Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Навстречу нам солидно рокотал мощный дизель. Слева по борту к нам приближался ярко освещенный катер с красными и зелеными огоньками по краям невысокой мачты. На корме, за накрытым столом, сидела веселая компания. Юноши и девушки. Они мне показались удивительными. Может быть, потому что ничего не пели. Просто счастливо смеялись в зеленом свете то ли ночи, то ли утра. Я скинул с плеч одеяло. Меня заметила одна девушка и подняла в мою сторону бокал. Они проплывали совсем рядом. Я поднялся, взялся за поручень и закинул ногу за борт. Девушка, смеясь, манила меня руками. Еще бы секунда…

Леня отпрыгнул от штурвала и набросился на меня сзади. Девушка почему-то в ужасе закрыла глаза рукой. Я саданул Леню локтем в упругое брюхо. И тут же оценил всю мощь этого крепкого маленького тела. Он схватил меня за лацканы пиджака, сдавил мне горло, сквозь зубы прошипел, как кот:

– Вот ты какой! Ему жизнь спасли! А он беж-ж-жать! Ёк макарёк!

Он с силой рванул меня так, что голова моя запрокинулась в небо, а из визитного кармана выскочила пластмассовая кредитка «VISA». Леня отбросил меня на кормовую банку, ловко поймал на лету карточку и схватился за штурвальчик:

– Вот ты какой, – фырчал он по-кошачьи. – Обмануть меня хотел! Своего спасителя обмануть!

Леня засунул кредитку в карман своих штанов и выровнял рыскнувший катер.

Я смотрел на его мощную, согнутую над штурвальчиком спину, на его круглый рыжий затылок и ненавидел его. Передо мной был кот, вылитый рыжий кот. Хищный и наглый кот в человеческом образе… Меня осенило! Так вот кем он был на самом деле! Он обернулся ко мне с наглым кошачьим прищуром.

– Вот мы и определили твою цену, Славик. И часа не прошло. А ты боялся.

Я улыбнулся в его хищные кошачьи глаза.

– Ботва! Мы определили мою цену только в этой жизни, Котяра!

Леня закрутил круглой кошачьей башкой.

– Ух ты какой! Ёк макарёк!

Мы проплыли под Полицейским мостом на совершенно пустынном освещенном Невском. Леня вдруг сбросил газ, развернулся лихо и ошвартовался у зеленого Строгановского особняка. У дворца на спуске был оборудован деревянный причал на понтонах. У причала покачивались два катера, ожидая пассажиров. Леня ловко бросил чалку соседу, тот накинул ее на поручень и удивился:

– Леня, ты-то зачем встал в очередь? У тебя же есть пассажир.

– Это не пассажир, – буркнул Леня.

– А кто же? – еще больше удивился сосед.

– Мой должник, – сурово представил меня Леня.

Оба соседа оценили меня взглядами и молча переглянулись. Я возмущался в душе наглостью Котяры: все, что у меня было, – теперь лежало в его карманах, у меня ничего не осталось, кроме пустого бумажника и ключей от квартиры – и он еще считает меня должником! Я хотел обратиться с гневной защитной речью к соседям. Но только я дернулся с места, соседи резко обернулись ко мне и вытащили из-под своих сидений одинаковые короткие багорики. Своим суровым пред– ставлением – «должник» – Котяра вынес мне приговор. Что бы я ни говорил, как бы я ни оправдывался, я был для них теперь самый главный враг – лох, не оплативший катание. Меня колотило. К утру начал выходить хмель.

– Леня, – жалобно позвал я Котяру, – Леня, будь человеком.

– А я разве не человек? – обиделся Котяра. – Кто же я тогда по-твоему?

Мне не хотелось вдаваться сейчас в его загадочную морфологию.

– Леня, – с трудом выдавил я, – все мои деньги у тебя…

– Ну-у? – вопросительно мурлыкнул Котяра.

– Купи хоть бутылку пива. Мне плохо… Понимаешь?

Котяра поскреб грязным пальцем рыжую пушистую бакенбарду:

– Пиво – это громоздко.

– Почему? – затосковал я.

– Потому что компактней сотку коньяку!

Меня поразила исчерпывающая логика Котяры. Я грустно поглядел на темные окна «Литературного кафе» напротив:

– Только где его сейчас возьмешь?…

– В рубке, – отрезал Котяра и подтолкнул меня в спину, – спускайся в каюту.

Каюта нашего катера показалась мне то ли волшебным сном, то ли декорацией исторического кинофильма. Стены и потолок были отделаны янтарной карельской березой. Между сверкающими, начищенными иллюминаторами тускло светились бронзовые бра. По бортам каюты разместились бархатные голубые диванчики. У передней стены перламутровый столик на резных ножках, а над столиком в старинной раме под стеклом висела карта Балтийского моря, почему-то на немецком языке. А над картой портрет сурового солидного мужчины с могучей челюстью. Лицо мужчины мне было смутно знакомо… Но я не успел вспомнить.

Котяра открыл стеклянный бар, достал оттуда упитанную бутылку «Камю», с ловкостью классного бар– мена подбросил ее за горлышко, взбалтывая, и через стеклянную трубочку в пробке накапал мне в бокал, как лекарства, ровно сто граммов темно-желтой тягучей жидкости:

– Лечись.

Я сел на бархатный диванчик у столика, подержал драгоценный бокал между ладонями. Ни с чем не сравнимый аромат «Камю» защекотал ноздри. Я медленно четырьмя глотками выпил это жидкое солнце и воскрес. Солнце взошло в моей беспросветной душе сразу же, как из-за гор. Котяра внимательно наблюдал за мной немигающими глазами цвета французского коньяка. Я закинул ногу на ногу и поставил пустой бокал на столик:

– Леня, выпей со мной.

Котяра брезгливо фыркнул:

– Я эту гадость не пью.

Мне стало весело:

– А что ты пьешь? Валерьянку?

Котяра погрозил мне коротким пальцем и присел за столик напротив меня.

– Не духарись, Славик. Не хмелей. У нас еще все впереди. Лады?

Будущее мне рисовалось уже не таким мрачным, и я кивнул:

– Лады.

Котяра положил короткие ручки на перламутровый столик.

– Я на тебя не обиделся, Славик.

– Ты? – удивился я. – Тебе-то за что обижаться?

– Ты обозвал меня «Котярой». Нехорошо, Славик. Нехорошо, – укорял он меня.

Я показал на его татуировку.

– Леня – ты только в этой жизни. Правда?… Я решил, что в той жизни ты – кот. Разве я ошибся?

Котяра – грустно покачал круглой башкой.

– А ты знаешь, что значит «кот» в той жизни?

– Нет, – честно признался я.

И Котяра мне объяснил:

– В той жизни «кот» – это барыга, который блядьми торгует. Понял?

Я оторопел.

– Разве в той жизни такое бывает?

Котяра приблизил ко мне вплотную свое пушистое лицо.

– О какой жизни ты толкуешь, Славик? Колись!

Я опять показал на его татуировку.

– О той, что за этим солнышком.

Котяра вдруг широко улыбнулся лучезарной улыбкой – весь рот его был наполнен золотом.

– За солнышком – зона, Славик. Только зона, и больше ничего!

Меня как молотком по голове ударило. Так резко я осознал свою роковую ошибку. Придя в себя, я спросил:

– И кто же ты в той жизни?

Леня постучал коротенькими пальцами по перламутру:

– Об этом не говорят… Но тебе можно, Славик. Ты теперь мой. Правда?

Котяра был прав. Вся моя жизнь теперь зависела только от него. И я неуверенно кивнул:

– Правда.

Котяра широко улыбнулся золотыми зубами.

– В той жизни я – Балагур.

– А что это значит?

Котяра закрыл ослепительный рот:

– Когда покорешимся, расскажу… Сейчас не до этого. Сейчас ты расскажи мне дело.

– Какое дело?

– Как это какое? – рассердился Котяра. – Расскажи, откуда у тебя билет и кредитка и почему тебя киллеры ищут?

Я попросил у него еще дозу. И когда он в том же порядке, подбросив бутылку за горло, накапал мне дозу, я, отхлебывая тягучую бодрящую жидкость, все ему рассказал. И про шефа Адика, и про мои мрачные подозрения.

Котяра внимательно слушал меня, не мигая, подперев пушистое лицо короткой лапой. Когда я закончил, он почесал бакенбарду.

– Африка отпадает…

– Почему? – не понял я.

– Без паспорта и без визы туда не улетишь, – трезво объяснил мне Котяра. – Если они тебя заказали и ты жив, они тебя в аэропорту ждут, чтобы там замочить.

– Они думают – я совсем дурак? – обиделся я.

– Ты лох, круглый лох, – не щадил меня Котяра. – И они это знают. Ты перестал быть лохом, только когда первую пулю увидел… Но они-то этого не знают. Поэтому и ждут тебя в аэропорту…

– Что же делать? – растерялся я.

Котяра достал из своих широких штанин мой красивый билет, внимательно его осмотрел с обеих сторон и успокоил меня.

– Билет можно в любой авиакассе сдать.

– Зачем его сдавать? – не понял я.

Котяра возмутился:

– Билет туда и обратно! Тонна зеленых! Мы с тобой не соросы такими деньгами кидаться. Авиакассы открываются в восемь. До вылета больше часа – обязаны принять!

Я опять поразился его трезвой, несокрушимой логике. Котяра достал из кармана кредитку и зачем-то, как мой бывший шеф, посмотрел ее на свет:

– Здесь десять тонн, говоришь?

Я кивнул.

Котяра махнул короткой лапой.

– С ней просто. Обналичим в любой классной гостинице. Не во всех же гостиницах они тебя будут ждать. Бандитов у них не хватит.

– Как ее обналичить без документа?

Котяра почесал бакенбарду.

– Наш-то паспорт у тебя имеется? – и уточнил: – Наш, российский?

– Дома.

– Давай ключи от квартиры,– протянул он мне лапу.

– Зачем?

– Тебе туда нельзя. Тебя там точно караулят. А на меня никто внимания не обратит. Только скажи, где он лежит. Чтобы долго не шарить.

И ключи от моей квартиры перекочевали следом за билетом и кредиткой в широкие штаны Котяры. У меня остался лишь пустой бумажник. Я затосковал.

– А дальше?

– Что дальше? – внимательно уставился на меня Котяра.

– Что будет дальше? – поинтересовался я.

Котяра улыбнулся лучезарно и хлопнул меня лапой по плечу.

– Не бзди, лягушка, болото наше!

Я впервые услыхал его смех, короткий и резкий, будто ножовкой водили по железке: «Их-их-их-их-их».

Наглость Котяры была ошеломительна. Я растерялся.

3
Экскурсия

На причале раздались возбужденные голоса. Соседи шумно торговались с кем-то, как кавказцы на Мальцевском рынке. Но клиент оказался тертый, и сделка начала таять в разноголосице. Тогда один из соседей как последний аргумент крикнул просительно:

– Лень, а Лень, выйди на минутку!

Я понял, что Котяра занимал в профсоюзе катерников солидное положение. Котяра усмехнулся презрительно:

– Что за базар? Пойду разберусь.

Он с кошачьей легкостью взлетел по трапу на палубу. Возбуждение на причале снова достигло своего апогея. Отчетливо доносился хрипловатый фальцет Котяры. Наконец чей-то сытый голос спокойно сказал:

– Молчать!

На причале воцарилась тишина, сытый голос закончил:

– Отдыхайте, недоумки. Надо было в школе в тетрадках писать, а не на лапах наколки. Жуйте сопли теперь… Зеленые сопли вместо зеленых денег… Все свободны.

Я понял, что про наколки – это он о Лене ввернул, и удивился, что наглый Котяра ничего ему не ответил. В полной тишине о причал плюхнулись бортами катера, и в каюту вернулся совершенно убитый Котяра. Он упал на бархатный диванчик и сложил на груди лапы.

– Что случилось, Леня? – спросил я, скрывая интерес.

Котяра грустно махнул лапой:

– Да ну… Такие бабки… и полный облом…

– У тебя облом? Не верю, – подзадорил я его.

– Да ну… – сокрушался Леня. – Интуристы просят их час покатать за валюту. У нас-то как раз время девать некуда. До открытия кассы… И облом!

– В чем проблема?

Котяра тяжело вздохнул.

– Их не просто катать, им о Питере рассказать нужно…

Столбик в двести граммов коньяка наконец-то полностью впиться в кровеносную систему моего организма.

– Леня, неужели ты им ничего не можешь о Питере рассказать? С виду ты такой ученый Котяра.

Леня не обратил внимания на обиду.

– Я ученый, только в другой области. Им гид настоящий нужен. Специалист.

Настал наконец момент поставить на место наглеца!

– Иди зови иностранцев. Я им покажу Питер!

Котяра недоверчиво фыркнул:

– Ты разве гид?

– Я покруче буду, Котяра. Я профессиональный историк! Беги! Пока бабки не уплыли!

Котяра взвился с дивана, бросился к трапу, оглянулся на ходу, оскалил золотую пилу:

– Гляди, Славик, если кинешь – финал!

И Котяра грязным пальцем чиркнул по своему горлу.

На причале снова взвился его хриплый фальцет. Значит, иностранцы еще не ушли. Хотя мне не давал покоя спокойный сытый голос, к иностранцам явно не имеющий никакого отношения. Я захотел увидеть этого человека.

Но прежде я открыл стеклянный бар, накапал себя половину дозы перед работой и чуть усталый вышел на палубу. Соседи сидели в своих плавсредствах, задрав удивленные лица к набережной. Я поглядел наверх.

У зеленого Строгановского дворца белел Шикарный автомобиль. Перед лимузином стоял крупный коротко-стриженый мужчина в светлом плаще с поднятым воротником. Котяра, сложив лапы перед собой, что-то объяснял ему, кивая башкой в сторону катера.

Мужчина открыл дверцу лимузина и сказал:

– Мсье Леон, шкипер клянется, что настоящий гид есть. Историк.

Из машины вышли сразу трое, в полумраке неотличимые: все в ветровках, в кроссовках, за плечами торбочки. Обычные туристы то ли из Рязани, то ли из Архангельска. Но заговорили они по-французски бодро и раскатисто, смеялись чему-то: о-ля-ля!

Мужчина в белом плаще первым спустился на причал и подошел к нашему катеру. Внимательно оглядел меня суровыми серыми глазами. Мой мокрый «жлобский прикид» от Версаче выглядел после всего очень скромненько.

– Ты серьезно историк? – спросил мужчина недоверчиво.

Я кивнул. Мужчина прищурился:

– Ну-ка ответь, в каком году Владимир Ильич Ленин перешел пешком Финский залив?

– Как Иисус Христос?

Мужчина напомнил строго:

– Владимир Ильич атеист. Он залив по льду перешел. Помнишь, в каком году?

Я смущенно пожал плечами и ответил ему, как Котяра:

– Я ученый, но в другой области.

Мужчина сыто засмеялся, обнажив золотую коронку:

– Ты прав, эта история французам ни к чему.

Я решил предупредить его сразу:

– По-французски я не говорю.

– А кто тебя просит? – удивился мужчина. – Они сами по-русски тебя заговорят. Они специалисты по России. Помешаны на нашей истории. Прикидываешь?

Мужчина опять засмеялся. Влажно блеснула золотая коронка. Мне показалось, что я его где-то видел. На какой-нибудь презентации…

– А что их конкретно интересует? – попробовал я уточнить.

– Они сами тебе скажут. Но учти! – предупредил он грозно. – Лапшу на уши не вешай! Месье Леон крупный ученый. Профессор. Нашу историю знает досконально. Если удивишь его, расскажешь что-нибудь необычное, я тебе заплачу от души. Договорились?

Я кивнул, стараясь поменьше дышать на него.

Мужчина обернулся к иностранцам:

– Месье Леон, все в порядке. Я проинструктировал гида. Можно садиться.

Французы дружно загалдели и по шаткому причалу пошли к катеру. Только тут я заметил среди них девушку. Она была в светлой ветровке, в светлых брючках, подстрижена под мальчика, сразу и не отличишь. Я подал ей руку. Но меня опередили. Высокий голубоглазый блондин с роскошной светлой гривой первым прыгнул на борт, отстранил меня плечом и ввел ее на палубу, как королеву. Последним на катер взошел, улыбаясь, небольшой смуглый человек с седым ежиком волос. Я понял, что это и есть крупный ученый месье Леон.

Леня возился на корме, отвязывая причальный конец. Соседи смотрели на него с нескрываемой завистью. Мужчина в светлом плаше взглянул на часы.

– Месье Леон, я вас жду здесь через час, – он строго посмотрел на меня, – надеюсь, вы останетесь довольны.

Но крупного ученого волновало не это.

– Константин, вы предупредили их, что мы им ничего не должны? За все платите вы. Вы их предупредили? – спросил он у мужчины абсолютно без акцента.

Мужчина поморщился:

– Гид предупрежден. За все плачу я. Ровно через час. Счастливого плавания!

Он махнул рукой в золотых перстнях и, не дожидаясь ответа, стал подниматься к лимузину.

Месье Леон хитро посмотрел на меня черными миндалевидными глазами и подмигнул.

Леня включил двигатель и, задом отваливая от причала, важно спросил:

– Куда гребем, интуристы? Ёк макарёк!

Месье Леон хитро засмеялся и взял меня под руку.

– Сейчас мы обговорим маршрут с коллегой.

Мы сели на скамейку по левому борту. У другого борта белокурый красавец о чем-то ворковал по-французски с девушкой-мальчиком.

– Это мои ученики,– представил их мне месье Леон, они не обращали на нас никакого внимания. – Я им преподаю историю русской литературы. Мне сказали, вы тоже историк, коллега?

«По-по-по-по-по», – пыхтела выхлопная труба.

Я задумался, глядя на девушку, она бросила на меня быстрый недоуменный взгляд и снова отвернулась к красавцу. А мне смешно стало: «Во повезло! В одну ночь и французский коньяк, и французская девчонка! После всех страданий. Есть на свете Бог все-таки!»

Месье Леон тронул меня за руку:

– Вы меня не расслышали?

А мне уже нужно было, чтобы меня расслышала она. Только она. И я громко озадачил профессора:

– А разве у литературы есть история?

Ученики сразу насторожились. Это мне и было нужно. И я закончил свою интересную мысль:

– Только плохая литература имеет историю, потому что умирает вместе со своим временем. Настоящая литература вечна!…

– Например? – резко перебил меня профессор.

– Пожалуйста, – щедро поделился с ним я. – «Сказание о Гильгамеше», «Одиссея», «Слово о полку Игореве». Эта литература выше истории.

«По-по-по-по-по», – победно пела выхлопная труба. Месье Леон смотрел на меня своими красивыми восточными глазами, и вселенская грусть отразилась на его смуглом лице.

– Как вас зовут?

– Слава, – улыбнулся я девушке, и она опустила глаза.

– Вы идеалист, Слава,– поставил мне диагноз профессор.– Вы, как все славяне, верите в вечную жизнь.

Я еще ни слова не сказал о вечной жизни, я хотел возразить ему, но девушка попросила меня глазами не делать этого, и я промолчал.

Месье Леон сцепил на колене в замок тонкие пальцы:

– К сожалению, все гораздо проще… Одиссея, Гильгамеш, князь Игорь для нас всего лишь призраки. Завораживающие, прекрасные призраки… Мы не можем понять и сотой доли их смысла… великого смысла… Не зная досконально ни времени их создания, ни судьбы их авторов, нам никогда не понять великой загадки этих великих произведений…

Я опять хотел возразить, но девушка вдруг резко что-то сказала соседу по-французски, и тот удивился приятным баритоном.

– Вот видите! – засмеялся месье Леон. – Натали назвала вас дилетантом.

Я посмотрел на девушку-мальчика укоризненно. Они тряхнула мальчишеской головкой и заговорила по-русски:

– Я не так сказала, Слава. Я действительно назвала ваш взгляд… как это… немножко примитивным. Да?…

Месье Леон вставил быстро:

– Я вам помягче перевел, Слава.

– Но я еще добавила, учитель, – она упрямо решила договорить до конца. – Я сказала, что великую загадку этих призраков… Вы ведь их так назвали, учитель?… Их великую загадку могут открыть только сами призраки. Да?

– Ого! – сказал я.

Девочка-мальчик покраснела и опустила глаза. Месье Леон резко возразил ей по-французски. Красавец примирительно встрял нежным баритоном.

Но тут вмешался Котяра:

– Куда гребем? Ёк макарёк!

Французы удивленно уставились на него. Котяра объяснил:

– У вас час всего. А вы все: «ля-ля-ля, ля-ля-ля». Мы еще никуда не уехали. Решайте. У нас с напарником куча дел.

– Да-да-да, – заволновался месье Леон. – Ближе к делу, – он взял меня под руку. – Слава, я хочу показать своим молодым друзьям литературный Петербург. Они о нем знают все. Но только теоретически. Мы только что с самолета. Они первый раз в Петербурге… Слава, покажите нам душу вашего города, – профессор хитро посмотрел на меня. – Душу, взрастившую столько гениев, Константин вам за это хорошо заплатит…

Месье Леон улыбался улыбкой сфинкса.

Он предлагал мне невыполнимую задачу. Девушка– мальчик исподлобья пожалела меня. Белокурый красавец, обняв ее за плечи, глядел с презрительным инте– ресом. Котяра из-за штурвальчика бросал на меня тревожные взгляды.

Но волшебный напиток стучал в моих висках, и я улыбнулся профессору:

– Душу вам показать?… А зачем вам она? Уж не собираетесь ли вы ее купить?

Белокурый и девушка переглянулись. Профессор сказал раздраженно:

– Если вам моя задача кажется непосильной, мы можем прекратить экскурсию, – он встал, махнул рукой ученикам. – Мы выходим.

Котяра золотозубо оскалился:

– Куда? Здесь не автобус, ёк макарёк! – и вывел катер на самую середину Мойки.

Французы заговорили тревожно. Все разом. С тоской поглядывая на пустынные берега. Белокурый откинул роскошную гриву и решительно встал.

– Надеюсь, вы поняли, что вам сказал учитель?!

И я встал напротив него.

– Я все понял. Задача понятна и проста – показать вам душу города. Разве не так, месье Леон?

Мы с белокурым одновременно поглядели на профессора. Лицо крупного ученого было вместилищем вселенской грусти. Девушка-мальчик что-то робко сказала ему по-французски. Он снисходительно улыбнулся ей и сильно хлопнул меня по плечу:

– Натали просит нас не ссориться.

– А мы разве ссорились? – удивился я.

Он снисходительно улыбнулся мне:

– Будем считать, что вы неудачно пошутили. Вы выпили, Слава. А это нехорошо на работе.

– О, миль пардон,– галантно извинился я и соврал: – Я выпил самую малость… Между прочим, французского коньяка. Я думал, это нам поможет в общении…

Профессор рассмеялся и погрозил мне пальцем:

– Вы большой хитрец, Слава. Не надо с нами ссориться. – Он представил белокурого: – Мой ученик, обладатель черного пояса по карате.

Белокурый кивнул мне, тряхнув гривой. Я спросил:

– Так что сейчас будет? Схватка по карате или экскурсия?

– Профессор улыбнулся:

– Я надеюсь, вы обойдетесь без банальностей. Учтите, Слава, мои ученики прекрасно знают русскую историю.

Французы, довольные, расселись на корме. Девушка-мальчик посередине, мужчины по бокам. Девушка– мальчик достала из своей заплечной торбочки карту и разложила ее на коленях.

– Мы готовы, Слава.

Я встал у штурвала рядом с Котярой:

– Леня, прокати нас до Петропавловки. Как ты меня катал. Полный вперед!

Сердитый Котяра с места рванул катер, и мы понеслись по Мойке, разгоняя перед собой пенные усы. Французы замерли. Наш белый катер летел, как торпедоносец в последнюю атаку. Падали на нас дома, в узком просвете неба прыгала в облаках зеленая луна. Сдавливали по сторонам угрюмые гранитные стены. Французы дружно вздрогнули, когда мы влетели в черную пещеру Певческого моста. На минуту нас обступил гулкий тревожный мрак. Рев двигателя резал уши.

«О-ля-ля», – облегченно пропели французы, когда мы вынырнули из темноты у Зимней канавки. Котяра сбавил газ, круто развернул катер влево и на полных оборотах бросил его в канавку. «О-о-о!» – задохнулись французы от открывшейся вдруг панорамы. Впереди за двумя горбатыми мостиками и повисшем в воздухе стеклянным переходом из одного здания Эрмитажа в другое открылся Невский простор со сверкающим шпилем Петропавловки на розовом фоне нового утра.

Катер влетел в Неву, как застоявшийся в загоне скакун, недовольно урча, запрыгал на утренней зыби, круто лег на правый борт, развернулся на середине реки и замер напротив ворот Петропавловки. Я от души пожал руку Котяре. Французы молчали, приоткрыв рты. Я им не мешал. Я сам впервые видел город с реки. Разведенные мосты. Здание Биржи, как праздничный торт с двумя красноватыми свечами Ростральных колонн. Темную приземистую горизонталь бастионов Петропавловской крепости, перечеркнутую светлой вертикалью соборного шпиля, отразившегося в Невской воде. Неужели так искусен и гениален был за– мысел?… Воздвигнуть на берегу Невы рукотворный крест… Черная горизонталь бастионов и перпендикуляр золотого узкого шпиля с крылатым ангелом на верху. Отраженный в воде перпендикуляр и создавал цельный черно-золотой крест. Архитектор добился немыслимого – он построил крест, используя реку как зеркало. Доказав свою истину: то, что вверху, – то и внизу.

Французы заговорили между собой почему-то вполголоса. Котяра посмотрел на золотые часы и спросил меня на ухо:

– Еще сорок минут… Продержишься, Слава?

Месье Леон среагировал тут же:

– Начинайте, Слава. Мы ждем.

Французы, как по команде, уставились на меня. Я прислонился спиной к рубке, не в силах отвести взгляда от сверкающего в первых лучах восходящего солнца крылатого ангела. Ангел, вытянув к небу руки, трепетал золотыми крыльями, стараясь оторваться от креста. Над ним таял в розовом небе след первого утреннего самолета… Ангел хотел улететь за ним и не мог… И я наконец понял все.

«Господи! Они же распяли ангела!… Господи… Это же покруче распятого Христа. Те распяли его плоть. Эти – дух захотели распять… Распятый дух над тюремными бастионами! Господи!»

– Слава! – вернул меня на землю профессор.– Мы ждем.

Они смотрели на меня удивленно – вид у меня, очевидно, был дикий.

Девушка-мальчик улыбнулась мне:

– Что-то не так, Слава? Да?…

И я улыбнулся ей:

– Все так… Так все всегда и было…

– Что было?…

В блеклом небе черным крестиком обозначился самолет. Он сделал прощальный круг над заливом и уходил на юго-запад. Через несколько часов и я могу, прильнув к иллюминатору, прощаться с этим городом…

– Нет, – сказал я.

– Что с вами, Слава? – спросила девушка-мальчик.

– Не-ет! – повторил я. – Я здесь родился, здесь и умереть должен… К черту! Все Африки, Азии, Европы и Америку! К черту!

Мне стало легко и спокойно.

Профессор смотрел на меня печальными влажными глазами.

– Слава, подождите умирать. Вы ведь еще не начали экскурсию.

Белокурый красавец рассмеялся. И я засмеялся, подмигнув ему:

– Что же мне вам рассказать?… Вы же и так все видите. Вы же и так все знаете… Профессор просил меня показать вам душу моего города. Вот она – смотрите! – я покосился на распятого ангела. – Душу словами не объяснишь. Ее почувствовать надо… Как Наполеон у Толстого почувствовал с Поклонной горы женскую душу Москвы… Ему никто ничего не объяснял. Почувствуйте душу моего города сами… Моя единственная задача – не помешать вам. Смотрите и чувствуйте… – я взял Котяру за руку. – Леня, греби помалу к Медному всаднику…

Я открыл дверь рубки и спустился в каюту. На палубе молчали. Сквозь стеклянную дверь, прильнув лбом к стеклу, на меня уставился Котяра. Я подошел к бару и открыл дверцу. Котяра двумя пальцами показал мне дозу. Я кивнул и накапал себе чуть-чуть. Меня колотило немножко. И катер задрожал.

«По-по-по-по-по», – запела труба за кормой.

Я выдохнул и, сморщившись, проглотил волшебное лекарство.

Катер, покачиваясь, плавно скользил по реке. В иллюминаторе проплывали пучки белых колонн Зимнего дворца. Рот свело оскоминой. Я поискал в баре, чем закусить. Не нашел. И улегся на бархатный диванчик.

Только сейчас я почувствовал до конца все отчаяние моего положения. Шеф Адик смылся, не вернув кредиты. Единственным ответственным за дела фирмы, о которой я не знал ничего, остался в городе я. Меня уже ждут с пистолетом кредиторы. Счастье, что мне подвернулся Котяра. Наглый рыжий Котяра. Все равно счастье… Рассчитаться с ним, отдать ему все, что потребует, и бежать!… Бежать, правда, некуда. С уходом жены обо– рвались все дружеские связи. В последние годы жизнь замкнулась в круг. Днем – фирма. Вечером – работа над книгой. И все… Меня била мелкая дрожь. Я не понимал: это меня колотит или дрожит в такт двигателя катер?… И вдруг я вспомнил то единственное место, где меня никто не найдет! Вспомнил и засмеялся.

Открылась дверь, в каюту заглянул встревоженный Котяра.

– Славик, выползай, интуристы требуют.

Я сел на диванчике. Котяра засипел мне в ухо свистящим шепотом:

– Давай, Славик. Еще двадцать минут. Наплети им что-нибудь. «Люблю тебя петротворенье», «Ленинград-Ленинград, зоопарк и Летний сад». Что угодно плети. Двадцать минут всего, и болото наше! Ёк макарёк!

Я вышел на палубу. Перед восходом стало свежо. Девушка-мальчик сидела, закутавшись в одеяло. Оба француза прижались к ней плечами. Грели ее. Катер стоял напротив Медного всадника, словно остановленный державной рукой Императора. Я оценил побледневшие от холода лица французов и приказал Котяре:

– Леня, по стопке всей команде. Живо!

Котяра, не мигая, уставился на меня.

– Я угощаю, капитан. Тащи коньяк.

Леня пожал мощными плечами и скрылся в каюте. Профессор, обхватив подбородок тонкими пальцами, грустно смотрел вдаль мимо Императора.

– Ну как? – спросил я его. – Поняли вы душу нашего города?

Профессор засмеялся и положил ногу на ногу.

– Вы оригинальный гид, Слава. Очень оригинальный… Я помню то место у Толстого. Когда Наполеон смотрит на Москву с Поклонной горы. Гениальное место! – И он процитировал наизусть: – «Наполеон испытывал то несколько завистливое чувство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни…» Так? Гениально! Хотя ужасно по стилю. «Испытывал, которое испытывают…» До Флобера ему далеко.

Девушка-мальчик и белокурый красавец победно посмотрели на меня, гордясь эрудиций учителя. Тот продолжал свою лекцию:

– А дальше у Толстого еще лучше. «Всякий русский человек, глядя на Москву, чувствует, что она мать; всякий иностранец, глядя на нее и не зная ее материнского значения, должен чувствовать женственный характер этого города; и Наполеон почувствовал его…» Хорошо! – Профессор улыбнулся и закончил: – Наполеон почувствовал и взял эту женщину… Вы сами отдали ее ему!

Девушка-мальчик и белокурый переглянулись. Честное слово, я не ожидал, что события тех далеких времен могут так меня взволновать, оскорбить.

– Осторожно, профессор! То, что Наполеон взял Москву, стало для него самоубийством!

– Но он настоящий мужчина! – не унимался месье Леон. – Он ее взял все-таки! Несмотря ни на что!

Слава Богу, вовремя появился с подносом Котяра. На подносе стояли три полные рюмки, под рюмками лежали три шоколадные конфетки. У хитрого Котяры была и закуска, спрятана где-то про запас.

Белокурый, разряжая обстановку, поднял свою рюмку.

– Мы не так гениальны, как Наполеон. Мы еще не поняли душу вашего города, Слава. Но с удовольствием выпьем за него. Виват, Петербург!

Французы выпили, зашуршали конфетной оберткой.

– О! – сказал белокурый. – Какой отличный коньяк.

– Это наш коньяк, Жорж, – смеялся профессор. – Правда, Слава?

– «Камю», – подтвердил я.

– А по-моему, «Наполеон»,– прищурился француз.

Французы загалдели, радуясь коньяку, как старому знакомому. Я сказал Котяре:

– А мне-то ты что не принес?

– Ты уже, – строго возразил Котяра. – Тебе еще петь надо.

– Что мне надо петь? – не понял я.

– Гимн великому городу. А то ни хера не заплатят.

Я лихорадочно стал вспоминать историю основания города. Сминая даты и имена, в башке теснились чеканные хрестоматийные строки: «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, и вдаль глядел…» Я глядел вдаль и проклинал себя за тупость. А профессор наслаждался моей беспомощностью.

– Друзья мои, – по-русски обратился он к своим ученикам и указал на Медного всадника, – мы находимся в самом сердце Петербурга. Этот великий памятник и есть душа этого города. Так сказать, его genius loci. Посмотрите на него внимательно. Создатель этого шедевра, наш гениальный соотечественник Фальконе, изобразил в нем великую идею… Все дело в пьедестале. В этой угрюмой скале. Если бы монумент стоял на обычном отполированном граните, все выглядело бы совсем по-другому. Русский император на краю пропасти!… Он в испуге сдерживает коня. Посмотрите на его правую руку. Разве это жест победителя? Не-ет. Император видит открывшуюся перед ним бездну и сдерживает рукой идущие за ним толпы. «Ни шагу дальше!» – будто кричит он своим войскам. Россия на краю бездны – вот символ этого шедевра…