в этом дело! – дошло наконец до меня.– Оценщик тоже знает покупателя!

– Откуда был оценщик?

– Из антикварного… На Некрасова…

– Блин! Как зовут его?

– Не помню…

– Блин!

Мы подписали опись и зашли с оценщиком в ресторан. Сначала по рюмке выпили в баре. И познакомились…

– Его зовут Толя! – вспомнил я седого оценщика.

– А отчество?

– Толя… Он сказал просто Толя…

– Блин…

Константин вынул из кармана пиджака сотовый телефон, посмотрел на часы и набрал номер. Директора магазина он знал отлично. Ну как же, антиквариат ведь был его профиль. Он поговорил с директором о каком-то гобелене XVII века, который нужно, не глядя, брать, потом о курсе валюты, а потом уже Константин спросил:

– Слушай, Миша, у тебя работает оценщик по имени Толя? Кто? Ах, Анатолий Самойлович?… Извини… А мне сказали какой-то Толя. – Константин строго посмотрел на меня. – Он сегодня работает? Да нет… Хотел ему одну вещь показать… Ну конечно, и тебе покажу… О чем базар? Через полчасика буду…

Константин выключил сотовый.

– Поедешь со мной. Напомнишь Анатолию Самойловичу про медную бирочку. Я понятно излагаю?

– Я бы не торопился, Костя… Покупатель – опасный человек…

– Кончай мне своими тайнами мозги засирать! – рассердился Константин. – Гарнитур мне сегодня нужен!

В тот момент в дверь постучали. Громко и уверенно…

7
Еще один труп

Константин открыл низкую дверцу, и в «святая святых» вошел роскошный пожилой мужчина в светлосером костюме. Такие холеные, довольные жизнью лица я видел в последний раз в Русском музее на выставке портретов XVIII века.

Константин на секунду смутился, но потом широким жестом представил мне этого персонажа Боровиковского:

– Доктор искусствоведения Игорь Михайлович Критский – моя правая рука.

– Десница, – уточнил без улыбки Критский и недовольно уставился на бутылку армянского коньяка. – Коньяк с утра?… Константин Николаевич, это же безнравственно…

Константин тут же убрал бутылку в бар.

– Я человека подлечил. Чуть-чуть.

Критский с надменной улыбкой оглядел мой китайский костюм.

– Се человек?

– Очень нужный человек, – настаивал Константин.

Критский брезгливо смотрел на лужицу апельсинового сока на черной поверхности столика.

– Месье Леон звонил. Он догадывается, что гарнитура у нас нет. Константин Николаевич, вы представляете какие нашему фонду фозят неприятности?! Это же скандал международного масштаба!…

Константин взъерошил на мощном черепе короткий ежик.

– Эту проблему как раз я сейчас и решаю.

– С ним? – изумился Критский.

Тогда Константин представил ему меня:

– Это советник Адика. Советник по культуре.

Лицо Критского стало печальным.

– Бедный Адик… Хотя с другой стороны – на что хорошее в этой жизни можно рассчитывать с таким сакраментальным имечком?…

Константин взял меня за плечо:

– Это он предложил Адику купить ту квартиру с гарнитуром.

На барственном лице Критского вскинулись седые брови.

– Так это вы?… Очень любопытно, – он протянул мне руку, – Игорь Михайлович.

– Слава, – пожал я его упругую ладонь.

– Нет уж, простите, – цепко впился в мою руку Критский. – Я человек строгих правил. Интеллигент в пятом поколении. Я понимаю, теперь это модно: Паши, Саши, Кати, Маруси… Западные штучки. Я это не принимаю. Ваше полное имя и отчество, пожалуйста.

Я нехотя представился:

– Ярослав Андреевич.

– Очень толковый парень,– прибавил Константин, – кандидат исторических наук.

– Диссертацию я не успел защитить, – признался я.

Константин посмотрел на меня грозно.

– Сейчас работает над «Тайной историей России».

– Ах, конспиролог? – то ли спросил, то ли удивился Критский.

– Вот именно! – подмигнул мне Константин.

– Конспиролог! – прищурился Критский. – Лучшего имени для вашей профессии и не придумать: Ярослав – Мудрый, так сказать… Ну-ну… Давайте-ка присядем.

Мы присели. Я почувствовал себя гнусно.

– Константин Николаевич,– обратился к нему Критский, – вы сказали, что занимались сейчас пропавшим гарнитуром барона Геккерна.

Константин кивнул.

– Объясните мне тогда, пожалуйста, какое отношение имеет к нашему гарнитуру, – Критский искоса посмотрел на меня, – вся эта конспирология?

Константин кашлянул.

– Славик… То есть Ярослав Андреевич сейчас доказывал мне, что гарнитур у нас перекупили потому, что в нем находятся, – Константин замялся, – ну… некие…

– Сокровища! – захохотал Критский. – Знатно вы подлечились, Константин Николаевич!

Константин покраснел. Я счел своим долгом заступиться за него:

– Я предположил, что в гарнитуре барона могут быть спрятаны секретные бумаги…

Критский бросил на меня быстрый взгляд.

– На чем же основано ваше смелое предположение? Основания у вас хоть какие-то для этого имеются, господин конспиролог?

Тут я вспомнил, откуда появилась вдруг эта неожиданная мысль – про бумаги Геккерна. Я читал где-то, что, уезжая из Петербурга в апреле 1837 года, после дуэли Дантеса с Пушкиным, не принятый Императором для последней аудиенции, Геккерн объявил в газетах о продаже своей недвижимости. Вспомнил даже конкретную фразу из этих записок: «Сия неожиданная развязка (автор имел в виду его бесславное выдворение из Петербурга) убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничество». Автор подробно рассказывал, как его квартира на Невском проспекте, в доме, на месте которого теперь находится универмаг «Пассаж», превратилась в антикварный магазин, в котором барон сидел лично, продавая свои веши и записывая в книжечку выручку. Автор упомянул поразивший его эпизод. Барон сидел на стуле, на котором была выставлена цена, какой-то офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул, а после вырвал его из-под барона. Так его ненавидели за смерть поэта.

– В этом стуле и находились сокровища? – ехидно спросил меня Критский.

– Конечно, нет, – успокоил я его. – В своем «магазине» барон распродавал мелочь. Офицер этот купил единственный стул. А мы ведь имеем дело с целым, до сих пор сохранившимся гарнитуром. Кстати, мебельный мастер Гамбс начал работать в Петербурге как раз в 30-х годах девятнадцатого столетия, и его гарнитуры были криком последней мебельной моды и очень ценились знатоками. Этот модный гарнитур барон продал своим друзьям, высокопоставленным друзьям, их в Петербурге у него было достаточно. Так что барон вполне мог спрятать в гарнитур, который доверительно продал друзьям, свои секретные бумаги.

– Он мог оставить бумаги друзьям просто так,– возразил Критский, – зачем их для этого прятать в гарнитур?

Я улыбнулся:

– А вы хорошо знаете барона?

И Критский мне улыбнулся:

– Лично встречаться с ним мне не довелось. Я из пятого поколения Критских. Но мой прапрапрадед вполне возможно был знаком с бароном.

– Особенно если ваш прадед служил по Министерству иностранных дел у графа Карла Нессельроде…

– Возможно, мой дед там и служил, – согласился Критский, – вполне возможно.

– Канцлер России граф Карл Нессельроде был ближайшим другом барона Геккерна.

– Мне это известно.

– А известно ли вам, что граф Нессельроде написал своему резиденту в Париж о своем лучшем друге в конце 1840 года?

– Напомните, пожалуйста,– учтиво согласился Критский.

– Через три с лишним года после дуэли и отъезда Геккерна из Петербурга граф пишет о нем так: «Геккерн на все способен: это человек без чести и совести, он вообще не имеет права на уважение и не терпим в нашем обществе!» С чего бы это так о лучшем друге-то? А?

Критский развел руками:

– Ну, поругались старые друзья… Ну, бывает…

Я напомнил ему:

– Письмо-то деловое! Граф пишет его своему резиденту в Париже, где в то время Геккерн развернул кипучую деятельность…

Критский недовольно сморщился:

– Прошу меня простить. Я искусствовед. Конспирология меня не интересует. К чему вы все это?

И Константин смотрел на меня удивленно.

– Куда-то ты, Славик, от стульев уплыл.

Я с тоской поглядел на бар и объяснил им попроще:

– Я только хотел сказать, что даже лучшие друзья барона не знали, кто он действительно такой и чем он на самом деле занимается…

– Вы знаете,– сказал Критский сухо,– нас это тоже мало интересует. Мы хотим всего лишь получить незаконно перекупленный у нас гарнитур.

Я рассердился:

– Вы его никогда не получите, если не поймете, почему его от вас увели! Я вам доказываю, что его увели, потому что в нем находятся секретные бумаги! Не мог их оставить барон просто так. Он их спрятал, потому что даже его самые близкие друзья не знали его секретов! Бумаги барон спрятал в стулья, чтобы когда-нибудь потом за ними вернуться. Но после дуэли его приемного сына Дантеса с Пушкиным путь в Россию для обоих баронов был заказан! И бумаги эти остались в гарнитуре до сих пор!

Критский шумно вздохнул:

– Допустим, вы правы… Но кому нужны бумаги сташестидесятилетней давности? Ко-му?

Я ответил напрямик:

– Если из-за них человека на струну подвесили, значит, кому-то очень нужны.

Константин вопросительно уставился на своего ментора. Критский еще раз вздохнул и сложил руки на широкой груди.

– Константин Николаевич, ваш конспиролог мне понравился. Юноша пылкий, с фантазией…

Сверкнула фикса, генеральный директор глядел на меня одобряюще.

– Только пока не могу различить я умом своим бедным,– торжественным гекзаметром закончил Критский, – где перетек смелой мысли полет в бурный коньячный туман…

– А что? – обиделся за меня Константин. – По-моему, Славик реально мыслит. Если бы дело только в деньгах было, Адик сам мне покупателя сдал! Легко!

– Да-да-да, – закивал благородной головой Критский.– Хотя я всю жизнь занимаюсь искусством, я человек практический, – он добродушно улыбнулся мне, – Ярослав Андреевич, хотите я разобью всю вашу конспирологию одним-единственным фактом. Хотите?

– Сделайте одолжение, – тут же согласился я.

Глядя в потолок, Критский начал:

– Я, конечно, не был лично знаком с бароном Гек– кернбм. Но мне доподлинно известно, что барон занимал в Петербурге должность нидерландского посла. И он сам, и вся его корреспонденция были неприкосновенны! Я вам больше скажу, юноша, старый греховодник использовал эту свою неприкосновенность в своих собственных, далеко не благих целях. Например, будучи всю свою жизнь заядлым антикваром, старик Геккерн, как вы правильно заметили, был довольно прижимистый человек…

– Барышник! – напомнил я ему.

– Это, положим, грубовато, – поморщился Критский.– Но, надо отдать справедливость,– контрабандой под дипломатическим прикрытием барон не брезговал. Гнал в Россию беспошлинно французские вина, брабантские кружева, аглицкое сукно… А из России домой, в Европу – антиквариат. Русские бояре в XVIII веке свезли в Россию пол-Европы. Не то что ны– нешнее племя олигархов… Ха-ха… На всю Европу гремели богатейшие коллекции Строгановых, Шуваловых, Воронцовых… Матушка Екатерина Алексеевна именно в то время основала один из величайших музеев мира – Эрмитаж. За полстолетия потомки сиятельных князей и графов поизносились, поистрепались… Можно только представить – какую сказочную коллекцию антиквариата собрал в Петербурге барон Геккерн. Выменивая у своих влиятельных друзей мировые сокровища на свою беспошлинную модную контрабанду, – Критский лукаво прищурился.– Очень современно, не правда ли? Мировые сокровища меняет на модные тряпки… Джотто – на джинсы, так сказать… Безусловно, барон Геккерн нанес определенный, если можно так выразиться, художественно-исторический ущерб России… А с другой стороны, кто же виноват, судари мои? Не заставлял же барон под пистолетом меняться с ним. Разве он виноват, что уже тогда модные штучки стали в России ценнее Джотто?…

– А Пушкин? – спросил я.

– А при чем тут Пушкин? – поразился Критский.

– Его убийство вы тоже считаете неким художественно-историческим ущербом?

– Вы сказали убийство? – шепотом переспросил Критский. – Насколько мне известно, между Дантесом и Александром Сергеевичем произошла на Черной речке, если можно так выразиться, честная дуэль, при секундантах-свидетелях. Состоявшаяся после дуэли военно-судная комиссия хотя и не могла одобрить сам факт дуэли, но никаких нарушений дуэльного кодекса не нашла. Все было по-честному! Дантес, к сожалению, оказался счастливее. Он первым выстрелил…

– А ответный выстрел Пушкина? – перебил его я.

Критский долго смотрел не меня устало, а потом сказал:

– Ну да… Пушкин тоже стрелял. Пуля пробила правую руку Дантеса…

– Прижатую к груди! – я прижал свою правую руку к груди и показал пальцем. – Пуля Пушкина пробила Дантесу руку навылет. И куда же она делась дальше? Куда?

Критский шумно вздохнул:

– Она попала в пуговицу.

– Смешно! – возмутился я.

– Смешно, – согласился Критский. – Такова жизнь, юноша! Трагическое и смешное рядом.– Критский опять перешел на гекзаметр: – Злая судьба – драматург беспощадный. Драму с комедией ловко мешает она. Действительно, и горько, и смешно – пуля Пушкина попала в оловянную пуговицу на подтяжке Дантеса. Пуговица от подтяжки спасла ему жизнь! Смешно…

Я не выдержал:

– Да если бы эта пуговица была, Дантес бы показывал ее всем, как он показывал всем до конца своей жизни пробитый и окровавленный свой мундир!

Критский смотрел на меня, скептически улыбаясь.

– Неужели вы верите в пододетую под мундир Дантеса кирасу? Эта фантазия, юноша, давным-давно опровергнута.

– Кем? – не унимался я. – Вересаев верил в защитное приспособление у Дантеса! Сам Вересаев!

Критский возмущенно пожал плечами:

– Ну не мог Дантес сделать этого! Ну не мог!

– Почему?

– Он же гвардейский офицер все-таки! Вы не знаете, юноша, что значила тогда офицерская честь!

– А вы знаете? Вы были знакомы с Дантесом?! Можете поручиться за него своею честью? Можете?

Критский весело рассмеялся:

– Порой я и за себя поручиться не могу… Силен враг человеческий, силен… Где уж тягаться с ним мне одинокому, мне слабосильному…

Критский хитро погрозил пальцем:

– И вы уверены, юноша, что в наших стульях заключены секретные бумаги, открывающие миру секрет Пушкинской дуэли?

– А почему бы и нет?

– Если бы и были такие бумаги, – хитро улыбался Критский, – Геккерн бы их давно уничтожил! Ну не дурак же он был.

Тут вмешался Константин:

– А Адика за что тогда на струну подвесили?

– За что? – с интересом спросил его Критский.

Константин посмотрел на меня и сказал:

– Чтобы Адик мне покупателя не открыл.

– Допустим, – согласился Критский, – кто-то перекупил наш гарнитур. Адик его знал. Допустим. Но при чем же тут какие-то бумаги? Судари мои, все значительно проще. Кто-то набивает цену на гарнитур! Кто-то хочет продать его нам же, но значительно дороже! Тут деньги замешаны, судари мои, только деньги! Голые деньги! Сам способ убийства Адика показывает, что мы имеем дело с крутой бандитской структурой, – Критский укоризненно посмотрел на меня. – А вы, пылкий юноша, припутали в уголовщину судьбу нашего великого гения слова. Это безнравственно! Если бы действительно речь шла о каких-то бумагах, их поиском занялись бы люди серьезные, они бы никогда не опустились до кровавой уголовщины. Согласитесь, Ярослав Андреевич!

– Не соглашусь, – не сдавался я. – Если накануне юбилея всплывают документы об убийстве Пушкина, может разразиться скандал международного масштаба, как вы изволили выразиться.

Критский устало развел руками:

– Уважаемый Константин Николаевич, не кажется ли вам, что ваш знакомый конспиролог хочет подчинить наш солидный фонд своим эгоистическим интересам? Его интересуют какие-то мифические бумаги, а мы-то при чем? Мне кажется, Константин Николаевич, что нас очень хитро хотят использовать в совершенно не нужной нашему фонду политической игре.

Константин исподлобья посмотрел на меня. Критский тут же уловил его взгляд и продолжил с упреком:

– Вы, Константин Николаевич, человек открытый, бесхитростный, прямодушный. Природный русак. Но нельзя же так, сударь вы мой, нельзя же так подчиняться чужому влиянию. За вами же огромные деньги, судьбы сотен людей, репутация нашего фонда, наконец! А вы, извините меня великодушно, приводите в «святая святых» чужого человека, угощаете его с утра коньяком, слушаете его бредни и верите им!

Константин покраснел и уставился в лужицу апельсинового сока на столе. Критский посмотрел на меня победно.

– Не известно еще, чьи политические интересы выражает этот молодой конспиролог…

– Свои, – сказал я, – только свои. Интересы природного русака, как вы изволили выразиться…

– Ну-ну, – не поверил мне Критский и снова взялся добивать Константина: – У нашего фонда сейчас только одна задача – во что бы то ни стало найти пропавший гарнитур! Избежать международного скандала. А вы, уважаемый Константин Андреевич, теряете драгоценное время на пустые разговоры… Я понимаю, вам это интересно, ново…

– Хорош! – хрипло сказал Константин.– Конец базару! Я не теряю зря время. Сегодня же гарнитур будет у нас! Я понятно излагаю?

– Как это? – изумился Критский.

Константин бросил на меня суровый, металлический взгляд.

– Славик назвал мне имя оценщика. Оценщику покупатель известен. Сейчас мы со Славиком поедем в антикварный магазин.

Константин встал, настежь открыл низкую дверцу и вышел в кабинет. Мы с Критским последовали за ним. Константин уже сидел за своим столом.

– Игорь Михайлович, присядьте-ка… А ты, Славик, меня в приемной подожди.

Я сидел в приемной напротив элегантной Алины и не скучал.

С ней я не сказал ни слова. Я просто смотрел на нее. Она была очень занята и поэтому не обращала на меня никакого внимания. Это очень здорово, когда женщина занята. Настоящая красота женщины проявляется, когда она не замечает, что на нее смотрят. Я смотрел на сомкнутые в коленках стройные ножки в черных ажурных чулках между тумбами письменного стола, на склоненную над бумагами головку, гладко причесанную на прямой пробор, и не мог оторваться. Красота – это форма энергии! Она приковывает к себе, как пламя костра.

Запищал зуммер. Алина сняла трубку и зажурчала по-французски, как ручеек по камушкам:

– Бонжур, месье Леон, ля-ля-ля-ля…

И тут только я вспомнил сероглазую девушку-мальчика. Мне стало стыдно. Так стыдно, будто я уже успел

изменить ей с Алиной, которая на меня и не посмотрела ни разу… Но тут же я представил себе девушку– мальчика в смятой утренней постели в обнимку с белокурым красавцем…

В приемную вышел Константин, сказал в трубку всего одно слово:

– Сегодня!

И я понял, что это он сказал про гарнитур. Успокоил француза… Из кабинета вышел непохожий на себя Критский. Смущенный, ушел в глубь коридора. А Константин положил перед Алиной бумагу и показал пальцем на меня. Я опять понял, что это был приказ о моем назначении. Алина на секунду оценила мой китайский тренировочный костюм. Только на секунду…

Через пять минут мы были на Некрасова.

Мы боком прошли сквозь заставленный вещами магазин в кабинет директора. Тот встал навстречу, расцеловался с Константином.

– Показывай, что ты принес.

– Извини, Миша. Сначала Анатолию Самойловичу, потом тебе.

– Конспиратор,– покачал головой директор.– Анатолий Самойлович сейчас занят. К нему старикашка какой-то с брошкой Фаберже зашел. Сейчас он освободится. Брошки Фаберже не очень идут… Если бы колечко! А это кто с тобой? – уставился он на меня. – Охранник?

Константин улыбнулся ему:

– Это не охранник, Миша. Это мой советник по культуре.

– Это советник?! – директор оценил мой китайский костюм. – По культуре? Ну-ну…

Константин мне велел сидеть у дверей оценщика. А сам закрылся с директором в кабинете. Я думал уйти, честное слово. Но прямо у входа в магазин стояли наши машины с охранниками. И главное, мне уже не давала уйти мысль о спрятанном в гарнитуре сокровище. Я догадывался, что там могло быть…

За дверью директора раздался смех Константина.

– Имей терпенье, Миша. Как маленький, честное.слово. Сначала Анатолию Самойловичу покажу…

Константин вышел в тесный тамбур, кивнул на дверь за моим плечом:

– Старичок вышел?

Я покачал головой:

– Никто оттуда не выходил.

Константин для порядка постучал костяшкой пальца в фанеру, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь:

– Можно?…

Минуту он молча стоял в дверном проеме, потом бледный повернулся ко мне.

– Это уже перебор…

Я все понял до того, как заглянул в дверь. В тесной комнатке никого не было. То есть труп, конечно, был. Куда ему деться? За старинным столом стояло высокое резное кресло. Спинка его кончалась, как рогами, двумя завитушками. За правую завитушку была привязана зеленая струна. На струне, склонив голову, висел седой оценщик. Гортань была перерезана острой струной, как бритвой. Бумаги на столе залились темной кровью. Я обернулся на Константина. Тот смотрел на меня невидящими глазами.

– Старичок… Дедушка… Вересковый мед… Ты даешь, советник!…

Константин закрыл фанерную дверь и вошел в кабинет директора. Директор прикрыл ладонью трубку телефона:

– Ну что? Анатолий Самойлович освободился?

Константин откинул полы плаща и сел:

– Навсегда!

– Ну и шутки у тебя, Костик, – директор хотел продолжить разговор по телефону, но Константин ребром ладони стукнул по рычагу аппарата, как по шее. – Костя, ты что?!

Константин зашуршал полами плаща, достал сигареты, закурил.

– Иди взгляни.

– Да в чем дело, наконец?

– Иди взгляни! – сурово настоял Константин, будто это директор убил оценщика.

Маленький розовый директор выкатился из-за стола в тамбур, взялся за ручку фанерной двери и испуганно посмотрел на меня. Я подумал, что ему сейчас будет плохо, и решил ему помочь – сам открыл дверь и встал за ним, чтобы поддержать.

Но толстячок не потерял сознания. Он только вскрикнул жалобно:

– Бог ты мой! – и бросился к сейфу.

Повторяя про себя: «Бог ты мой! Бог ты мой!» – он открыл своим ключом сейф и успокоился.

В комнату вошел Константин, отодвинул тяжелую занавеску на окне за креслом. Пыльное окно со стороны двора было надежно прикрыто ржавой витой арматурой.

Директор осмотрел залитый кровью стол и покачал головой.

– Все цело… Он ничего не взял…

– Кто? – спросил Костя.

– Ну этот…

– Дедушка?

– Старичок.

– Он один был?

– Конечно… – Директор подошел к креслу, закрыл глаза рукой. – Бог ты мой!… Зверь! Отморозок!

– Кто?

– Ну этот…

– Дедушка?

Директор опять испуганно посмотрел на меня, схватил трубку и начал набирать номер.

– Ты куда? – спросил его Константин.

– Как куда? В милицию! Дежурному по городу!

Константин ребром ладони утопил рычаг.

– Подожди!

– Чего ждать? – директор попытался вырвать аппарат у Кости. – Каждая минута дорога! Они ответят! На кого они подняли свои грязные руки! Бог ты мой!…

– Кто это «они»?

Директор печально посмотрел на Константина.

– Когда он успел?… Когда он только успел, мерзавец?

– Ты знаешь этого старичка?

– Я?! – директор прижал ладони к груди. – Зачем он мне нужен? Зачем он мне со своей брошкой?

– Откуда ты знаешь, что он брошку принес?

– Толя мне сам сказал.

– Когда?

– Утром. Сказал, что придет старичок, принесет брошку Фаберже. Мы с Толей вместе каталог «Кристи» смотрели. Брошки сейчас не в цене… Вот если бы колечко…

– Анатолий Самойлович заходил до моего звонка или после?

– А это важно?

– Очень. Вспоминай.

– Одну минуточку… Бог ты мой!…

Они разговаривали быстрым полушепотом. Я поражался хладнокровию Константина и точности его коротких вопросов.

Я старался не смотреть на труп. Меня мутило. А Константин вел себя как заправский ментяра, сверлил толстячка глазами цвета «металлик», присев на край залитого кровью стола.

– Ты мне позвонил…– задумался директор,– часов…

– В половине десятого, – напомнил Константин.

– Ну да, – кивнул директор, – мы еще не открылись…

– Значит, Анатолий Самойлович после моего звонка к тебе пришел?!

– А это важно? – спросил директор неуверенно.

– Очень! Значит – после! – задумался Константин.

– Подожди! – бодро зашептал директор. – Я не помню, Костик. Точно не помню. Он мог и раньше подойти… Раньше…

– До открытия магазина?

– Конечно. Толя же – фанатик! Ты же знаешь, – директор обвел руками пыльную, заставленную веша– ми комнатку, – здесь вся его жизнь! А если попадется интересная вещь… Толя ночами не спит. Он здесь с ней и ночует. Первая брачная ночь его… Это он так шутит…

Константин пододвинул к директору телефон.

– Вызовешь ментов после нашего ухода! Только так! Нас проводишь до двери. Вернешься и через пять минут шум поднимай. Зови продавцов, покупателей, с улицы зови свидетелей, чем больше, тем лучше… Я понятно излагаю?

– А ты?… И твой советник?…

– Мы ничего не видели. Мы у тебя в кабинете сидели. Я понятно излагаю?

Директор понимающе закивал.

– У тебя с Толей какие-то дела?… Были?

– А ты разве не в курсе?

– Ах, с гарнитуром? – поморщился директор.

– Вот именно,– кивнул Константин.– Мы пошли, Миша. Провожай.

Директор проводил нас до входа. Константин громко, чтобы слышали и продавцы и два покупателя, попрощался с ним. Пока мы садились в машину, директор махал нам рукой из витрины, заставленной дорогим антиквариатом, махал рукой и улыбался жалкой, приклеенной улыбкой.

Мы с Константином сели на заднее сиденье. Он спросил сидящего впереди охранника:

– Игорек, кто выходил из магазина?

– Недавно вошли два жлоба, – повернулся к нему охранник, готовый на все.

Он видно чувствовал себя виноватым за упущенного Мангуста и только ждал приказа искупить вину.

– Я спрашиваю, кто выходил?

– Никто.

– Никто – это кто?

– Старикан с палочкой,– заскучал охранник.– Никого подозрительного.

Константин посмотрел на меня и цыкнул фиксой.

– Его машина ждала?

Охранник насторожился.

– Пешком ушел. Завернул в Артиллерийский переулок. Догнать?

– Не догонишь. – Константин стукнул по плечу водителя. – Заверни, Боря, в переулок. Сейчас тут шумно будет.

Наш белый лимузин и следом за нами «ауди» завернули в переулок и, проехав бывшие обкомовские гаражи, остановились. Константин почему-то не хотел возвращаться в офис. Опустив окно, курил в него черную сигарету и думал. Я решил ему помочь.