Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Она обернулась ко мне и всплеснула руками:

– Господи! Ален Делон! Который не пьет одеколон. А ты, кажется, целую бутылку одеколона выдул. Так от тебя разит!

– Извини.

– А на ногах-то что? Господи! – она сморщилась на мои кроссовки. – Сейчас же переодень!

– А что? – не понял я.

– Правильно от тебя ушла жена. Ты к тому же жлоб, Ивасик. Никакого вкуса! Надень сейчас же хорошие летние туфли!

– Хорошие? Летние? – задумался я.

– Какие-нибудь! Только не этот ужас! Уйди! Не могу на твои ноги смотреть!

В прихожей я нашел какие-то давно забытые замшевые туфли, носить которые я стеснялся. Когда я снова вошел на кухню, она презрительно усмехнулась:

– Ты даешь, Ивасик. Ведь есть же у тебя нормальная обувь. А ты какой-то ужас носишь. Не хочешь из стада выделяться. Ты человек стада, Ивасик?

Эту тему было бесполезно развивать. Я открыл все шкафчики на кухне:

– Видишь, Люда, – кофе у меня нет.

Она опять подняла со стола вчерашнюю чашку.

– А это что?

– А это мы вчера с Костей пили. Он кофе с собой принес. И унес.

– Тоже кофейный алкаш, – усмехнулась она. – Это я его научила кофе пить. Вместо водки. До меня он любил злоупотребить. Но я его отучила… Ну, а чай хоть у тебя есть?

– Кажется, есть…

– Ты совсем без жены опустился, – пожалела она меня. – Посмотри на Костика. Аккуратен, выбрит, собран… Будто я и не уходила от него.

Чайник уже свистел на плите. Она сама нашла пачку чая, по всем правилам заварила его в заварном чайнич– ке и присела к столу подождать, пока он заварится. И я присел напротив нее.

Мы не виделись с ней тридцать лет! Страшно подумать! С детства не виделись. Кто мы были тогда? Два каких-то меховых неподвижных комочка, закутанных в шубы, обвязанных шарфами. А через тридцать лет встретились – будто не расставались. Мы же не были людьми тогда в полном смысле этого слова. Просто два комочка, два зародыша взрослого человека… И вот мы встретились, а между нами осталась та, родившаяся в темном зимнем снежном саду, связь… Что это такое? Неужели это и есть «бесконечность»?

– А к чаю-то у тебя есть что-нибудь, Ивасик?

Я ответил не сразу:

– Булки нет. Там в чулане варенье малиновое…

Я хотел встать, но она меня опередила.

– Я сама! Хочу сама ваш чулан посмотреть! Он же мне тоже снился!

Я оторопел.

– А чулан-то откуда ты знаешь?

– Да ты что, Ивасик, – захохотала она. – Неужели не помнишь, как твой дедушка запер меня в этот чулан, за то что я с елки какую-то стеклянную висюльку разбила? Неужели не помнишь?

И этого я не помнил. Она погремела в темном чулане банками. Потом там замерла. И вышла из чулана на цыпочках с банкой варенья в руках. Спросила шепотом:

– Кто там у тебя за стенкой живет?

Я хотел ответить, но она прижала палец к губам:

– Тихо!

И я ответил шепотом:

– Черт его знает. Жена ту часть квартиры каким-то иностранцам продала. Но сами они, по-моему, не живут. Сдают ее кому-то.

Она взяла заварной чайник полотенцем, кивнула мне на шкафчик с чашками, прошептала в ухо:

– Идем в комнату. Нас под-слу-ши-ва-ют!

В комнате мы устроились за моим письменным столом. Она деловито постучала в стенку.

– Капитальная? – и поняла, что стена капитальная.

– Да брось ты, – успокоил я ее. – Кому я нужен?

Она прищурилась.

– Запомни, Ивасик, я очень осторожная, практичная женщина. Глупостей я не говорю и не делаю. Запомни! Будь осторожен с чуланом, Ивасик! – Она подняла со стола мою рукопись. – И документы в квартире не оставляй!

– Ты стала осторожной и практичной женщиной? – улыбнулся я.

– Почему стала? Я всегда такой была.

Я пил чай с малиновым вареньем и вспоминал темные аллеи и пушистые снежинки на длинных ресницах осторожной и практичной женщины трех лет.

– Я тебя не очень задерживаю? – забеспокоилась она. – Ты же куда-то торопишься?

Когда я бежал с Каменного острова, я торопился. Я торопился в то место, где меня никто никогда не найдет. Теперь я никуда не торопился. Она меня заставила переодеться. В этом легком, летнем городском прикиде мне нечего было делать в том месте.

– Чего молчишь, Ален Делон? – она мне подмигнула. – Хочешь глотнуть одеколон?

Она взяла с подоконника свою черную сумочку, открыла ее и достала металлическую фляжку, почти такую, как у Константина, только в два раза поменьше.

Она отвинтила крышку и протянула мне флягу.

– На, глотни, Ивасик, а то на тебя противно смотреть. Глотни коньяку.

Я глотнул и протянул ей флягу обратно.

– И я глотну за тобой, – прищурилась она. – Поцелуй через флягу. Твое здоровье, моя первая любовь.

Она посмотрела на свои часики.

– Еще два слова и разбежимся. Я опаздываю. Куда тебя подвезти?

– Никуда.

– Нет, – не согласилась она. – Если ты никуда не торопишься, я подвезу тебя к офису «Возрождения». Передай Костику, что его ждут очень большие неприятности. Так и передай.

– От тебя? Неприятности?

Она покачала головой.

– Неприятности от меня кончились… Вчера… Я вчера себя очень нехорошо вела?

– Зато ты отлично выглядела, – успокоил я ее.

– Достоевщина какая-то… Смешно…– не согласилась она.– Но не сказать всего я ему не могла… Извиняться перед ним не буду. Никогда ни перед кем не извиняйся, Ивасик! – она показала на кресты.– Только в церкви! Перед Богом! Люди не достойны извинений. Ты согласен со мной, моя первая любовь?

Я думал о другом.

– От кого же тогда неприятности?

– Если б я знала, Ивасик,– задумалась она.– Вчера у «Белосельских» я кое-что услышала… И взяла штурвал на себя, – она схватила меня за руку. – Так и передай ему. Штурвал у меня. А он пусть будет очень осторожен. Очень. И ты, Ивасик. Берегись чулана своего… Берегись чулана, Ивасик…

Ее рука чуть дрожала. Я подумал тогда: уж не заболела ли эта осторожная и практичная женщина. Я так тогда подумал, честное слово. До этого я чувствовал уже, что она стоит на какой-то черте. Волнуется и ждет чего-то. А теперь, когда она шепотом, схватив меня дрожащей рукой, опять сказала про чулан, я подумал, что ей совсем не хорошо.

Она королева! Она никому не покажет этого. Но я-то чувствовал…

Она поняла мое беспокойство, встала. Надела сумочку на плечо.

– Как ты мне говорил? Вперед? Не делай глупостей? Вперед, Ивасик-телесик. А глупостей я тебе делать не дам!

И тут в дверь позвонили. Резко, длинно, настойчиво.

Мы отскочили друг от друга, будто занимались черт знает чем…

– Кто это? – спросила она шепотом.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Некому ко мне приходить…

Звонок надрывался в прихожей. Длинными очередями. «Раз-два-три». И опять – «раз-два-три».

Она сложила руки на груди:

– Иди открой.

– Может, не надо?

– Не бойся, Ивасик. Я с тобой!

14
Чертово колесо

С опаской я подошел к двери: я не забыл еще, как вчера меня вырубили на этом самом месте.

Я открыл замок и распахнул дверь ногой. А сам остался в прихожей.

За дверью стоял Константин. Один. Вид у него был решительный. Я инстинктивно отошел на шаг, ожидая прямого в челюсть. Но он осмотрел меня презрительно (опять презрительно) и сказал только:

– Жених.

Он закрыл дверь за собой и прошел на кухню. И я за ним пошел. Он сел у окна и закурил черную сигарету.

Он даже не переоделся. Так и был по жаре в том же клетчатом пиджаке и в черных широких брюках. Только черную куртку скинул где-то. Уставясь на дверь чулана, он молча курил. Я понял, что ее предупреждение уже опоздало. Я спросил:

– Костя, у тебя неприятности?

Он посмотрел на меня задумчиво.

– Это мягко сказано… Очень мягко, советник…

И тут на кухню шумно вошла она. Константин окаменел.

– У тебя гость, Ивасик? – спросила она и глазом показала мне на чулан. – Не буду тебе мешать.

Не глядя на Константина, она подошла ко мне, взяла меня за подбородок, посмотрела на меня многозначительно, напоминая наш разговор, и чмокнула в губы:

– Бай-бай, Ивасик.

Константин опомнился, только когда за ней захлопнулась дверь:

– Это она?…

По лицу его струился пот. Я подумал, что ему совсем плохо.

– Это Люда, – подсказал я.

– Это она тебя вывезла? – сурово спросил Константин.

Мне не хотелось отдавать ей пальму первенства, и я в двух словах описал ему свой героический побег.

– Мудило, – сказал Константин. – Она приемы знает. Если бы она захотела, она бы воткнула твой ригельный ключ тебе в задницу. Я понятно излагаю?

– Тогда, значит, она,– нехотя согласился я.– Значит, это она меня вывезла…

Константин опять уставился в дубовую дверь.

– Приезжаю за тобой к этим сукам. У них переполох… Генерал Бурханов охрану на уши ставит… Не могут понять, как ты мог уйти. А это она… Она же специально машину под твое окно поставила… Если бы ты из камеры не вылез, она бы сама тебя оттуда вытащила. Живого или мертвого… Я понятно излагаю?

Я вовремя вспомнил ее предупреждение про чулан.

– Идем в комнату, Костя.

– Некогда, – отмахнулся Константин. – Садись.

Я сделал большие глаза и, как она, многозначительно кивнул на дверь чулана.

– Идем в комнату.

Константин удивился, но встал и пошел за мной в комнату. Я и дверь в комнате закрыл. И только тогда рассказал ему про ее подозрение.

Константин задумался, а потом махнул рукой:

– Бред. Полный бред…

Он сел за стол на ее место, понял это, осторожно взял ее чашку, покрутил ее в пальцах, спросил мрачно:

– Значит, ты ей Ивасиком представился?

– Она сама знает, что я Ивасик, – смутился я.

– Откуда же она это знает?!

Пришлось рассказать ему все. Он слушал внимательно, уперев тяжелый подбородок в ладонь. Когда я закончил, он сказал грустно:

– Значит, это ты… Она мне про тебя рассказывала…

Мне стало смешно. Что про меня, закутанного в шубу, трехлетнего, можно было рассказывать?

– Не смейся, – предупредил Константин. – Когда мы поженились, она мне все свои любови рассказала. Все до одной.

– Зачем? – удивился я.

– Потому что меня полюбила, – объяснил Константин. – Она мне все рассказала, чтобы ни частички других в душе не оставлять. Кроме меня…– он покрутил нежно ее чашку.– Правда, до меня немного их и было. Ты да еще какой-то старичок-профессор…

Я опять засмеялся. Не мог удержаться. До Константина у нее было всего двое: я – трехлетний и какой-то старичок: разве не смешно?

Константин мрачно на меня посмотрел:

– Тебя уже нет. Вычеркнула. Не радуйся, жених.

Я долил по чашкам остаток заварки.

– Что случилось. Костя?

– Много чего случилось, – вздохнул он.

– Там? У этих? У Белосельских?

Константин саданул себя кулаком по колену.

– Как они меня обыграли! Как они меня подставили, суки!

Кто такие эти «суки», я догадался.

– Как они тебя подставили?

Константин пристально на меня посмотрел.

– Ты сегодня поддавал?

Я хотел похвастаться, что она меня угостила из фляжки коньяком, но вовремя одумался. Сказал только:

– Немножко тяпнул…

Константин хлопнул в ладоши перед моим носом.

– Приди в себя! Ты мне нужен!

Я рассердился:

– Зачем же ты меня у этих бросил? Если я тебе так нужен…

– Я же тебе ключ оставил!

– При чем тут ключ?

– Я думал, ты поймешь…

– Что я должен был понять?

– Что ты дома будешь! Что я тебя там не брошу.

– Этого я не понял…

Лучезарно сверкнула фикса.

– Твои проблемы!

Я хотел заорать: «Лично у меня нет никаких проблем! У меня есть деньги. И пока они не кончатся, никаких проблем у меня не будет!» Вот так я хотел ему наорать… Но наткнулся на его металлический взгляд и только криво улыбнулся.

Он толкнул меня коленом.

– Поехали.

Меня бесила эта его идиотская манера – толкаться коленом.

– Извини меня, пожалуйста, но я никуда не поеду.

Он встал, будто и не слышал моих слов.

– Поехали ко мне в офис.

– Зачем?

– Игорь Михайлович хочет с тобой поговорить.

– Какой еще Игорь Михайлович?

– Забыл? Критский! Человек, который все знает.

– Если он все знает, о чем ему со мной говорить?

Белый Медведь зловеще склонился надо мной.

– Он поговорит с тобой о твоем деле.

Я откинулся на спинку кресла.

– Костя, ты видишь сам – я уже поддал. И у меня сейчас одно дело – добавить. Больше у меня на сегодня нет никаких дел! Абзац!

Он поднял меня с кресла под локоть.

– Не буди во мне зверя, Ивас-сик…

На Мойке у подъезда стоял его белый лимузин. Меня затошнило от этого белого, сверкающего на солнце куска железа. Охранников, слава Богу, не было, и я просторно устроился на горячем заднем сиденье.

Мне показалось, что, когда мы отъезжали, за нами двинулась какая-то красная машина с антенной на крыше. Я хотел сказать об этом Константину, но решил в дальнейшем не путать чужие проблемы со своими…

Я закрыл глаза и откинулся затылком на подголовник… Я решился! При первой же возможности – убегу. Туда, где меня никто никогда не найдет. Александра Сергеевича жалко, конечно… Разгадать загадку его гибели – задача благородная… Но жизнь почему-то сложилась так, что за эту разгадку я могу заплатить своей собственной жизнью… Закрутило меня, завертело. Жизнь бросила меня на «чертово колесо»… Как на детском аттракционе, я кручусь на сумасшедшем диске, стараюсь удержаться подольше, лезу к самому центру событий… А зачем? Надо всего лишь расслабиться и послать все к черту… Не в этом ли смысл названия аттракциона? Послать все к черту и вылететь из этой кошмарной круговерти! Но бедные люди всю жизнь могут крутиться на чертовом колесе, стараясь удержаться на нем подольше, не замечая, что совсем рядом существует настоящая реальность… А путь в нее один – послать все к черту!

В приемной офиса пахло сиренью. На столике Алины стоял в хрустальной вазе пушистый белый букет. И она сама в светлом летнем платье, с выглядывавшим из-под него кружевом была похожа на букет. Но не на букет вульгарной сирени, конечно. Она была похожа на букет лилий.

Константин остановился перед ее столиком, щелкнул пальцем по хрусталю, спросил:

– Кто это?

Алина склонила голову набок, загадочно улыбнулась.

– Месье Леон вас спрашивал.

И голову Алина склонила так же, как она… Но все– таки это был не подлинник…

Константин закрыл дверь, скинул клетчатый пиджак и бросил его на кресло, на соседнее кресло указал рукой мне.

– Сядь и соберись. Игорь Михайлович не любит поддатых.

Я хотел сказать: «Это его проблемы», но не сказал. Потому что мне нужно было дождаться своего часа. И я сделал вид, что внимательно слушаю Константина.

– Я тебя подготовлю немножко к разговору с ним. – Константин скинул пиджак и грузно опустился в кресло. – Чтобы ты не задавал ему лишних вопросов… Я тебе говорил уже, что эти суки меня вчера подставили. Все получилось так, что гарнитур никуда не пропадал… Что это я придерживал его у себя, вроде бы для реставрации… Врубаешься?

Я врубился и спросил:

– Генерал сказал вчера, что у них с профессором была уже назначена встреча у Белосельских.

Константин нахмурился.

– Это Люда…

– Что Люда?

– Профессор не знает, что она ушла от меня… Люда вчера сказала ему, что гарнитур она в порядок привела. – Константин поморщился. – В общем, профессор понял, что гарнитур от меня никуда и не уходил… Все тип-топ, как говорится…

– А генерал тогда при чем? Зачем же он туда торопился? Он говорил о чем-нибудь с профессором?

– Говорил.

– О чем?

– Я не усек. – Константин от меня отвернулся. – Я другим был занят…

Я понял, кем был занят вчера Константин. Он зло посмотрел на меня:

– Не о том речь.

– А о чем? – спросил я и осекся.

Я опять упорно стремился вступить на «чертово колесо», опять влезал в чужие проблемы. Я чертыхнулся про себя, опустил голову и поклялся себе больше никаких вопросов не задавать! А Константин закурил и сказал загадочно:

– Утром гарнитур они сами сюда привезли. Ко мне в офис,– Константин обернулся и широким жестом обвел свой кабинет. – А ты не заметил, конспиролог?

Я обомлел. Вот почему его кабинет мне показался еще шикарней, чем вчера! По стенам были выставлены в ряд проклятые стулья с бронзовыми завитушками на изгибах спинок. В простенке между окнами уютно устроилось высоченное трюмо. Это оно залило весь кабинет отраженным солнечным светом. В углах просторного кабинета стояли четыре полукресла, а овальный стол пристроился у низкой дверцы в «святая святых». Я хотел громко выругаться, но смолчал. Мое-то какое дело…

Константин, набычась, глядел на меня, ожидая моей реакции. Не дождался.

– Мы с Игорем Михайловичем небольшой шмон устроили. – Он опять выжидательно покосился на меня, опять ничего не дождался и тогда сказал небрежно: – Мы нашли твои бумаги.

Тут уж я не выдержал. Рванулся с кресла, хотел сказать: «Покажи!» Но взял себя в руки и спросил только:

– Почему мои бумаги? Константин просто расстрелял меня взглядом.

– А кто херню с бумагами устроил?! До тебя о них и не думал никто! Я понятно излагаю?

Я возразил:

– Генерал Багиров сказал, что ими уже год «некоторые круги» интересуются.

Константин ответил разумно:

– Они интересуются гарнитуром Геккерна. Про бумаги генерал узнал только от оценщика. А кто оценщику лапшу на уши навешал?

Я смутился.

Константин встал:

– На все вопросы ты Игорю Михайловичу сам ответишь. Пошли.

Я не мог не пойти. Я должен был спокойно дождаться своего часа. Я нащупал в кармане хрустнувшую пачечку новеньких баксов и встал.

В небольшом уютном кабинете нас ждал роскошный персонаж Боровиковского. На нем была белоснежно-ослепительная рубашка с коротким рукавом, тщательно отглаженные рукава спадали с покатых плеч треугольными подрезанными крылышками. Седовласый румяный Критский был похож на пожилого ангела. Он приподнял седые брови и изобразил на лице «сколько лет, сколько зим!».

– А-а! Вот и специалист по тайнам! Конспиролог! Жду вас – не дождусь! Чуть свою бедную голову не сломал!

Перед ним на столе лежала старинная жестяная темно-зеленая коробочка с почерневшими золотыми буквами на крышке. Я так и впился взглядом в эту коробочку. И не заметил, как Критский бесшумно выпроводил за дверь Константина. Очнулся только, когда уже дверь хлопнула за ним.

Критский, взмахнув подрезанными крылышками, сложил руки перед собой.

– Преклоняюсь, юноша! Преклоняюсь! Как же это вы сумели вычислить?! Уму непостижимо! Как же вы догадались, что барон оставил в гарнитуре бумаги?! – Критский лукаво прищурился.– Вас кто-то надоумил?… Или это природа, так сказать?…

– Какая природа? – не понял я.

– Я имею в виду натуру, талант! – объяснил Критский. – Он у вас природный или… отшлифован тщательным мастером?

Я опять не понял его и потянулся к коробочке.

– Можно я открою?

Критский тут же прикрыл коробочку широкой ладонью.

– Терпение юношей питает! Терпение!

Он сел за стол и обеими руками прижал коробочку к белоснежному животу.

– Я все вам покажу! Все! Я не имею права скрывать от вас это… Вы же первооткрыватель, так сказать… Некоторым образом Генрих Шлиман! Поверивший легендам и раскопавший Трою! Я все вам покажу, Ярослав – Мудрый, но! Сначала я хотел бы услышать от вас, так сказать, историю вашего открытия… восстановить цепь ваших логических умозаключений… стройную непрерывную цепь, приведшую вас к цели…

Критский был взволнован. Я понял, что он меня в чем-то подозревает, но в чем – понять не мог. Я молчал. А Критский, будто дразня меня, протянул коробочку мне.

– Ай-яй-яй… Как же это барон такую промашку-то дал… Ай-яй-яй… И на старуху, говорят, бывает проруха… Постарел, видать, старый повеса… Постарел!

Не отрывая глаз от коробочки, я сказал:

– Да он совсем не старый тогда был. Сорок пять лет к моменту дуэли ему исполнилось. Расцвет силы и опыта…

– Что вы говорите? – искренне удивился Критский. – Неужели всего сорок пять лет? А Пушкин-то его «старичком» за что называл? А? Может, барон состарился рано?

Нехотя я увлекался разговором:

– Я видел портрет барона 1841 года. Ему как раз тогда пятьдесят исполнилось. Роскошный мужчина с орлиным носом и со скандинавской бородкой. Выглядит прекрасно – лет на тридцать, не больше… Он еще почти столько же прожил. Умер в Париже в 1884 году в возрасте девяноста трех лет…

– Что вы говорите! – вскинул крылышки Критский. – Кто бы мог подумать! А Пушкин-то, бедный, его сорокалетнего «старичком». Ай-яй-яй…

Я старался понять, насколько искренне его бурное удивление. Критский мне широко улыбнулся:

– Не будем завидовать барону, юноша! Не будем. Почти полстолетия бедняга жил с клеймом убийцы великого нашего поэта. Жил в полной безвестности!

Я поразился, как хитро он выманивал меня на разговор. Но сдержаться я уже не мог. Во-первых, мне не терпелось узнать, что же скрывается в таинственной зеленой коробочке. Во-вторых, мне нужно было определить самому – насколько велика осведомленность этого странного персонажа, который знает все и так удивляется моим скромным сообщениям.

– Почему же в безвестности? Барон до конца жизни оставался очень известным в Европе человеком. Это в России после письма Нессельроде, о котором я вам вчера говорил, о бароне предпочитали помалкивать…

Критский из-под седых бровей бросил на меня быстрый взгляд.

– Почему же? Помалкивали-то о нем почему? Неужели из-за Пушкина?

– И из-за него тоже. Слишком дорого обошлось России посольство барона Геккерна.

Критский насторожился, аккуратно выложил зеленую коробочку на стол между нами.

– Очень интересно… Очень… Чем же он так нам насолил?

Я решил открыть перед ним карты. Ведь все, что известно мне, ничего не значило перед теми бумагами, которые находились в маленькой зеленой коробочке. Я восстановил в памяти карточку Геккерна из своей домашней картотеки.

– Якоб-Теодор барон фон Геккерн де Берваард начал работать в России секретарем нидерландского посольства в 1823 году.

– Еще до мятежа декабристов? – уточнил Критский.

– Вот именно. О его связях с декабристами никаких данных нет… Но сразу после мятежа в марте 1826 года барон Геккерн произведен в министры Нидерландского Королевства при Российском дворе, так тогда называлась должность полномочного посла…

– Вы считаете, – осторожно спросил Критский,– Геккерн мог иметь какое-то отношение к этому мятежу?

– Безусловно, – ответил я. – Уже в то время барон числился масоном высокого градуса. А все руководители мятежа, сами масоны, просто обязаны были ему подчиняться. Барон был в России их непосредственным патроном…

– Смело! – перебил меня Критский. – Очень смело! Следствие над декабристами было очень серьезным! Жестоким даже! Бедняги оговаривали друг друга почем зря… Как же так получилось, что никто о бароне ни слова не сказал? Ась?

Я объяснил:

– Во-первых, о бароне знали только руководители восстания. И то всего несколько человек… Во-вторых, каждый из них дал масонскую клятву молчания. И за нарушение этой клятвы расплата полагалась пострашней царской виселицы. И нарушившему запрет, и всей семье его.

Критский молчал. Мне просто необходимо было разговорить его, и я продолжил:

– К моменту дуэли Пушкина барон проживал в Петербурге уже тринадцать лет. У него сложились самые тесные связи с высшим обществом. Российский канцлер граф Нессельроде был его лучшим другом. Вы представляете, какая информация находилась в руках барона?!

– Представляю, – засмеялся вдруг Критский.

Я понял, что лед, как говорится, тронулся, и продолжил с энтузиазмом:

– Но это еще не все! У барона в Петербурге имелась своя агентура!

– Скажите, пожалуйста! – радостно взмахнул крылышками Критский.

– Она так и называлась в обществе: «шайка Геккерна». Как о них пишет Щеголев: «Молодые люди знатных фамилий, связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, нежными узами эротической мужской влюбленности…» Это они затравили Пушкина… Вы напрасно думаете, что барон тяготился клеймом убийцы поэта… Ни сам барон, ни его «приемный сын» Дантес и не думали про это… Наоборот! Барон гордился прекрасно проведенной им операцией…

– Операцией? – вскрикнул Критский.– Вы так про трагическую дуэль? Это же безнравственно, сударь!

– Это не ко мне, – парировал я. – Насчет нравственности обратитесь к барону Геккерну. К нему, сударь, к нему…

Пожилой ангел разрумянился, затрепетали треугольные крылышки за спиной.

– Масонские связи барона с декабристами я еще могу допустить. Там большая политика! Мятеж! Но Пушкин-то! При чем здесь «семейная трагедия» бедного поэта?!

Лучше бы он не говорил этого. С детства набившие оскомину слова о «семейной трагедии» в его устах наконец обрели для меня свой истинный смысл. Вся любовная история Дантеса с Натальей Николаевной была просто прикрытием. Прикрытием какой-то гнусной авантюры «старичка» Геккерна. Какой – я еще не мог объяснить. Но то, что дуэль Пушкина с Дантесом нанесла несомненный ущерб России в «интернациональном вопросе», как выразился осторожный Вяземский, я уже не сомневался. Об этом я и заявил Критскому.

Критский расправил треугольные крылышки:

– По-вашему, барон Геккерн был вульгарным шпионом?

– Почему же вульгарным? – обиделся я за барона. – Барон был из того избранного числа людей, которые распоряжались… да и до сих пор распоряжаются судьбой Европы и всего мира… Барон – великий человек в своем роде… Злой гений…

Я поглядел на отутюженные белоснежные крылышки Критского и улыбнулся. И он улыбнулся мне.

– Такие обвинения доказать нужно… Документально доказать!

Я чувствовал всем своим существом, что опять вступаю на проклятый, сумасшедший диск «чертова колеса», но ничего с собой поделать не мог.

Я подмигнул Критскому:

– Так открывайте коробочку, сударь!

И он мне подмигнул:

– Откройте сами! Вы же у нас первооткрыватель! Генрих Шлиман, так сказать, – и он, лукаво улыбаясь, подвинул ко мне коробочку.

Я знал, что Критский уже осмотрел ее, но все равно волновался, как ребенок. Я взял коробочку в руки. Из потускневших, стершихся букв на крышке я понял, что была коробочка из-под сигар. Тех коротких Тонких сигар, которые тогда входили в моду вместо чубуков и трубок. Коробочка была антикварная. И Критский подтвердил мне глазами это.

– Она… Открывайте! Ну?

Я осторожно открыл зеленую коробочку. В ней лежал, свернутый вчетверо, желтый лист старинной бумаги, исписанный мелким, бисерным почерком. Волнуясь, я развернул перед глазами плотный, как ватман, лист. И вздрогнул с досады. Исписан он был по-французски. В тексте, правда, встречались аккуратные рисунки каких-то геометрических фигур: квадратов, пересеченных основаниями треугольников, но понять их назначение было невозможно. Под рисунками целыми гроздьями были рассыпаны мелкие цифирьки. Единственное, что я понял, – бумага эта была частью какого-то большого документа. Она была пронумерована в верхнем правом углу цифрой «13». И еще я понял по встречающимся в тексте иероглифам: крестикам, квадратикам, уголкам, волнистым линиям, стрелочкам, что документ этот является какой-то зашифрованной масонской грамотой. И к дуэли Пушкина бумага, кажется, не имела никакого отношения…

– Ну как? – участливо спросил Критский. – Поняли что-нибудь? Я, откровенно скажу, голову себе уже сломал… Но вы-то специалист, конспиролог… О Пушкине там, по-моему, ни слова?

Я жалел, что нахожусь не дома, что нету у меня под рукой замечательной «Энциклопедии масонства» Мэн– ли П. Холла.

– А где остальные листы?

– А вы разве не знаете? – удивился Критский.

– Откуда же я могу это знать?!

Критский пожал плечами.

– Мы с Константином Николаевичем нашли только это. Остальные листы остались у генерала Багирова…

– Так надо поехать к нему и забрать всю рукопись!

Критский насмешливо вскинул седые брови:

– Держите карман шире! Генерал не круглый дурак. Он же специально подбросил нам только одну страничку… Специально! Неужели вы не поняли этого, юноша?

Я с трудом оторвался от таинственного листа:

– Не понял… А зачем это ему?

И Критский с удовольствием мне объяснил:

– Ну как же! Генерал проверяет нас. Ловит нас на интересе…

Я спросил его в лоб:

– Поймал?

Критский загадочно улыбнулся:

– Я искусствовед, а не конспиролог. Зачем мне чужие тайны? – Он наклонился над коробочкой и спросил меня шепотом: – А вас? Разве вас она не интересует?

Я уже кое-что начал понимать в значении таинственных цифр и значков. Я ответил ему откровенно:

– Меня рукопись очень интересует! Очень!

Критский широко улыбнулся:

– Я так и думал!

Я не понял, чему он так обрадовался. Но он мне это тут же объяснил:

– У вас есть деньги, юноша?

Не задумываясь, я полез в карман и выложил перед ним новенькую хрустящую пачечку. Критский недовольно сморщился.

– Это не серьезно. Генерал потребует за рукопись очень большие деньги. Очень большие.

– Жалко, – расстроился я.

Критский мне весело подмигнул:

– Но они-то заплатят! Они заплатят за нее любые деньги!

– Кто «они»? – не понял я.

– Ваши хозяева,– лукаво улыбнулся мне Критский.

– Какие хозяева?

– Те, чья месть пострашнее царской виселицы. Те, кто уничтожает предателей, перерезая горло и вешая одновременно. Старинный ритуал!

Я оторопел. А Критский, склонясь к столу, окутывал меня загадочным шепотом:

– Я сразу догадался, юноша, кто вы такой и от кого к нам посланы… Сразу же, как только увидел вас в «святая святых»… Константин Николаевич человек простодушный, доверчивый… Природный русак… Вы почти охмурили его… Если бы я не вошел, он бы все для вас сделал! Рукопись досталась бы вам даром!

Я только сейчас понял, почему так изменился ко мне Константин, понял его недоверчивый и презрительный взгляд. А Критский обволакивал меня свистящим шепотом:

– Я понимаю, все, что вы мне поведали сейчас – это всего лишь часть… видимая, так сказать, часть подводного айсберга. То, что положено знать непосвященным! Я понимаю… Настоящая тайна здесь, – он ласково погладил зеленую коробочку. – Здесь… Александр Сергеевич ведь тоже масон… Принят в 1821 году в Кишиневе в ложу «Овидий»… Это его бумаги, не правда ли? – Критский впился в меня взглядом.– Это его бумаги, выкраденные у него бароном Геккерном! Я правильно понял?

Мысль была интересная, и я улыбнулся.

– Возможно…

Критский потянулся через стол и взял меня за руку.

– Ярослав Андреевич, передайте им, что я все возьму на себя… Я прекрасно знаю генерала Багирова. Прекрасно. Он в долгу у меня. Я с ним договорюсь безусловно. Как только получу от них полномочия. Вы меня понимаете?

Я ничего не понимал. А Критский продолжал меня убеждать:

– Они даже могут и не раскрываться перед генералом. Я все беру на себя! Понимаете?

Я понял только одно – Критский сам очень хотел познакомиться с какими-то неведомыми мне людьми. И в этом я ему ничем помочь не мог. Я спросил его напрямик:

– Кто такие «они», Игорь Михайлович? О ком вы говорите?

Критский недоверчиво откинулся на спинку кресла.

– Это те, на кого вы работаете, Ярослав Андреевич.

Пришлось ему откровенно признаться.

– Вы ошиблись, Игорь Михайлович. Я пишу свою «Тайную историю России» только для себя. Но я верю, настанет время, когда русские люди захотят наконец узнать, почему им так долго морочили головы, почему скрывали от них истинную великую и горькую историю России… Я верю, наступит такое время…

Интеллигент в пятом поколении смотрел на меня зло и презрительно.

– Вы это серьезно?

– Вполне.

Критский устало вздохнул: