Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Больше мне говорить было не о чем. Мы машинально пошли в сторону моего дома. Она сказала на ходу:

– В час они заедут за мной к отелю. Слава, у нас только два часа. Да? Уже можно идти к тебе домой?

Я признался ей:

– Мы не можем туда идти!

Мы остановились, не дойдя до моего дома. Она улыбнулась.

– Ты опять боишься?

Я искренне ответил ей:

– Боюсь.

– Чего? – спросила она ласково.– Ответь, мой маленький герой.

Я не мог ей ответить. Не мог я ей сказать, что я боюсь за Константина… Боюсь, что сегодня он так и не сможет доказать Людмиле, что он не раб… Я облокотился на чугунные перила напротив дома Пушкина. Она встала рядом.

– Ты опять боишься того легионера? Да?

– Его уже нет, – отмахнулся я. – С ним кончено.

– Как кончено? – забеспокоилась она.

– Он убит. Выстрел в голову, – успокоил я ее.

Но она не успокоилась. Смотрела на меня широко раскрытыми перламутровыми глазами:

– А Константэн? – спросила она тревожно.

– С ним все в порядке. Его ночью чуть не убили. С ним все в порядке.

– А с тобой?! – тихо вскрикнула она.

Я ей улыбнулся успокаивающе.

– В меня три раза стреляли! Все! Лимит исчерпан!

– О-ля-ля, – пропела она. – Как вы здесь живете?!

– Нормально, – ответил я. – В России идет скрытая, тихая революция. Пушкин ее предсказал в своих «Философических таблицах». Все идет нормально, Натали.

– Кошмар-р-р, – сказала она.

И тут я увидел наш катер! Он стоял у моего спуска. На том же месте, как в тот самый далекий день, когда все началось. На кормовой банке, прикрыв лицо мелкой фуражкой, загорал Котяра. Я схватил Натали за руку и потащил ее к спуску. Она упиралась, и я ей объяснил:

– Я нашел! Нашел!

– Что! – не понимала она.

– Я нашел, где нам провести два часа!

Над самым катером я крикнул сверху:

– Капитан, свободен?

Котяра снял с глаз фуражку и хотел ответить что-то нехорошее, но, увидев Натали, сел голый по пояс и прижал к груди тельняшку.

– Пардон, мадам.

Натали засмеялась. Котяра повернулся к ней спиной и натянул тельник.

– Покатай нас, Леня, – попросил я. – Я заплачу.

Котяра повернулся и презрительно на меня посмотрел.

– Обижаешь, Славик.

– Натали сегодня улетает. У нас всего два часа.

Котяра посмотрел наверх, в сторону моего окна.

– Не могу, Славик. Костю жду.

Я догадался, что Константин приехал сюда на катере, чтобы не впутывать свою охрану. Леня ждал его. Значит, как раз в этот момент он был там…

– Подожди,– попросил я Натали. – Мне надо узнать кое-что.

Она внимательно смотрела на меня. Внимательно и тревожно. Пока мы шептались с Котярой на катере, она стояла у ограды.

Вот что я выяснил. Высадив меня у Аничкова моста, Константин направился на катере на набережную Робеспьера, напротив «Крестов». Они причалили на углу Потемкинской. Котяра остался ждать, а Константин, в махровой простыне, босиком, пошел домой к Таврическому саду. Хорошо, что было еще очень рано и дом его отсюда был совсем недалеко. Вернулся он быстро. Веселый, выбритый, переодетый во всё белое. Как на праздник. Они сразу приехали сюда, на Мойку. Константин попрощался с Котярой и ушел…

– Куда он пошел? В парадную? – спросил я.

– Под арку,– ответил Котяра. – Я думал, он к тебе…

Я понял, что Константин решил попасть туда через мой чулан… На моем окне колыхалась от ветра кремовая занавеска.

– Когда он ушел?

– В семь пятнадцать, – четко ответил Котяра.

– А сколько сейчас?

Котяра посмотрел на часы.

– Четверть двенадцатого… А что?

– Он просил тебя ждать?

– Нет. А что?

– Чего же ты ждешь?

Котяра оскалился:

– Славик, он обещал мне новый мандат выдать. От своего фонда. Он меня на работу к себе берет, Славик. Я жду своего хозяина! Ёк макарёк!

Четырех часов было вполне достаточно, чтобы доказать, что ты не раб. Даже более чем достаточно… Константин не мог после всего выйти на Мойку. Слишком много народу было на набережной в самый разгар пушкинского юбилея. На том берегу, у желтого особняка Волконской, толпились люди с цветами. Разве мог сюда выйти Константин? Он вышел через флигель на Миллионную. Этот путь я сам ему показал. Он так и поступил – в этом я был уверен!

Натали внимательно и тревожно смотрела на нас сверху, и я махнул ей рукой.

– Все в порядке. Спускайся.

– А Костя? – сурово спросил Котяра.

С чистой совестью я ответил ему:

– Он уже ушел, Леня. Не дождался нас с Натали и ушел.

Котяра недоверчиво смотрел то на меня, то на окно, пока я встречал на спуске Натали. Натали села с ним рядом и сказала:

– Я сегодня улетаю. Да? Я хочу попрощаться с Петербургом.

– Прилетишь, – буркнул Котяра. – Куда ты денешься?

Натали засмеялась.

– Я денусь в Париж.

– А Славик-то здесь останется, – резонно заметил Котяра. – Я первый заметил, что ты в Славика втюхалась. Даже он еще не понял, а я уже знал. Скажи, Славик.

Натали покраснела. Котяра довольный заржал:

– О! Что я говорю! – он обнял ее за плечо. – Слушай, бросай ты свой Париж. Оставайся. Будете со Славиком у меня на катере работать. Экскурсоводами! А? Капусты нашинкуем – десять бочек! Оставайся, Натали!

Натали ему серьезно ответила:

– У вас в Р-р-россии очень стр-рашно. Да?

– Зато весело! – засмеялся Котяра. – А ты, я понял, с юмором.

Натали улыбнулась.

– Хор-рошо. Я сделаю в Париже свои дела. И прилечу. Да?

– Вот это разговор! – обрадовался Котяра. – Только не задерживайся. Сейчас самый сезон! Самое время рубить зеленую капусту!

И они оба весело засмеялись.

Я в это время отвязал катер от чугунного кольца и отпихнул его от набережной. Из-под моста навстречу нам выходил чей-то катер, и Котяра бросился к штурвалу.

– Ёк макарёк, Славик! Кто тебя просил без команды!

«По-по-по-по-по-по», – запела выхлопная труба. Мне показалось, что я слышу мелодию «Прощания славянки»…

Натали, грустно улыбаясь, молча прощалась с домом Пушкина. Мы расходились со встречным катером левыми бортами. Катер был милицейский. Отрешенный мент стоял на корме с багром в руках. Что-то тащил на багре за катером.

– Акулу поймал? – спросил его Котяра.

– Бомжа, – мент сплюнул в воду.

Багром был подцеплен утопленник. В бурунах пены качалось распухшее тело в белой майке. Я разглядел его синее лицо и красную надпись на майке Coca Cola. Я вспомнил вчерашние «водные лыжи» и отвернулся. А Натали, наоборот, повернулась на их разговор. Она долго смотрела вслед ментовскому катеру и что-то шептала про себя. «Кошмар-р, – понял я, – Кошмар-р».

Котяра причалил катер в Михайловском саду, у красивого спуска к желтой ротонде, знакомой с детства.

– За мной, – велел Котяра и спустился в каюту.

Мы с Натали переглянулись и пошли за ним.

В каюте, у трапа, Котяра открыл низкую дверцу.

– Все, как в лучших домах Парижа!

Мы заглянули внутрь. Под лестницей была каморка на ширину катера и метра полтора глубиной. Почти всю каморку занимал топчан, застеленный грязным пледом. Над топчаном кнопками приклеены были фотографии голых грудастых девиц в самых замысловатых позах. Девицы улыбались влажными открытыми ртами.

– Мулен Руж! – гордо сказал Котяра.

Натали покраснела.

– Прощайтесь, ребята! Не буду вам мешать, – Котяра подмигнул мне, – я же тебе обещал, Славик. Слушайся дядю, и все будет хорошо!

Он поднялся по трапу и плотно закрыл за собой дверь. А Натали села на голубой диванчик и положила торбочку на колени.

– Слава, – сказала она. – Это должно быть очень кр-р-р-расиво. Да? Или никак… Ты меня понимаешь, Слава?

Я молча толкнул ногой дверь в каморку, она, щелкнув, закрылась. Я сел напротив нее на диванчик.

– Извини меня, Слава, – сказала Натали. – Я так не могу… Да?

– Ничего, – сказал я. – Бывает.

– Разве тебе со мной плохо, Слава? – спросила Натали.

– Хорошо, – сказал я. – А тебе?

– Мне очень гр-р-р-рустно, – сказала Натали.– Мне хочется плакать. Да?

– Поплачь, – сказал я. – Помогает.

Из ее широко раскрытых глаз выкатилась слезинка и остановилась в глазнице.

– Я вернусь, Слава, – сказала она. – Ты веришь? Да?

– А ты? – улыбнулся я. – Ты сама-то веришь?

Она подумала и упрямо кивнула.

– Верю. Да? Я заработаю деньги на билет. И вернусь. Да?

– А сколько стоит билет?

– Триста долларов, – сказала она, – триста с чем-то. Да?

Я достал из кармана хрустящие, новенькие бумажки.

– Возьми. Тут как раз на билет.

Она испуганно смотрела на зеленые деньги.

– Возьми, – сказал я строго, – чтобы потом не говорила, что заработать лишних не удалось.

Она спросила тихо:

– Ты хочешь, чтобы я вернулась? Да?

– Я без тебя умру, – сказал я.

Она вскрикнула и прыгнула мне на колени…

Через полчаса мы вышли на палубу. Котяра загорал, растянувшись на кормовой банке.

– Леня, – позвал я.

Котяра зевнул.

– Вы меня укачали, ребята.

– Как? – не поняла Натали.

– В такт, – объяснил Котяра, – качали катер, как колыбель.

Натали посмотрела на меня и счастливо засмеялась. Котяра стал натягивать на себя тельник.

– Подожди, – сказал я. – Покажи ей свою икону.

– Неудобно, – застеснялся Котяра.

Я вырвал у него тельняшку.

– Неудобно скрывать от людей произведение искусства. Смотри, Натали.

Котяра смущенно оскалился и выставил грудь. Во всю ширину груди, от соска до соска, разместилось монументальное полотно. За низким столиком, уставленным бутылками, сидели трое: в центре – кудрявый белобрысый морячок, слева от него – грудастая красотка с призывно открытым ртом, справа – худой горбоносый лупоглазый тип разливал бутылку. Над всей композицией синели буквы славянской вязью: «Они нас губят».

Натали, приоткрыв рот, рассматривала полотно.

– Что скажешь, специалист по наколкам? – спросил я.

– Очень красиво, – сказала Натали.

– Ты поняла суть произведения?

– О да, – задумчиво сказала Натали. – Они погубили Пушкина.

– Кто?! – удивился я.

– Наталья Николаевна, Дантес и Геккерн. Все трое. Да?…

Котяра надел тельняшку.

– А я что говорю? Икона – на все случаи жизни. Ёк макарёк…

А потом мы на катере перекусили. Натали отказывалась, но я заставил ее поесть – до Парижа три часа лета. И мы выпили «жють-жють» за Париж.

В половине первого она попрощалась с Котярой. Я пошел ее провожать до отеля через Михайловский сад.

У пруда она села на скамейку.

– Слава, я должна тебе сказать кое-что. Да?

– Да, – сказал я. – Ты должна открыть мне свою тайну.

– Тайну? – удивилась она. – У меня нет тайн от тебя. Да?

– Есть, – напомнил я. – Ты мне обещала рассказать, чем я тебе помог!

– О, это не тайна,– сказала Натали.– Ты мне помог разоблачить ложь.

– Про Пушкина?

– Это большая ложь. Но была еще одна маленькая. Да?

– Какая?

Натали сморщила носик.

– Это все мой профессор. Он большой идеалист. Да? Он очень крупный ученый, но большой идеалист. Ему очень повезло. Он нашел в архиве Геккернов дневники Дантеса. Их искали все, но нашел только он. В дневниках он прочел, что Дантес очень любил мадам Пушкину. Он совсем не собирался убивать Пушкина. Он спасал честь своей дамы. Пушкин не поверил ему. И произошла трагедия. Да?…

– Это и есть маленькая ложь? – спросил я.

– Это большая ложь, – сказала Натали. – Профессор приготовил сенсационный доклад. Но этого ему показалось мало… Я же говорю – он большой идеалист! Он решил окончательно снять тему трагической дуэли. Да? И помирить Россию с Дантесом. Да? По счастливой случайности оказалось, что в жилах Жоржа течет кровь Дантесов. А меня зовут Натали. Да? Цель была очень благородная, правда?… И я согласилась!… Да?

– На что ты согласилась?

Натали виновато посмотрела на меня.

– Сыграть здесь роль его невесты. Чтобы все было совсем хорошо. Чтобы все поняли, как французы любят Пушкина… Чтобы все было очень кр-р-р-расиво… Да?

– Все было очень красиво, – сказал я.

– Нет! – стукнула кулачком по торбочке Натали. – Все было ужасно! В вашем городе, Слава, я поняла, что не имею права на эту маленькую красивую ложь. Я решила… Я должна была ее разрушить, но одна я бы ничего не смогла. Да? Ты мне в этом очень помог… Большое тебе спасибо. Да?

Я думал о другом.

– Скажи, Натали, а твой профессор часто бывает в Питере?

– Почти каждый месяц.

– И в мае он был здесь?

– Конечно,– сказала она.– Но я не это хотела тебе сказать на прощание. Совсем не это… Да?

– А что?

Она взяла мою ладонь и стала разглядывать на ней линии.

– Слава, я тоже немножко баба-яга… Да?

– Думаешь, немножко?

– Слава, бер-р-реги себя… Они тебя погубят… Да?

– Кто? Кто меня погубит? – поинтересовался я.

Она сжала мою руку.

– Людмила, Кр-ритский и Константэн…

Я засмеялся.

– Ты совсем дошла! Тебе нужно срочно уезжать из нашего волшебного города. Пошли. Уже без пяти час.

Дальше скверика у Русского музея она мне идти запретила. Она не хотела, чтобы меня видел сотрудник консульства, приехавший за ней в отель. В скверике было людно. Все скамейки заняты. Мы стояли у памятника Пушкину и делали вид, что любуемся им.

– До свидания, Александр Сергеевич,– сказала она. – Я скоро к Вам вернусь. Да?

– Не опоздай, – сказал я. – А то я умру.

– Нет! – она бросилась мне на шею. – Я скоро приеду. Да? Очень скоро!

Мы поцеловались, не обращая внимания на людей. Она засмеялась.

– Прощание славянки. Да?

Я поправил ее:

– Прощание француженки.

– Нет,– она упрямо тряхнула головой. – Я славянка, потому что я твоя, Слава. Да?…

21
Мышеловка

Я и сам теперь не понимаю, почему во время прощания с Натали я дважды сказал ей, что умру без нее…

Что-то я предчувствовал, наверное… А скорее всего, эта тема шла от самой Натали. Она знала гораздо больше, чем рассказала мне. С момента нашей встречи на перроне я невольно, не отдавая себе в этом отчета, чувствовал ее внутреннее беспокойство, обреченность какую-то…

Так что слова о смерти вырвались сами. Что знала она или о чем она догадывалась, можно узнать теперь только у нее…

Во втором часу дня солнце палило нещадно. Асфальт плавился. Такого июня в Питере я не помнил. Я взмок в своем «прикиде». С теневой стороны у Филармонии я видел, как вышла из отеля Натали, как за ней вышел элегантный сотрудник консульства с ее чемоданом, как он подсадил ее в вишневый микроавтобус «рено»…

Они проехали мимо меня. Натали о чем-то говорила с сотрудником. Даже не посмотрела на меня. Не хотела себя компрометировать. Речь ведь шла о «ее будущем»… И я ее простил…

Пот стекал с меня струями. И я пошел искать телефон-автомат. Нашел его только на Невском. В кабину было невозможно зайти. Раскаленная духовка. Я ногой держал дверь, пока набирал номер офиса «Возрождения». Алина опять сказала, что Константин Николаевич в командировке. Я успел крикнуть: «Где?» Она ответила, что Константин Николаевич первым утренним рейсом улетел в Москву, на юбилей великого национального поэта.

Я понял, что это отличное алиби. Но что делать мне? Где его искать?

Он должен вернуть мне единственный ключ и кредитку. Все зеленые деньги я отдал Натали, потому что у меня оставалась кредитка. Черт с ней, с кредиткой! Она может подождать. В кармане у меня были деньги с размененной в «Зурбагане» зеленой сотни. Но как быть с ключом?

Может быть, Константин давно уже сидит в офисе, в своем «святая святых», и в прохладе попивает библейский коньячок с апельсинчиком? Он бы оставил ключ Алине и предупредил бы ее, что я должен позвонить. Алина узнала мой голос. В этом я был уверен. Но она ничего не сказала мне…

По жаре тащиться к Константину в офис было бессмысленно. А торчать в полном прикиде на солнцепеке посреди Невского было еще бессмысленней.

И я вспомнил про катер!

Он и только он мог меня опять спасти. Там я мог раздеться, хоть догола, выпить глоток «волшебного» напитка и трендеть с Котярой до вечера. Пока не спадет жара. А вечером все уладится. Проявится как-нибудь

Константин. А на крайний случай, Котяра откроет мне дверь в мою квартиру крючком из толстой проволоки. И я пошел в Михайловский сад.

Я шел по Питеру как по Найроби. Выбирал путь не короче, а тенистей. Шел только по теневой стороне. На солнечной осязаемо чувствовал, как из макушки поднимаются клочья пара…

На Садовой, не дойдя до ворот сада, я пролез сквозь дыру в чугунной ограде и очутился в резервации, в заповеднике, в раю…

В саду неистовствовали птицы. В саду не ощущалась жары. Меня отпустило…

Но на причале у желтой, насквозь пустой, но загадочной ротонды катера не было. Я подумал, что Леня не дождался меня и «снял» пассажиров. И решил его подождать. Куда он денется?

Я спустился к воде, снял пиджак и сел на гранитные ступени. У воды в тени было даже прохладно. Пахло тиной и сиренью с Марсова поля. Мимо проходили катера с разомлевшими на солнце пассажирами. Громко играла музыка, экскурсоводы просили взглянуть то налево, то направо. Котяра должен был вот-вот появиться…

– Вы кого-то ждете? – услышал я голос сверху.

Надо мной за решеткой спуска стоял молоденький мент в голубой рубашке с коротким рукавом.

– Катер жду, – успокоил я стража порядка.

– Какой катер?

– Белый.

– Который здесь недавно стоял?

– Совершенно верно.

Мент облокотился на решетку и внимательно меня оглядел.

– А вы кто будете?

– Человек.

Менту не понравилась такая неопределенность.

– К катеру вы какое отношение имеете?

Я понял, что дело серьезное:

– А что с ним? – спросил я и про катер, и про Котяру вместе.

– Катер арестован спецназом ГУИН,– ответил мент.

– Кем? – не понял я.

– Спецназом Управления исполнения наказаний,– расшифровал неприличную аббревиатуру мент. – У шкипера какая-то неприятность с бумагами. Это серьезно. Так что найдите себе другой способ отдохнуть.

Я поднялся к нему и увидел интеллигентного, скромного мальчика в аккуратной милицейской пилоточке. Я пожалел его, – ему бы учиться в университете, а не торчать здесь с резиновой палкой в руках. Мальчик вдруг скривился презрительно и сказал:

– Средь бела дня от тебя несет как из бочки. Иди домой, проспись. Не мешай людям отдыхать.

Я ему улыбнулся. И он закончил:

– Канай отсюда, а то вытрезвон вызову.

И я пошел, не оборачиваясь, к дому. Машинально пошел, потому что попасть туда я все равно не мог.

На Конюшенной площади у таксопарка я остановился. Из ворот парка выезжало желтое свободное такси. Можно было на нем поехать куда-нибудь. Но куда? Честное слово, в родном городе мне ехать было некуда. Но руку я зачем-то вытянул, и такси остановилось передо мной. Мастер открыл переднюю дверцу. И я сел рядом с ним.

– Куда едем?

Я совершенно неожиданно для себя сказал:

– В Озерки.

Почему я решил поехать в Озерки к Коле Колыванову, я до сих пор не понимаю. Ведь я даже не знал наверное, что он находится именно там. Сам не понимаю, почему я сказал про Озерки.

Я не знал, где находится в Озерках «закрытая нервная клиника», как назвала ее Людмила. Я про себя подумал, что, слава Богу, ничего не найду, погуляю по парку и к вечеру вернусь домой.

Но случай не хотел меня отпускать. Когда таксер попросил уточнить адрес и я сказал про какую-то неведомую мне клинику, шофер не поверил моему незнанию:

– Да ты что! Это же «Баунти»!

– Какая «Баунти»?

– Дурдом для элиты! – объяснил мастер.

– А почему «Баунти»?

– Райское наслаждение, – подмигнул он.

Я опять ничего не понял. И мастер объяснил, что в закрытом дурдоме, где раньше лечилась партийная элита, теперь за большие деньги лечатся «новые русские». Алкоголики, наркоманы, психопаты, истерички. Люди со сдвинутой крышей, съехавшей от «райских наслаждений». Мастер сказал на полном серьезе:

– Я думал, ты сам туда лечиться едешь.

По узкой, тенистой, в солнечных пятнах, аллее мы доехали до высокого забора из красного кирпича.

– Ты к кому идешь? – спросил мастер.

– К другу, – ответил я.

– А пропуск у тебя есть? Там режим круче, чем в тюрьме. Чтобы щедрые родственники больных не баловали.

– Нету у меня пропуска,– с удовольствием признался я.

Но обрадовался я рано. Случай вел меня прямо в мышеловку.

– Слушай сюда,– наклонился ко мне мастер.– Если сегодня доктор Борменталь дежурит, могу тебе помочь.

– Какой Борменталь? – пытался я вспомнить, где слышал эту фамилию.

– Это кликуха у него такая, – вводил меня в курс дела таксер. – Доктор Борменталь сам бывший бормотушник. Но врач, говорят, изумительный.

– Завязал?

– Да ты что! – обиделся мастер. – Он систему открыл!

– Какую систему?

– Пить в свою меру. «Система доктора Борменталя». Так она называется. Большие деньги лечение стоит. Иди узнай на проходную, дежурит он сегодня?

Я заколебался:

– А как спросить? Как его имя и отчество?

– Да так и спроси! Его все так зовут.

Надо ли говорить, что в этот день дежурил именно доктор Борменталь?!. Мы поехали на станцию Озерки, там в магазине по приказу мастера я купил бутылку «Смирновской». И вопрос решился – проще некуда: по-старинному, по-доброму.

– Вот тебе пропуск, – сказал мастер. – Спрячь за спину, в ложбину под пиджак. Как пистолет. Знаешь? Охрана там свирепая. Найдут бутылку, могут ее об голову тебе разбить.

Имя доктора сработало магически. Он спустился ко мне в проходную и с одного взгляда понял, что «пропуск» у меня есть. Он шепнул мне на ухо:

– Вы к кому?

– К Колыванову, – шепотом ответил я.

Доктор обнял меня за плечо, предварительно проверив за спиной бутылку, и провел мимо мощного охранника.

– Это со мной. К больному Колыванову.

Доктор привел меня на третий этаж и остановился

перед стеклянной, закрашенной белой краской дверью.

– Больного я вам покажу. Но не более.

– То есть как это?

– А так. Больной в отключке. Вторые сутки спит. Сильнейший психический стресс.

– Мне нужно узнать очень важную вещь. Поговорить с ним можно?

– О чем? – изумился доктор. – Он вас не поймет. Давайте ваш «пропуск».

Я оглянулся по сторонам и вытащил из-под пиджака теплую бутылку. Доктор мгновенно спрятал ее под полой просторного халата и открыл дверь палаты.

«Ёкнутый Коля» лежал у открытого окна. Он улыбался счастливо, на лбу шевелилась от ветерка седая челка.

– Коля, – тихо позвал я.

– Он далеко,– с такой же счастливой улыбкой сказал доктор Борменталь. – Ему хорошо. Не мешайте.

– А когда он придет в себя? – спросил я доктора.

Доктор посмотрел на меня с сожалением.

– Он придет в себя – это безусловно. Но узнаете ли вы в нем вашего прежнего друга и узнает ли он вас – это проблематично.

– То есть? – захотел я понять его мысль.– Он может навсегда остаться больным?

– Почему же больным? – обиделся доктор. – Он выйдет из нашей клиники совершенно здоровым чело– веком. Это вы останетесь больным. И он вас просто не поймет и не узнает.

– То есть как это?

– А так. Мы уберем из него все, что тревожило его, все, что смущало, все, что мешало ему жить. Он выйдет от нас абсолютно счастливым. В отличие от вас.

– А что ему мешало? – спросил я.

– Его привезли ночью в ужасном состоянии. Он увидел на моем столе коробок и заорал: «Уберите спички! Уберите немедленно! Или я подожгу Вселенную!» Санитары и охранники еле справились с ним. Он кричал, что его хотят отправить в Швейцарию, где враги заставят его работать над каким-то новейшим оружием. Оружие это поможет врагам навсегда лишить Россию будущего! Вы представляете? Очень мрачный маниакальный бред. Его успокоили только третьим уколом.

– А кто его привез? – спросил я.

Доктор Борменталь улыбнулся крупными обкуренными зубами.

– Ему повезло, что у него такие чудесные, заботливые родственники.

– Значит, она была не одна? – спросил я.

Доктор Борменталь восхищённо произнес:

– Она была с Гельмутом!

– А кто это? – спросил я.

Доктор печально посмотрел на счастливого Колю.

– Его родственник из Швейцарии. Гельмут уже вез его в аэропорт, когда с ним случился кризис. Вместо Швейцарии он попал к нам, бедняга. Ничего. У нас он забудет все. И уедет в Швейцарию счастливым человеком.

– Но он же не хочет туда!

– Не хотел, – поправил меня доктор, – когда был больным. От нас он выйдет здоровым.

Я не выдержал:

– Да кто вам позволил так издеваться над человеком!

Доктор отступил на шаг и хищно прищурился.

– Вам нужно лечиться, молодой человек! Хотите остаться у нас? Хотите стать счастливым?

Я еле выбрался из «закрытой нервной клиники».

Я вышел оттуда больным. Я еле доказал доктору Борменталю, что я на данный момент – безработный, что у меня нет заботливых родственников за границей и элитное лечение мне не под силу.

Когда я выходил, в клинике кончился «тихий час» и в саду гуляли больные. Райское наслаждение было написано на их лицах. Клиника не зря называлась «Баунти». Я успокоился только на улице.

Я не знал, что я уже в мышеловке. Доктор Борменталь, выпив мою водку, сообщил о моем визите «родственнице». Я нарушил данное мной слово… Я был приговорен.

Чтобы привести себя в чувство, пришлось на вокзале выпить. Немного. Сто грамм. Я выпил и заел каки– ми-то резиновыми сосисками. Я был абсолютно трезв, когда на электричке вернулся в город. На метро доехал до «Чернышевской» и пошел к Таврическому саду. Офис «Возрождения» был уже закрыт. И в «музее-квартире» никого не было. Я устал и решил идти домой – на удачу. Мне нужно было переодеться, с меня текло.

Я шел пешком по Чайковского до самой Фонтанки. Никуда не заходил. И предчувствий никаких у меня не было. Может быть, потому, что я очень устал. Солнце палило как днем, но телом я чувствовал, что уже вечер.

Мимо Летнего сада и Марсова поля я пришел на Мойку. Вот тут, пожалуй, впервые что-то кольнуло в сердце. Я решил просто проверить дверь: убедиться, что мне домой не попасть, и решить, что делать дальше. Короче, я сам полез в мышеловку.

Я вышел из лифта и увидел свою закрытую дверь. Кто-то спускался сверху, и я, чтобы не выглядеть идиотом перед закрытой дверью, позвонил к самому себе. Никто не подошел, конечно. И я еще раз позвонил, от злости. И даже зачем-то прижался ухом к двери.

И тут я увидел, что дверь закрыта не плотно, не на замок. Я дернул ручку, и дверь открылась. Ригельный замок был завинчен. Дверь была прикрыта. Константин, видя, что не сможет передать мне ключ, завинтил замок и прикрыл дверь. Он думал, что я догадаюсь подняться. И я поднялся…

Я вошел в прихожую. Все было как обычно. Может быть, только запах. Пахло не то духами, не то кремом.

Какой-то запах женщины чувствовался. Но я подумал, что запах остался еще от Натали. И смирился с ним. Да если по правде, мне было не до запахов.

Я как-то не подумал сразу, что Константин и уходить может через мою квартиру. Это меняло все. Я понял, что мне нельзя здесь оставаться ни минуты!

В комнате я скинул с себя взмокший от пота «прикид» и переоделся в рубашку сафари и светлые брюки. Уходя, заглянул машинально на кухню и обомлел. Дверь в чулан была распахнута настежь. Я бросился ее закрывать, но увидел, что и раздвижная потайная дверца в чулане тоже была не закрыта. Чулан был освещен закатным светом из соседней кухни. Наверное, уходя, Константин очень торопился.

Я зашел в чулан и наклонился, чтобы закрыть потайную дверцу, но тут я увидел, что на полу той кухни разбросаны какие-то листы. Один лежал совсем рядом с дверцей, и я его поднял. Это была страница ксерокса моей «Тайной истории». Я не думал о том, почему моя работа оказалась разбросанной на полу. Я понял только, что это улика, и решил ее убрать. Я вылез на ту кухню, прислушался – было тихо, – и я собрал с пола листы. Их было немного, основная часть работы оставалась в квартире. Я решил забрать и ее.

На кухонном столе был накрыт завтрак. На двоих. Две старинные кофейные чашки с пастушками, две рюмки и ополовиненная бутылка библейского коньяка. На ободке одной чашки, у ручки, темнел след губной помады. Она была здесь! Неужели Константин застал их за завтраком? Я подошел к столу ближе. В пепельнице было всего два окурка. Два черных окурка крепких французских сигарет… Здесь с ней сидел Константин до или после всего?… Что здесь вообще произошло? Я ничего не мог понять. Чисто машинально я схватил недопитую рюмку и выпил. Чтобы успокоиться, чтобы освежить мозг. Волшебный напиток мне не помог. Ничего нельзя было решить, не осмотрев всей квартиры.

Я приоткрыл дверь в коридор – там никого не было. Входная железная дверь была закрыта на мощные замки. Я немного успокоился. До меня тут еще никто не был.

Листы рукописи валялись в коридоре.

Я пошел к комнатам, на ходу собирая листы.

Основная часть рукописи была разбросана в зале на ковре. Я остановился у арки и заглянул в залу. Там никого не было.

На стеклянном журнальном столике у кожаного дивана лежала раскрытая папка, в которой находилась рукопись. Окна были зашторены. Я собрал все листы и положил их в папку. Я не заметил, что вместе с моей рукописью я собрал в папку и подлинник старинных масонских бумаг из гарнитура барона Геккерна. В комнате был полумрак, и мне некогда было рассматривать страницы…

Я собрал рукопись, завязал папку и, уходя, решил все-таки осмотреть остальные комнаты. Ведь если Константин так торопился, значит, он доказал, что он не раб. Значит, труп должен быть здесь. Куда же ему деться? Я боялся, что Константин и у трупа мог оставить улики.

Сначала я осмотрел узкую комнату, примыкающую к моему кабинету, где Мангуст смотрел телевизор. Там все было в порядке. По-моему, Константин туда даже не заходил. Я заглянул в спальню. Там все было перевернуто. Я уже хотел закрыть дверь, но на полу у самой двери увидел кредитку. Я ее сразу узнал. Бело-красная кредитка VISA. Моя кредитка. Здесь ее Константин случайно потерял, решил я. И сунул ее в задний карман.

Я взял то, что принадлежало мне. Я честно заработал эти деньги, работая пять лет без отпусков. И крови никакой я на ней не заметил. И не мог заметить. Полумрак во всех комнатах был! И кредитка была бело-красная! Как заметить капельку крови на красном?

Я сунул кредитку в задний карман и вышел в зал. Трупа нигде не было. Это было странно.

Может быть, Критского тут вообще не было? Может быть, Константин застал тут только ее? После бурного выяснения отношений они помирились и вместе ушли? Но почему они ушли через мою квартиру? Почему по полу разбросана моя рукопись? Этого я не понимал. Мысли мои стали путаться. Или я смертельно устал, или в библейский напиток подмешали какое-то зелье…

Я испугался, что могу упасть прямо здесь на ковер. Упасть и уснуть. Я взял себя в руки и решил срочно добраться до своей квартиры.

Но в коридоре я споткнулся о пистолет…

Я не специалист, конечно. Но «Беретту-90» я сразу узнал. Я запомнил ее очень хорошо. Когда мне ее предлагал Мангуст, он разрешил мне потаскать ее с собой целый день. Я целый день ходил с «Береттой» в кармане. Очень спокойно себя чувствовал. Удивительное ощущение покоя и независимости. Солидности и силы. Целый день я чувствовал себя настоящим человеком. Но решил, что не стоит рисковать, и тонны баксов было жалко…

Я поднял с пола «Беретту» и тут же понял, что напрасно это сделал. Но трупа-то не было! А если нет трупа – зачем на полу пистолет? Я засунул его за пояс.

И тут я заметил, что дверь в ванную приоткрыта…

Черт меня дернул туда заглянуть!

Хотя уйти я бы все равно не успел. Они уже поднимались на лифте. Я слышал шум лифта, но эта приоткрытая дверь в ванную просто заворожила меня. Я зажег свет и заглянул.