Текст книги "Специальный агент высших сил"
Автор книги: Алексей Зубко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Не хочу песенку, – заявил Ваня.
– А чего ж твое сердечко хочет?
– Хочу «Дум» тлетий, и чтобы не глючный, «Сталкела»…
– Стоп, – остановил я полет детской фантазии, Ему дай волю развернуться, так он им такого поназаказывает… А у них, между прочим, образование как таковое совершенно отсутствует. Что, согласно бытующему ныне мнению, является несомненным плюсом к их женским достоинствам. Это Ванюшка у нас ребенок для этого мира продвинутый. С компьютером на «ты», да и специально доставленный из передового двадцать первого века домашний учитель весьма лестно отзывается о его успехах в арифметике и языках. Последнее-то совсем не удивительно – наследственность. (При любом упоминании об этом меня распирает от гордости, словно воздушный шарик от мощной струи воздуха.) Любой мелкий черт, повертевшись по злачным местам совершенно ему незнакомого народа недельку-другую, начинает вполне сносно разговаривать на местном наречии. Так чего уж тут про высших существ говорить.
Скрипнув дверью, в избу вошел Добрыня. Как всегда чинный, неспешный… и такой огромный.
– Не помешаю?
– Ну что ты. Присаживайся к столу, – предложил я. – Сейчас завтракать будем.
– Так уже день на дворе.
– Лучше поздно, чем никогда.
– Так я уж отзавтракал в трактире, – ответил Добрыня Никитич, опустившись на скамейку. Он отвязал от пояса кумачовый кошель и принялся старательно развязывать его. – В шинке «Косолапый обжора на привале».
– Значит, обедать, – решил я, с легкостью находя выход из тупиковой ситуации, – А вы, молодой человек, свое молоко все же выпейте.
– Что-то не хочется.
– Мама что тебе перед отъездом говорила?
– Что очень любит меня, – начал перечислять маленький хитрец. – Чтобы я побольше на свежем воздухе бывал… А мы вот с Доблей на свежем возду…
– А еще? – не давая ему перевести разговор в другое русло, настойчиво поинтересовался я. Он научился хитрить не так давно и с той поры усердно совершенствуется в этом крайне важном для жизни человеческом умении.
– Чтобы без взлослых со двола не ходил. А Леке, он ведь взлослый. С ним можно?
– С Рексом нельзя.
– А…
– С Пушком тоже нельзя. И перед тем как идти, нужно у меня спросить: «Можно ли?»
– Сплошу, – пообещал Ванюшка.
– Молодец. А еще что говорила? Про поведение, – напомнил я.
– Чтобы за тобой плисматливал, – признался ребенок, вызвав у меня неожиданный приступ кашля. – А то в постели до обеда валяться будешь и елку не налядишь…
– Э… Вообще-то это к делу не относится. Я про что тебя спросил?
– Что мама говолила.
– Она ведь говорила, чтобы ты нянек слушался?
Три дородные тетки в унисон кивнули, подтверждая достоверность моих слов.
– Говолила, – поник головой ребенок, всем своим видом пытаясь походить на первых Христианских мучеников. Вздохнув так жалобно, что впору учить стенаниям привидений, он взял в руки кружку с теплым молоком и принялся его пить медленно, мелкими глотками. Не сводя при этом с меня своего жалостливого взгляда, полного вселенской скорби и осознания вопиющей несправедливости этого жестокого мира, давшего взрослым право заставлять детей пить противное теплое молоко с медом. Брр… какая гадость!
Терпеливо выдержав его взгляд, я выстоял против психологической атаки и был вознагражден чувством выполненного отцовского долга.
– Допил? Вот и умница.
– Попили-покушали. – Радостно квохча, няньки принялись кружить вокруг дитятки. – Мы рученьки наши белые после трапезы вытрем-вымоем начисто да насухо, уста наши пухленькие да аленькие, словно у девицы-заряницы…
– И ничего они не пухлые, – надулся Ванюшка.
– Конечно не пухлые, – поддержал я своего любимца. – Очень даже мужественные губы. Решительные и… и… вообще.
– Ох ты ж, батюшки! – закивали головами няньки. – Уста наши словно с былинных героев писаны, защитничек вы наш будущий. Всей степи дикой гроза, девицам юным отрада и защита, князю Красну Солнышку гордость и опора, детишкам малым пример для подражания.
– Хм… Вы бы, девицы красные, – невольно перенимая их стиль речи, я вклинился в поток неприкрытой лести, – не очень-то хвалили его. А то, вишь, нос к потолку задрал, того и гляди со скамьи на пол сверзится.
– И ничего я не задлал, – заявил Ваня, спрыгнув с табурета и забравшись мне на руки. – Ласскажи мне, Добля, пожалуйста, истолию про богатылей.
– А ты вон отца попроси, – в десятый раз перерывая содержимое полупустого кошеля, посоветовал Добрыня Никитич. – Он у нас средь богатырей самый-самый.
– Сильный? – спросил Ванюшка.
– Илюша посильнее будет, – прямолинейно ответил богатырь.
Я же надулся от важности. Приятно, что тебя самым смелым и умным считают.
– Гелоический? – продолжил допытываться истины ребенок.
– И здесь Илюша Муромец поперед будет.
– Хлаблый?
– Это у нас Лексей сын поповский, – немного уменьшив мою улыбку, признался Добрыня. – Отчаянный, просто жуть.
– А какой тогда?
– Разговорчивый.
Да уж… Болтун, выходит. Прямо-таки находка для шпиона.
– Так па только про Балмалея сказки лассказывает. И Айболита.
– Какого Айборита? – удивился Добрыня. – С таким мы вроде не сталкивались.
– Айболита, – поправил его я. – Это детская сказка. Мне она очень раньше нравилась.
– А… А я думал, ты про наше приключение рассказывал.
– Да нет…
– Какое плиключение? – уловив основную идею, тотчас поинтересовался Ванюшка. – Ласскажи, па!
– Поведайте, кормилиц наш, о деяниях своих великих, – дружно поддержали его няньки. Театрально прижимая к груди руки и восторженно хлопая ресницами. По комнате ветер загулял – ей-ей, не вру!
– Так не пойдет, – заупрямился я. – На голодный желудок я не рассказчик. А ну-ка, мамки-няньки, накрывайте стол. Трапезничать будем.
Они попробовали отвертеться от поставленной перед ними задачи, мотивируя это тем, что им-де за ребенком нужно присматривать. Пришлось проявить помещичье самодурство и настоять на своем. Хватило строгого взгляда исподлобья.
Пока шли приготовления к обеду, я ушел в свою комнату, служащую одновременно кабинетом и библиотекой, – одеваться. Ванюшка, получив на то мое родительское соизволение, отправился терзать мышь. Последнее время он увлекся какой-то «стрелялкой» с непроизносимым названием, вся суть которой заключается в умении лихо расстреливать наваливающихся со всех сторон демонического вида монстров, на фоне которых настоящие бесы и прочая адская нечисть покажутся компанией милых существ. Иногда я задумываюсь, а не в глубинах ли человеческого разума возникают те ужасные образы, которые затем используют верховные демоны для своих воплощений. У меня у самого парочка таких… была. В бытность Асмодеем, верховным демоном преисподней.
Поприветствовав пользователя нежным женским голосом, операционная система сообщила текущее время и замолкла. Ей на смену пришел проигрыватель, запустивший музыкальную подборку, скомпонованную по большей части согласно моему вкусу, как самого активного слушателя, в режиме случайного выбора. Первым выбор упал на вагнеровский «Полет валькирий» в современной началу двадцать первого века обработке одного весьма виртуозного гитариста. Пока валькирии набирали высоту и скорость, загрузилась игрушка, и в переработанную версию классической мелодии вплелись гулкие взрывы ракет и пронзительная дробь пулеметных очередей. Может, это педагогически и неправильно – позволять малышу играть в такие игры, но, по моему глубокому убеждению, сотни часов перед плывущим по экрану монитора прицелом принесут куда меньше вреда детской психике, чем случайная, но довольно типичная уличная сценка пьяного выяснения отношений. И даже не само насилие, хотя тоже мало приятного, а антураж в виде спешащих мимо людей, просто не желающих вмешиваться. Безразличие к чужой боли – вот что превращает людей в «зверей». Это одна из причин, почему я поселился здесь, а не в передовом третьем тысячелетии.
Вернувшись в горницу, я обнаружил, что Добля, так называет Добрыню Никитича Ванюшка, не только сокращая имя, но и привычно не выговаривая букву «р», ну и я иногда ради шутки, так вот, он отложил в сторону свой кошель и теперь тщательнейшим образом исследует содержимое своего пояса.
– Ты что-то потерял? – спросил я.
– Да письмо куда-то сунул, – признался он. – А теперь найти не могу.
– Что за письмо? Важное или…
– Тебе.
– Мне?! – удивился я. – От кого оно?
– Тебе конечно же. А от кого – то мне неведомо.
– Как так?
– Так вышло. По дороге, верст за пять от посада твоего, встретился мне странный такой незнакомец. Он-то его и передал для тебя.
– Что значит странный? Опиши внешность, – попросил я, насторожившись. Назвать здешнюю мою переписку особо активной трудно – десяток-полтора писем за год.
Добрыня Никитич отложил пояс и задумчиво наморщил лоб.
– Весь какой-то… говорю же, странный. Одет не поймешь во что – нелепица какая-то. Шуба – не шуба, тулуп – не тулуп. Самого не рассмотреть – с головы до ног укутался. Только все равно дрожал, словно лихоманкой страдает. Замерз, наверное, сердешный. И взялся откуда – непонятно. Коня не видно, да и Гнедок собрата почуял бы да ржанием с ним перекликнулся. Следов тоже не видно было, но их, верно, замело. Не знаю, сколько времени он простоял у дороги, но снегом его занесло изрядно. Я-то сперва решил, что замерз, убогий, а он, поди ж ты, открыл рот и говорить начал. Слова произносит, а сам глаз от земли не отрывает, словно вещицу оброненную высматривает.
– И что он сказал?
– Передай, говорит, хозяину местному, которого Лелем кличут, послание это. И добавил: в руки отдай. Взял я послание. Отчего ж не взять? Все равно по пути, да и зачем человеку отказывать в просьбе его малой?
– А дальше?
– Все. Предложил его сюда подвезти, чтобы, значится, самолично в руки твои послание передал, но только он наотрез отказался и прочь побрел.
– И где оно?
– Ищу…
Скрипнула дверь, просунувшееся бородатое лицо, расплывшись в улыбке, пожелало всем присутствующим здравствовать многие лета.
– И тебе здоровья крепкого, – ответил Добрыня.
– Здравствуй, Кузьма. – Узнав в визитере своего конюха, я поинтересовался причиной визита: – Чего тебе?
– Здесь вещичка одна отыскалась, девки бают, что Добрыня Никитич обронил вроде, когда, значится, с Борькой-оболтусом, ну, быком нашим буйным, на смертный бой выходил. Косточки молодецкие размять, за справедливость побороться.
– Послание, – сообразил Добрыня. – А я его ищу…
Конюх подал мне свернутый в свиток кусок выбеленной бересты, перевязанный черной шелковой ленточкой и запечатанный сургучной печатью с оттиском перстня. Овальной формы контур, в котором расположен нахмуренный человеческий череп с пристроенным под острым подбородком округлым галстуком-бабочкой, сильно смахивающим на символ бесконечности – лежащую на боку восьмерку.
– И что это? – поинтересовался Добрыня, дождавшись, пока я ознакомлюсь с посланием.
– Завещание.
– Чье?
– Кощея.
– Какого? – инстинктивно спросил богатырь. Хотя какой еще Кощей может быть?
– Бессмертного…
ГЛАВА 2
Полна горница людей…
Наследство будем делить по-братски.
Каин
– Батюшка, кормилец наш, извольте откушать, – окликнула меня нянька. – Уж стол накрыт.
– Позже, – отмахнулся я, внимательно перечитывая Кощеево завещание. Он тут такого наплел…
– Так щи уж разогреты, а с ними и котлеты.
– Позже-позже…
– И кашка молочком парным заправлена да медком липовым подслащена…
– Потом.
– Так самовар уж пыхтит вовсю – старается, кипятком едва не обе… э… брызжет, в общем.
– Я же сказал – позже.
– Так наливочка клюквенная греется… Может, в погреб вернуть?
– Уже идем, – в один голос решили мы с Добрыней, поднимаясь на ноги. – Ничего не нужно убирать.
– Ах, вы ж, батюшки-светы, изголодались-то как! – как одна всплеснули руками няньки, восторженно глядя на наши решительные лица и движения.
– За встречу! – предложил я, не пытаясь изобрести паровоз там, где еще по деревьям лазят.
– За встречу, – согласился богатырь, подняв кубок.
– А вы чего замерли, словно сфинксы египетские, – прикрикнул я на робко замерших нянек. – А ну-ка взяли по чарке.
Возражений не последовало. Равно как и промедления…
Выпив за встречу, я причмокнул, наслаждаясь густым букетом наливки, – к слову сказать, клюква основной компонент, на котором ее настаивают, но отнюдь не единственный, – и пододвинул к себе миску со щами.
– Хороша наливочка, – крякнул Добрыня, проявив богатырскую солидарность.
Няньки согласно закивали, но чувство долга победило искус, и они, отвесив низкий поклон, при исполнении которого у меня возникли сомнения: не перевесят ли их роскошные бюсты? – но обошлось, – и поспешили в комнату Ванюшки. Чтобы быть под рукой, ежели ребятенку чего понадобится. Через минуту оттуда донеслись возгласы: «Ох ты ж, страсти какие! Ужасти преисподней! Не приведи Господи!» – перекрывшие предсмертный вой поверженного боса и рокочущий голос Крупнова:
Мы плотной движемся стеной,
И все они от нас бегут.
Мы к цели движемся одной,
Те, кто не с нами, пусть умрут…
Приняв издаваемые нянюшками звуки за возгласы восхищения его умением уничтожать разнообразную виртуальную нечисть, Ванюшка принялся давать комментарии, не скрывая прорывающиеся в голосе нотки превосходства профессионала над полными дилетантами:
– Вот этот здоловый, с четыльмя луками – это главный влаг. Он огненными камнями кидается… А головы нет потому, что я ее из лакетной пушки отстлелил. Много лаз стлелял, пока она не… – бабах! – и в клочья. А это гоблины. Они по мне из луков стлеляли. А я их всех из лазелного лужья пелест… Получай!!!
Вспыхнувшая схватка потонула в грохоте опрокинутой мебели.
Опять двадцать пять!
Поспешив в комнату сына, я обнаружил его азартно расстреливающим из Четырехствольного пулемета целую армию вооруженных топорами орков и три распластавшихся за его спиной бесчувственных тела. Непривычные к чудесам передовых технологий нервы нянек не выдержали свалившегося на них испытания, а уж позже хлипкий комод не пережил рухнувших на него тел.
– Чего это они? – удивился Добрыня.
– Обморок. Лучше помоги в светлицу перенести, а то я сам не подниму.
– Не уверен, что и вдвоем осилим, – с сомнением протянул богатырь, но взялся за плечи ближайшей к выходу няньки.
Пока ребенок, полностью отринув окружающую его действительность, восстанавливал справедливость на одном из уровней в отдельно взятой игре, мы перенесли мамок-нянек на лавки и попытались привести в чувство.
Безрезультатно.
– Ладно, – заявил я, потирая ушибленную ладонь. А у девицы на щеке и следа не осталось. – Пускай отдыхают.
Пропустив еще по чарке, мы завели неспешный разговор о том о сем… Как-то сам собой он незаметно перешел к странному посланию, принесенному Добрыней.
– Прочти, – попросил богатырь. – Зело любопытно узнать, кому бессмертный злодей свой меч-кладенец завещал.
Откашлявшись, я достал из кармана свиток и прочитал послание, в котором зловещим почерком… Хотя в самом почерке нет ничего зловещего, он просто-напросто корявый и сильно смахивает на попытку хромой курицы выковырять из земли червяка, а вот почерневшие брызги крови на пергаменте… В общем, внешний вид свитка определенно навевает мрачное настроение. Дословно в завещании было следующее:
«Написано двадцать третьего дня сего месяца этого года мною, Кощеем Бессмертным, собственноручно и в своем собственном замке.
Состояние организма на момент составления данного документа стабильное. Рассудок – здравый. Память – люди еще долго помнить будут. Сердцебиение – стабильно отсутствует. Исходя из данного психологического и физиологического состояния, по ряду причин я составил данный документ – мое мое завещание. В коем оглашаю следующую свою волю:
Пункт 1. Ответственность за выполнение моей воли возлагаю на Леля. О чем и сообщаю ему передачей сего завещания. Самоотводы не принимаются, решение пересмотру не подлежит. Быть же по сему – и точка!
Пункт 2. Возложенную на меня народом миссию нести вечное и злое в мир передать достойному наследнику, коему надлежит доказать свою состоятельность, пройдя испытание, условия которого изложены в документе, озаглавленном «Испытание последователя Кощея Бессмертного». Данный документ составлен, в пяти экземплярах и доставлен по пяти перечисленным ниже адресам. Как-то:
Первый. Кащею Бессмертному – брату-близнецу моему алчному, в подвале Зловещего замка нашего родового безвылазно находящемуся.
Второй. Бабе Яге – Костяной ноге, моей давней неверной подруге и соратнице.
Третий. Изе Рабиновичу, моему казначею и адвокату.
Четвертый. Лелю, то есть тебе, но оставлен он в моем замке, где тебе надлежит ознакомиться с ним и проследить за буквальным исполнением его требований.
Пятый. Неизвестному. Документ запечатан в кувшине и выброшен в синее море, волнам коего доверена его судьба. Кто кувшин изловит да документ из него извлечет, тому его и читать.
Пункт 3. Мою половину Зловещего замка и остров Буян со всеми находящимися на нем постройками передать в вечное владение Мамбуне Агагуке.
Пункт 4. Тело свое завещаю науке для опытов с целью изобретения эликсира бессмертия. Кто ищет – тот найдет.
Пункт 5. Пленникам своим безродным (знатных да родовитых не держу – сразу за выкуп отпускаю) да немощным завещаю освобождение. Если найдется душа бескорыстная, которая освободит их. Самому мне недосуг. И имидж не позволяет.
Пункт 6. Свою коллекцию оружия и доспехов передаю на переплавку. После битвы со мной не на жизнь, а на смерть от них мало что уцелело. Мне лишь как память коллекция эта дорога была.
Пункт 7. Всем богатырям, кои имели честь убивать меня – мой пламенный физкульт-привет.
Пункт 8. Все прочее мое добро, не перечисленное выше, считается бесхозным и подлежит разграблению. Налетай, смельчаки. Ловушки ждут вас.
Пункт 9. Право смеяться последним оставляю за собой.
Подпись: Кощей Бессмертный».
Там еще ниже было дописано, а затем поспешно замалевано что-то о том, что нужно переписать это послание пять раз и разослать по пяти разным адресам, и что-то там мне за это будет, кажется, счастье, но я не уверен – слишком неразборчиво написано. А раз так, то и читать вслух замалеванную надпись я не стал. Опустив ее по воле автора завещания.
Замолчав, я свернул бересту в рулончик и сунул в стоящий на столе ларец, к письменным принадлежностям. Десяток остро заточенных гусиных перьев, среди которых случайно завалялось павлинье, герметически закрытая баночка с чернилами и обыкновенная шариковая авторучка с рекламным слоганом неизвестной мне фирмы «Новый Дом»: «Местами обеспечим всех». И пояснение в виде подписи: «Гробы оптом и в розницу». Вот она, вездесущая реклама…
– И что ты думаешь? – поинтересовался Добрыня Никитич.
Я равнодушно пожал плечами: «Что тут думать?»
– Нужно идти елку наряжать. Я жене обещал.
– Я про завещание Кощеево… – уточнил Добрыня.
– Про него я не хочу думать. Он бессмертный, так что подождет. После праздничков съезжу, на месте разберусь.
– И то верно, – согласился богатырь, поднимаясь с лавки. – Пошли елку украшать.
– Пошли. – Поднявшись из-за стола, я его предупредил: – Только сперва ее найти нужно, да срубить, да из лесу принести…
– Зачем рубить? – удивился богатырь. – Так принесем.
– Так что, топор не брать?
– Отчего же? Возьми. Может, от волков обороняться придется. Нынче они изголодались и оттого дерзкими дюже стали. Могут и наброситься.
Стараясь не выказать удивления, я надел валенки и сунул за пояс топор. На всякий случай…
Оставив Ванюшу на попечение начавших приходить и себя нянек, мы отправились за елкой.
– Куда пойдем? – уточнил богатырь.
– А вон в тот лесок.
Обогнув усадьбу, мы с Добрыней неровной, но целеустремленной походкой углубились в смешанный лес, где ели соседствуют с березами, а дубы с осинами, и принялись выбирать подходящее дерево.
– И какая лесная красавица украсит наш праздник? – поинтересовался у меня Добрыня Никитич, уперев руки в боки и поводя головой из стороны в сторону. Выбор не очень большой, но тем не менее…
– Может, я? – предложил робкий девичий голос из заснеженной чащи лесной, где лишь зверям диким рыскать да партизанам.
Мы с Добрыней изобразили синхронный разворот вокруг своей оси и изумленно уставились на одиноко стоящую среди непроходимых зарослей лысую девушку, лишенную не только одеяний, но и скромности. Ибо своего вида она нимало не смущалась и попыток прикрыться хотя бы на манер Евы – листочком – не предпринимала, несмотря на робкий голос и юный вид. Худенькая – ребра так и светятся сквозь мраморной белизны кожу, с крохотными бледными бутонами груди и непомерно длинными ногами, острыми коленками внутрь, она стоит, прислонившись к замшелой сосне, и мелко дрожит на обжигающе пронзительном зимнем ветру. Но при этом смотрит на нас открыто, с нескрываемым предложением во взоре бездонных зеленых глаз. Вот только с волосами у нее проблема. И обыкновенным шампунем ее не решить. Необыкновенным тоже…
– Кто ты, красавица? – поинтересовался я. – И что делаешь…
– Сегодня вечером, – перебив меня, обратился к девушке Добрыня.
– Не знаю, – призналась она. И сделала небольшой шаг в нашем направлении. Снег едва слышно скрипнул под ее голой ступней с выпачканной в земле пяткой.
– Ты, видать, замерзла? – с ноткой сочувствия в голосе поинтересовался богатырь, расстегивая тулуп.
– Замерзла, – ответила девушка, делая еще один, более решительный шаг в нашем направлении.
И тут в чаще что-то затрещало, заухало…
Девушка испуганно вздрогнула, встрепенулась всем телом и попятилась.
Я потянулся за топором, вспомнив рассказы Добрыни о волчьих голодных стаях, пытающихся решить продовольственную проблему за счет одиноких путников.
Качнулись деревья, роняя с голых крон пласты снега, расступился кустарник, открыв тропинку, и из леса вышел невысокий мужичок в скособоченном заячьем треухе, в лаптях поверх шерстяных носков и в выцветшем камуфляжном плаще зимнего образца с меховой подкладкой.
– Опять?! – грозно вопросил незнакомец, уперев руки в боки, а взор – в незнакомку.
– Невиноватая я, – пропищала девушка. – Они сами пришли…
– Вот я тебе, проказница! – Достав из кармана зеленый ивовый прутик, мужик в камуфляже хлестко приложился им по щуплым полушариям девичьего зада.
Она взвизгнула и попыталась убежать.
– Проказница! – И прутиком. – Егоза!
– Я больше не буду! – выкрикнула девушка, бросаясь грудью на дерево.
– Я зажмурил глаза. Правда, недостаточно быстро для того, чтобы не заметить, как ее тело вместо удара слилось с древесным стволом, погрузившись в него. Обратно я открывал глаза много стремительнее, чем закрыл, но девушки уже не было. Лишь мужичок пару раз прошелся прутиком по древесному стволу, да вскрикнуло по-человечески подвергшееся экзекуции дерево.
– Это непедагогично, – заявил я, нахмурив лоб.
Мужичок в камуфляже обернулся ко мне.
– А, старый знакомый, – сказал он, обескуражив меня.
– Простите. Не припомню…
– А кто за мной на олене злобном по лесу гонялся?
– Я?
– Ты, ты. У избушки заброшенной…
– Леший! – тотчас вспомнил я. И не самые это были приятные воспоминания. Хотя и минуло уже немало годочков… Из-за его дурацких игр мне тогда не удалось вовремя предупредить Заречный хуторок о готовящемся набеге орды степняков. Что с одной стороны хорошо – они не волновались напрасно. Но с другой не очень – мне пришлось самостоятельно обратить орду в бегство. Ну… не самостоятельно, а с помощью оленя Рекса, именно во время той погони показавшего свой истинный нрав. Нрав величайшего воителя среди парнокопытных. Я тоже заработал имидж отважного богатыря. Хотя и не по своей воле – не успел вовремя слезть с оленьей спины, а потом уж поздно было.
– Он самый, – подтвердил леший. – Собственной персоной.
– А давай его поймаем, – предложил я несколько пьяным голосом. Попустивший было на морозе алкоголь пробился-таки к мозгу и разбудил бесшабашную удаль.
– А зачем? – удивился Добрыня.
– Чтобы люду больше козней не творил. Детей малых, в лес случайно забредших, в топи не заманивал. И девок не того.
– Чего «того»? – в один голос поинтересовались богатырь и леший.
– Тоже не заманивал.
– А у тебя оружие есть? – спросил Добрыня, сдвинув шапку на затылок.
– У меня топор, – похвалился я, пытаясь извлечь из-за пояса вышеназванный инструмент лесорубов и раскольниковых.
– А у меня хлыст.
– Злые вы, – обиделся леший. – Я к ним со всей душой…
– У тебя души нет! – категорично заявил я. – Я Библию с картинками и пояснениями читал и знаю.
– Да я сам, между прочим, душа! – закричал леший, ударяя себя кулаком в грудь. Гул прокатился над лесом, отозвавшись множащимся вдалеке эхом и требующим соблюдать тишину карканьем вороны. – Я душа леса.
– Какая ты душа?! – возмутился я, – Ты его надзиратель. Тиран! Диктатор!!!
– Я?!
– Ты.
– Нет!
– А вот и да! – Отстаивая свою точку зрения, я указал на сосну, в стволе которой скрылась лысая девушка, – Я кто вот ее… такую хрупкую, болезненную… лозиной да по мягкому месту охаживал? Сатрап!
– Так я любя, – развел руками леший. – В воспитательных целях. Увяжется ведь за человеком каким, да и сгинет навеки, Без лесу деве лесной жизни нет.
– А чего она лысая? Болеет? – поинтересовался Добрыня.
– Так зима же… Листва как по осени опала, так теперь только весной и отрастет, соками пробудившейся ото сна землицы питаемая.
– Ну, если так… – протянул я. – А людей ты зачем водишь?
– Скучно.
– Тебе веселье, а они гибнут.
– А вы зачем в лес с топором пришли?
– За елкой.
– Рубить? Для веселья? А они от этого гибнут.
Я растерянно замолчал, не зная, что ответить на его и общем-то справедливое замечание.
Но тут к разговору подключился Добрыня Никитич:
– Топор у нас от волков обороняться.
– И елку рубить не намеревались?
– Не-а, – заверил богатырь лешего. – Мы так.
– Как так?
– А вот так, – ответил Добрыня, подходя к трехметровому деревцу – настоящей лесной красавице. Сняв рукавицы, он поплевал на руки и ухватился за шероховатый ствол. – Ну-ка, милая, давай!
Если елка ему что-то и ответила, то я этого не услышал. Земля у основания ее вспучилась, и из нее показались корни.
– Посадим во дворе, – пояснил Добрыня, взваливая выдернутое с корнем деревце себе на спину. – Мы так завсегда делаем.
– Ну ежели так… – протянул леший, – то оно конечно.
– Нам пора, – заметил я. – Бывай!
– Постой! – задержал меня леший, ухватив за рукав.
– Чего тебе?
– Извини, что тогда так вышло. Не люблю я пришлых.
– Чего уж там, – отмахнулся я. – Дело минувшее.
Помахав нам вслед, леший обернулся и, сделав пару шагов по возникшей среди зарослей тропинке, растворился в укрытых снегом кустах. Ни веточка не дрогнула, ни снег не захрустел под его лаптем. Вот он был – и вот его уже нет. Тропинка исчезла так же внезапно, как и появилась.
– Тебе помочь? – поинтересовался я у Добрыни, несущего на спине дерево с довеском в виде кубометра земли.
– Справлюсь. Здесь и идти-то… версту – не больше.
Дойдя до подворья, я взопрел, что та мышь в бане, и заморился сильно. А былинный богатырь, прислонив деревце к стеночке сарая, ухватил лопату и, поплевав на ладони, спросил:
– Где копать-то?
– А вон там, – указал я на центр двора.
Пока он трудился с настойчивостью экскаватора, но с куда большей результативностью углубляясь в мерзлый грунт, я отдышался и даже сумел приобщиться к процессу:
– Немного расширь. Вот так. Хорошо. Теперь углуби…
На крыльцо вышел Ванюшка в сопровождении нянек, отошедших от шока приобщения к передовым компьютерным технологиям. Лишь неестественная бледность обычно розовых лиц и глаза по рублю напоминают о пережитом ими стрессе.
– А что вы делаете? – поинтересовался ребенок.
– Елку хотим посадить.
– А зачем?
– Чтобы нарядить игрушками.
– А подалки Дедушка Молоз мне принесет?
– Принесет, – пообещал я ребенку.
– А пускай, это сестличка будет. Маленькая. Как у Малфы.
– А… э… – растерялся я, – Может, на следующий год.
– Я хочу в этот.
– Но так быстро это не…
– А я уже все плиготовил, – заверил меня ребенок, заговорщицки подмигивая.
– Ч-что приготовил? – Вот она, обратная сторона акселерации и излишней доступности информации.
– Капусту.
– А?..
– И все остальное.
– Давай все же ограничимся чем-нибудь другим. Хорошо?
– Плохо. Но если Дед Молоз не может… пригорюнился ребенок.
В ворота усадьбы со свистом и воем ворвался стремительный порыв ветра, укутав все подворье снежной пеленой.
– А вот и я, – сообщил хрипловатый голос. – Не ждали?
– Нет, – закрыв лицо рукой, ответил я. Напрасно пытаясь что-либо рассмотреть сквозь пальцы в непроглядном круговороте снежинок.
– Хм. А мне показалось, что я только что слышал мое имя?
Тем временем принесенный порывом ветра снег начал медленно оседать, позволив рассмотреть появившиеся во дворе сани, запряженные низкорослыми косматыми лошадками. С мощными ветвистыми рогами на головах к тому же… Олени?!
Радостно порыкивая, из сарая выскочил Рекс.
– Мороз Иванович? – неуверенно произнес я, рассмотрев выбирающуюся из саней фигуру, укутанную в тяжелый полушубок ярко-красного цвета с белоснежной меховой оторочкой.
– Он самый. И не один… Так кто меня вспоминал?
– Я, – признался Ванюша.
– Подарок хотел заказать? – догадался Мороз Иванович, подойдя к ребенку и склонив к нему свое лицо с бородой по пояс и покрытыми инеем усами.
– Да.
Я подошел к саням и подал руку его малолетней внучке. Это относится к ее психологии и внешнему облику, поскольку считать прожитые года сказочного существа занятие неблагодарное. Одно – собьешься, пока все сосчитаешь, второе – никакой полезной информации о личности они не несут. Насколько мне известно, за последние лет семьсот она совершенно не изменилась. Все такая же веселая и беззаботная щебетуха с фигурой девочки-подростка. Сама росточка невеликого, зато толстая блондинистая коса по пояс. Огромные голубые глазищи так и сияют на круглом лице с миленькими ямочками на розовых щечках.
– И чего бы ты хотел? – улыбнулся Дедушка Мороз.
– Сестличку, – честно ответил Ванюшка.
– А… у… э… – Улыбка на лице сказочного поставщика подарков под новогодние елки стала несколько натянутой.
– Значит, не можете, – сообразил Ванюша.
– Ну… э… – Растерявшийся Мороз обернулся ко мне за помощью. Я пожал плечами. Он почесал потылицу и предложил моему сынку: – Хочешь мороженое?
– Пломбир или эскимо?
– Яблоко, – ответил дед Снегурочки, достав из кармана вышеназванный фрукт, замороженный до стеклянной твердости.
– Холодного не ешь, – предупредил я Ваню. – Вон, нянькам отдай, пускай возле печи положат. Оттает – съешь.
Снегурочка, чмокнув меня в щеку, спросила шепотом:
– Почему ребенка обижаете? Трудно, что ли?
– Так он только сегодня сказал.
– Тогда да, никак не успеть, что-то прикинув в уме, согласилась Дедморозова внучка. – Или успеете?
– Шутишь?
– А временные карманы на что? – вопросом на вопрос ответила Снегурочка, направляясь к Ванюше с раскрытыми объятиями – Какой большой вырос. Ты ли это, Ванюша? Аль богатырь какой?
