Текст книги "Специальный агент высших сил"

Автор книги: Алексей Зубко

– А чего ты приперлась? – поинтересовался невидимка.

– Тебя забыла спросить…

– Вали отсюда, нечего тебе здесь делать.

– Сам дурак!

– Курица!

– Бездарь и невежда!

Пока они таким образом препирались, я поднялся на ноги. И, потирая пострадавшую от знакомства с коленом Добрыни поясницу, пошел помогать Дон Кихоту. Идальго умудрился отыскать на дне крохотного оврага кроличью нору и, провалившись в нее рукой, застрять там.

Когда мы наконец-то совместными усилиями вытащили эту самую руку, то нашим глазам предстал зажатый в ней странный круглый предмет на длинной цепочке.

– Что это? – поинтересовалась Леля.

– Там было, – ответил благородный идальго, поднеся извлеченный из норы предмет к глазам. – Кажется, серебряный.

– Это карманные часы, – опознала Ливия, нажав на выступающую из блестящего бока кнопку.

С мелодичным звоном крышка часов поднялась, явив пустой циферблат и медленно ползущую минутную стрелку.

– Откуда они взялись? – удивилась Леля.

– Из норы, – ответил Дон Кихот, с готовностью демонстрируя свою находку всем желающим.

В этот момент стрелка со щелчком приняла вертикальное положение, и вслед за этим часы принялись отбивать время громким боем.

От неожиданности рука благородного идальго Ламанчского разжалась, и часы, сверкнув серебряным хвостом цепочки, упали на землю в считанных сантиметрах от развороченного входа в кроличью нору.

– Опаздываю! – истерически пропищали в ее глубине, и из темного провала показалась кроличья морда с дергающимися из стороны в сторону ушами и безумно выпученными бусинками глаз. Ухватив отбивающие время часы лапкой, говорящий кролик рванул прочь.

– Кстати, о картах, – встрепенулся черт, достав затертую колоду с огромным трефовым тузом на лицевой стороне и красной цифрой «36» в уголке. – Может, сыграем?

К чему это он?

– Азартные игры, – нравоучительно заявил Дон Кихот, – суть дьявольские козни.

– Хочешь сказать, ангелы в карты не играют? – удивился мой ангел-хранитель, лучше справляющийся с обязанностями беса-искусителя.

– Нет, – уверенно заявил защитник чистой красоты Дульсинеи Тобосской, имя которой последнее время все реже срывается с его губ. Ее мать он поминает куда чаще. – Вот и госпожа Ливия может подтвердить.

– Ну… – замялась моя жена, – в общем-то… бывает иногда. Но исключительно на интерес и в обыкновенного «дурачка».

– На интерес – это в смысле на раздевание? – уточнил черт.

– Конечно нет.

– Какой же тогда интерес? – недоуменно пожал плечами черт. – Карты выскользнули из потертой колоты и дружно посыпались в нору. Заглянув в черный провал вырытого говорящим кроликом хода, рогатый махнул рукой. – Убежали… Пойдемте к столу, что-то я проголодался.

– Здравствуй, птица вещая Гамаюн, – приветствовала птицу с кукольным личиком Леля.

– Давненько не виделись, – заметил я.

– А вот и мы, – добавил черт.

– Рада вас видеть, – призналась вещая птица, шмыгнув носом. – Уж сколько мне за вами побегать пришлось… просто жуть.

– Вот и сидела бы себе дома, – буркнул невидимка. – А будущее им я лучше твоего предсказать смогу. И точнее, и понятнее. Вот послушайте…

– Не смей пророчить им! – взвилась птица Гамаюн.

– Я их первыми встретил, – возразил невидимый прорицатель, – напоил, накормил… значит, они должны слушать меня.

– А вот и нет! Они мои постоянные клиенты.

– Правда?

– Правда, – подтвердил я. – Эта птичка нам уже пророчила один раз.

– И сбылось все, – заявила Гамаюн.

– А почему он невидимый? – склонившись к самому ушку птицы, поинтересовался я.

– Кто?

– Великий предсказатель.

– Да какой он великий? Так, мелочь. И вполне видимый. Хотя смотреть-то там особо и не на что… Сам посуди, вот он.

– Я великий! – заявил предсказатель. Ветви дерева встрепенулись, роняя на землю чудом дожившие до сего дня листья.

– Он дуб? – сообразил я.

– Полный, – улыбнулась птица Гамаюн.

– Сам ты дуб, – обиделся великий предсказатель. – Я ясень.

ГЛАВА 11
Неординарный способ перемещения в пространстве

Тише едешь – ко дворцу приедешь.

Емеля

Согревшись парой глотков вина, птица Гамаюн мигом захмелела и, обведя нас мутным взором, предупредила:

– Сейчас буду вещать направо и налево. С кого начнем?

– А сколько это будет стоить? – тотчас поинтересовался черт. – Дорого, поди?

– Это ничего не будет стоить.

– Тогда погадай мне, – попросил рогатый, поплевав на ладонь правой руки и вытерев ее о колено. – Что там у меня с карьерным ростом?

– Я не гадалка! – возмутилась птица Гамаюн. – Я вещая птица. Слушай же, существо неразумное, волосатое, пророчество мое:

 
Широка Русь-матушка от конца до края,
Ты совсем…
 

Но вдруг спохватилась:

– Хотя постой! Надоело работать по старинке, нынче я буду вещать в авангардном стиле. И пускай некоторые бездари обзавидуются и не шелестят. Так что лучше сперва присядь, волосатенький, на травку. Да и все садитесь.

Дождавшись, пока мы рассядемся, а великий ясень-предсказатель выскажется насчет необходимости чистки рядов прорицателей от всяких сомнительных личностей – ренегатов, предателей и прочих изменников великим идеям предсказания светлого и не очень будущего – птица Гамаюн начала отрывисто вещать. С притопом да резкими взмахами крыла.

 
Ай да морда наглая, рогатая,
Ай да спина вся как есть крылатая,
Уж ты пойдешь рогами бодать,
Уж ты пойдешь крылами махать.
 
 
Ветер гонять,
Громко кричать,
Жизнь продолжать,
Счастье искать.
 

– Ну как? – потупив глазки, поинтересовалась вещая птица.

Мы, разумеется, в меру своей фантазии и воспитанности начали выражать восторг.

– Свежо!

– Оригинально!

– Передовые веяния…

Лишь ясень скептически хмыкнул и заявил:

– Белиберда.

Зря он так. С творческими людьми нужно быть мягче. Они ведь немного не от мира сего… в том смысле, что большую часть своего времени проводят, витая среди заоблачных высей. Птица Гамаюн обиделась на его насмешку, и нам стоило немалого труда отобрать у нее столовый нож, посредством которого она вознамерилась превратить великого прорицателя в груду дров.

– Это он от зависти, – заверил я вещую птицу, убирая от неё подальше все колющие и режущие предметы.

– И то правда, – согласилась птица. – Кто следующий?

– Что ждет меня? – спросила Леля, тряхнув рыжими волосами, которые в лунном свете отливают медью.

 
А уж ты гой еси, девица, да красавица,
А уж ты гой еси, молодая, да прелестница.
Быть тебе на празднике гостьей незваною,
Быть тебе на празднике гостьей нежданною.
 
 
Весело петь,
Сладко пить,
Тост говорить,
Счастье дарить.
 

– Кому дарить? – поинтересовался черт. – Мне?

– Узнаешь в свое время, – пообещала птица Гамаюн. – Следующий…

– Я воздержусь – подняв руки, отступил на шаг Дон Кихот.

– Как хочешь, – не стала спорить птица-девица. – Значит, сюрприз будет.

– Какой сюрприз?

– Поздно. Теперь ни за что не скажу, не намекну даже… И не проси, и не умоляй.

– Молю лишь Господа нашего и Деву Марию… И будь что будет.

– Ну и ладно, – не стала спорить птица Гамаюн, надев на кукольное личико нарочито серьезную маску. Но надолго ее серьезности не хватило. На губах сама собой заиграла улыбка, а в глазах блеснули озорные искорки. – И нальет ли, наконец, кто-нибудь одинокой даме?

Дон Кихот, продолжая дуться, тем не менее галантно наполнил опустевший кубок пернатой вещуньи.

– Это так любезно, – обрадовалась она. – Можёт, и открою тайну…

Пригубив налитую жидкость, птица Гамаюн подняла на идальго изумленный взгляд и растерянно произнесла:

– Это же сок…

– Разумеется.

– Ну, все! – сглотнув, вещая птица отставила кубок в сторону и потянулась за кувшином с вином. – Ни-че-го не ска-жу, от-ра-ви-тель! – по слогам произнесла она.

– А она прикольная! – осклабился черт, пытаясь соорудить из белоснежной салфетки с золотым тиснением «ОБЩЕПИТ» в уголке некое подобие нимба взамен того, который ныне светит рыбам да прочим глубинным обитателям моря-Окияна.

Промочив горло вином, Гамаюн вернулась к выполнению своего призвания, обратив взор на былинного богатыря, пытавшегося соорудить из собранного под ясенем сушняка небольшой костер:

– Тебе, Добрыня сын Никитич, спою-поведаю судьбу твою грядущую.

 
Что ждет тебя в краю дальнем, неизведанном?
Какой супротивник стережет на поле ратном,
                                                     не истоптанном?
Все поведаю. Для того в даль грядущую,
                                           тебя ждущую, погляжу,
Погляжу в два глазка, да запомню. А запомнив, тебе
                                                                расскажу:
 

 
Жеребцом могучим тебе стати,
Да уж резвым таким стати.
На вражину злу скакати-скакати,
Уж копытами его топтати-топтати.
 

Злорадно хохотнув, черт осторожно опустил на голову и укрепил на рогах бумажный нимб. Затем он расправил крылья и, закатив глаза кверху, словно в предобморочном состоянии, что в его представлении, по всей видимости, должно было сделать его похожим на ангела-хранителя, обратился к присутствующим со следующей речью:

– Зная, что ждет уважаемого богатыря Добрыню Никитича тяжкая участь… А кто добровольно согласится стать кобылой? Да хоть бы и жеребцом?! Совершенно верно, никто. Значит, налицо колдовство. А уж в этом я разбираюсь. И поэтому заявляю со всей ответственностью: превратить человека в коня против его воли невозможно. Значит, остается всего один вариант – обман. Я думаю, что бабушка Яга об этом сможет рассказать больше.

Яга недобро прищурилась.

Черт улыбнулся и продолжил:

– Почему у меня шерсть не дымится от гневного взгляда? Так колдовство здесь не действует. Или запамятовали? Ай-ай-ай, склероз…

– Черт, прекрати! – одернул я рогатого, схватив за хвост и выдернув с пути следования мощного блюда, метко брошенного разъяренной ведьмой. – Если что-то знаешь – скажи.

– Ладно уж. Может, помните историю про сестрицу Аленушку и братца Иванушку?

– Ты б еще про царя Гороха вспомнил, – буркнула Яга. – Давно это было, и неправда.

– Конечно неправда, – с излишней поспешностью согласился черт. – Там, значит, одна ведьма… никакого отношения к присутствующей здесь пенсионерке не имеющая… так вот, она придумала такую хитрость. Брала лужицу и заколдовывала в ней воду. А чтобы придать злодеянию видимость законности, метила ее соответствующим образом. Если на дне лужицы ставился отпечаток козлиного копыта, то, испив водицы, превратишься в козла, а если конского – то в коня.

– А если человеческой ноги? – поинтересовался Дон Кихот. – То конь или козел в человека превратится?

– Босой или обутой?

– Допустим, босой.

– Не-а… не превратится.

– А обутой превратится?

– Тоже нет.

– Так какая разница?

– Никакой.

– А зачем спрашивал?

– Я не спрашивал – я беседу поддерживал. Но вернемся к нашим баранам, то бишь коням. Если человек пьет из отмеченного копытом источника, то значит, вроде бы добровольно соглашается на колдовство.

– А если он его просто не видел?

– На это и расчет, – неизвестно чему обрадовался черт. – Не видел, не знал… какая разница? Незнание законов колдовства не освобождает от наказания за участие в нем. Так что можешь ржать потом, что ты не хотел, и доказывать, что не верблюд… или конь. Это я к чему? К тому, что Добрыне Никитичу, чтобы не «скакати» конем по врагам, а привычно рубить их мечом и гвоздить булавой, нужно не пить воду из луж с отпечатком конского копыта. Впрочем, с козлиным тоже.

– И вообще, из луж пить нельзя, – напомнила Ливия. – Не уверена, что можно превратиться в коня, но подхватить какую-то заразу очень даже можно.

– Ага! – согласился черт. – И провести весь героический поход под ближайшим кустиком.

– Может, мне все же дадут договорить? – поинтересовалась птица Гамаюн.

– Конечно… конечно…

– Значит, так… Лель, попроси своего зверя на меня так не смотреть, а то я себя уткой с яблоками чувствую.

– Рекс, – потрепав оленя по холке, я развернул его голову к себе, – может, с чертом погуляете?

Олень плотоядно рыкнул, а черт, которого отсутствие магических навыков сделало неспособным телепортироваться, а наличие крыльев за спиной лишило львиной доли маневренности, нехорошо позеленел и попытался окопаться при помощи подручных средств. Вилки и ложки.

– Слушайте пророчество для Яги.

– Ну-ну… – протянула ведьма, с угрозой скаля свой корявый клык устрашающей желтизны. Она и раньше была откровенно антисоциальным субъектом, а после принудительного купания в океане и потери своей любимой ступы стала к тому же раздражительна сверх меры. Так что с этой стороны невозможность использовать магию пошла нам на пользу. Можно не опасаться, что она устроит глобальный катаклизм.

– Если кто не в курсе, напоминаю: я уникальна, – сообщила птица Гамаюн. – Что значит – существую в единственном числе.

– Так тебя в Красную книгу занести нужно, – заявил черт – Как исчезающий вид.

– Да я пока на здоровье не жалуюсь.

– Потом поздно будет. Некоторые виды животных миллионы лет ждали, пока их в Красную книгу занесут. Так и не дождались – раньше вымерли.

– Черт, прекращай!

– Уже молчу. – Это он сказал мне. Потом повернулся к вещей птице: – А ты подумай.

– Я жду! – напомнила Яга.

Птица Гамаюн прокашлялась, собрала в кучу разбежавшиеся по разным углам зрачки и начала вещать севшим от волнения голосом:

 
То не ветер над дубравою стонет да свищет,
То Яга на ступе с помелом по свету белому рыщет.
Тебе полно-тка одной жить в глуши
да по-звериному,
Настала пора с милым в тереме жить-припевать
                                                      да по-доброму.
 
 
И в богатстве быть,
И в почете ходить,
А в почете ходить,
Так счастливой быть.
 

По мере оглашения перспектив лицо Яги все сильнее светилось от радости. Оно и понятно, простое женское счастье и все такое… Птица Гамаюн замолкла, переводя дух. А Яга, сияя, словно новый самовар или же армейский клозет перед проверкой, обернулась к Дон Кихоту и игриво подмигнула. Бесстрашный рыцарь побледнел, став похожим на восковую статую, и бесчувственно растянулся на траве, загрохотав доспехами.

– Мир да любовь вам, – буркнул черт, сочувственно глядя на благородного идальго с высоты пальмы, на которую взобрался от Рекса подальше.

– Пускай спит, умаялся в своем железе, – заявила Леля, пресекая попытки Яги заделаться медсестрой и оказать первую помощь пострадавшему от нервного напряжения. Вот уж не знал, что народная медицина практикует искусственное дыхание рот в рот и в случае потери сознания.

– А вот тебе, Лель, и тебе, Ливия, пророчество я напоследок приберегла. Одно на двоих.

 
Ах ты гой еси, удал добрый молодец,
                                              Лель наш батюшка,
Ах ты гой еси, душенька да девица красная,
                                                    Ливия-матушка.
Как судьбиною-долюшкой общей вы отмечены
                                                       да повенчаны,
Так идти вам тропками разными, неделимою цепью
                                                   вместе повязаны.
 
 
Девице красавице да милу быть,
За нее, прелестницу – зелено вино пить,
Молодцу горластому да нежною быть,
Томно лелеять да горячо любить.
 

Ливия посмотрела на меня и недоуменно пожала плечами, словно говоря: «А я и раньше всяким лжепророкам не верила – то все бесовское наваждение».

Поблагодарив вещунью за ценную информацию, я невольно задумался над услышанным. Что значат эти туманные намеки? Какие-то молодцы крикливые (депутат или болельщик?), красавица и тропинки разные… словно к расставанию. Тьфу ты! Еще накаркаешь, птица вещая…

Сладко зевнув, птица Гамаюн с чувством выполненного долга заявила:

– Все. Предложенная вашему вниманию информация обсуждению, дополнению и пересмотру не подлежит. А теперь баиньки. И не храпеть.

Если кто и храпел – я не слышал. Едва голова Ливии опустилась на мое плечо и я закрыл глаза, как навалился сон.

Сумбурный. Непонятный.

Проснувшись поутру от нежного прикосновения жены, я не смог вспомнить, о чем он был, а вот тяжелый осадок на душе остался.

Птице Гамаюн, наверное, тоже плохо спалось, если судить по нездоровому оттенку лица, поблекшим перьям и категорическому отказу от завтрака.

Отметив про себя полезность в хозяйстве скатерти – самобранки, которая не только берет на себя заботу о приготовлении пищи, но и освобождает от необходимости мыть посуду, я плотно позавтракал. Рассудив: «Кто его знает, когда в следующий раз выпадет возможность набить брюхо?»

Выйдя к берегу, мы прошлись по песочку, высматривая выброшенные на берег обломки кораблекрушения. Ничего. Что весьма странно.

Поднимая брызги, из воды выпрыгнула давешняя спасительница, которую мы так и не успели поблагодарить за своевременное вмешательство. На мгновение зависнув в воздухе, она грациозно изогнулась и мягко ушла под воду. Ударив напоследок хвостом.

– Кто это? – вытаращился Дон Кихот, за что и заработал от Яги укоризненный взгляд и вполне ощутимый тычок под ребра. Бедняга…

– Одна из наших спасительниц, – ответил я. – Они нас вчера из воды вытащили и на берег вынесли.

Между тем вышеназванная особа приблизилась к берегу и, позволив набежавшей волне вынести ее тело на мелководье, приветливо помахала нам рукой. Накатившая волна скрыла ее хвост от посторонних взоров, и она стала похожа на обыкновенную купальщицу в полупрозрачном ярко-красном купальнике, выгодно облегающем роскошные формы. Светлые волосы, которые, высохнув, вполне могут оказаться белоснежными, тяжелой волной прилипли к нетронутой солнцем мраморной спине. Огромные, словно в японских анимэ, глаза широко и беззаботно распахнуты и с восторгом созерцают окружающий мир. На полных губах играет многообещающая улыбка… Волна схлынула и стал виден хвост. Сросшиеся немного ниже колен ноги покрыты мелкой золотистой чешуей, более темной у хвоста, а на бедрах ярко пламенеющей в лучах утреннего солнца. Хвостовой плавник широкий и несколько асимметричный, словно у акулы.

– Доброе утро! – поздоровался я.

Русалка… или правильнее будет отнести сие дивное существо к виду морских дев? – ничего не ответила, лишь радостно рассмеялась и ударила по воде хвостом.

– Мы хотим выразить вам горячую признательность… – начал я.

– Ерунда, – отмахнулась хвостатая дева. – Нам было весело.

– И все же…

Невдалеке из воды вынырнула еще одна светлая головка.

Наша собеседница взмахнула хвостом и резким рывком ушла на глубину.

– Вот и поговорили, – констатировал черт.

Рекс согласно фыркнул, тряхнув рогами.

Плещущиеся в воде девы устроили игру с перебрасыванием друг другу пустой ракушки, в полете издававшей глухое гудение. Девушкам это нравилось, они весело смеялись и обменивались непонятными посторонним намеками и репликами.

После одного неудачного броска ракушка вылетела на берег и подкатилась Добрыне под ноги.

– Бросай! – потребовали русалки. – Сильно-сильно!

Сказано – сделано.

Добрыня Никитич поднял раковину, стряхнул с нее налипший песок и, размахнувшись, бросил. Вложив в бросок изрядную часть своих богатырских сил.

Взревев, раковина реактивным снарядом устремилась к мерцающей вдалеке антимагической стене.

Русалки восторженно заверещали, распугав всех окрестных акул.

Во вспышке света раковина прошла сквозь барьер и исчезла из вида.

– А покрупнее чего-нибудь сможешь так же далеко бросить? – поинтересовался я, прикидывая возможность таким способом, заслать за помощью черта.

– Насколько крупнее?

– Да хотя бы птицу Гамаюн, – чтобы не выдать истинных намерений и не спугнуть заранее черта, схитрил я.

– Легко.

– Вот и хорошо. Может понадобиться…

А тут и Гамаюн собственной персоной пожаловала. Бледная, но решительно настроенная на отстаивание своих прав.

– Я свою миссию выполнила, – с ходу заявила она. – Теперь вы должны доставить меня за черту эту мерзкую, чтобы я могла улететь с этого паршивого острова.

– Как?

– А я почем знаю? Как хотите, так и доставьте.

– Хорошо, – согласился я.

– И как вы собираетесь перенести меня за преграду? – подозрительно спросила птица Гамаюн, смерив отделяющие берег от стены-барьера полкилометра водной ряби. – Русалки вам в этом ни за что не помогут. Они привыкли лишь все попавшее в океан к берегу выносить. Чтобы, значит, ясеневый шарлатан мог свои байки вещать.

– Есть другой способ, – уверил ее я, подмигнув Добрыне Никитичу: – Давай!

Он склонился к птице Гамаюн и, подхватив ее на руки, размахнулся.

– Ты чего это?!

Но договорить вещая птица не успела, как и предсказать ждущее ее испытание. Былинный богатырь со всей силы взмахнул рукой, послав живое ядро к мерцающей вдалеке цели.

Роняя перья и угрозы, птица Гамаюн черным метеоритом пронеслась над лениво катящимися к песчаному брегу волнами, над запрокинувшими к небу головы русалками и в яркой вспышке пронзила антимагический барьер.

Еще какое-то время удаляющаяся точка оставалась смутно различима, затем, сойдя на нет, исчезла из поля зрения. Лишь гневные крики продолжали далеким эхом катиться над океаном. Наконец затихли и они.

– Улетела, – констатировал Дон Кихот. – Да и нам пора.