Текст книги "«Прощание славянки»"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Вот. Почитай. Она на русском языке.

Я кивнул и отложил книжку в сторону, но Натали взяла ее, нашла нужную страницу и прочитала мне как стихи:

– «Я безумно влюблен! Да, безумно, ибо не знаю, куда преклонить голову… И всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня, но мы не можем видеться, так как ее муж возмутительно ревнив…» Красиво, да?

Я думал, как мог ревнивый Жорик отпустить ее одну. Но спросил я не об этом:

– А откуда знает Дантес, что она его любит? Ведь ему все это могло только померещиться.

– По-ме-р-ре-щиться? – переспросила она, перекатывая во рту звонкий шарик, и перелистнула страницу. – Слушай дальше, Слава! «Если бы ты знал, как она утешала меня, видя, что я задыхаюсь и в ужасном состоянии; а как она сказала: Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, ибо все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой…"».

Натали положила книгу на колени и победно посмотрела на меня.

– Это очень большая любовь, Слава. Да?

Я засмеялся. Она вздрогнула.

– Что-то не так? Да?

Я попробовал ей объяснить мелькнувшую у меня догадку:

– Помнишь, как заканчивает Татьяна свой монолог к Онегину?

Натали откинула голову на спинку кресла, прикрыла глаза и процитировала, перекатывая шарик:

– Но я др-ругому отдана и буду век ему вер-рна… Да?

Я взял с ее колен голубую книжку, открытую на нужной странице.

– А теперь давай сравним, как заканчивает свой монолог Наталья Николаевна. «Любите меня всегда так, как любите теперь, моя любовь будет вам наградой…» Татьяна ставит жирную точку в отношениях с Онегиным, а Наталья Николаевна обещает Дантесу любовь! Как говорится, почувствуйте разницу!

Натали рассердилась.

– Ты не прав, Слава! Она говорит совсем о другой любви. Она отдает Дантесу свое сердце! Которое принадлежит только ей… О плоти тут не сказано ни слова!

Я посмотрел на дату в письме и посчитал на пальцах:

– Март, апрель, май…

– Что это? – не поняла Натали.

Я объяснил:

– Этот пылкий разговор произошел у них в феврале. А уже в мае Наталья Николаевна родила дочь. Значит, во время любовного разговора с Дантесом она на седьмом месяце беременности… Ее уже подташнивает, уже ребенок стучится ножками в живот… А она, танцуя с Дантесом мазурку, обещает ему свое сердце?…

Натали уперлась подбородком в ладонь.

– Ты не веришь в ее любовь, Слава?

Я пожал плечами.

– Ей очень приятно, что за ней ухаживает первый красавец Петербурга…

– А в любовь Дантеса ты веришь? Да?

Она спросила это так трогательно и так хитро… Я понял – она меня проверяет в чем-то… Я поглядел в книжку и сразу же наткнулся на первую фразу следующего письма Дантеса к Геккерну от 6 марта 1836 года. И прочитал ее вслух:

– «Мой дорогой друг, я все медлил с ответом, ведь мне было необходимо читать и перечитывать твое письмо. Я нашел в нем все, что ты обещал: мужество, для того чтобы снести свое положение. Да, поистине, в самом человеке всегда достаточно сил, чтобы одолеть все, с чем он считает необходимым бороться, и Господь мне свидетель, что уже при получении твоего письма я принял решение пожертвовать этой женщиной ради тебя…»

Натали смотрела на меня, склонив голову набок:

– Слава, что ты этим хочешь сказать?

– Это говорит сам Дантес, – поправил я ее.

Натали прищурилась.

– Но Жорж говорит совсем не то, что ты думаешь. Ты думаешь, если он пожертвовал ею ради своего приемного отца, он не любил, – она взяла из моих рук книгу. – Ты не дочитал дальше, Слава. «Решение мое было великим! Но и письмо твое было столь добрым, в нем было столько правды и столь нежная дружба, что я ни мгновения не колебался; с той же минуты я полностью изменил свое поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием, на какое был способен». Жоржу было очень тяжело принять такое решение… Да?

Я молчал. И она спросила:

– О чем ты думаешь, Слава? – И сама же за меня ответила: – Ты думаешь, что у Жоржа с Геккерном была мужская любовь, да?

– Дело не в этом, – думал я о своем.

– А в чем же?

– Где в это время находится Геккерн? Куда ему пишет Дантес?

– Барон с мая месяца 1835 года находился на лечении в Европе. Он вернулся в Петербург ровно через год. Да?

Я задумался.

– Барон бросил своего красавца на целый год…

– Он не бросил его,– сказала Натали.– Он в Европе хлопотал об усыновлении Дантеса. И добился этого у нидерландского короля. С трудом добился. Он писал Жоржу. Наставлял его… Да?

– И наставил,– кивнул я.– Жорж пожертвовал ради него своей любовью…

Она поняла, что я еще не все сказал.

– И что? Что дальше, Слава?

Я улыбнулся ее нетерпению.

– А дальше самое интересное… Летом барон уже в Петербурге. А Дантес на Каменном острове начинает с

Натальей Николаевной открытый флирт. И барон этому нисколько не препятствует, не ревнует. Дело в ноябре доходит до дуэли. Дантес женится на сестре Натальи Николаевны…

– Чтобы спасти ее честь, да? – вмешалась Натали.

– Допустим, – согласился я. – Но в январе-то, уже женатый на Екатерине, он продолжает открыто, у всех на глазах, свои любовные атаки! А 25 января домой к Пушкину приезжает сам Геккерн и доводит дело до открытого скандала! Зачем?!

– Зачем? – как эхо повторила за мной Натали.

И я сказал уже с полной уверенностью:

– Это была откровенная провокация!

– Против Пушкина? Да? – спросила она тихо.

– Не только, – ответил я. – Это была провокация против России.

Она долго молча смотрела на меня и наконец спросила:

– Слава, ты можешь это доказать? Да?

– Ну, если подумать хорошенько… смогу.

Она взяла меня за руку.

– Слава, подумай хорошенько. К сегодняшнему вечеру. Да?

Я засмеялся.

– А сколько мне заплатят?

– О-ля-ля! – вскрикнула Натали и отвернулась к окну. – Слава, я жутко проголодалась. Принеси мне • что-нибудь поесть. Что у тебя есть в холодильнике?

Я засмеялся.

– У меня ничего нет.

– Как это? – удивилась она.

– Все, что было, мы еще вчера с Костей съели… Даже позавчера, – поправился я.

– И ты два дня ничего не ешь? Да?

– Мне было не до этого.

Она подняла со стола чашку, запачканную губной помадой.

– Ты говорил по делу?… Да?

И тут меня осенило. Я поглядел в окно. У спуска стоял белоснежный катер. Котяра, скинув куртку и тельняшку, лежал на скамейке на корме, прикрыв лицо фуражкой. Делал вид, что загорал. Но я-то знал, что он уже мой раб.

– Натали! – сказал я торжественно. – Сейчас я устрою тебе шикарный завтрак. Что ты будешь пить? Коньяк или шампанское?

Она засмеялась.

– Ты волшебник, Слава? Да?

– Не бывает чудес, Натали. Все, что людям кажется чудом, на поверку оказывается избитой, пошлой реальностью. Наш катер набит вином и закусками под завязку. Костя не успел отпраздновать свои именины. Я возьму немного от его шедрот. Он мне простит, я уверен. Так что тебе принести? Шампанского?

– Нет, – смеялась она. – Вина не надо… А ты, если хочешь, пей. Только совсем немного. Да? Мне нужно с тобой говорить. Да?

Только тут я понял, что серьезный разговор, за которым она пришла ко мне, еще и не начинался, до сих пор она меня только проверяла. И я заторопился.

– Подожди. Я быстро.

Она улыбнулась загадочно.

– Я тебя жду, Слава. Да?

2
Лямур-тужур

Пропадал я совсем недолго. Котяра сложил в картонный ящик из-под вина закуску, фрукты, бутылку шампанского и бутылку коньяка. Вручая мне коробку, Котяра сказал торжественно:

– Я был прав, Славик. Ты ее трахнешь. Только не забывай, Славик, человека, которому ты обязан своей жизнью!

– Заткнись, Котяра! – рассердился я. – Она пришла по делу!

Котяра оскалился:

– Ну-ну… Только помни, Славик, что ты со мной еще не рассчитался. Ты обещал поговорить…

– Поговорю! – бросил я уже на ходу, поднимаясь по спуску.

Было еще совсем рано. Наш дом спал. А на той стороне Мойки, у дома Пушкина, суетились люди в синих комбинезонах. Готовили к юбилею старый желтый особняк…

Я ногой открыл дверь в свою комнату и вошел, прижимая к груди картонную коробку с едой И питьем. Вошел и застыл на пороге. На кресле у окна аккуратно висели короткая юбочка, светлая блузочка, блестящие русалочьи колготки… А сверху всего – белые трусики…

– Слава, я здесь. Да?

Я чуть коробку не уронил.

Натали лежала на моей тахте за стеллажами. В шкафу она нашла белье и постелила единственную, оставшуюся у меня чистую смену. Накрывшись одеялом до подбородка, она смотрела на меня серьезно, изучающе.

Я поставил коробку на стол.

– Ты же сказала, что хочешь есть?

– Я это сказала, чтобы ты вышел из комнаты. Да?

– Зачем? – не понял я.

Она чуть откинула одеяло и приподнялась на локте. На ней была белая шелковая рубашечка, сквозь кружева просвечивала маленькая грудь.

– Я готова тебе хорошо заплатить, Слава. Да?

Я растерялся.

– Ты меня так поняла?

Она засмеялась.

– Не надо притворяться, Слава. Да?

Я подошел к тахте.

– Сядь, Слава, – хлопнула она рукой по одеялу. – Сначала договоримся. Да?

Я сел на краешек тахты.

– Слава, – решительно сказала она. – Мне очень нужно, чтобы к сегодняшнему вечеру ты написал статью о Дантесе и Геккерне. Мне очень нужно. Да?

На моей подушке лежала стриженая мальчишеская головка. Перламутровые глаза были полузакрыты, влажный рот обольстительно перекатывал звонкий шарик:

– К сегодняшнему вечер-ру. Да?

Меня в жар бросило. Я переспросил, ничего не понимая:

– О чем тебе нужна статья?

– О пр-р-ровокации, – звонко раскатился шарик. – О пр-ровокации пр-ротив Р-р-россии. Да?

Не помня себя, я стащил потную рубашку сафари.

– Натали! За такую цену тебе будет убойная статья! Убойная! Я уничтожу этих педерастов!

Она тихо засмеялась.

Дрожа от возбуждения, я забрался к ней под одеяло. Она обхватила мои ладони.

– Не сразу, Слава… Не сразу, да?…

Она стала целовать меня в шею…

И в этот момент за окном пронзительно заорал Котяра:

– Славик! Сла-вик! Ёк макарёк!

Она вздрогнула и оттолкнула меня от себя. Я успокаивал ее, целовал ей грудь,

– Славик! – надрывался Котяра.

Она закрыла лицо руками.

– Что-то случилось. Иди посмотри. Да?

Согнувшись в три погибели, я доковылял до окна.

Борт о борт с нашим катером стоял широкий бело– синий глиссер речной милиции. Котяра, увидев меня в окне, завопил еще фомче:

– Славик! Полундра! Менты нас гонят. Давай вниз, Славик. Я без тебя не уеду!

Я ничего не понимал. На той стороне Мойки собралась уже небольшая толпа. У пушкинского подъезда стояло открытое ландо, полное дам в разноцветных старинных кринолинах. В пролетке сидел молодой курчавый парень с бумагами в руках, с цилиндром на голове. Издали я узнал Пушкина. От Дворцовой площади к его дому подходил строем оркестр, одетый в малиновые гусарские ментики. Оркестр по знаку тамбурмажора грянул вдруг почему-то марш из кинофильма «Гусарская баллада». Пушкин в пролетке зажал уши руками и уставился в бумаги на коленях. Он учил свою роль.

Все походило на дурной сон.

– Славик, скорей! Сейчас губернатор приедет. Менты оборзели, Славик! Ёк макарёк!

– О-ля-ля!

Натали, уже одетая, стояла у окна, рядом со мной.

– Сегодня открытие праздника. Я совсем забыла, Слава. Мы тоже должны быть здесь. Помоги мне скорей попасть в отель. Да?

Я кое-как оделся и схватил со стола картонную коробку.

– Это оставь, – сказала Натали. – До вечера оставь в холодильнике. Я рассчитаюсь вечером. Да?…

По Мойке мы помчались к каналу Грибоедова. Там шусков не было, и Котяра причалил к плавучему ресторану напротив валютной пивной «Чайка». Натали узнала за мостом Казанский собор и обрадовалась:

– Я почти дома, да?

Натали хотела бежать к Невскому, но я потащил ее к Итальянской, до подъезда гостиницы отсюда было ближе. До угла она лихо неслась за мной на своих высоких каблучках. На углу остановилась, запыхавшись.

– Все! Больше не могу. Да?

По пустой поутру Итальянской мы пошли шагом к площади Искусств.

– Слава, – сказала она, – мне очень нужна твоя статья. В шесть часов вечера я за ней приду. Я рассчитаюсь. Да?

И тут вдруг до меня дошло.

– Ты хочешь опустить Жорика!

– Что я хочу? – не поняла она.

– Ты хочешь отомстить своему красавцу за то, что он потерял голову от Людмилы. Все очень просто, как огурец, – и я засмеялся.

Она остановилась и строго посмотрела на меня.

– Все очень не просто, Слава. Ты плохой психолог. Любовь здесь совсем ни при чем. Да?

«Тук-тук-тук», – застучали ее каблучки. Она пошла вперед, не дожидаясь меня. Только у подъезда гостиницы она обернулась.

– Да, я совсем забыла. Константэн просил тебе передать эту бумагу, – и она протянула свернутый вдвое ксерокс тринадцатой страницы.

Она подождала, пока я спрячу бумагу в карман рядом с «мандатом» Котяры.

– Слава, ты сделаешь то, о чем я тебя просила?

Я посмотрел в ее тревожные перламутровые глаза.

– Я же обещал.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала меня в губы.

– Мерси… О-ля-ля, – она испуганно вздрогнула.

От скверика к гостинице бежал через дорогу мсье

Леон, что-то на ходу гортанно кричал ей по-французски. Она ему ответила, махнула мне рукой и скрылась за дверями отеля.

Профессор подбежал к гостинице, испепеляюще посмотрел на меня и подошел к знакомому белому лимузину, сказал в окно:

– Еще минуту. Она сейчас будет.

Я тоже пошел к лимузину, надеясь увидеть Константина. Но в машине был только шофер Боря и профессор, уже забравшийся на заднее сиденье. Он отвернулся от меня.

Чтобы не раздражать его, я пошел в сквер. Ни о каком разговоре с ним не могло быть и речи. Выполнить поручение Котяры сегодня было невозможно. Я сел на пустую скамейку в сквере у памятника Пушкину. Я хотел хоть издали еще раз поглядеть на нее, когда она будет садиться в машину. Вернее, не столько на нее я хотел посмотреть, сколько на белокурого красавца. Он-то как воспринял ее ночное исчезновение?…

Скоро она вышла из подъезда в строгом сером платье. Одна. Белокурого красавца с ней не было. Она остановилась у лимузина, обернулась и помахала рукой. Она знала, что я не уйду, не проводив ее. Профессор открыл ей заднюю дверцу. Лимузин задом отъехал от стоянки и, сделав полукруг у памятника Пушкину, завернул к Садовой.

– Поздравляю, господин конспиролог, – сказал кто-то за моей спиной…

Я и не заметил, как на мою скамейку подсел какой-то шикарный иностранец в кремовом летнем костюме, в клетчатой тирольской шляпе. Смуглый иностранец улыбался моему изумлению.

– Кто бы мог подумать, что вы пользуетесь таким бешеным успехом у дам?

Говорил он тихо, спокойно, абсолютно без акцента. Неожиданных знакомств за эти дни мне хватило по горло. Я хотел встать и уйти, но иностранец настойчиво задержал меня за руку.

– Вы нарушили наш договор. Мы же договорились о небольшой консультации. Вы меня очень подвели. Непосредственно.

Только тут я узнал в иностранце генерала Багирова. Только по его любимому слову. Генерал подсел ко мне поближе.

– Согласитесь, Слава, вы должны выполнить наш договор. Непосредственно…

3
Иностранное кино

Опять я был кому-то должен. Опять мои долги росли, как на дрожжах, с самого утра. А день обещал быть сказочным. Над бронзовой курчавой головой Пушкина в синем-синем небе распороли подушку легких облаков…

На скамейке напротив, подавшись вперед, приготовясь к броску, сидел Юрик. Он не отрывал от меня своих странных, страшных глаз.

Генерал сделал знак рукой, и Юрик сорвался с места. Он подошел ко мне и достал из кармана пиджака наручники. Генерал огляделся и поморщился.

– Не надо. Слава умный человек. Он и так все понял. Ведь правда, Слава?

Юрик спрятал наручники и устроился на скамейке рядом со мной, с другой стороны от генерала. И я спросил их обоих:

– Что я должен понять?

Генерал посмотрел на меня удивленно.

– Неужели вы до сих пор не поняли, что оказались в самом эпицентре кровавой игры? Неужели вы этого не поняли, Слава?

Разве можно было не понять этого? Я не понимал другого.

– А кто с кем играет?

Генерал мне терпеливо объяснил:

– Играют, как говорится, «некоторые круги» и мы.

Я опять спросил:

– Нельзя ли поточнее, генерал? Кто такие эти «некоторые круги» и кто такие «вы»?

Генералу было непривычно объяснять такие элементарные вещи. И он сказал нехотя:

– «Некоторые круги» – это иностранная разведка. А «мы» – это мы. Непосредственно.

– Вы – это наша разведка? – уточнил я.

Генерал огляделся и кивнул.

– Контрразведка. Так будет точнее.

– Вы же в отставке.

Генерал обиделся.

– У нас не бывает отставок. Сенбернар и в старости сенбернар!

– Вы же работаете в фирме Суслика… В фирме Дмитрия Мироновича Успенского. Разве не так?

Генерал посмотрел на Юрика и улыбнулся.

– Кто на кого работает, это очень большой вопрос…

В разговор вмешался Юрик:

– Теперь вы поняли, Ярослав Андреевич, с кем имеете дело. Мы давно за вами наблюдаем…

Я посмотрел в его странные глаза.

– Значит, это вы стреляли в меня?

Юрик уставился на меня крохотными зрачками.

– А за базар отвечаешь?

– Подождите, майор,– перебил его генерал.– О чем вы говорите, Слава? О том покушении, когда были убиты два охранника Белого Медведя?

– Нет! – возмутился я. – В меня стреляли за день до этого. Те же люди на том же джипе. Тот же киллер в ковбойской шляпе!

Генерал и Юрик переглянулись. Генерал сказал задумчиво:

– Ковбойская шляпа, черный джип… Это иностранное кино. Наши люди все делают проще и надежнее. Непосредственно.

Я ему не поверил.

– Суслик признался, что это он нас заказал!

– Он пошутил, – широко улыбнулся генерал.

– А черный Людмилин джип с поцарапанным крылом?

Генерал с Юриком переглянулись. Наконец, вздохнув, генерал сказал:

– Разберемся, Слава. Не волнуйтесь, мы найдем их. Непосредственно.

– Почему в меня стреляли?… Вы можете мне это объяснить?

Генерал развел руками.

– Я уже вам объяснил: игра идет за бумаги барона Геккерна. Вы, совершенно случайно, раскрыли их игру. И проговорились об этом оценщику. Они решили убрать болтуна…

– Почему это болтуна? – обиделся я. – Бумаги-то нашлись!

Генерал усмехнулся:

– Кто же откровенничает с совершенно незнакомыми людьми?

Майор Юрик сказал с упреком:

– Город просто наводнен ими, Ярослав Андреевич…

– Кем это «ими»?

– Врагами, – ответил генерал. – Кстати, Слава… а чего хочет от вас эта очаровательная мадемуазель?

Я сначала насторожился, а потом громко рассмеялся прямо ему в лицо.

– Думаете – Натали и есть самый главный враг? Думаете, она и есть «третий»?

Генерал недовольно огляделся. А майор вскочил со скамейки, огляделся, с остановками по точкам.

Генерал сказал тихо:

– Не надо так, Слава… Не привлекайте внимания, нам непосредственно из конфиденциальных источников стало известным, что во французской делегации имеется чужой агент. Хорошо законспирированный. Кто он – источнику узнать не удалось…

– Так это же профессор! – как-то само вырвалось у меня. – Это же мсье Леон!

Генерал печально улыбнулся.

– Мы тоже так думали. Я лично проверил профессора у «Белосельских». Он чист. Следовательно, агентом является либо красавец Жорж, либо ваша очаровательная мадемуазель…

– Только не она! – опять вырвалось у меня.

С губ генерала медленно сползла улыбка.

– Красавец втрескался в нашу Людмилу Анатольевну…

О, какие у него стали глаза! Еще страшнее, чем странные глаза Юрика. Не хотел бы я оказаться на месте бедного Жорика.

– Но это хорошо! – вдруг с кавказским акцентом сказал генерал.

Его сталинский акцент смутил меня на секунду.

– Чего же тут хорошего?

Лицо генерала хищно вытянулось.

– Они пропали, Слава…

– Кто они? – опять не понял я генерала.

– Жорж и Людмила пропали. Они оба потеряли головы…

И он повторил с кавказским акцентом:

– Но это хорошо!

Я был в полной растерянности.

– Что хорошо-то?…

Генерал резко повернулся ко мне.

– Красавец себя проявил. Он потерял голову. Он отпадает.

Я ничего не понимал.

– Куда он отпадет?

Майор Юрик поглядел на меня своими странными глазами и объяснил кратко:

– Агент не может потерять голову из-за бабы. Жорж – не агент!

Генерал ласково взял меня за руку.

– Следовательно, Слава, чужим агентом является ваша очаровательная мадемуазель. Непосредственно.

Мне почему-то вспомнились трогательные слова Натали: «Разве я чужая, Слава? Да?…» И я сказал генералу:

– Вы ошибаетесь. Этого не может быть!

Генерал опять стал совсем другим человеком. Он смотрел на меня сочувственно, ласково.

– Все может быть, Слава, в этом безумном мире. Все!

С другой стороны ко мне наклонился майор Юрик.

– Что она хочет от вас, Ярослав Андреевич? Вы нам так и не объяснили.

Честное слово, я уже хотел им все рассказать, объяснить, что трогательная девушка-мальчик просит меня разоблачить происки Дантеса и Геккерна, но врожден– ное недоверие к спецслужбам все-таки победило. И я спросил только:

– А профессор? Почему он чист? Как вы его проверили?

– Очень просто, – криво улыбнулся генерал и стал опять разведчиком. – Я показал ему у «Белосельских» бумаги барона. Геккерна. И предложил их купить.

– А он? – опять само вырвалось у меня.

– Он мне ответил, что он историк русской литературы. И его эта «белиберда», как он выразился, абсолютно не интересует. А только что профессор рассказал мне, что вчера в ресторане Белый Медведь опять предлагал ему бумаги. Профессор напуган. Он просит оградить его от провокации.

Я не сдавался.

– За эти бумаги заплатил бы любую сумму настоящий историк литературы! Это же бесценные бумаги! Это бумаги самого Пушкина!

– Ошибаетесь, – поправил меня майор. – Это бумаги барона Геккерна.

– Но их же барон выкрал у Пушкина!

Генерал переглянулся с Юриком и спросил меня сурово:

– Откуда вам это известно, Ярослав Андреевич?

Мне уже было все равно, я спасал Натали.

– Мне Критский сказал. Игорь Михайлович… Советник Константина…

Генерал усмехнулся.

– Человек, который все знает.

А Юрик сказал презрительно:

– Искусствовед в штатском.

Я насторожился.

– Почему это он искусствовед в штатском?

Генерал ответил брезгливо:

– Потому что Критский давно работает на нас. Непосредственно.

Меня просто ошеломила такая откровенность. Пожилой ангел с холеным лицом с картины Боровиковского, оказывается, был сотрудником КГБ.

– Не может быть…

Генерал опять стал совсем другим: добрым и ласковым. Он улыбался мне, как маленькому ребенку.

– Опять не может быть?… Вы слишком наивны, Слава. Нельзя же быть таким наивным в нашем мире. Вы же погибнете, Слава.

– Вы уже чуть не погибли, Ярослав Андреевич,– подхватил майор Юрик. – Ваше счастье, что они в вас не попали! Ваше счастье, что вы живым ушли от мадемуазель. Нельзя же так рисковать собой, Ярослав Андреевич!

От их откровенности, от бессонных ночей у меня голова кружилась. Мне было плохо.

Генерал, глядя на подъезд отеля, хлопнул себе по кремовым коленям и сказал по-сталински:

– Жорж так и не появился! Они пропали. Но это хорошо. Поехали с нами, Слава.

Я заволновался.

– Куда?

– К нам на Каменный.

– Зачем?

– В целях вашей же безопасности, – генерал встал со скамейки. – Вас просто опасно оставлять в городе одного. Вас нужно изолировать. Вставайте, Слава.

Юрик тут же подхватил меня под руку.

– Пошли к машине, Ярослав Андреевич.

Я попытался вырваться.

– Я не могу! У меня вечером важное дело!

Генерал подхватил меня под другую руку.

– Да какие там дела?! До вечера вы можете не дожить. Непосредственно!

И они вдвоем под руки, как пьяного, повели меня через сквер к филармонии, где стояла знакомая красная восьмерка с антеннами на крыше.

Я хотел заорать, позвать кого-нибудь на помощь. Но, как назло, в этот ранний час народу в сквере не было. Только бронзовый Пушкин задумчиво улыбался мне с пьедестала. Чекисты подтащили меня к переходу. На той стороне у филармонии из красной восьмерки вышел знакомый человек в темных очках и открыл нам заднюю дверцу…

И тут от Михайловского театра прямо на нас с ревом ринулся мотоцикл с никелированным ветвистым, как оленьи рога, рулем…

Мы уже начали переходить площадь. Мотоцикл с ревом мчался на нас. Генерал отдернул меня обратно к поребрику. Я только успел заметить за рулем молодого парня в черной майке, а за его спиной печальное бледное лицо. Киллер, обхватив водителя левой рукой, из-за плеча целился в меня из огромного пистолета.

Майор выругался матом и прикрыл меня грудью. Выстрела я не услышал. Я увидел, как из груди Юрика вылетел рваный клок пиджака. Майор упал навзничь.

Человек в черных очках, облокотясь обеими руками на крышу восьмерки, целился в мотоциклистов из короткого незнакомого автомата.

– Не стрелять! – хрипло крикнул ему генерал.– Взять живыми!

– Есть! – звонко ответил автоматчик и прыгнул в машину.

Мотоцикл с ревом поворачивал на Инженерную у Музея этнографии. Красная восьмерка, визжа протекторами, рванула за ним..

Я помог подняться с асфальта Юрику.

Он, обхватив руками грудь, скорчившись, шумно дышал широко открытым ртом. Сейчас он был совсем не страшным. Мне его стало жалко.

Проводив взглядом скрывшуюся за поворотом «восьмерку», генерал звонко шлепнул майора по спине.

– Глубже дыши, глубже. Сейчас пройдет.

– Что пройдет! – возмутился я. – У него же грудь разорвана! Его в больницу надо срочно!

Генерал костяшкой пальца постучал по спине майора.

– Бронежилет.

Зеленый Юрик с трудом выпрямился, улыбнулся виновато, сказал с расстановками:

– Такая… дура… «Магнум»… калибр сорок четыре… дышать… не могу…

– Контузия, – хлопнул его по плечу генерал. – До свадьбы заживет. Непосредственно.

– Прямо… в сердце… целил… гад… – тяжело дыша, Юрик показал генералу вырванный нагрудный карман пиджака.

Я-то знал, что прямо в сердце киллер целил мне, а не майору.

Генерал подхватил Юрика под руку.

– Идем на скамеечку. – И он повел контуженного к скверу.

– А я? – спросил я зачем-то.

– А вы с нами, Слава, – обернулся генерал. – Мы теперь навеки вместе. Непосредственно. Помогите мне.

Я беспрекословно подхватил Юрика с другой стороны. И мы теперь его, как пьяного, повели к скамейке рядом с Пушкиным. Бронзовокудрый поэт нам понимающе улыбался… И тут мне все стало ясным!

Мне стало понятно, почему Дантес остался живым после точного, прицельного выстрела Пушкина…

Мы опять уселись на ту же скамейку. Только теперь Юрик сидел в центре, широко раскрыв рот. Ему было совсем плохо. Он расстегнул до пупа рубашку, отогнул край бронежилета:

– Блин… даже… синяка нет… а дышать… не могу…

Генерал не слышал его – разговаривал с кем-то по сотовому.

– Пройдет, – успокоил я Юрика словами генерала, а сам думал о другом.

«У Дантеса была прострелена рука… а была ли у него контузия?… Если была, значит, пуля Пушкина попала ему в грудь… Значит, Дантес – подлец!»

Генерал выключил сотовый и обратился ко мне:

– Вы поняли, Слава, как опасно оставлять вас в городе неприкрытым?

Я спросил:

– А кто же эти?… Кто меня преследует?

Генерал улыбнулся саркастически.

– Иностранное кино. Иностранное – непосредственно.

Он мне ничего не объяснил.

– Эти исполнители, А заказчик-то кто?

Майор Юрик хотел мне ответить, но с трудом откинулся на спинку скамейки. Генерал наклонился ко мне через него.

– Мы же с вами только что выяснили, Слава, кто является чужим агентом. Забыли?

– Кто?

Генерал дотронулся до кармана моей рубашки.

– Что за бумагу вам передала мадемуазель?

Я тут же сообразил, что скрывать тринадцатую страницу от генерала бессмысленно. Ведь это он сам подложил ее в гарнитур. И я достал из кармана бумагу.

– Копия,– оценил бумагу генерал,– А подлинник у кого?

– У Критского.

Генерал брезгливо улыбнулся.

– Понятно. Подлинник он нам сегодня на Литейный принесет. Подонок старый.

И Юрик, пересиливая боль, тоже презрительно улыбнулся. Генерал спросил меня строго:

– Как попала копия к мадемуазель?

С трудом я восстанавливал в памяти извилистый маршрут копии.

– Мне ее дал Критский…

– Зачем? – насторожился генерал.

– Он думает, что я на кого-то работаю… Он хочет через меня выйти на этих людей…

Юрик заволновался.

– Это… самодеятельность… он все испортит…

– Успокойся, майор, – строго приказал ему генерал.– Выслуживается, старый ловелас… Я лично ему такое перо за это вставлю! Непосредственно.

За спиной Пушкина у сквера остановилась черная «ВОЛЬВО» с антеннами. Из нее выскочили люди в штатском, побежали к нашей скамейке. Генерал остановил их рукой:

– Всем оставаться на местах! Мы сейчас подойдем.

И люди в штатском беспрекословно пошли обратно к машине.

– Дальше, – уже мне приказал генерал. – Кому вы передали эту бумагу?

– Никому, – вспомнил я. – Ее взял у меня Константин.

– Зачем Белый Медведь взял бумагу?

– Он хотел проверить профессора.

Генерал понимающе улыбнулся.

– А оказалась бумага у мадемуазель? Непосредственно.

Я заступился за Натали.

– Константин попросил ее передать мне копию.

– Зачем? – задумался генерал. – Не догадываетесь?

– Чтобы я дальше работал.

Генерал менялся на глазах, он стал теперь «деловым человеком», четким и кратким.

– А вы уже с бумагой работали?

Я кивнул.

– И что же вы выяснили? Поделитесь с нами.

Мне не хотелось болтать о раскрытой мной загадке роковых цифр… Но радость открытия оказалась сильнее меня.

– В бумагах предсказана судьба России… Высчитаны поворотные годы. Зная их, они хотят влиять на нашу судьбу…

Генерал и майор-Юрик переглянулись.

Генерал спросил меня недовольно:

– Вы уже этим поделились с мадемуазель?

– Нет.

– Ваше счастье,– зловещим шепотом объяснил мне генерал. – Мадемуазель хочет узнать – известна ли вам их тайна. Как только она в этом убедится, вас немедленно ликвидируют!

Я ничего не понимал.

Глаза Юрика снова стали странными, страшными.

– Скажите откровенно, Ярослав Андреевич… – он отдышался, – она вам себя уже предлагала?… Она уже отдалась вам?…

Я увидел стриженую мальчишескую головку на моей подушке, полузакрытые перламутровые глаза, ее влажные губы… Я услышал обольстительно перекатываюшийся во рту шарик: «К сегодняшнему вечер-ру, да?» – и сказал горько:

– Ошибаетесь… Как вы ошибаетесь… Ей совсем другое от меня нужно! Совсем другое!

– Что?! – одновременно спросили чекисты.

Я посчитал, что, защишая ее, имею право сказать им правду.

– Натали просит меня к сегодняшнему вечеру подготовить статью… Статья ей нужна от меня! Статья!

– О чем? – опять одновременно среагировали чекисты.

И я ответил гордо:

– Натали просит меня разоблачить происки Дантеса и Геккерна! Натали чувствует, что дуэль – провокация против России! Она так и сказала: «Провокация!» Разве может такое сказать чужой агент?

Генерал спросил строго:

– А почему вы должны подготовить статью к сегодняшнему вечеру?

– Не знаю, – откровенно признался я. – В шесть часов вечера она придет за статьей.

Генерал засмеялся и стал потирать ладонь о ладонь, как тогда, на Каменном.

– Гениально!

– Круто, – зло подтвердил майор.

Я понял, что опять сделал глупость! Про заветное время расчета с Натали я не должен был им говорить! Я проклинал себя…

Генерал обнял меня за плечи и снова стал другим человеком, мягким и ласковым.